Оставшиеся от отпуска Себастиана недели мы почти не были дома. Отчим таскал нас по музеям, окрестным достопримечательностям, паркам развлечений и просто красивым местам – показывал, как он выразился, «незнакомую Данию». Если честно, от всех этих поездок впечатление у меня осталось очень смазанное. Уже тогда я начал выпадать. Конечно, в то время я едва ли замечал, что со мной происходит что-то странное. И уж, ясно дело, никак по-особенному это не называл. Название возникло позже, когда выпадение стало для меня состоянием привычным, вроде повторяющихся припадков у эпилептика.

Оно могло длиться днями, а могло – неделями и наступало внезапно и непредсказуемо. Реальность выцветала и распадалась на пиксели, как компьютерная игра с плохой графикой. Люди вокруг казались топорно прописанными персонажами, плоскими и похожими друг на друга. Я механически двигался среди них, стараясь прикинуться нарисованным и тоже плоским, но, на самом деле, все больше уходил в себя. Внешние события и пейзажи становились неважными, зато внутри рос чужой враждебный ландшафт, по которому я блуждал, руководствуясь вместо карты нечеткими знаками.

Если бы Мемету довелось это прочитать, в чем я глубоко сомневаюсь (Мемет не читает ничего, кроме комиксов, а в моей писанине нет ни одной картинки с Дональдом Даком), то он, наверное, сказал бы: «Я ж гворил тебе, мэн! Не мешай траву с ДХМ, башню сорвет». Цимес в том, что все время после приезда в Брюруп я оставался чист, как стеклышко. Да и эффект только отчасти похож на тот, когда от дури пробивает.

Все это трудно объяснить тому, кто никогда не испытывал подобного. Поэтому я просто расскажу, как вышло, что я выпал в первый раз.

После поездки в Орхус я был все время настороже. У меня развилось шестое чувство: детектор Себастиана. Я кожей ощущал его взгляд, улавливал каждое относящееся ко мне слово, а от его прикосновений – даже легких и случайных – меня било током, будто между нами все время накапливалось статическое напряжение. И все это – взгляды, слова, прикосновения – приобретали двойное значение, словно у каждого была выстланная черным бархатом тайная подкладка – тайная для всех, кроме нас двоих.

Наверное, я чувствовал себя тогда, как промысловое животное, вроде вездесущей в Дании косули. Самец косули знает, что по весне открывается охотничий сезон, и начинает осторожничать, держась вне расстояния выстрела от людей, которые всю зиму подкармливали его сеном и соломой. Ему трудно понять, как человек, который помог выжить в тяжелое время, может наставить на него ружье. Но косуля слышит гром далеких выстрелов, и инстинкт толкает ее в укрытие, откуда она чутко наблюдает за возможной угрозой. Об этом рассказывал мне Бо, когда по пьяни хвастался добытыми в молодости трофеями. Потому что даже самые осторожные самцы кончают на стене в виде вываренного черепа с рогами.

Помню, как мы впервые поехали на море – мама, Себастиан и я. Жара стояла жуткая, в тени доходило до тридцати градусов, что для Дании полный апокалипсец. Я вышел из кондиционированной прохлады дома, таща сумку-холодильник. Гравий обжег пятки через тонкие подошвы сланцев, а солнце – голые руки. Я пожалел, что напялил майку, - плечи теперь точно обгорят. Себастиан топал сзади, нагруженный пляжным тентом и полотенцами. Ма в соломенной шляпе и с полосатой корзинкой через локоток замыкала процессию.

Мерс уже стоял у крыльца. Себастиан распахнул багажник, и, хотя машина была только что из гаража, на меня пахнуло горячим воздухом, как из духовки.

- Поставь холодильник туда, к самой стенке, - велел он. - А провод воткни в розетку.

Мне пришлось засунуться в автомобильное нутро до пояса, чтобы задвинуть сумку на место – багажник в минивэне был такой, что я мог бы там спать, вытянувшись в полный рост. Розетка все никак не находилась, наверное, тоже пряталась за какой-то панелью.

- Ну что ты возишься, Жень? – донесся снаружи капризный голос ма. – Я тут спекусь совсем.

Я встал одной коленкой на край багажника, шаря пальцами по обитой серой шерстью задней стенке и держа вилку в другой руке, как вдруг почувствовал движение сзади.

- Давай я тебе помогу, - Себастиан навалился, прижимая меня к коврику своим телом. Ладонь провела по предплечью от локтя, взяла из ослабевших пальцев провод и ловко воткнула в обнаружившееся под неприметной крышечкой отверстие. – Вот так это делается, - шепнул он на ухо и чуть надавил пахом на мой зад, прежде чем отпустить.

Сказать, что я охренел, значило ничего не сказать. Мать стояла рядом, нетерпеливо подскакивая на месте, как девчонка, и ела Себастиана влюбленным взглядом. Все, что она видела - ее замечательный муженек помог сыну. Я машинально стал запихивать чехол с тентом в багажник, но тот не лез, как я его ни поворачивал. Руки словно онемели и стали неуклюжими, так что под конец я вывалил на гравий пляжные полотенца.

- Растяпа! – сокрушенно покачала шляпой ма. – Садись лучше в машину, мы сами справимся.

Пока ехали к морю, я размышлял над тем, что произошло, иногда ловя на себе взгляд отчима в зеркальце. Нормальный такой взгляд, теплый и немного смешливый. Может, я все себе напридумывал? Может, я просто на измене, и паранойя крепчает? Потом мы выехали на побережье, за окном стало интересно, и я немного успокоился. Пялился на крутые дюны, поросшие белесой травой, и похожие на горбы спящих верблюдов. Трава колыхалась волнами, будто море началось уже здесь, омывая аккуратные дачные домики с шезлонгами и висящими для просушки полотенцами.

Домиков становилось все больше, чем ближе мы подъезжали к морю. Мимо промелькнули несколько кемпингов, потом крошечный городок с кафешками и магазинчиками для туристов. Наконец, бибикая и распугивая ленивых немцев, обвешанных сопливыми отпрысками, толстыми женами и сумками с пивом, мы выехали по узкой дороге на песок.

Раньше я никогда не бывал на пляже, куда можно заезжать прямо в тачках. Белая, слепящая, мелкозернистая полоса тянулась от дюн до моря метров на триста. У самых дюн песок был более рыхлым и неровным, потом становился утрамбованным и накатанным многочисленными колесами, а ближе к воде размягчался снова, и тут кишело отдыхающими. Пестрели яркие пляжные тенты и зонтики от солнца, плясали в бездонном небе бумажные змеи, а дальше, над морем, парашюты кайтсерфингистов, иногда неотличимые от парусов далеких яхт. Тела различной степени поджаренности заполняли пространство между запаркованными тачками и серо-стальными волнами, лениво лижущими берег.

- Поздно приехали, - разочарованно вздохнула ма, поправляя темные очки. – Тут яблоку негде упасть.

- Яблоку? – Нахмурился Себастиан, пытаясь вникнуть в смысл выражения, которое мама перевела на датский буквально. – А-а, не волнуйся, - вспыхнул он улыбкой понимания. – Мы проедем дальше, там будет свободно.

Ма воспряла духом, а я прилип к окну, глазея на парней, рассекающих на бич-багги, девчонок, играющих в волейбол, тряся упругими сиськами, и внедорожник, вытаскивающий завязший по пузо в песке «гольф».

Отчим оказался прав. Чем дальше в лес, то есть вдоль пляжа, тем он становился безлюднее. Расстояние между запаркованными тачками увеличилось от полуметра до дюжины шагов. Места тут было – хоть отбавляй, а море – все то же. Мимо нашего тихо крадущегося по песку мерса прошли, спокойно болтая, две чиксы с голыми сиськами; на одной, гладко выбритой снизу, не было труселей. Тут я залип: мы что, приехали в рай?

- Ну как? Здесь остановимся? – Весело спросил Себастиан и притормозил.

- Дорогой, - осторожно начала мама, приспуская темные очки на кончик носа и озирая окрестности, - а почему тут все без одежды?

- Это же пляж, - рассмеялся отчим.

- Ты знаешь, что я имею в виду, - она укоризненно сморщила губы.

Я подобрал слюни и распахнул глаза. Точно. Без труселей тут щеголяли не только девчонки и дамочки с обвисшим выменем, но и дядьки, включая бодрых пенсионеров.

- Это что, нудисты? – Не выдержал я и тюкнулся носом в стекло.

Отчим заржал:

- Это люди в своем первозданном виде. Не понимаю, Джек, ты разве никогда не мылся в общественном душе? Даже после физкультуры?

- Что ты сравниваешь, Сева, - так мама окрестила Себастиана. – Они же не моются в школе вместе с девочками!

Блин, много ты понимаешь, мам. Как раз против голеньких загорелых девочек я ничего не имею. Просто после выходки в багажнике трясти перед отчимом своим хозяйством мне было как-то западло.
- Так что, остаемся или едем домой? – отчим насмешливо наблюдал за ма, с тоской уставившейся на волны чистейшего песка и манящие свежестью волны. – Учти, вам с Джеком снимать купальник и плавки совсем не обязательно.

- Правда? – ожила мама.

- Конечно, - Себастиан нежно коснулся ее щеки, поправив выбившийся локон. – Тут все добровольно.

Фух! Я облегченно вывалился из машины и стал помогать разгружаться, на всякий случай держась подальше и от отчима, и от багажника. Но «Сева» по ходу был больше заинтересован матерью.
- Дорогая, - нежно бормотал он, обняв ее сзади и теребя лямку новенького бикини, - неужели ты стесняешься своего прекрасного тела? Посмотри вокруг: ты выглядишь гораздо лучше этих глупеньких молоденьких девчонок.

Ма нервно хихикала, отчим, из солидарности с нами оставшийся в плавках, нес лабуду, а мне стало тошно. Я попер к морю, скинул у кромки прибоя майку с шортами и бросился в набегающую волну. Плавал я, пока не посинел, а произошло это быстро – море-то Северное, даже в жару вода тут едва нагревается до 22 градусов, а обычно и вовсе 18. Пришлось выползать на берег, стуча коленками. Я плюхнулся пузом на горячий песочек, но не тут-то было.

- Женька! Быстро сюда вытираться! – это ма. Все еще думает, что мне четыре года. Я решил было не реагировать, но она орала на весь пляж, голые тетки и дядьки стали обращать на нас внимание. Пришлось сбрызнуться и возвращаться.

В меня полетело полотенце, а я удовлетворенно отметил, что купальник мать не сдала. Только лямочки с плеч спустила, чтоб белых следов не осталось.

- Сядь, согрейся, - она похлопала по пляжному пледу. – У тебя зуб на зуб не попадает. И кремом намажься. Спина вся белая, сгорит.

Загар у меня, и правда, был деревенский. Морда, шея и руки черные. Ноги тоже – ниже колена. А все остальное на озере «обветрилось» только, как называла это ма. Не то, что у Себастиана, - южный лук, приобретенный в солярии, а может, и на Испанском пляже, валлах.

Я покорно взял крем – иначе мать ни в какую не отстанет. Тюбик пернул на плечо белой жирной лужицей.

- Натереть тебе спину? – невинно предложил отчим.

Ага, щас. Нашел лоха.

- Мама натрет, - говорю и отползаю в ее сторону.

- Не обращай внимания, Севочка, - засмеялась ма и взъерошила мне волосы. – Он у меня дикий.
Потом я лежал на пузе, от нечего делать наблюдая за коллекцией ближайших сисек-жоп и раздавая им звезды. Блондинка в полосатом шезлонге получила десять из десяти возможных за шикарные буфера. Зад ее, к сожалению, оценить не получилось. Поэтому в этой категории победительницей стала мускулистая дама в панаме и без всего остального: усевшись на корточки, она помогала маленькому сынишке строить песчаный замок. Я так увлекся своим занятием, что, когда Себастиан предложил пойти купаться, вяло отмахнулся. Наплавался, мол. Отчим согнал с лежбища маму и, невзирая на ее протесты, потащил к воде. Обычная семья в отпуске. Пусть и на нудистском пляже.

Мимо меня тихо прокатился серебристый вольво и встал неподалеку. Чикса в крошечных шортиках, выскочившая с места водителя, могла претендовать на десять звезд в категории попок – мамаша в панаме получила только восемь. Я напрягся, ожидая момента истины, и тут спину окатило чем-то ледяным. Я взвился с пледа, вскинув пятками песок и матерясь. Чикса выронила шортики, но мне уже было не до того. Этот змей Себастиан сделал из бутылки из-под минералки брызгалку и нещадно поливал меня морской водой. Рядом обмахивалась шляпой хохочущая мама.

Глупо, конечно, но я поддался на провокацию. Бросился за обидчиком, на ходу прихватив свою пустую бутылку. Отчим скакал по пляжу, выбрасывая длинные ноги, как лось, и иногда отстреливаясь через плечо. Я мчался за ним с угрожающими воплями. Притормозил только у полосатого шезлонга:
- Фрёкен, - говорю, - можно занять ваш ножик?

На складном столике лежал один с острым концом, для фруктов.

Блондинка захлопала глазами, удивленно переводя взгляд с моей морды на плавки и обратно, но потом кивнула.

- Спасибо.

Я быстро проткнул дырку в пластиковом колпачке и рванул за боеприпасами. Себастиан поздно расчухал, что нельзя подпускать меня к воде. Он получил, что ему причиталось, и в нос, и в уши. Бутылка у него опустела, и теперь отчим стал прорываться к морю. Я перепрыгнул через чье-то жирное пузо, метнув песком. Мне вслед заорали по-немецки, но я уже несся Себастиану наперерез.

Столкнулись мы у кромки прибоя. Удар сбил меня с ног, мы покатились, подминая дохлых медуз и ракушки. Неожиданно я оказался снизу, на животе. Отчим вдавил меня в песок, заламывая руки, вбивая колено между ног. Я дергался под ним, как пойманная лягушка, и едва не орал в голос. Да даже если бы и орал – разве за шумом волн кто-то разобрал бы, что я кричу? И даже если бы мой зов о помощи услышали, кто бы догадался, что это уже не игра?

Казалось, это длилось вечность – туша отчима на мне, тяжелое дыхание над ухом, влага между ног, гораздо теплее, чем накрывшие нас брызги. Потом он отпустил меня и пошел купаться. Я немного посидел спиной к пляжу. Полил себя из бутылки. И побрел к нашему месту. Мама приветливо помахала мне и уткнулась в захваченную с собой книжку в мягкой обложке. «Секрет», стояло на ней русскими буквами. Я наклонился и выблевал на плед.

По официальной версии я наглотался морской воды. Мать сначала решила, что у меня солнечный удар, заставила отчима заехать по пути домой к врачу, что он и сделал, несмотря на мое сопротивление. Дежурный, конечно, ничего у меня не нашел, и, так как больше меня не рвало, отпустил с миром.
Пока мы ждали своей очереди в приемной, я тупо смотрел на большой аквариум с тропическими рыбками – он стоял прямо напротив кресел для посетителей. Мать сидела справа, нервно тиская мою руку. Себастиан – слева, спокойный и самоуверенный, как всегда.

- Видишь эту рыбку, Джек? – внезапно указал он на одного из пестрых обитателей аквариума. – Знаешь, как она называется?

Несколько секунд я дебильно моргал, но потом сообразил, о чем он спрашивает.

- Немо? Нет... Это такой мультик был.

- Это рыба-клоун, - пояснил Себастиан, улыбаясь маме, которая немного расслабилась. – Она живет в симбиозе с морскими анемонами или актиниями. Видишь эти красивые разноцветные цветы на дне? На самом деле, это животные, хищные, опасные и очень ядовитые. Ты знаешь, что такое симбиоз, Джек?
В башке шумело, но откуда-то вылезло бледное воспоминание, что-то с уроков биологии:

- Это типа, когда разные животные или там растения живут за счет друг друга?

- Взаимовыгодные отношения организмов разных видов, - кивнул Себастиан. – Очень хорошо, Джек. Понимаешь, в природе рыба-клоун не сможет выжить без помощи анемона. Ее просто сожрут, - он приобнял меня за плечи, так по-отечески. Мать по-прежнему держала меня за руку, и я даже дернуться не смел. Оцепенел просто, а внутри росло то самое чувство нереальности окружающего, которое скоро станет мне таким знакомым.

- Наш маленький Немо, - продолжал Себастиан, - вынужден жить между ядовитыми стрекалами актинии, которая уничтожает угрожающих ему хищников. Более того, он питается отбросами со стола своего хозяина и даже отказывается вырастать, чтобы не быть изгнанным из своего убежища, - пальцы отчима горели на моем плече так, что казалось, сейчас начнет плавиться кожа. Я думал только об одном – как бы снова не блевануть. – И знаешь, что? – заговорчески спросил он, наклоняясь к моему уху.

- Что? – повторил я чуть слышно.

- У рыбки-клоуна нет врожденного иммунитета к яду актинии. Наш юный Немо подплывает к анемону и нежно касается его щупалец, чтобы выяснить состав защитного вещества, которое предохраняет хищника от своего собственного яда, а потом имитирует его, - пальцы Себастиана едва заметно поглаживали мою воспаленную кожу. Мать этого не видела, потому что сидела, чуть наклонившись вперед. – Поэтому прикосновение анемона для Немо не страшно. Но если, - пятерня отчима сжала плечо, я едва не вскрикнул, - покров защитной слизи на боках рыбки будет поврежден, то анемон парализует его и сожрет. Не правда ли, любопытный факт из жизни природы, Джек?

Я заторможено кивнул, не в силах оторвать глаз от полосатого малыша, снующего между «лепестками» цветка-убийцы.

- И вот еще что я вспомнил, Джек, - отчим наконец отпустил мое плечо. Мама поднялась, чтобы принести стакан воды, и он задумчиво посмотрел ей вслед. – Рыбки-клоуны могут менять пол. Самцы становятся самками, если главная женская особь-производительница умирает.