Форма входа

Категории раздела
Творчество по Сумеречной саге [264]
Общее [1686]
Из жизни актеров [1640]
Мини-фанфики [2733]
Кроссовер [702]
Конкурсные работы [0]
Конкурсные работы (НЦ) [0]
Свободное творчество [4826]
Продолжение по Сумеречной саге [1266]
Стихи [2405]
Все люди [15365]
Отдельные персонажи [1455]
Наши переводы [14628]
Альтернатива [9233]
Рецензии [155]
Литературные дуэли [105]
Литературные дуэли (НЦ) [4]
Фанфики по другим произведениям [4317]
Правописание [3]
Реклама в мини-чате [2]
Горячие новости
Top Latest News
Галерея
Фотография 1
Фотография 2
Фотография 3
Фотография 4
Фотография 5
Фотография 6
Фотография 7
Фотография 8
Фотография 9

Набор в команду сайта
Наши конкурсы
Конкурсные фанфики

Важно
Фанфикшн

Новинки фанфикшена


Топ новых глав лето

Обсуждаемое сейчас
Поиск
 


Мини-чат
Просьбы об активации глав в мини-чате запрещены!
Реклама фиков

Dreamcatcher (Ловец снов)
Эдвард — вор, забравшийся в дом к Белле накануне Рождества. Но охотится он не за обычными ценностями…

Bellezza
Для искоренения Аль Капоне, рвущегося прибрать к рукам власть в Чикаго, ирландский криминальный авторитет Карлайл О'Каллен принимает непростое решение – заручиться помощью врагов. Его сыну Эдварду предстоит породниться с русскими, чтобы скрепить союз. Но планы претерпевают изменение, так как после одного вечера в Bellezza мысли будущего лидера занимает только прекрасная певичка.

Боец
Вся его жизнь - борьба. Удар за ударом. Он кажется несокрушимым перед стихией. Но что если она посягнёт на самое дорогое?

Линии любви
Маленький момент из жизни Эдварда и Беллы. Свон читает линии судьбы на ладони своего вампира.

Запретная любовь / A Forbidden Love
Спасаясь бегством от преследователя отца, Белла притворяется прислугой, ожидая прибытия лорда Карлайла. Одновременно с этим лорд Эдвард, чтобы защитить невинную девушку, делает ее любовницей.
Англия 1800 годы, Lemon.

Мы приглашаем Вас в нашу команду!
Вам нравится не только читать фанфики, но и слушать их?
И может вы хотели бы попробовать себя в этой интересной работе?
Тогда мы приглашаем Вас попробовать вступить в нашу дружную команду!

Ослепительный ангел
- Ты отведешь меня на городской рождественский бал, - приказала я, ненавидя способность Эдварда отказывать мне во всем, чего ему делать не хочется, словно я какая-то плебейка, не стоившая его внимания.
- Нет, - с раздражающим спокойствием возразил он.
История встречи Эммета и Розали.

Volterra
Вольтерра. Белла успевает спасти Эдварда, но Аро не спешит отпускать их домой. Белла слишком много знает о вампирах, а дар Эдварда слишком ценен. Цель Аро - сломать Эдварда и уничтожить Беллу. Но так ли это просто?



А вы знаете?

... что можете оставить заявку ЗДЕСЬ, и у вашего фанфика появится Почтовый голубок, помогающий вам оповещать читателей о новых главах?


...что можете помочь авторам рекламировать их истории, став рекламным агентом в ЭТОЙ теме.





Рекомендуем прочитать


Наш опрос
Каким браузером Вы пользуетесь?
1. Opera
2. Firefox
3. Chrome
4. Explorer
5. Другой
6. Safari
7. AppleWebKit
8. Netscape
Всего ответов: 8474
Мы в социальных сетях
Мы в Контакте Мы на Twitter Мы на odnoklassniki.ru
Группы пользователей

Администраторы ~ Модераторы
Кураторы разделов ~ Закаленные
Журналисты ~ Переводчики
Обозреватели ~ Художники
Sound & Video ~ Elite Translators
РедКоллегия ~ Write-up
PR campaign ~ Delivery
Проверенные ~ Пользователи
Новички

Онлайн всего: 271
Гостей: 267
Пользователей: 4
Мэри7860, Дженни3774, lytarenkoe, Надька
QR-код PDA-версии



Хостинг изображений



Главная » Статьи » Фанфикшн » Все люди

Война и мир. Глава 11. Жизни приятная боль

2024-3-19
14
0
0
Глава 11
Жизни приятная боль

Впервые за долгое время у меня появились хоть какие-то желания и предпочтения. Конечно, до конкретных стремлений было ещё далеко, но, по крайней мере, я начал чётко осознавать, чего мне бы хотелось меньше всего. Меньше всего мне бы хотелось открывать глаза и вновь лицезреть проклятую зелень, проклятых партизан и проклятый автомат, отбросить который подальше не было сил и который буквально заставлял на себя смотреть. Я бы предпочёл провести остававшиеся мне дни, неподвижно сидя на земле, ощущая спиной надёжный и шершавый древесный ствол, не видя ничего, кроме темноты под веками, и не чувствуя ничего, кроме тотальной пустоты. Я не знал, сколько протяну, но здраво полагал, что без надлежащей медицинской помощи очень скоро познакомлюсь с понятиями вроде «сепсис» и «агония». Причём познакомлюсь гораздо ближе, чем того хочется нормальному человеку. Но не это угнетало меня, а то, что в итоге все мечты о красивом светлом доме и Белле Свон всего из-за одной долбаной шальной пули должны будут пойти прахом. Вот она грёбаная жизнь во всей своей грёбаной красе — великолепное будущее, перечёркнутое траекторией полёта безмозглого куска свинца, выпущенного неизвестным придурком бандитом.

Досадуя на себя и свою неспособность выполнить единственное не такое уж сложное требование — вернуться живым, — я почти что заплакал. Я не боялся показаться слабым или сентиментальным, полагая, что незнакомые ни с сентиментальностью, ни со слабостью партизаны не смогут распознать в ком-либо то, чего не способны чувствовать сами. Даже стоя одной ногой в могиле, я не допускал мысли о том, что рядом со мной под личиной оголтелых фанатиков оказались вполне обычные люди, видевшие в жизни всякое и умеющие сопереживать. Я их слепо ненавидел, и моя ненависть горела ярче и сильнее, чем Лондон в 1666 году. Ненавидел не за то, что они убивали людей, а ненавидел за то, что они и меня заставили убивать людей, ставя на одну сторону с теми, чьи руки не могут уже считаться не обагрёнными кровью.

Раз за разом я смотрел на свои пальцы, на кожу с полосками засохшей крови и думал не только о полученной дырке в боку и попавшей в рану инфекции, а ещё и о странной символичности этих тёмных разводов. Мои руки, в самом деле, были в крови. Де-факто в моей крови, но, по сути, в крови убитых мной противников. Я мог бы придумать оправдания, сказать, что защищался, что сражался за будущее, но ещё никогда слова не значили так мало и не были столь омерзительными. Прекрасно понимая, что, несмотря на любые мои слова, невозможно уже вернуть ничего назад и нельзя вычеркнуть выбитые пулями строки собственной биографии, вырвать позорные страницы. Оставалось смириться и научиться принимать себя в новой роли, в роли презренного убийцы, уповая лишь на то, что играть придется не так уж долго.

Впрочем, партизаны, вытащившие меня из-под огня и тем самым продлившие мучения, считали иначе. Они считали, что можно запросто извлечь пулю, находясь хрен знает где, посреди сельвы, и при этом не угробить человека. Не находя достаточно сил на пустые споры, я безучастно молчал, изредка проверяя окружающую действительность на предмет неких обновлений. Но действительность, оставаясь гадкой и неприятной, не спешила меняться, преподнося мне, таким образом, запоздалые извинения и приятные сюрпризы. Время почти застыло в одной точке, и лишь совершив усилие, я мог заметить его неспешный ход. Минуты превращались в часы, исполненные самых изощрённых мучений, мешающих даже делать банальные вдохи и заставляющих запинаться на выдохах. Песенка моя была спета, и последние её куплеты выходили страшно фальшивыми.
— Улыбнись, — садясь рядом и протягивая мне сигареты, сказал знакомый партизан. Сигарету я взял, а совет проигнорировал. По-хорошему, стоило этого придурка послать, но как можно посылать человека, находящегося в этих долбаных зарослях, я не знал. Куда, интересно, я мог бы его послать? Мы, строго говоря, именно там и были, куда обычно всех посылают. Маленький отряд партизан с балластом в виде раненного торговца оружием. Даже при прочих благоприятных условиях шансы наши я не оценивал бы особо высоко, не столько боясь впоследствии получить шок от разочарования, сколько следуя жестокой правде жизни, научившей быть прагматиком. И для себя я всё уже совершенно отчётливо просчитал. Можно сказать, я узрел, как мойры щёлкают ножницами, готовясь обрезать нить. Ту самую нить, на которой я ещё слабо трепыхался, зависнув над вечностью.

— Можно один личный вопрос? — внезапно оборвал мой внутренний скулёж партизан.

Хотелось закричать: «какое, к чёрту, это теперь имеет значение!». Но я только безразлично кивнул, не так-то просто общаться на повышенных тонах имея в активе кровавую речку, вытекающую из собственного бока. И если на то пошло, то один грёбаный вопрос не казался мне более неприятным и болезненным, чем то, что уже произошло, и чем пуля, застрявшая в теле. Одна капля яда в чашке с отравой ничего не меняет и не делает вкус более противным.

— Почему ты сказал что, в нашей войне не будет победителей и проигравших?

От неожиданности я вздрогнул. Не то чтобы меня так уж легко застать врасплох и не то чтобы такой я наивный. Я не верю в фей, способных нашептать врагу в ухо страшные секреты, но я верю в колумбийский кокс и в то, что бываю несдержан, когда нанюхавшись, принимаюсь цитировать что-нибудь из Нерона или Геббельса. Я ведь, по сути, всего лишь безумно одинокий человек, и такой вот у меня сложился клуб мёртвых приятелей: нацисты и Римские императоры. Но откуда бы про мои необычные пристрастия в литературе знать обычному боевику? Я мучительно искал слова в тяжёлой забитой липким туманом голове.

— Когда это я такое говорил?
— Пока я нёс тебя, ты всё время бормотал. Я почти ничего не понял. Только разобрал те слова, что ты повторял чаще всего — в этой войне не будет победителей и проигравших. И мне стало любопытно.

Я мысленно дал себе пощёчину. Уделяя внимание окурку и стараясь не смотреть в сторону партизана, я безрезультатно пытался понять, как мог докатиться до того, чтобы воспроизводить на бис отрывки из речи Геббельса. Да ещё кому — кучке прячущихся в джунглях партизан. Вряд ли ребята из ФАРК способны были по достоинству оценить точность фраз из речи моего «дружка» нациста о тотальной войне применительно к войне их собственной. Можно бы было удовольствоваться мыслями о болевом шоке и беспамятстве, и о том, что в подобной ситуации мозг случайно выхватывал некие фрагменты из обширных архивов воспоминаний. Да, но почему именно эти слова он выбрал? Потому что я всегда искал параллели между прошлым и настоящим? Потому что подсознательно приравнивал разных там современных борцов за справедливость и свободу к фашистам? Или просто потому, что устав от грёбаной войны, тупо возненавидел их всех и почитал высшим злом, находя соответствующие аналоги.

— Будут лишь мёртвые и живые. — Я глубоко вздохнул, намеренно причиняя себе боль, способную заглушить трусливые шепотки в голове.

Все войны идут по одному сценарию. Правые находят неправых и, обнажив оружие, кидаются в бой, защищая интересы неких угнетённых, которых подобно пшенице нужно обработать нужными словами, дабы не заразились идеологической гнилью. И Геббельс в этом плане не сказал ничего принципиально нового. Я не симпатизировал фашистам. Фашизм, как явление, достоин был сожаления, но я в той же самой мере не симпатизировал тому, что происходило в Колумбии или где-то ещё. Достаточно только было по сторонам глянуть — а с моего места всегда открывался убийственный вид на действительность, потому что место моё было подле диктаторов и президентов, вип-ложа в своем роде. Я видел не борьбу за счастливое будущее, а убийство, массовое убийство, несколько под другой маркой, но всё с тем же лицемерием, намертво приклеенным к лицу какого-нибудь сукина сына, возомнившего себя номером первым на всей земле. Вот только объяснять подобные вещи простому головорезу, молящемуся на плакат с «Тирофихо1» и в свободное время мечтающему о мировой справедливости, было и глупо, и опасно, и в высшей степени непрактично.

— Нельзя добиться цели не принеся жертв. Мы всё осознаем, но иного пути нет. — Привычная инфернальная улыбочка больше не украшала его лица, и мне вовсе не хотелось узнавать истинную причину такой перемены. Поэтому я заткнулся. Это была пропасть, это был неоспоримый финиш. Хотелось бы придумать более достойное сравнение, но любое выглядело блекло и не отражало и сотой доли трагизма ситуации — раненый торговец оружием открывает революционерам глаза на правду, цитируя мёртвых нацистов. Не такое и плохое начало дня, особенно, если не планируешь дожить до вечера.

Устав от свинцового молчания, повисшего во влажном воздухе, партизан наконец-то ушёл, оставив сигареты и тяжёлые мысли в моей голове. По неизвестным причинам чувствовал я себя паршиво, ещё хуже, чем полагается чувствовать себя просто подстреленному типу, и боль моя имела лишь косвенное отношение к ране. Дело явно было не в засевшей в тканях пуле. Да и Геббельс не имел ко всему этому никакого отношения, кроме разве того невесело факта, что скорая встреча с дружкомнацистом была мне обеспечена. Если там и в самом деле что-то было, то вряд ли мы могли с ним сильно разминуться. И он, и я сделали достаточно для того, чтобы зарезервировать самые горячие места в аду, на лучших сковородках. И я не собирался закатывать глаза и делать вид, будто мои прегрешения несравнимы с деяниями фашистов. Не стоило превращаться на пороге смерти в жалкого паяца и трясти яркими погремушками, стремясь любым способом отвлечь внимание от своих грехов. Я был грешен и, ничуть не гордясь данным фактом, замалчивать его не собирался. Если во что я верил, так в то, что каждый получит по заслугам, не оплатив счета из забегаловки под названием «жизнь», не уйдет никто. Все итоги и балансы будут подведены и пребудут в полном порядке.

Я применял к себе самые строгие мерки, прекрасно осознавая, что желая того или нет, но попал в число тех, кому многое дано. И это с меня, а не с партизан, в итоге за многое спросят. Хотя в сущности можно было ограничиться единственным вопросом: почему ты, Эдвард, всё проебал? И это был бы чудесный вопрос, на который у меня не находилось ответа. Оглядываясь назад из тупика, в котором оказался, я чётко видел всю свою жизнь, соединяя прошлое и настоящее и получая в итоге воображаемую линию судьбы. Вот только дело было в точке зрения, а смотрел я как будто сверху, и любая наклонная линия для меня выглядела не хуже, чем простая прямая, теряя при переходе в плоскость всякий угол наклона, не позволяя понять, где и когда мои поезда пошли под откос. Иными словами, имея на руках данные для глубокого анализа, я тем не менее не мог бы вычленить из вороха пустых рассуждений нечто полезное или внятное. Поле моих мыслей сплошь было засеяно сорняками, и я бы не рискнул поручиться, что среди них затесалось хоть одно зерно разума. Ни намека на то, почему всё так сложилось и дорога привела меня к не самому радужному финалу. Я многое понял, понял поздно — в момент, когда уже не то что ничего не поменяешь, а даже не успеешь попытаться поменять, но я так и не понял главного.

— Вот он, собрался уже подохнуть, — услышал я ставший невыносимо противным голос партизана-весельчака. — Делай с ним что хочешь, только, смотри, чтоб он реально в ящик не сыграл.

Нехотя я поднял окаменевшие веки лишь для того, чтобы, ужаснувшись мыслям о собственной кончине, снова их опустить. До меня не сразу дошло, что стоящая рядом девушка это не валькирия и даже не часть предсмертной агонии, и я пока жив и вижу реальных людей. Пришлось потратить оставшиеся силы на выстраивание несложной логической цепочки. В ФАРК полно женщин и, что ещё более удивительно, среди них есть иностранки. Многие до сих пор ведутся на пропагандистскую чушь и на всякие там светлые высокие цели. Особенно девушки. Особенно воспитанные в тепличных европейских условиях и свято верящие в справедливость и прочую херню, и не вырастающие из наивных детских идеалов до самой старости.

— Вообще-то я не совсем врач, я только училась… два года.

Раньше я бы обязательно сострил, но из-за державшей тело в очень тугих оковах боли я больше не мог быть собой, шутить и прикалываться, глядя в глаза красотке, собиравшейся стать то ли моим палачом, то ли кем-то ещё и не имевшей диплома о медицинском образовании. Проклятая пуля вышибла из меня нечто большее, чем пара рюмок крови.

— Не нужно, — вяло простонал я, осознавая всю унизительность своего положения. Девушка не ответила. Я заворожённо смотрел, как она моет руки и достает из потрепанного футлярчика тускло поблескивающие, явно не новые инструменты.
— Дайте мне сдохнуть, а, — предпринял я последнюю попытку. Но то ли она этих слов не слышала, то ли мои желания её не интересовали, но она мне снова не ответила. Даже не повернула красивой рыженькой головы в мою сторону. Сосредоточенно продолжила обрабатывать инструменты.
— Держи. — Перед моим носом появилась бутылка. Отвратительный запах тотчас же поведал мне о её мутном содержимом, громче слов крича о том, что за стеклом отнюдь не вода плещется и даже не водка. Партизанские сволочи хотели напоить меня каким-то грёбаным самогоном, полученным хрен знает из чего. Непередаваемый сивушный аромат ни на секунду не заставлял усомниться в их коварных планах.
— Я не… — но не успел я закончить, как в глотку полился чистейший яд. Для того, чтобы у меня не осталось шансов один из партизан зажал мой нос пальцами. Задыхаясь, словно утопленник, я предпринял отчаянную попытку вырваться, за что тут же был наказан вспышкой боли и потерей сознания.

Очнулся я, опять же, от невыносимой боли. Боль пульсировала, боль казалась живым существом — маленьким мерзким зверьком, жрущим покалеченную плоть. Стараясь понять, что происходит, я открыл глаза. Увиденная картина, навсегда отпечатываясь в памяти, смогла поразить меня до глубины души. Пришедшая со страниц легенд валькирия в камуфляже, склонившись надо мной, совершенно бесхитростно и не оригинально ковырялась пальцами в ране. Других слов подобрать я не смог бы и при всём желании. На сосредоточенном личике девушки проступала тень озабоченности, над верхней губой собрались капельки пота, но выглядела она как ребёнок, увлечённо препарирующий любимую игрушку. Захваченная, порабощённая своим занятием, она вряд ли заметила, как я с ужасом смотрю на её манипуляции, на залитые красным чуть ли не по локоть руки и думаю о том, сколько же во мне вообще крови осталось и сколько впиталось в закатанные рукава её камуфляжной формы. Это было чем-то невероятным. Война и красивая девушка с окровавленными тонкими пальчиками спасающая жизнь негодяю, который явно не мог считаться непричастным к происходящему. В том смысле, что именно этот негодяй, возможно, сам же и поставил оружие, из которого его подстрелили или, по крайней мере, сделал всё, чтобы ктото другой поставил это оружие врагам партизан. То ли от боли, то ли от охватившего душу смятения я застонал — тихо, как издыхающий бездомный пёс, но Валькирия услышала.

— Не скули, жить будешь.
Окажись мы в ином месте и в иной ситуации, я бы точно съязвил и спросил у девушки, уверена ли она в поставленном диагнозе. Но ни место, ни ситуация к глупым шуткам не располагали.
— Спасибо, — превозмогая слабость, прошептал я. Слово показалось тяжёлым и непривычным, какими-то даже неправильным. Слово не имело никакого смысла. Я продавал оружие, партизаны сражались за свои идеалы, и моё спасение было для них не вопросом чести и не способом отпущения грехов. Оно было всего лишь очередным актом в нашей постановке. И тем не менее я был благодарен незнакомой девчонке, которая если и не спасла, то хотя бы попыталась спасти мою дырявую шкуру.
— Ты как ребёнок. — Валькирия усмехнулась. — Плачешь, закатываешь истерики и жалуешься.

Наверное, стоило ей возразить, просто для того, чтобы поднять своё изрядно побитое самолюбие из той ямы, в которую она его швырнула. Меня называли разными словами и не все из них прилично было произносить вслух, однако ж так меня мало кто унижал. Фактически Валькирия назвала меня соплячкой, впадающей по любому поводу в истерику. Гормонально зависимой, несбалансированной истеричкой в юбке. Как будто я, в самом деле, не имел права на слёзы и на крики. В конце концов, меня же подстрелили, и рана, даже окажись я конченым оптимистом, не показалась бы мне пустяковой. И эта ужасная дырка в боку многое компенсировала и на многое давала мне право. Она была чем—то типа билета на спецместа и само собой подразумевалось, что никто не станет меня унижать. Ранение в бою — круто. Ранения в бою получают настоящие мужики, и всё в том же духе. Оставалось лишь сожалеть о том, что у меня не нашлось сил на то, чтобы привести все свои убойные доводы Валькирии вслух. Да, рана в боку, это не только преимущества, но и недостатки — в первую очередь сокращение словарного запаса до необходимого минимума.

— Сейчас сделаю укол, будет больно, так что можешь кричать.
— И много у тебя ещё яда? — Пришлось потратить на вопрос остатки сил, но я был как никогда далёк от того, чтобы пожалеть о принятом решении. Роль безмолвного болвана успела порядком достать, я рвался в бой за справедливость, с мечом наголо за свою поруганную честь. Но Валькирию мой выпад не смутил, и я запоздало понял каким смешным он, должно быть, ей показался — жалкий, задушенный хрип полупьяного мужика в разодранной, окровавленной одежде. Это был явно не тот случай, когда слова внушают трепет и заставляют прислушиваться.
— Девочка, веди себя прилично, — ничуть не изменив своего нагловато-покровительственного тона, пропела девушка. Оценив смысл сказанного, я задохнулся от нового приступа ярости, точнее попытался было задохнуться, но реально глубоко вдохнуть не смог и тут же был погребён под волной боли. Сквозь кровавые круги перед глазами я отчетливо мог различать ослепительно белозубую улыбку Валькирии. Все тридцать два зуба, которые казалось вот-вот вопьются мне в горло, разрывая плоть. Страшное наваждение крепло, затягивая в тёмный омут, наполненный кошмарами. Я попытался бороться с подступившей дурнотой, но ожидаемо не преуспел и вновь позорно вырубился, давая Валькирии повод и дальше глумиться над собой.
— Красотка, подъём, — всё тот же певучий ядовито-ласковый голос заставил поднять веки. Валькирия стояла надо мной, словно победитель над поверженным противником. Рыжие волосы горели в редких лучах закатного солнца, а изящные ручки были картинно сложены на груди.
— И тебе, сучка, доброго вечера. — После продолжительного отдыха и укола я чувствовал себя лучше. Точнее, раньше мне бы подобное состояние не показалось нормальным, и я бы не подумал применить к нему слова с характеристикой «хороший», «удовлетворительный», но всё относительно. И относительно того, что было до извлечения пули, это было просто прекрасно. Мне захотелось спеть песенку. Уже открыв рот, я понял, что, скорее всего, ещё пьян и нахожусь под воздействием той дряни, что с избытком влил в меня весёлый партизан.
— Я всего лишь хотела спросить, как самочувствие у моей любимой крошки, но вижу, что процесс выздоровления запущен. Ты не кажешься уже такой бледной и умирающей девочкой. — Голос Валькирии звучал подобно песни, но это была песня заточенной стали, готовящейся отрубить мне башку.
— А знаешь что? — просипел я, одаривая Валькирию неприязненной улыбкой. — Девочка здесь ты.
— Штаны не делают тебя мужиком, поверь мне.
— Но и тебя они тоже мужиком не делают. — Я помолчал. — У тебя есть сигареты?

Не вполне понимая, зачем спросил у этой злобной стервы курево — никотиновая жажда мучила исстрадавшийся организм, заставляя просить порцию вожделенного облегчения у всех подряд — я мысленно приготовился к самому жестокому отказу. Но вместо того, чтобы послать меня далеко, Валькирия села рядом и, достав из кармана брюк смятую пачку «Винстона», протянула одну сигарету мне.

— Леди шикует? — прикуривая, спросил я, ошеломленный тем, что довелось увидеть в глухих колумбийских джунглях неплохие американские сигареты.
— Для тебя берегла.
Она не добавила «урод» или что-то в этом роде, но я прекрасно понял её и без слов. В этом смысле между нами определенно возникла некая мистическая связь — уверен я мог читать её мысли.
— Почему ты сразу на меня набросилась?
— Не люблю двуличных людей. — Она пожала плечами и задумчиво уставилась на струйку дыма, растворяющуюся в сумерках вместе с последними крупицами света. — Не люблю тех, кто ищет оправданий и старается казаться кем-то другим. Кем-то лучшим.
— А я такой?
— Ты? О, девочка, ты же, как иллюстрация к этому описанию. — Она глубоко затянулась, и я пожелал ей никогда не выдыхать. — Ты напоминаешь мне одного персонажа из фильма.
— Кого?
— Плохого парня, который кричит окружающим, что это они во всём виноваты, и что он нужен им для того, чтобы самим казаться лучше, прикрывать свои грехи и тыкать в него пальцем. Мол, не он плохой, а просто вокруг сидят сволочи, а он так сказать, продукт времени. — Валькирия немного помолчала. — Надеюсь, ты кончишь так же, как он. Мордой в бассейне.
— Спасибо. — Я прекрасно понял, о ком эта сука говорит, и не сказать, чтобы моё настроение улучшилось от пожеланий быть расстрелянным. Хотя смерть за принципы мне не была противна — каждый из нас в душе немного сраный герой.
Валькирия встала, отряхивая штаны. Я думал, она больше ничего мне не скажет, но она внезапно обернулась и, улыбнувшись самой отвратительной своей улыбкой, крикнула:
— Спокойной ночи, плохой парень.
— Сука, — выдохнул я. — Я не хочу видеть тебя утром, так что или проваливай в чертовы джунгли, или перережь мне ночью горло.

Следующий день прошёл неплохо. Партизаны снова снялись с места и в обычной своей манере, не сказав мне ни слова, двинулись хрен их знает куда. Моя же задача выглядела до предела простой — валяться на носилках, пить небольшими глотками местную сивуху и выздоравливать. В подобных условиях прогулка по сельве не показалась очень уж обременительной. Я почти всё время дремал или, прикрыв глаза, напевал легкомысленные песенки. Вечером, когда мы наконец-то сделали привал, пришла Валькирия.

— Подставляй попку, тебя ждёт укольчик.

Её неистощимый запас яда не переставал удивлять, так же как и запас лекарств. Конечно, это были давно вышедшие из употребления в приличных странах антибиотики, но, в конце концов, они у партизан были. Я подобные штуки не поставлял, это было не очень-то выгодно, но случившиеся заставило меня переменить точку зрения — кто знает, скольких загибающихся от лихорадки торговцев оружием я мог бы спасти.

— Я же сказал, что не хочу тебя видеть.
— Ты сказал, что не хочешь меня видеть утром. И, как я помню, утром мы не встречались.
— Ты типо держишь марку… или как это у тебя называется?
— Снимай штаны.

Я не мог сказать делает она это по необходимости или только из желания меня унизить, оставив без важнейшей части гардероба. То есть, откуда мне было знать нельзя ли колоть чёртовы антибиотики в руку, как делают это наркоманы, или в шею. Мне казалось, что проще вытерпеть адскую боль, нежели простоять несколько мгновений со спущенными брюками перед Валькирией, но, не имея права выбора, я вынужден был играть по её правилам и снять штаны.

— Знаешь, с такой задницей тебе нужно было работать в модельном агентстве.
— А тебе нужно было сидеть дома и рожать детей. Похоже, никто из нас не занимается тем, чем должен.
— Просто чтобы у тебя не оставалось лишних иллюзий, у меня не может быть детей. Так что ничего не вышло бы. Можешь выкинуть из головы все те красивые картинки, что ты себе придумал. — Пока её слова заострёнными шипами втыкались в мой мозг, тупая игла до упора вонзилась в тело, заставляя выступить на глазах крупные слёзы.
— Только не плачь, — словно заметив влажные дорожки у меня на лице, пропела девушка, — я рассказываю тебе это не для того, чтобы вызвать жалость.
— На самом деле, мне стоит попросить у тебя прощения. — Я как мог быстро натянул штаны и повернулся к Валькирии лицом, желая посмотреть ей в глаза и искренне принести извинения. — Как бы там ни было…
— Ты плохо меня расслышал? Мне. Не. Нужно. Сочувствие.
— Я не предлагаю сочувствие, я предлагаю нормально общаться.
— Не утруждайся. Через неделю ты уже будешь за пределами страны, так что нет никакого смысла нам иметь хорошие отношения. Перетерпи это как боль.

Не сказать, чтобы её слова сильно меня огорчили, они лишь оставили лёгкий неприятный осадок. Слишком много было в моей жизни дерьма, чтобы ещё убиваться и из-за стычек с незнакомой партизанкой. Просто было бы неплохо иметь здесь человека, с которым можно общаться, и который достаточно образован для бесед на отвлечённые темы, чей круг интересов выходит за пределы оружия и войны. Но с другой стороны, я готов был согласиться с Валькирией — наше с ней знакомство было случайным и обещало стать непродолжительным, нас не связывало ничего кроме её долга перед революцией и своими командирами. Я был её работой, миссией, которую она не собиралась проваливать, и ей вовсе не обязательно было меня обожать и утирать мой сопливый нос. Тем не менее, укладываясь спать, я прокручивал в голове различные варианты того, как могли бы сложиться и развиваться наши отношения. При всём том, что не замечать в этой женщине змею было невозможно, мне представлялось, что из неё получился бы отличный друг. Ко всему прочему, мы были ужасно похожи — оба были упёртыми, не желали быстро сдаваться и с лёгкостью пускать в душу чужих людей.

Следующие два дня мало чем отличались от предыдущих. Мы двигались сквозь влажные зелёные заросли к известной лишь партизанам цели. Рана беспокоила меня, но выглядела не так устрашающе, как в первые дни, и я даже мог без стонов и слёз переносить перевязки, а также начал ходить без поддержки, что было весьма важным достижением. Конечно, всё было не настолько прекрасно, чтобы я смог несколько часов подряд провести на ногах, прыгая по кочкам подобно горному козлу, поэтому по-прежнему продолжал путешествовать с полным комфортом — на носилках, но уже без бутылки. Опухоль немного спала, температура тоже пришла в норму, и о ранней кончине я более не тревожился, полагая, что в этот раз всё снова чудесным образом обошлось. Будущее вновь появилось передо мной, и в нём проглядывали светлые нити, неизменно ведущие к мисс Свон. Отбросив мысли о смерти, я вернулся к фантазиям о совместной жизни с Беллой, развлекая себя во время дневных переходов грёзами о шикарной свадьбе и наших детях. Я придумывал сотни забавных мелочей, которые могли бы с нами произойти, и, конечно же, некоторые из них, я полагал, теперь непременно произойдут, раз я шёл на поправку и пуля не доконала меня.

Валькирия появлялась лишь в случаях, когда нужно было сменить бинты или сделать укол. Мы перебрасывались парочкой едких замечаний, и она снова уходила, словно растворяясь в зелёной массе и появляясь из неё же по собственному желанию. Сомневаюсь, что я когда-либо смог её найти, даже если бы очень этого захотел — особого желания у меня, правда, не возникало — но в последний день нашего совместного путешествия она нашла меня сама. Сменив окровавленные бинты и вколов порцию антибиотика, Валькирия не ушла, а вытащив смятую пачку сигарет, уселась прямо на землю и принялась с самым серьёзным видом разглядывать мыски ботинок. Минут пять она сосредоточенно молчала, и я не решался заговорить первым, полагая, что мне-то ей сказать нечего, хоть и прогнать её я тоже не мог — в джунглях не только с уголовным правом плохо, а и с правом человека на личное пространство тоже. Устроившись в стороне и прикрыв глаза, я попытался представить себе тотальное одиночество. Попытался забыть о партизанах и Валькирии в том числе, выбрасывая их и из своего прошлого, и из своего настоящего. И тут девушка заговорила. Сначала тихо и как будто взвешивая каждое слово, а потом не задумываясь, выдавая целые предложения одним слитным потоком, смешивая привычный яд с порциями ужасной боли. Она не плакала, не проронила ни одной слезинки, но её грустная улыбка разрывала сердце не хуже нескончаемых потоков рыданий, заставляя отвернуться. И у меня совершенно не укладывалось в голове, зачем она всё это рассказывает. Она ведь меньше всего походила на человека, который ищет чужого сочувствия или стремится облегчить душу, выплакавшись в чью-нибудь услужливо-подставленную жилетку. Да и я мало был похож на этакого всемирного утешителя и утолителя печали. Но, может быть, поэтому она мне всё и рассказала, потому что не ждала от меня жалких слов сочувствия или лицемерных заверений о том, что время будто бы лечит. И она, и я неплохо усвоили этот несложный жизненный урок — время не лечит, оно растягивает боль как резину. Тянет до тех пор, пока не порвётся и всё не выплеснется наружу.

— Здесь убийства, грязь и кровь, но там тоже самое, и нельзя провести незримую черту, за которой начинались бы чистая жизнь и справедливость. — Последние слова Валькирии долго ещё висели во влажном воздухе, давая мне время придумать подходящий ответ. Придумать те слова, что можно сказать девушке, которую изнасиловали пятеро подонков с обрезками водопроводной трубы — естественно, трубой они её не только били. Не бандиты и убийцы, не маргиналы с улиц, а приличные детки богатых родителей, учившиеся в хорошей школе, прилежные и опрятные. В душе вяло колыхнулось негодование, потому что ужасных историй, на самом-то деле, я слышал за жизнь достаточно для того, чтобы перестать впадать каждый раз в истерику. Наверное, если бы я мог, я бы убил этих уродов — с некоторых пор убийство не казалось мне ни крайней мерой, ни чем-то запретным. Нечто подобное я ожидал — попробовав один раз решать свои проблемы с помощью автомата, начнёшь их все решать, спуская курок. Но, во-первых, я не мог бросить свои дела ради акции возмездия, во-вторых, я всё ещё не был суперменом и спасителем вселенной. Я и справедливость продолжали каждый идти своим путём, по-прежнему не имея ни одной общей точки.

Я продолжал молчать, не рискуя даже поднять глаза от земли и посмотреть на Валькирию. Я думал о том, что мир, оставшийся после меня, таких как я и наших деяний будет ужасен, но он однозначно не будет хуже того мира, что существовал до нас. Мы не привнесём в жизнь ничего принципиально нового. Убийства? Ещё Каин убил Авеля, а ведь он был первым человеком, рожденным на Земле. Первый же человек и сразу убийца — так стоит ли удивляться, что вся история человечества пошла этим путём. Род, произошедший от убийцы не в состоянии забыть своих корней, как бы ни старался, и сколько бы ни казалось, будто у него это получается. Что ещё? Жестокость? Но в этом мне было далеко до Святого Официума. Тюдоры, Медичи, Борджиа — все они прекрасно справлялись со своими кровавыми обязанностями без моей помощи. Насилие и насильников тоже не я придумал. Секст Тарквиний и Лукреция жили задолго до «торговца смертью». Зло в природе человека, и я никогда не чувствовал достаточно сил, чтобы с ним бороться, хотя и не мог закрывать глаза на его существование или легкомысленно отмахиваться от очевидных вещей.

— Я не ищу справедливости, — извлекая из пачки последнюю сигарету, тихо сказала Валькирия. — Но мне кажется, что находясь здесь, я помогаю людям. Может быть, они убийцы, но убийство не определяет, насколько хорош или плох человек. Я успела познакомиться с теми, которые не убивали, но при этом являлись настоящими моральными уродами.
— Партизаны тоже не олицетворение добра. Когда-то они боролись за справедливость и выступали за угнетённых бедняков, но мне кажется, что со временем всё это превратилось в банальную войну за власть. Лозунги остались, но люди их теперь произносят больше по инерции, чем следуя зову сердца. Более того, методы ФАРК оставляют желать лучшего.
— А какой выход? Подставить левую щёку? — Валькирия злобно хмыкнула. — Молча терпеть и прощать, когда расстреливают невинных рабочих? Со злом можно бороться только используя его же методы и приёмы.
— Поэтому зло побеждает всегда. Для борьбы со злом нужно ещё большее зло. Таким образом, зло умножает зло.
— Может быть, однажды зло превысит свою критическую массу и само себя уничтожит.
Что я мог на это сказать? Лишь одно:
— Наивные сказки.

Странное дело, сидя в джунглях — я в бинтах, а она с раной в душе — мы рассуждали, как обкурившиеся идеалисты-философы о добре, зле и об их вечной борьбе. Ведь было совершенно ясно, что эта борьба шла не здесь, и что при жизни мне не доведётся увидеть результатов сей эпической битвы. Но я не знал ни одного человека, который бы отказался от разговоров на подобные темы. Есть в них что-то привлекающее, что-то цепляющее за душу и позволяющее любому высказать свою, как ему кажется, уникальную точку зрения. В общем, я был ничуть не лучше бездельника, развалившегося в удобном кресле с баночкой пива в одной руке, пультом от телевизора — в другой и помахивающего этим пультом, как дирижерской палочкой в такт изливаемым «гениальным» мыслям. Пустые рассуждения ни о чём и ни для чего не годные.

— Почему же? Зло придумали люди, а Вселенная не знает такого понятия, так что оно рано или поздно должно сойти на нет.
— Мне страшно представить, что случилось бы с цивилизацией, стань все внезапно добрыми и хорошими. Мы бы никуда так и не пришли. Этот корабль потонул бы ещё у берега.
— Ничего другого от торговца оружием услышать не…
Я не дал ей договорить, понимая, что разговор привычно сворачивает на ненавистные мне рельсы. На рельсы, по которым без устали курсирует поезд с обвинениями во всех грехах.
— Моя роль в происходящем не столь велика, как тебе кажется. Ровно, как иногда кажется и мне самому — после двух-трёх бокалов виски. Если люди захотят убивать, их не остановит отсутствие оружия. Убить можно и камнем, поднятым с земли. Главное — мотивация, личные выгоды. Да и до камней не дойдёт. Худшее, что может случиться после моего ухода из бизнеса, так это рост цен. Желающим получить некое количество нелегальных стволов придётся ещё больше убивать и лютовать, выжимая из своих истекающих кровью революций и войн стран больше долларов — нефтяных и кокаиновых. Чёрных и белых. Кровавых, как либерийские алмазы. И меня не так просто убедить в обратном.
Я ещё многое хотел ей сказать, но быстро выдохся, израсходовав оставшиеся силы на крик, точнее на то, что вначале было криком, и то, что я хотел бы, чтобы звучало как крик, но на самом деле к концу звучало как жалкий стон. Рана снова разболелась.
— Я же говорила, что ты лицемер и будешь вечно искать оправдания. Что бы ты там ни думал, это ещё не значит, что ты прав.
— Зачем ты вообще со мной заговорила, раз я такое дерьмо?
В тот момент я пожалел, что сигареты у Валькирии кончились — отдал бы три танка за одну пачку.
— Такое случается, — она пожала плечами, — никогда не знаешь, кому и что расскажешь. Да больше-то всё равно и некому. Незнакомцы здесь редко появляются, и как понимаешь, не задерживаются надолго и не слушают — мертвецы способны думать лишь о смерти.

На следующий день мы наконец-то добрались до зоны «передышки», где был и вполне сносный полевой госпиталь, и вполне квалифицированный врач. Правда, выглядел дон Карлос так, словно не спал сотню лет и только что выкурил без передышки пачку сигарет. Оставалось лишь удивляться, как это партизанам удалось сохранить в тайне местоположение базы — ведь спрятать столь сильный запах никотина даже в джунглях, наверняка, было задачей не из простых. Мне кажется, я учуял лёгкий табачный аромат ещё за сотню метров до того, как из кустов высыпали часовые.

— Вам повезло, — не переставая жевать кончик сигареты и осматривая мою рану, пробормотал врач. На его морщинистом лице явно читалось одобрение. Валькирия оказалась толковой ученицей, и, похоже, она спасла мне жизнь. Жаль, что сразу после нашего прибытия она мгновенно исчезла, и я не успел искренне её поблагодарить, не приправляя свою речь сарказмом и злыми намёками.
— Подыхать в таком месте было бы весьма печально, — признался я.

_______________
1 Прозвище Мануэля Маруландо Велеса, одного из основателей ФАРК.

Автор: Bad_Day_48; Бета: Rara-avis


Источник: http://twilightrussia.ru/forum/37-13271-1
Категория: Все люди | Добавил: Bad_Day_48 (29.05.2015) | Автор: Автор: Bad_Day_48; Бета: Rara-avis
Просмотров: 1071 | Комментарии: 12


Процитировать текст статьи: выделите текст для цитаты и нажмите сюда: ЦИТАТА






Всего комментариев: 12
0
12 SvetlanaSRK   (28.11.2015 20:06) [Материал]
спасибо за главу!

0
10 terica   (30.05.2015 20:04) [Материал]
Только сегодня появилась возможность написать. Я очень рада, что читаю новую главу - я так ждала...Нравится, что Каллена никогда ни покидают мечты о красивом, светлом доме и Бэлле Свон...Это определенно имеет свои положительные последствия. Чтобы жить и выжить в этом дерьмовом мире обязательно нужна вот такая мечта - может быть и несбыточная, но обязательно дающая надежду.
Цитата Текст статьи
в этой войне не будет победителей и проигравших.

Цитата Текст статьи
Будут лишь мёртвые и живые.
Эта фраза здорово зацепила -лейтмотив? Валькирия, проучившаяся всего два года спасла Каллену жизнь. Сломанная, униженная, равнодушная, потерянная и непонятная заставила Каллена еще раз задуматься о смысле жизни, о его месте в ней...Экскурс в историю - философские объяснения появления зла - впечатлили...
Цитата Текст статьи
Может быть, однажды зло превысит свою критическую массу и само себя уничтожит.

Цитата Текст статьи
наивные сказки.
Да, сказки, потому что добро его тоже не уничтожит, нужно постоянное равновесие..., а оно такое хрупкое. Я думаю - не зря Каллен выжил. Огромное спасибо, глава замечательная - я под большим впечатлением. И очень надеюсь на продолжение.

0
11 Bad_Day_48   (30.05.2015 22:17) [Материал]
о да, с главой я конечно затормозила, но рада что еще есть читатели, что ее дождались.

эта фраза про войну она случайно мне вспомнилась и по-моему она подошла сюда весьма к месту.

ну объяснения появления зла это мои такие довольно поверхностные рассуждения, пришли по ходу написания, что-то в них есть, самой немного странно .

спасибо за столь долгое ожидание и за все похвалы)))

1
9 Natavoropa   (29.05.2015 22:42) [Материал]
Помереть не дали уже хорошо, пора Эдварду домой и к Белле. smile
Спасибо за главу. smile

1
6 робокашка   (29.05.2015 19:54) [Материал]
Да уж, не айс в заднице планеты. Пора бы Эдварду дать себе отпуск

1
5 Najls   (29.05.2015 17:20) [Материал]
Спасибо за главу

0
1 Rara-avis   (29.05.2015 13:39) [Материал]
С возвращением! smile

1
2 Bad_Day_48   (29.05.2015 14:24) [Материал]
надеюсь что это на долго))

1
3 Rara-avis   (29.05.2015 14:31) [Материал]
Ты забыла ещё одно моё "потрясающее" качество вольной беты: я с тебя не слезу, пока не закончишь. Буду приходить с циркуляркой, водкой, плёткой - допишешь, миленькая, допишешь. biggrin cool

1
4 Bad_Day_48   (29.05.2015 14:53) [Материал]
все как я люблю - водка и циркулярка)) ты просто зришь в корень моей мятущейся души))

0
7 Rara-avis   (29.05.2015 21:55) [Материал]
Я предпочитаю кнуту пряник, но почему-то чаще "мотивирует" лучше всего циркулярка. sad biggrin

0
8 Bad_Day_48   (29.05.2015 22:05) [Материал]
меня увы похвала никогда не мотивировала smile так что заводи))



Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]