Ожидание – это как зуд комариного укуса, который не можешь унять, уже изодрав кожу до крови. В ожидании приходит осознание собственной безнадёжности и одержимости. Ожидание, даже сводя с ума, всё расставляет по местам. Я поняла это после завтрака с вишнёвым десертом, когда Эдвард стал не спеша собираться куда-то. Он лишь сводил меня в душ, хотя на коже не осталось ни капли джема, и принялся искать в шкафу какую-то одежду. Я сидела на постели, сложив руки на коленях, и пыталась понять, откуда у меня столько синяков. Неужели в приступе неистовой страсти я совершенно не замечала, как мне причиняли боль? Чем я вообще занимаюсь, в то время как мне кажется, будто мы на небесах? Эдвард развернулся и сосредоточенно уставился в пол, взъерошивая на голове волосы. Каким-то образом я поняла, что он обдумывает, как поступить со мной, «вечно-стремящейся-сбежать».
- Мне нужно уйти на некоторое время…
- Зачем? – быстро спросила я, прежде чем осознала это. В животе тяжёлый камень упал на самое дно.
- Я буду вечером. – Эдвард посмотрел на меня выжидающе. Будто я смогу его остановить! Он может сейчас что угодно сделать – я не смогу его остановить. Не смогу удержать. Я не имею такой власти над ним. Неплохо бы признать – я почувствовала разочарование, схожее даже с паникой, когда поняла, что он будет отсутствовать, что впервые за пару дней его не будет рядом, не будет даже в доме. С каких пор я стала такой одержимой? Потому что это твоя суть, Белла Свон. Он неизвестно куда исчезнет, оставив меня, скорее всего, прозябать в подвале, который при всём своём уюте, никак не может заменить постели Эдварда. Той самой постели, где он жестоко отымел меня, а мне понравилось.
Стрелки часов подползли к полудню, мы в тишине перекусили бутербродами. Наконец, Эдвард открыл дверь, ведущую в подвал, и взглянул на меня с жалостью. Одной рукой он придерживал дверь, другой потирал накладной карман на штанах, хотя это больше напоминало вытирание вспотевших от волнения ладоней об одежду.
- Послушай, я не хочу, чтобы ты там сидела, но я не переживу, если ты сбежишь, - неожиданно я почувствовала себя собственностью, хотя слова Эдварда говорили о его полной преданности, а не моей.
- Конечно, не переживёшь. Тебя посадят, - сказала я ровно, уже через секунду пожалев о том, что вообще открыла рот. Эдвард сжал челюсть и уставился на меня. Сначала в его глазах читалась грусть и обида, боль и оскорблённость, но затем, как ядовитым дымом, их застлал чистейший гнев и безумие. Тот взгляд, что принадлежал Эдварду, о котором я совершенно ничего не знала, кроме того, что он опасен, как Дьявол.
- Ты сейчас зайдёшь туда и сядешь, - твёрдо сказал он, указывая вниз по лестнице, и я послушалась. Немного спёртый, знакомый воздух окутал меня, щекоча ноздри запахом бумаги. Я спускалась, слушая наши шаги и не понимая, зачем Эдвард спускается вместе со мной. Однако, хотя он и был разозлён моим ответом, присутствие его жаркого тела только больше раззадоривало. Что же это получается: я хочу, чтобы он вышел из себя? Эдвард взял с полки скотч, как в тот первый раз и подвёл меня к кушетке у стены.
- Ты мне всё ещё не доверяешь? – мне действительно не хотелось лежать тут полдня без возможности двигаться, наедине со своими мыслями.
- Ты всё ещё не любишь меня, - спокойно ответил Эдвард, слегка разводя руками.
- Но я хочу тебя… - ответил мой голос, и брови Эдварда поползли вверх. Затем он напрягся и процедил сквозь зубы.
- Этого недостаточно.
Таким был порядок вещей на третий день моего заточения в плену.

Покончив со связыванием, мы успокоились. Я – частично смирилась с безвыходностью положения, Эдвард – обрёл свою обожаемую классическую пленницу.
- Просто поспи, хорошо? – ласково проговорил он, нежно целуя меня в губы через ленту. Эдвард прижал края к коже и убедился, что рот заклеен плотно, затем подобрал с пола скотч и направился к двери. Едва она закрылась, нарушив тишину подвала своим грохотом, пустота заполнила всё вокруг. Давящая, мучительная пустота, в которой книги казались иллюзорными, стены – каменными, грубыми, а я – жалкой и измученной.
Со связанными за спиной руками, я смотрела в потолок и думала об Эллис, обо всех тех, кого нет и не будет со мной рядом. К чему это приведёт? Чем закончится это странное приключение, полное контрастных эмоций? Страх и отчаяние сменяет блаженство, а оно в свою очередь снова перерастает в страх, который постепенно, а иногда внезапно выталкивается новой порцией блаженства. Меня хоть кто-нибудь ищет вообще? Эллис наверняка подняла шум, но у меня даже нет возможности последить за новостями. Можно попробовать и поинтересоваться у Эдварда, или расследовать самой, но оба варианта кажутся такими же нереальными, как и шансы сбежать отсюда.
Я тут наслаждаюсь тем, чего боюсь и боюсь того, чем наслаждаюсь. Меня пугал тот факт, что я не чувствовала себя одной в этом доме. Не чувствовала себя жертвой, отделённой от маньяка, не чувствовала себя частью мира, из которого он нагло вырвал меня, отобрав у близких. Мы как будто создавали свой отдельный мир, общий, странный до безобразия, но прекрасный и соблазнительный. И моё безумие заключается в том, что я нахожу прекрасным тот мир, в котором оказалась. Пусть даже раньше я жила в своём маленьком мирке на фоне огромной вселенной, то и дело стучась в мир человека, которому это было не нужно. Было нужно не это… То теперь я в тесном крохотном пространстве, способном растягиваться до размеров вселенной, в сотни раз превышающей размеры привычного мне мира, где живут все остальные. Я хотела стать частью жизни другого, быть его половинкой, попасть в его плен, стать его заложницей – наплевать, на каких условиях. Говорят, если действительно чего-то хочешь, ты обязательно этого добьёшься. Всегда раздражала эта фраза. Её придумали те, кому повезло. Всё, чего я добилась за время поклонения своему невидимому идолу – это депрессии, расстройства сна, таблетки, врачи и вереница часов у психиатра. И ему по-прежнему всё равно. Он живёт где-то своей жизнью, а моя мечта сбылась, хотя и не с ним. Я снова одержима, снова готова на всё, снова зависима… С детства так вышло, что я всё время что-то терплю. Не закатываю истерик, не требую ничего ни от кого. Даже тогда, когда я по идее должна была бы постоять за себя – я терпела. Это же неправильно. Но я терпела и ждала. Ждала, когда родители, наконец, перестанут ругаться, и мы снова станем одним целым, терпела в школьном автобусе, вместо того, чтобы дёргать водителя и картинно хвататься за живот. Я просто сидела, чувствовала жар и боль в животе, оглядываясь на других людей, которым до меня и дела не было. И не было бы, попроси я покинуть автобус. Боязнь испытать стыд или поражение была такой сильной, что я попросту привыкла терпеть. И ждать. Ждать я умела, безусловно. Терпение – одно из тех качеств, которому человек учится, приобретая его как инстинкт. Так вот я была выдрессирована на ожидание. Я так думала. Как же это получается: я обладала завидным терпением, но оказавшись с совершенно незнакомым человеком у него в заточении – попросту сдалась? Свою способность ждать я вспоминала как сон, сидя на кушетке в подвале Эдварда. Что пугало сильнее всего – я ждала не освобождения, а Эдварда. Пора было бы это признать.
Что такого в этом человеке, что заставляет меня испытывать к нему такую тягу? Чем мы руководствуемся, например, по уши влюбляясь, или находя интересного собеседника, друга? Уж точно не теми банальными качествами, которые люди используют в качестве отмазки, чтобы как-то прикрыть отсутствие чувств. Мы как животные, мы что-то чувствуем, чувствуем, что не можем жить без человека, чувствуем, что смеёмся до одури только с этим другом, чувствуем, что лечит нас только этот человек. Ведь почему я столько времени потратила на ожидание, не заботясь о собственном счастье? Потому что ничто не принесло бы мне того счастья, что я испытывала при мысли о недоступном человеческом существе. Наверное, то же самое испытывают женщины, которых избивают мужья – оправдываясь, они говорят – я же люблю его… Меня всегда поражало это. Как же можно любить кого-то, кто обижает тебя? Можно любить даже того, кому наплевать на тебя, о чём уж говорить. Мой случай, безусловно, не типичный, но, пытаясь найти причины своего нынешнего возмутительного поведения, не могу не обращаться к прошлому… Что со мной не так? Выходит мама была права, и я просто мазохистка. Ну, а если рассуждать логически, меня никто не обижает… ага, подумала Белла, сидя связанная в подвале. И меня определённо задели слова «Этого недостаточно». Разве я должна ему что-то? Разве я обязана любить его? Тогда почему я, чёрт возьми, испытываю что-то похожее на стыд, испытываю что-то похожее на необходимость полюбить его. За что? А за что любят? Любят «почему», а не за что. Это всё уже совершенно неважно, потому что он должен быть либо всё время здесь, либо отпустить меня, иначе я потеряю рассудок. Мысль о том, что он где-то далеко и у него другая обычная жизнь - сводила с ума. Если сходить с ума, то вместе.
Но я снова была на распутье, снова перед выбором: спастись или постигать неизведанное. Я сфокусировала взгляд и поняла, что смотрю на моток старой проволоки в углу. Какого чёрта здесь делала проволока, я понять не могла. Первая мысль (а они теперь потекли совсем в ином от любви направлении) была о том, что Эдвард мог намеренно оставить её, чтобы проверить меня, а мог лишь по неосторожности убрать все потенциальные для побега предметы. В конце концов, он не был похож на человека, который занимается похищениями постоянно. Либо он единственный такой на земле.
Проволока. Это же универсальный предмет. Эдвард издевается надо мной таким образом? Или он предполагал, что жительница города не умеет делать ключи из обреза проволоки? Единственное, чему научил меня папа в захолустном Форксе. Я стояла перед ним и смотрела на железки, разбросанные по полу в гараже. Мне нравились эти предметы, наверное, за неимением других. Не могу сказать, что мама с папой не могли купить мне кукол, но я была холодна к ним. Когда растёшь в маленьком городке, где на окраинах валят лес и ловят лосося, а дети строят шалаши на деревьях, не часто думаешь о пышном зефире, лаковых туфельках, креме для рук и куклах Барби в прекрасных нарядах. Поэтому научиться обращаться с проволокой мне не казалось постыдным. Я до сих пор помню, как папа сидит на корточках в гараже, перебирая железки, выбирая хоть что-то, чем можно занять девочку, живущую в городке Форксе. Здесь вырастают пацанки. Принцессы растут в усадьбах или больших городах. И теперь я смотрела на неё и понимала, видимо, ничего не происходит просто так. Я зачем-то здесь, я поэтому умею с нею обращаться – раз теперь она смотрит на меня, а я на неё, и у нас общее дело. Я осторожно опустилась на пол, и, стараясь не нахватать заноз, поползла в сторону угла, где лежала и ждала меня проволока. Если всё получится.. я подумаю об этом на месте. Я просто попытаюсь. Всё равно вся эта история явно ничем хорошим не закончится, потому что это изначально ненормально.
Я передвигалась, как подстреленная креветка, но силы удвоились, когда до желанного оставалось всего полметра. Наконец, я развернулась и ухватила край проволоки склеенными скотчем руками. Старательно рисуя в сознании собственные действия, я стала яростно царапать поверхность ленты, стараясь подцепить край и разорвать её дальше без особых усилий. Но лента не поддавалась. Если он увидит меня пытающейся сбежать, в ход пойдут те самые наручники, наверняка. И выпутываться из них папа меня, к сожалению, не научил. Лишь минут через десять непрерывных попыток расцарапать ленту, образовался надрез, и я потянула за него. Всё осложнялось тем, что ноги тоже были обмотаны, поэтому телодвижения мои значительно ограничивались. Освободив руки, я почувствовала азарт приближающейся свободы – мышцы кричали о том, чтобы сокращаться, пока я бегу прочь из странного дома, в то время как мысли окутались страхом и сомнением. Ну, какие у меня шансы? Может, он ждёт за дверью? Что тогда? Окончательно разделавшись со своими мягкими оковами, я встала перед выбором – кажется, это последний шанс что-то изменить в текущей ситуации, или у меня есть возможность увязнуть здесь по уши, даже не зная, что ожидает. Повозившись с куском проволоки ещё минут пять, я кинулась к двери, взобравшись по лестнице на ватных ногах, и попыталась открыть её. Пальцы вспухли и покраснели, как сардельки в кипятке, но я всё крутила проволоку, чтобы попасть в пазы и открыть дверь.
И она поддалась.
Духота осталась за спиной, иной запах – запах дома тут же подтвердил моё частичное освобождение, но теперь я должна была двигаться особенно осторожно, ведь он может быть дома.. Что же сделать: проверить заднюю дверь, которая наверняка заперта, или просто выбить окно? Или проверить окно и открыть его? Ведь он может быть дома... Будь он дома, тут же спустился бы ко мне. Я знаю. На носочках я приблизилась к входной двери – она, конечно, была закрыта на замки куда серьёзнее, чем подвальная, оставалась надежда на окна – в гостиной – оно тоже оказалось запертым. Как и в кухне. Проволокой такие замки не открыть – я видела их на фермах. Ко всем подходит один ключ. Нужно было подумать об этом. Я совершенно ничего не обдумала, неужели я полагаю, что хитрее него? Какая идиотка – мало того, что не продумала толковый план, так ещё и рискую своей жизнью, ведь ничто так не бесит Эдварда, как моё желание сбежать. Я ринулась вправо, ринулась влево – бесполезные действия загнанного в угол кролика. Назад мне не хотелось, а с побегом вариант был только один – выбить окно. А уж если окажется, что Эдвард во дворе возится с автомобилем – так тому и быть. Дальше так продолжаться не должно. Едва слышный, слабый, на уровне галлюцинации, звонок вернул меня к реальности. Нет, я не спала – я по-прежнему стояла посреди этого странного дома и не знала, что деть, только теперь задача усложнилась, но инстинкты сами подсказали, что делать. Я стала яростно искать источник сигнала, подбегая к тумбам, столам и озираясь на стены. Телефон слабо пищал в углу в кухне, совсем рядом с полотенцами, висящими на крючках и прикрывающими его. Странно, что не заметила его раньше, когда завтракала… Я осторожно сняла трубку и стала слушать.
- Добрый день.
- Добрый день, - вместо «помогите!» ответила я приятному мужскому голосу, который, однако, не принадлежал Эдварду.
- Социальный опрос, меня зовут Джейкоб. У вас есть минутка? – бодро спросил голос, который, как мне показалось, принадлежал молодому парню. Неужели ему действительно нравится обзванивать народ и задавать одни и те же вопросы? Он не звучит уставшим. И тут я впала в ступор. Есть ли у меня минутка? Конечно, сэр, я тут как раз побег организую. Всего пара вопросов, и я пойду дальше бить окна.
– Мэм?
- Какая я вам мэм, мне даже нет 25-ти, - выпалила я, как в тот раз в магазине, когда я влезла на прилавок «провожая» Эдварда.
- Оу, прошу прощения. – я молчала, - Ну, зато на первый вопрос вы уже ответили, - весело сказал Джейкоб, и я могла поклясться, что он подмигнул своему невидимому собеседнику. Я стояла и сверлила взглядом стену, опираясь плечом о холодильник, меня трясло, как в лихорадке, я плохо соображала, пока жар не накрыл меня с головой, и сильная рука вырвала трубку, немедленно повесив её, едва не раздробив панель. Я подпрыгнула, но спиной тут же ощутила раскалённое от гнева тело Эдварда, его стальную грудь. Он склонился над моим ухом, прошелестев:
- Ты что, совсем из ума выжила?
Сладкая патока звуков – дрожь прошла по телу, он, чёрт возьми, случайно коснулся губами уха. Как горячо всего от пары слов. Это всё, что мне нужно, это всё, что мне нужно.
- Не…. убивай меня, пожалуйста... - прошептала я стене.