История первая. Ненависть.
«Глеб…» В письме больше не было ни слова. Пожелтевший листок бумаги лежал в старом томике Байрона. Вместе с цветком жасмина.
Сквозь тяжелые бархатные шторы едва проникал солнечный свет. Нельзя было даже понять, что за час царит за окном: день ли, вечер или то прекрасное предутреннее состояние еще не взошедшего солнца, которое все же окрасило нежно лиловой краской линию горизонта.
Едва заметная тень скользнула по стене к бюро. Чиркнула спичка – загорелась свеча. Комната наполнилась мерцающим желтоватым светом, осветив лицо человека. Он медленно присел на кресло у бюро и поставил на него свечу. Столько лет прошло, а он не мог и не хотел забывать. Самое светлое и самое страшное, что было в его жизни. Он был еще молод, вполне успешен и почти счастлив. Одна беда – вот этот цветок с неоконченным письмом. Да ночи, полные кошмаров. Просыпаясь в холодном поту, он, чтобы не слышала жена, потихоньку выходил из комнаты и шел в душный кабинет, в котором пахло пылью, влагой и жасмином, как ни проветривай, как ни убирай его. Доставал Байрона и сотни раз перечитывал мелкие неаккуратные буковки; невольно улыбаясь, глядел на растертые чернила, на уголок с монограммой, и все никак не мог понять, как это ее не стало… Его ненависть поглотила ее… А должна была любовь. И прощение. И как это он сам привел к тому, что случилось. Человек не оправдывал себя. И откуда ему было знать, что именно она сядет в эту проклятую машину…
- Глеб! – раздался голос. Человек невольно поморщился. В кабинет плавно, неторопливо вошла Юлия, его жена. Они были женаты уже больше года, а он все никак не мог привыкнуть к этой невысокой золотоволосой женщине, которая так властно и бескомпромиссно вошла в его жизнь, смеясь своими зелеными глазами и не принимая никаких его условий.
- Опять здесь. Опять мрачен. – Проговорила она легкой долей иронии.
- Доброе утро, - ответил Глеб.
- Еще ночь. Пойдем спать?
- Да… Пойдем.
Взял ее за руку. Он любил эти теплые мягкие ладони. Только они одни умели унять его мигрень. Стоило только коснуться лба. И она увела его за собой.

«Госпожа Диздье в Петербурге.
Скандально известная французская художница мадам Берта Диздье наконец осчастливила своим визитом город белых ночей. В своем интервью знаменитая художница призналась, что давно мечтала посетить столицу Российской империи. Напомним, что мадам Диздье не так давно известна широкой публике. Первая выставка ее работ прошла всего 4 года назад в Марселе. С тех пор картины художницы пользуются невероятным успехом, во многом благодаря эпатажности своей создательницы. Господин N сказал о ней: «Самая загадочная из женщин, но самая бездарная из художниц. Однако, бездарностью своей сумела распорядиться воистину талантливо. Можно лишь с восхищением снять перед мадам Диздье шляпу»
Ниже следовал фотографический портрет художницы, однако никаких сведений о наружности мадам Диздье он не давал – половина лица ее была сокрыта густой черной вуалью.

- И что ты об этом думаешь? - Поинтересовалась за завтраком Юлия.
- Ничего не думаю.
Юлия хмыкнула и продолжила читать газету.

Глеб слышал о мадам Диздье достаточно, чтобы понять, что глупость человеческая не имеет пределов. Людей интересовала не столько живопись, сколько сама художница с ее личной жизнью. Ее настоящему приписывали бесчисленное множество романов, при этом ничего определенного о ее прошлом никто сказать не мог. Собственно, и слухи о личной жизни ничем не подтверждались. Мадам Диздье вела богемный и вместе с тем почти аскетический образ жизни. Согласно ее официальной биографии, она была вдовой французского миллионера-аристократа, а выросла в Марселе. Но никто не мог поручиться, что это достоверно. Главной же тайной этой женщины было ни много ни мало – ее лицо. Никто не видал его без вуали. Говорили, что она скрывает какое-нибудь особенное уродство в его чертах. Однако подобные слухи не отпугивали от нее поклонников, а наоборот. Любопытство брало свое. Многим хотелось взглянуть в глаза этой Горгоне.
Едва войдя в салон, Юлия увидела своего кузена с женой Леночкой и оставила Глеба в одиночестве. Первой же его мыслью было немедленно покинуть выставку, на которую он шел так неохотно, потакая капризам жены, но что-то удержало его в галерее. Глеб решил пройтись по салону, поприветствовать знакомых, которых вполне может встретить, чтобы Юлия потом не говорила, что он сбежал при первой возможности.
Картины, если их можно было так назвать (Глеб предпочитал в данном случае термин «мазня»), имели весьма странное содержание и еще более нелепое исполнение. На одной была изображена голая коричневая женщина с несоразмерно огромной треугольной головой, на другой и вовсе ничего нельзя было разобрать, кроме гордого названия «Пегас» и размашистой подписи B. Dizdier. Однако внимание Глеба привлек небольшой портрет мужчины, выполненный углем и вполне традиционно. Скорее всего, это был набросок, непонятно по какой причине оказавшийся на выставке, вероятно, по ошибке или случайно. Но Глеб надолго задержался возле него. Его пребывание среди прочих картин не имело никакого объяснения, никто даже не заметил его, ибо висел он в отдаленном углу галереи. Никто, кроме Глеба, будто кто-то нарочно сюда его повесил, зная, кто здесь будет проходить. Более того, лицо человека, изображенного на нем, казалось Глебу знакомым. Откуда-то из далекого прошлого. Далекого, полузабытого, страшного, сладковато-мучительного. Нет! Только бы не вспоминать!
- Я рада, что вы обратили внимание на нее, - раздался за его спиной хрипловатый женский голос с сильным французским акцентом.
Глеб вздрогнул – этот голос поразил его, затронул в его душе какие-то самые потайные струны. Он обернулся. Перед ним стояла невысокая, очень худая женщина в атласном черном костюме и в черной же шляпке с густой вуалью, закрывавшей половину лица. Видны были только широкие скулы и ярко накрашенные изящные губы, изображающие улыбку. Молода ли она была, этого Глеб понять не мог никак. За спиной дамы стоял живописный огромный араб в темно-синей ливрее.
- Мадам Диздье, я полагаю? – спросил Глеб по-французски.
- Именно, - облегченно улыбнувшись, ответила мадам Диздье, - мой русский, увы, оставляет желать лучшего. В отличие от вашего французского. Так почему вы выбрали именно это?
Она указала на портрет. Глеб не знал, что ответить, чтобы не обидеть художницу. Мадам Диздье покачала головой.
- Хорошо, я понимаю – вы деликатны… Но я предпочитаю деликатности грубую откровенность. Я спрошу иначе. Что вы чувствуете, когда смотрите на мои картины? Настаиваю на откровенности.
- Не знаю… Ничего не чувствую…
Губы ее чуть дернулись. Уголки поползли вниз. Странно было разговаривать с маской.
- Если бы вы ответили иначе, я тотчас ушла бы. Это был правильный ответ, мсье. Ничего не чувствуете… Это прекрасно, что ничего. Значит, вы умеете чувствовать.
- Не совсем понимаю вас, мадам.
- Что ж тут понимать? Этот портрет был написан очень-очень давно, когда я была совсем юной, когда была искренней, а в творчестве – не поддавалась минутным веяньям моды. Все то, что было после – обман, насмешка над идиотами, вроде тех, что составляют наш бомонд… Которые уверены, что смыслят что-то в искусстве. А этот портрет – правда, искренность, наивность 15-летней девочки… Словом, то, что было во мне когда-то, мсье.
- Кто этот человек? На портрете…
Губы ее вновь дрогнули в улыбке.
- А какая разница? Разве это имеет значение? Это может быть отец, брат, муж, любовник. Если я назову вам его имя – все равно вы ничего о нем не узнаете. А скажу, кем он был – разочарую вас. В интриге есть своя прелесть, не правда ли?
- В любом случае, это должен быть достойный человек. Мне почему-то представляется, мадам, что вас могут окружать только исключительные люди.
- О! Это самая банальная и пошлая лесть. Пошлость всегда банальна, усвойте это, пожалуйста. А люди, которые меня окружают, по большому счету либо мерзавцы, либо дураки. Они умеют меня забавлять. Впрочем, я предпочитаю общество мерзавцев. Они, по крайней мере, неглупы и интересны. Никогда не знаешь, чего от них ждать, а это довольно весело. Потому я и вожу повсюду за собой Саида. Он алжирец. Его привели ко мне чуть живого шесть лет назад. Я его выходила. Что с ним случилось, я не знаю, он никогда не говорит об этом, а я умею уважать чужие тайны, ведь у меня столько своих собственных. Благодарность его безгранична. Не было в мире более преданного и честного слуги, чем мой Саид. Правда, мне пришлось выучить арабский – по-французски он не говорит, да и мне не слишком скучно было в то время коротать дни. Наверное, я была почти счастлива. Саид способен растерзать любого, кто может угрожать мне, а таких немало.
- А, может быть, тогда не стоит и вовсе иметь какое бы то ни было общество, чем иметь то, что вас окружает?
- Нельзя совсем избегать людей. Я долго жила затворницей. Счастья мне это не принесло. Да и покоя тоже. А люди – довольно любопытное зрелище, хотя я не слишком любопытна. Они - отличный материал для талантливого художника. Увы, я не столь талантлива, чтобы передать это. Остается рисовать карикатуры… Единственное, на что я способна… Это одна из моих тайн. Надеюсь, вы не расскажете никому, - она улыбнулась скорее печально, чем весело, хотя об этом Глеб мог только догадываться, не видя ее глаз из-под вуали, - я смотрю на людей и вижу, какие маски они носят, смеюсь над ними от души и презираю их.
Глеб внимательно посмотрел на нее. А разве она сама не актриса? Разве сама не носит маску? А мадам Диздье, словно бы прочитав его мысли, продолжала:
- Я потому ношу вуаль, что не хочу, чтобы кто-либо презирал меня. Мое лицо – самая пошлая изо всех масок. Да по сути, у меня и лица-то нет. Оно было когда-то, очень давно. Когда я писала этот портрет. А потом стерлось.
Глеб не знал, что сказать. Ее слова взволновали его. Он, как никто другой, понимал, о чем она говорит. Да и кому понимать ее, если не ему? А между тем в их беседе присутствовало все меньше здравого смысла. Глеб отдавал себе отчет в том, что эта странная женщина говорит с ним на такие темы, на которые он никогда не позволил бы себе говорить с посторонними. Тем более, что ни место, ни время, ни обстоятельства не располагали к подобному разговору.
- Как вас зовут? – вдруг спросила женщина.
Глеб улыбнулся – наконец-то человеческий вопрос в этом нечеловеческом разговоре.
- Глеб Несин, мадам Диздье.
- Зовите меня Бертой, - вдруг попросила художница, - вы мне нравитесь. Явно не относитесь к числу дураков. А вот мерзавец ли вы… Боюсь, что да, но это еще предстоит узнать. Впрочем, вполне любопытный экземпляр, для моей коллекции масок.
- Не желаю я быть в коллекции! – с иронией рассмеялся Глеб.
- Так значит, вас зовут Глеб? – еще раз переспросила она.

- Так значит, вас зовут Глеб?
Так он впервые услышал ее звонкий, мальчишески хрипловатый голос. Столько воды утекло, а этот день до мельчайших подробностей бережно хранила его память.
Первые мартовские хмурые дни. Она – дочь генерала Доронина. И он – студент, который давал ей уроки латыни. Ее звали Софи.
- Мадемуазель Доронина, не угодно ли вам будет продолжить чтение? – густо покраснев, ответил он.
Она умела читать по глазам. А он влюбился в нее с первого взгляда.
- А вы знаете, Глеб, что у вас замечательное лицо? – продолжила она, испытывающе наблюдая за ним.
- Мадемуазель Доронина!
- Софи! Зовите меня просто Софи, - вдруг попросила генеральская дочка, - у меня ведь совсем нет друзей. Настоящих. Мы ведь будем с вами друзьями, Глеб?
Он опустил голову. Осознавая, что ее жизнь зависит от него, он боялся отвечать ей.

Не спалось. Женщина устало потерла лицо ладонями, отгоняя дремоту, мешавшую думать. Вспоминать. Иногда она позволяла себе извлекать из сокровищницы своей памяти отдельные воспоминания. Редко. Сейчас был такой случай. Растревожила сердце. Зачем-то. Хотела мстить. Могла мстить. Зачем-то. А увидела и поняла, что не знает зачем. Подлец. Мерзавец. Разрушил. До основания. Даже осколков не оставил. А увидела, и не знает что делать. В душе ее не было сил, не было способности, не было желания так же все крушить. Нет, не любила. Просто все прошло. А раньше думала, что все, что делает, что пытается делать, ради одного только мига, когда увидит его, униженного, разбитого. Ею. И теперь, когда цель так близка, все вдруг стало ненужным. Или, может, все-таки любила? Ведь не могло все уйти в песок дикого пляжа на окраинах Марселя. Или тогда, немногим раньше, сгореть в машине вместе с человеком, самым дорогим на свете для нее. Или еще раньше, когда она узнала, что этот самый дорогой человек лгал ей всю ее жизнь. Любя. Узнала от другого. Которого тоже любила. И который тоже лгал ей. Ненавидя. А она выжила. Назло всем. И мечтала о мести. Чтобы заглушить эту боль. Мстить хотела обоим. Но в живых остался только один. А второй своей смертью искупил вину перед ней. Раз любви было мало, для того, чтобы жить, научилась ненавидеть.
А теперь вся ее ненависть, которую так долго взращивала в своем сердце, холила, лелеяла, как родное дитя, растворилась в воздухе родного города. Города, где прежде цвела ее любовь.
Не спалось. Маленькая фигурка, кутаясь в черную шаль, скорбно уронила голову на руки. На смену недоумению пришло отупение. Она знала, что следом за этим вернется боль. Потому старалась не выходить из своего небытия как можно дольше.
Раздались шаги.
- Госпоже пора спать, - тихо сказал Саид.
-Скажи мне, Саид, что с тобой случилось тогда?
Араб сел на пол у ее ног.
- Госпожа уверена, что хочет это знать?
- Да. Я никогда не спрашивала тебя. Но если ты мне не веришь, можешь не отвечать. Не бойся, я не прогоню тебя.
Саид посмотрел ей в глаза долгим усталым взглядом.
- Я убил белую женщину.
- За что? – совсем не удивилась.
Араб молчал.
- Ты любил ее? – еще тише спросила она.
- Она была… как солнце. Я не знаю. Любовь. Госпожа любит солнце?
- Когда-то любила. Теперь все больше прячусь по темным углам. А ты, Саид, любишь солнце?
- Там, где я родился, много солнца. К нему привыкаешь. И без него нельзя.
- Ты убил солнце. За что?
- Не проси… Все равно не скажу.
Берта улыбнулась. Что же… Пусть так. Он имеет право на тайну. И если однажды он убьет и ее, как некогда свое солнце, так тому и быть.
- Ты веришь в судьбу? – снова спросила она.
- Нет. Я верю в мою госпожу.
- Врешь. Подай мне портсигар.
Араб повиновался.
- Врешь, потому что ты не знаешь меня, - продолжила Берта, закуривая, - сейчас я сильна. Это внушает тебе доверие. Но не веру. Как только я перестану быть тебе полезной, ты уйдешь от меня. Впрочем, я не требую от тебя веры. Мы удобны друг другу, не правда ли?
- Что ты хочешь?
- Ты убил когда-то человека. Смог бы вновь это сделать?
Саид криво усмехнулся.
- Скажи. – тихо ответил он.
- Может быть, скажу… А теперь поцелуй меня. Так, как ты целовал свое солнце.
Араб подошел к ней. Наклонился. Провел рукой по ее пересохшим губам. Подхватил на руки. Бросил на постель. Накрыл своим телом.

- Может быть, скажу когда-нибудь. Но не просите ничего сегодня, мадмуазель Доронина.
- Мы же договорились, Глеб, что вы будете называть меня Софи. Неужели это так сложно запомнить? Далось вам это «мадмуазель Доронина»!
- Простите, - студент смущенно опустил глаза, - может быть, приступим к уроку? То мы проходили в прошлый раз?
Софи улыбнулась. Что за глупая привычка – едва только она пытается стать ближе к этому непонятному юноше, как он тут же отталкивал ее. Обидно…

Женщина в черном стояла у окна. Ее маленькая фигурка четким силуэтом выделялась на фоне солнечного дня. Мужчина в дверном проеме замер, долгим взглядом скользя по линиям ее тела.
- Что же вы? Входите, – тихо сказала она.
Он усмехнулся. Сделал шаг. Схватка началась.

- Желаете кофе? – спросила мадам Диздье, усаживаясь в кресло.
- Да, если позволите, - ответил Глеб, следуя ее примеру.
Берта позвонила в колокольчик. Вошел Саид. Она обратилась к нему по-арабски. Он поклонился и вышел.
- Он не только ваш телохранитель, но и мажордом?
- В какой-то степени. Я говорила вам, что он незаменим. Я доверяю ему больше, чем самой себе. Впервые встречаю у прислуги такую преданность. Впрочем, для меня он не есть прислуга. Просто существо, которое однажды повстречалось мне в этом мире. И с тех пор разделило мою судьбу. Не знаю, надолго ли. Мы сосуществуем рядом. И я, право, не уверена в том, кто из нас в действительности является хозяином другого.
- Вам не приходило в голову, что это самое существо может представлять для вас опасность?
- В какой-то степени… возможно, - губы женщины усмехнулись. Она помолчала, но продолжила, - должна вам признаться, что я и сама опасаюсь того, что скрывается за его молчаливостью и таким ненавязчивым присутствием. Но знаю наверняка, что он никогда сознательно не причинит мне вреда. Он опасен только тем, кого считает моими врагами. Даже если этот враг – я сама.
- Что это значит? Вы так любите загадки… А сами не путаетесь ли в них?
Берта встала с кресла. Прошлась по комнате.
- Давайте оставим эту тему, господин Несин. Вы слишком хорошо все понимаете. И это не самое важное, что вас интересует.
Вошел Саид и поставил на столик поднос с ароматным кофе и горячими вафлями. Он бросил быстрый взгляд на Глеба. И Глеб невольно смешался. Но это длилось лишь сотую долю мгновения. Араб поклонился своей хозяйке и быстро вышел из гостиной.
Берта вернулась на свое кресло. И обратила свое лицо на Глеба, вероятно рассматривая его.
-Вы позволите? – спросила вдруг она.
-Что? – не понял Глеб.
- Саид, как всегда перепутал чашки. Я пью крепкий…
Она поменяла чашки местами. Глеб наблюдал за ее бледными пальцами. Что-то пошло не так.
- Позвольте мне задать один вопрос, мадам, - тихо спросил Глеб.
- Вы уверены, что не пожалеете, если зададите его?
- Думаю, что пожалею.
- Тогда зачем же? – ее голос внезапно охрип.
Глеб коснулся пальцами горячей чашки.
- Мне бы не хотелось раскрывать сейчас всех карт, мадам.
- Зовите меня Берта. Как видите, я готова раскрыть свои.
Минуту он колебался. А потом сказал:
- Кто был изображен на портрете?
Берта засмеялась. Теперь уже Глеб вскочил с места и, засунув руки в карманы брюк, подошел к окну.
- Все еще хотите, чтобы я вам ответила? – вдруг тихо спросила она у самого его уха. Он вздрогнул и обернулся. Его губы оказались у самого ее виска. Он невольно вдохнул запах жасмина и, на секунду сойдя с ума, наклонился для поцелуя. Но она предупредила его движение, приставив указательный палец к его губам, - так хотите?
- Нет.
И вернулся в кресло. Она осталась стоять к нему спиной.
- Тогда чего вы хотите?
- Ответьте сперва, чего хотите вы! – закричал Глеб.
В ту же секунду в комнату вошел Саид. Берта Обернулась и отрицательно покачала ему головой. Араб перевел взгляд на Глеба, но поспешил выйти.
- Черт… - пробормотал мужчина, - черт… Простите меня… Это нервы…
Берта подошла к нему. Ласково коснулась рукой его плеча и ответила:
- Это ненависть.
- Любовь – охрипшим голосом возразил он.
Она ударила его по лицу и быстрым шагом направилась к двери. Глеб бросился за ней и настиг ее уже на выходе.
- Откуда вы знаете, что это любовь к вам? – воскликнул он.
- А что же? К вашей жене? Неужели? – зло пробормотала она.
- Откуда вам известно, что я женат?
Она отвернулась от него.
- Послушайте, вы… - продолжил он, - я не знаю, чего вы хотите от меня, что вы знаете обо мне, и откуда вы это знаете. Но с момента вашего появления я перестал спокойно спать! У меня такое чувство, что я схожу с ума!
- А раньше вы спали спокойно? – вдруг захохотала Берта, - вы?

- Берегись. Ты выдашь себя, - раздался голос Саида.
Берта вздрогнула. Воистину, она сошла с ума. Всего несколько слов, и мышеловка захлопнулась бы окончательно. Она бы даже не успела как следует позабавиться с добычей.
Берта оглянулась. Благодарно кивнула Саиду и тихо сказала по-французски Глебу:
- Пойдемте. Мне нужно отвести вас в одно место.