Форма входа

Категории раздела
Творчество по Сумеречной саге [264]
Общее [1686]
Из жизни актеров [1640]
Мини-фанфики [2733]
Кроссовер [702]
Конкурсные работы [0]
Конкурсные работы (НЦ) [0]
Свободное творчество [4826]
Продолжение по Сумеречной саге [1266]
Стихи [2405]
Все люди [15365]
Отдельные персонажи [1455]
Наши переводы [14628]
Альтернатива [9233]
Рецензии [155]
Литературные дуэли [105]
Литературные дуэли (НЦ) [4]
Фанфики по другим произведениям [4317]
Правописание [3]
Реклама в мини-чате [2]
Горячие новости
Top Latest News
Галерея
Фотография 1
Фотография 2
Фотография 3
Фотография 4
Фотография 5
Фотография 6
Фотография 7
Фотография 8
Фотография 9

Набор в команду сайта
Наши конкурсы
Конкурсные фанфики

Важно
Фанфикшн

Новинки фанфикшена


Топ новых глав лето

Обсуждаемое сейчас
Поиск
 


Мини-чат
Просьбы об активации глав в мини-чате запрещены!
Реклама фиков

Неизбежность/The Inevitable
Прошло 75 лет с тех пор, как Эдвард оставил Беллу. Теперь семья решила, что пришло время возвращаться. Что ждет их там? И что будет делать Эдвард со своей болью?

Упавшая звезда
Загадывая желание на падающую звезду, не отказывайся потом от ее помощи.

Адреналин
Опьяняющее чувство свободы, когда мчишься с большой скоростью по трассе — словно наркотик, и этот наркотик — адреналин.
Экшен, байки, тестостерон, бои без правил и романтика.

История в бутылке
Путешествующая по просторам Тихого океана Белла Свон однажды встречает дрейфующую яхту, на борту которой никого нет. Но она может узнать историю пассажиров, читая дневник, найденный в бутылке.
Фантастическая драма с элементами детектива.

Истерия, или Верните мне мое тело!
Их за глаза называли псих-компанией. Их фото украшали школьную доску под названием "Позор нашей школы". Но однажды они преступили черту в этом беспределе и высшие силы решили наказать их, поменяв между собой телами...

Miss Awesome
Бонни и компания продолжают свои похождения. Что их ждет на этот раз? Свадьба? Приключения? Увольнение? Все может быть...

Ночь
Она любила закат, подарившей ей такое короткое, но счастье. Он любил рассвет, дарующий новый день. Что может их объединять, спросите вы? Я отвечу – ночь.

Отец моего ребенка
Белла мечтает о свадьбе с любимым мужчиной, карьера идет в гору. И тут внезапно все летит в пропасть. Личная жизнь распадается, начальник требует невозможного, а мать попадает в аварию. Последним ударом становится появление разбившего сердце шестнацатилетней Беллы Эдварда. А незапланированная беременность и неопределенность в вопросе отцовства это вообще катастрофа.



А вы знаете?

...что вы можете заказать в нашей Студии Звукозаписи в СТОЛЕ заказов аудио-трейлер для своей истории, или для истории любимого автора?

...что, можете прорекламировать свой фанфик за баллы в слайдере на главной странице фанфикшена или баннером на форуме?
Заявки оставляем в этом разделе.

Рекомендуем прочитать


Наш опрос
Самый ожидаемый проект Кристен Стюарт?
1. Белоснежка и охотник 2
2. Зильс-Мария
3. Лагерь «Рентген»
4. Still Alice
Всего ответов: 272
Мы в социальных сетях
Мы в Контакте Мы на Twitter Мы на odnoklassniki.ru
Группы пользователей

Администраторы ~ Модераторы
Кураторы разделов ~ Закаленные
Журналисты ~ Переводчики
Обозреватели ~ Художники
Sound & Video ~ Elite Translators
РедКоллегия ~ Write-up
PR campaign ~ Delivery
Проверенные ~ Пользователи
Новички

Онлайн всего: 147
Гостей: 135
Пользователей: 12
Katof, user1975, Лидия4002, Karlsonнакрыше, Alla-read, alisa2840, Alin@, kolje, lakunat, siliniene7, коваленко, Katrina_Adel
QR-код PDA-версии



Хостинг изображений



Главная » Статьи » Фанфикшн » Все люди

РУССКАЯ. Глава 22

2024-3-19
14
0
0
Часть II. Αλεξιάο. Алексайо
Capitolo 22


*За качественную и быструю редакцию главы огромное спасибо отзывчивой CrazyHungryPup


Белесыми мазками тоненькой кисточки по голубому полотну разбегаются остроугольные искорки. Все ровные, все быстрые, все поодиночке, но густой чередой. Это редкое невозможное в возможном вызывает искренний восторг и желание остановиться, замедлить ход времени и вдоволь полюбоваться на открывшееся глазам восьмое чудо света.
Но не только голубой оттенок позади звездочек притягивает взгляд, вовсе нет. Есть не менее потрясающий, яркий и ошеломительный иссиня-черный, в некоторых прядках которого блестит темно-фиолетовый цвет.
Волнами взметываясь вверх, силясь угнаться за белыми искрами, несущимися по воле ветра туда, куда прикажет воздух, роскошные локоны юной мисс Каллен дополняют пейзаж, делая его еще прекраснее. Придают ему толику волшебства.
Они невероятно красиво летят: сначала высоко вверх, подстраиваясь под траекторию прыжка своей обладательницы, потом ненадолго останавливаются прямо в воздухе, сравнявшись с голубой полосой горизонта, а затем опускаются вниз следом за маленьким ловким тельцем. Укладываются волнами, покрытыми белым снегом, как утренний прибой пеной - мягкий и нежный, но сохранивший в себе отголоски ночного шторма, бушующего внутри.
Каролина лучится энергией, ее оптимизм и жизнелюбие, ее энтузиазм заметен невооруженным глазом. И каждая ее улыбка, каждый ее прерывистый вдох радости, когда подпрыгивает на податливом пушистом снегу, заслуживают быть запечатленными. Мне бы хотелось ее нарисовать. Я запомнила эту сцену. Я попробую.
- Снег, - задорно сообщает мне девочка, зачерпнув голыми пальчиками полную пригоршню белой пористой массы. Демонстрирует как можно нагляднее. Делает все, чтобы отложилось у меня в памяти.
- Снег, - не заставляя ее ждать, повторяю как можно созвучнее. Растираю указательным и большим пальцами три снежинки, спустившиеся на кожу, и щурюсь. Контакт тепла с холодом, когда даже самый крепкий лед тает, одно из самых воодушевляющих ощущений на свете. Оно плохо передается, но прекрасно всеми понимается. Не существует в природе замерзших вещей, которые нельзя отогреть. И даже сердце, хочет кто-то это признавать или нет, может оттаять, встретив весну звонкими ручьями и любовным трепетом.
Я не просто так это говорю, я теперь знаю. Через мою собственную корку льда уже пробирается вода, и она подтачивает ненужный панцирь изнутри.
Эдвард сказал, что его любимая пора года длится с марта по май… потому что лед тает! И теперь я вижу, отчего в нем любовь к весне – действительно тает. Ощутимо, быстро и крайне приятно. Мягкой водой залечивает раны, пропадающей броней облегчает дыхание, похрустыванием тепла напоминает о прелести жизни, а тем, что зацветает благодаря открывшему пространству на самых, казалось бы, бесплодных участках, возвращает на губы улыбку. Даже в отвратительнейшие моменты бытия.
- Правильно, - Каролина стряхивает каскад снежинок со своих пальцев, ободряюще мне кивнув, - снег. А вот это, - она поднимает ладонь вверх, показывая мне, о чем конкретно говорит, - рука.
- Рука, - я зеркально повторяю ее жест, стараясь быть хорошей ученицей. Малышка чудесно говорит по-английски и вряд ли моя помощь с такими простыми словами чем-то ей поможет. А вот мне поможет ощутимо – я по-русски знаю всего шесть слов. Вчера к ним добавилось еще одно, невероятное по звучанию и смыслу, навсегда залитое для меня немой благодарностью аметистовых глаз: «уникальный».
Мы на улице, под голубым небом – тем полотном, что мне так полюбилось, на белом снегу – лучшем из фонов. Снежинки летят и летят, превращая и без того сказочный лес с его сказочными обитателями в самую красивую фантазию на свете, а солнце сияет. Ему хочется сиять. Оно со мной солидарно.
Этим утром я проснулась рядом с Эдвардом. И пусть какой-нибудь метеорит сейчас кинется на меня с небес, если я совру, что это утро было самым счастливым за все мое существование. Кажется, я даже спала улыбаясь. После вчерашнего, после этих взглядов, объятий, слов… после поцелуя в лоб и признанного для себя факта, было бы преступлением не чувствовать всепоглощающее счастье. Оно так и лилось из меня, светилось бы, наверное, в темноте. К тому же и засыпала, и просыпалась я тогда, когда Эдвард уже был по ту сторону человеческого бытия, в мире грез и приятных сновидений, и он не мог мне помешать любоваться собой.
Такой близкий, такой теплый, такой нежный… его руки по-прежнему обнимали меня, а тело согревало. Он весь согревал – хватило одного взгляда.
Какой же он красивый…
Я хотела повторить то, что сделала вчера после полуночи. Я воровато, как Золушка, понадеявшаяся, что ее карету и туфельки не увидели, оглянулась вокруг, искореняя мысли о бежевых стенах как о незримых наблюдателях. И я почти вернула бледноватому лбу с очертаниями морщинки посередине свой поцелуй, как в дверь постучали.
И хорошенькая черная головка Каролины, вместе с ее робким взглядом, но дрожащими от желания улыбнуться губками, показалась в проеме.
Девочка пожелала мне доброго утра… и спросила, не хочу ли я поиграть на улице.
- Снежок! – восклицает дочка Эммета, такая же непоседливая и порой непосредственная, как и он сам, запуская в меня снежный шарик. Маленький, но прицельный, он разбивается на кусочки о белую шубу, кристалликами сахара осыпаясь вниз.
- Снежок, - вторю девочке я, не задумавшись о звучании и произношении на сей раз. - Такой круглый, такой меткий… - и начинаю игру. Совершаю ответный «удар».
Мой снаряд оказывается менее удачливым, чем запущенный Каролиной – касается только лишь колена – но тоже не промахивается, что хорошо. Первый блин – комом.
- Это снег, из него делают снежок, а держит его рука, - формирует для меня русско-английскую фразу мисс Каллен, многообещающе блеснув гладью серо-голубых озер в глазах. - Снег, рука, снежок.
- Снег, - я облизываю губы, прищурившись, - снежок... рука!
Сделав выпад вперед, кидаю очередной снежный шарик к его цели, намереваясь в этот раз сорвать больший куш, нежели в предыдущий. Мне ведь тоже должно повезти!
На сей раз местом попадания оказывается талия малышки, спрятанная под теплой темно-зеленой курткой. На ее поясе орнамент из оленей, тянущийся непрерывным узором еще и по рукавам, на голове, пряча какую-то часть волос, ярко-красная шапка, а помимо джинсов, на ногах спортивные снежные ботинки. Тоже красные.
- Ага! – довольная моими успехами, девочка снова подпрыгивает на своем месте, дав полюбоваться волной из черных-черных локонов. - Так держать, Изза!
Ее добродушие, ее открытость, ее готовность помочь мне и здесь, в непринужденной атмосфере, и там, в лесу, когда я здорово ее испугала своим безумным видом, являются для меня невероятно привлекательными.
С самой первой встречи я хотела подружится с этим ребенком.
И теперь, надеюсь, у меня это получится. У меня хватит времени, желания и сил.
- У меня прекрасный учитель, - подмигиваю тут же зардевшейся Каролине, не спуская с нее глаз, - так что успех неминуем.
- Папа говорит, важнее всего прилежание, - с серьезным видом, но еще больше смущаясь, докладывает она.
- Терпение, - я пожимаю плечами, долепливая новый снежок. - Кто ждет, дождется большего!
И бросаю его. Прямо в грудь своей маленькой охотницы до игр.
Засмеявшаяся нежным переливом колокольчиков, Карли нагибается, выжидая наиболее удобного момента, а потом, отпрыгнув в сторону, пускает в меня каскад снежков. Три, четыре? Все маленькие, но до чего же точно пущенные! Она явно часто практикуется в этой игре.
…Однако сдаюсь я не сейчас. И даже не через ближайшие пятнадцать запусков-попаданий (пропускает малышка всего один раз) – куда позже. После тридцати пяти.
Вот тогда и валюсь на снег, захохотав от приятного покалывания щек от мороза и своего нового снежного наряда, обрамившего шубу и джинсы.
- Снежные ангелы! – без труда поймав одну из моих смешинок, мисс Каллен мгновенно падает рядом. - Классная идея, Изза!
Она не стесняется называть меня по имени, как я и попросила. Когда мы оделись и вышли на улицу, то и дело опускала глаза и бормотала «Изабелла». Однако мое доверие, выраженное в просьбе научить парочке русских слов – а может, и не парочке, вдруг я окажусь способным учеником? – сделало свое дело. Успокоило и расслабило девочку. Мы были на равных. Наконец!
- А по-русски? – я расставляю руки и машу ими в горизонтальном положении так же, как делает Карли. Знаю, какой получается узор. Пытаюсь не отставать от своей новой подруги и ногами.
- Снежные, - она четко проговаривает трудное слово, откинув с лица мешающую черную прядку. Шапка стягивается, оголяя волосы, и теперь служит всего-навсего подушечкой, разделяющей голову малышки и снег, - ангелы. Почти как по-английски.
- Снеж… снежн… - так можно и язык сломать!
- Снежные, - она приходит мне на помощь, повторив еще раз, - ангелы.
- Снежные ангелы, - обрадовавшись полноценному произношению, видимо вышедшему таким, как надо, я улыбаюсь еще шире. - Снежные ангелы, значит.
- Да, - Каролина мечтательно закатывает глаза, усиленно махая руками в разные стороны, взметывая вверх снежные бураны. - Мы часто делаем таких с папой.
- Вы играете?
- Иногда, - мисс Каллен стеснительно заправляет локон, измазавшийся снегом, за ухо, потупив взгляд. - Он редко приходит до вечера… Обычно играем в воскресенье.
Она выглядит немного не такой, как прежде. Ей будто бы стыдно. Или грустно. Или и то, и другое. Она задумывается, даже остановив махание руками и полупустыми, застывшими глазами смотрит вверх, на небо. На снежинки, сыплющиеся прямо на лицо, если лежать на земле.
- Но это же здорово, - негромко подбадриваю девочку я, приподнявшись на локте. - Он тебя очень любит, Карли.
Она хмыкает, поворачиваясь на бок. В глазах мерцают хитринки, а расслабляющая улыбка украшает личико. Хотя бы в этом, кажется, малышка не сомневается.
- Я знаю, - заверяет, прямо по снегу, разрушая своего ангела, подползая ко мне. - Он это часто говорит. И дядя Эд.
- Дядя Эд играет с тобой в снежки?
- Да. Но он не делает со мной ангелов, - Каролина хмурит брови. - В этом он очень занудливый. Вот знаешь, он не разрешил бы мне лежать на снегу.
- Но ты ведь тепло одета?
- Я никогда не мерзну, - с плохо измеримой гордостью признается мне черноволосое создание, - а они тут со своими правилами… Сделаем двойного снежного ангела, Изза?
Приподняв со снега голову, я удивленно поглядываю на почти подружку.
- В два раза глубже? – похоже, она собирается вскарабкаться на меня.
- С двойными крыльями, - Каролина вытягивает одну из рук вперед, касаясь ими снега. Ее перчатки покоятся в кармане куртки, и о них малышка думать не собирается и вовсе. Прочерчивает линию ладонью чуть ниже того, где побывали и мои руки.
- Будет дальше летать…
- И быстрее, - она заговорщицки усмехается. - Можно?
Я с готовностью отодвигаю влево собственную руку, давая Карли подобраться поближе. Она убеждается, что ноги и тело оказываются вне зоны досягаемости, чтобы разрушить очертания нашего ангела, и только тогда прижимается к моей шее и груди.
От нее не пахнет ни Эмметом, ни собственным домом, ни каким-либо стиральным порошком. Этот запах чем-то похож на эдвардовский. Он детский, несомненно, он менее яркий, скорее мягкий… и переливистый. Нечто среднее между свежеиспеченным хлебом и кремовым мороженым, как я могу судить. И пусть сравнения с едой банальны, не знаю, выйдет ли передать лучше. По-моему, в самый раз.
- Готова? – я возвращаю руки на прежние позиции, оставляя девочке свободу действий, и жду ее согласия.
- Всегда! – по-военному четко и громко отвечает Каролина. - На старт, внимание, марш!..
Мы представляем странную картину, я понимаю. Обе лежащие на земле, я в светлой одежде, она в более темной, обе с длинными и густыми волосами, обе смеющиеся, выводим на снегу замысловатые узоры. Карли, со всей скрупулезностью, справляется с задачей создать вторую пару крыльев, а я тружусь над первой, не забывая и про платье, для которого нужно махать ногами. Синхронно действовать и руками, и ногами, удается не всегда. Но тем интереснее, надеюсь, будет результат.
А снежинки падают вниз. А белые хлопья летят вверх. А пористый снег поддается нам, отступая без лишних вопросов. А воздух становится теплее. А смеха больше – и лучше всего слышен тот, который принадлежит Каролине.
Я ловлю каждую нотку, получая плохо измеримое удовольствие от такой банальной, но веселой детской задумки. Вожу руками, ногами, выгибаю голову и стряхиваю с волос снег, а еще, по возможности, избавляю от лишнего снега не мерзнущую мисс Каллен, не желая потом получить нагоняй за ее неудовлетворительный внешний вид.
И, возможно поэтому, поддавшись моменту и оторвавшись от всего вокруг, кроме голоса над головой ни хлопка двери, ни шагов, ни даже легкого поскрипывания снежного полотна не слышу.
- В полку любителей ангелов, я смотрю, прибыло?
Скорее автоматически, чем осознанно, вздергиваю голову вверх, на фоне голубого неба отыскивая такие же, разве что с отблеском серых тучек, глаза. Они прищурены и смотрят на меня с интересом. В них нет злобы.
Мило захлопав ресницами, оторвавшаяся от работы Каролина с неодобрением к его чистому черному пальто смотрит на отца.
- Присоединяйся, - гостеприимно кивает на снег, покрепче ко мне прижавшись. - Будут тройные крылья!
Медвежонок удивительно мягко смеется, ничего в его лице нет злобного, запрятанного, недовольного. Я впервые вижу его настолько беззаботным и… семейным, что внутри что-то переворачивается. Улетучивается последний страх. Нет больше боязни перед мускулами и строгой сталью глаз. Эдвард был прав, он плюшевый. На самом деле.
- Я боюсь, зайка, меня очень быстро поднимут, - доверительным шепотом сообщает Эммет, мельком глянув назад. - И вас тоже, кстати.
Не переставая улыбаясь, я запрокидываю голову выше, вглядываясь в перевернутый с ног на голову мир. На снегу, выделяясь среди кустов, засыпанных клумб, фасада дома и лестницы на крыльцо, прекрасно прорисовываются серые перчатки, движущиеся в нашу сторону. И небезызвестный их обладатель.
- И правильно сделают, - вздыхает Эдвард, останавливаясь рядом с братом. - Валяться на снегу чревато разными последствиями. Кто хочет заболеть?
Карли вытягивает шею вперед, губками приникая почти к моему уху. Хихикает, чуточку искажая свой английский, зато приводя достойные аргументы положительного ответа на вопрос дяди:
- Когда болеешь, получаешь на три кусочка шоколада больше. И не ходишь в школу!
Без труда рассылавший дочку (или же знавший, что именно это она мне скажет), Каллен-младший нагибается над нашим маленьким производственным цехом, забирая девочку на руки.
- Ты в этом месяце и так там почти не была, - журит он ребенка, поправляя сползшую красную шапку. - Осталось к метелям прибавить еще и болезнь, и можно вообще не ходить.
- Хорошая идея, - Каролина с обожанием смотрит на папу, обняв его за шею, но потом оборачивается, весело подмигнув, ко мне, - там скучно.
- Скучно лежать в постели и мерить температуру, - уверенным тоном произносит Эдвард, протягивая ко мне руки. - Вставай, Изза. Пожалуйста.
Не спуская с губ улыбки, не желая видеть что-то другое и на лице мужа, я подчиняюсь. Чтобы не разрушить ангела, виду себя крайне осторожно, переступая его голову и опираясь на протянутые Серыми Перчатками руки.
Эдвард тут же, чем-то напоминая недовольную моим катанием по песчаным горкам Розмари, принимается стряхивать с шубы налипшие кристаллики снега, не забывая и о волосах. Но их касается куда осторожнее.
Я не сопротивляюсь и не спорю, такого желания и в помине нет. Давая Эдварду свободу во всех его манипуляциях с моей одеждой, раз уж так не любит снежинки на ней, получаю возможность как следует разглядеть его.
Выспавшийся и хорошо отдохнувший, с почти полностью пропавшими кругами под глазами и заново заискрившимся аметистовым взглядом, он больше не вызывает болезненное сжатие моего сердца. Морщинок не так много, заледеневшая часть лица сильнее отличается от здоровой, намекая на пропавшую бледность, а уголок губ приподнят. Больше мне за Эдварда не страшно.
- Хуже гриппа только пневмония… - бормочет сам себе, с капелькой укора поглядев на меня. Однако за этой капелькой, почти незримой, переливается забота. И даже захоти я, что сегодня невероятно, обидится на мужчину, это было бы невозможным. Я очень редко вижу такое по отношению к себе. И я не хочу отказываться.
- Мы все будем здоровы, - вставляет Эммет, уловив паузу между фразами брата. - Честно-честно, да, Карли?
- Да, - девочка с уже правильно надетой шапкой, избавленная от снежинок так же, как и я, но папой, довольно смотрит на дядю с могучих отцовских рук, - не волнуйся, дядя Эд.
- Не волнуйся, - эхом отзываюсь я, решившись-таки сказать это. Этим утром, в этом доме, здесь, посреди двора не кажутся такие вольности излишними. Тем более, называются ли они «вольностями» для меня в принципе? Самое главное я признала.
Аметисты светлеют, заслышав и мой вклад в эту небольшую просьбу, и немного оттаивают. Точно как снежинки на моей ладони около получаса назад.
- Зато какие красивые получились… снежные ангелы, - прикусив губу, после того, как произношу последнюю фразу и с надеждой глянув на Карли, я теряюсь. Смущение накрывает с головой, окрашивая в алый щеки, пятнами спускаясь к шее.
Оба Каллена с удивлением переглядываются между собой. У обоих в глазах теплеет.
- Красивые, - соглашается Эдвард, с незаметным смешком поправив мои волосы – возвращает их со спины на грудь, касаясь кончиками пальцев. - Да, Изза, действительно. Как никогда.
Довольное нашей общей похвалой, черноволосое создание на руках Эммета великодушно кивает родным людям. Как признанный художник.
- Потому что у него двойные крылья, - заявляет она, с любовью оглядев проделанную нами работу.
- Потому что он создан с душой, - тихо-тихо, так, что вряд ли слышно кому-то кроме меня, незаметным движением губ поправляет Эдвард. На секунду, перед тем как в очередной раз моргнет, я вижу в аметистах всю их глубину, открывшуюся мне лишь однажды. Всю глубину, наполненность и красоту. Все тайны, упрятанные в ней. Все откровение.
- Пойдем-ка в дом, - посчитав, что пауза затянулась, и чуточку настороженный нашими с его братом переглядами, но не подающий на то вида, предлагает Эммет. Удобнее и крепче перехватывает свое сокровище с оленями на поясе, поворачиваясь к протоптанной тропинке.
- Своевременная идея, - лишив меня возможности проникнуть дальше установленной границы, Эдвард кивает, разбивая картинку прозрачности своих глаз об знакомую крепкую заставу. - Вы все мокрые… Давно пора высушиться.
А потом, он следом за Калленом-младшим поворачивается к дому, закрывая для меня обзор на снежного ангела. Я чувствую спиной и его шаги, и его взгляд, и даже аромат клубники, пробивающийся сквозь свежесть воздуха. В сером пальто, с серыми перчатками, в темных брюках и без шапки, чего бы никогда не позволил Каролине, Эдвард неотступно следует за мной с минимальной дистанцией.
И это греет лучше всего иного.

* * *


На песочном постаменте горчичного цвета, отливающего янтарем, если повернуть к светящему через окна солнышку, расположился шоколадный снежок. Он идеально круглый, объемно-выпуклый и прекрасно сочетается своим терракотовым оттенком с основной композицией.
У снежка есть глаза – два белых пятнышка, два кристаллика, мерцающих ярким пламенем на фоне общей картины. И внутри глаз зрачки – чернее ночи. Они приковывают все внимание зрителя, почти заставляя забыть, о ком мы говорим, утеривая название столь явного шедевра.
Но оно все же возвращается – опять же, через шоколад. Подрагивающими линиями тоненькой струи по песочному телу, минуя снежок, расползаются коричневые полоски – лапки.
К сожалению, всей палитры цветов, дабы как следует изобразить паучков-печенюшек, у меня нет, но оттого восхищаюсь ими не меньше. Даже в простом карандаше это изящное угощение выглядит забавным, смелым и аппетитным. Тем более если посмотреть на то, с какой быстротой Каролина их уплетает.
Мы сидим на диване в гостиной – том самом, блаженно-мягком – и в руках у нас по большой кружке, раскрашенной гжелевыми узорами Эдварда. Ароматный черный чай, с вкраплениями каких-то фруктов и корицы – наслаждение рецепторам. Но даже он может подождать, если есть кое-что куда более важное, чем чаепитие.
Заручившись согласием мисс Каллен, которой до жути хотелось посмотреть на мои художественные работы, я рисую ее.
Я, поджав ноги и устроившись на диване как можно ближе к подушкам, загораживающим спинку, локтем опираюсь о них, а вторым подпираю свой импровизированный мольберт из очередного самолетного журнала. Он такой ламинированный, толстый и ровный, что ничего другого мне не нужно.
- Попробуй печенюшки, - заботливо предлагает мне Карли, поправив свои сухие, новые джинсы – куда светлее предыдущих. И почему-то я не удивлена, что у Эдварда есть запасная детская одежда. Это можно было понять уже по тем глазам, с которыми он смотрел на наши дурачества на снегу. Папочка. – Я благодаря ним научилась не бояться пауков.
- Хорошо, - я следую совету малышки, на секунду остановив движение карандаша по белесой бумаге и закинув одного паучка в рот (хорошее решение для лечения фобий, эти милые песочные создания вряд ли кого-то испугают). Мгновенная симфония вкуса глазированной конфеты, песочного теста, фундука и шоколадной помадки накрывает с головой. Я и раньше не сомневалась, что Анта и Рада умеют готовить вкусно, но десерты, по-моему, их призвание.
- Вкусно? – Карли многозначительно приподнимает свою широкую темную бровь.
- Ага, - используя слово, ставшее за эту утро ее, с восторгом киваю, - вкуснятина. Но, может быть, все же закончим с портретом?
Немного стушевавшаяся, малышка робко кивает, усаживаясь обратно на свое место. Она сидит на подушках в позе портного, ладони устроив на коленях. И ее иссиня-черные волосы, локонами улегшиеся на плечи и лишенные, как и во время игры во дворе, любых резинок, шпилек и сдерживающих переплетений, прекрасно дополняют картину.
Рисовать девочку не менее интересно, чем Эдварда. Уловить малейшее движение в ее глазах, ямочки на щеках, когда улыбается, капельку приоткрытые губки и, что важнее всего, красоту ресниц. Они - одно из главных ее достояний.
- Изза?
Легонько подтушевав тень с левой стороны ее лица, обращенной от окна, я поднимаю глаза.
- Да, Каролина?
Юная гречанка выглядит смущенной, собираясь спросить что-то. Ее брови опускаются, ресницы прикрывают глаза, а поза немного сутулится.
- Ты еще долго будешь жить в России?
Я не ожидаю услышать такого вопроса от нее, поэтому теряюсь. Карандаш пальцы сжимают слишком сильно, стерку я с трудом успеваю поймать, пока не укатится на пол, а рисунок как будто бы блекнет.
- Я не знаю, - попытавшись исправить положение, чтобы не вызвать у девочки лишних подозрений, как могу равнодушно пожимаю плечами, - наверное, уеду, когда нарисую все запланированные акварели…
Не могу удержаться от навязчивого желания оглянуться – туда, назад, за арку, выводящую из гостиной. При моем новом ракурсе видна столовая, а в ней большой круглый стол. За этим столом Каллены и расположились, что-то вычеркивая в бумагах. Эммет вопросительно указывает брату на какие-то записи, одновременно набирая что-то на телефоне, а тот с сосредоточенным выражением лица… пересчитывает? Перед ним стоит калькулятор. Наверняка проблемы с самолетом.
Акварели, ну конечно же, Карли. Десять, двадцать, сорок… Сколько я уже нарисовала? А сколько еще должна? Пока мое время не истечет, сколько я успею?..
Это слишком грустные и тяжелые мысли, я не хочу портить ими утро. Я не хочу думать о том, что будет завтра и когда мне придется снять обручальное голубиное кольцо. Не имею ни малейшего представления, что тогда буду делать – еще и наперевес с собственными чувствами. Доеду ли я до США?
Ну уж нет, стоп. Все. Конти была здесь четыре года. Значит, время максимум я, пожалуй, смогу попросить. Ну или хотя бы три – я на родине Толстого и Достоевского меньше двух месяцев, мой путь только начат. Все в порядке. Все хорошо.
«Лови момент» - вот правильный девиз. Его и стану придерживаться. Эта суббота прекрасна.
- А сколько нужно нарисовать? – взволнованным тоном спрашивает девочка, возвращая меня мыслями обратно туда, куда нужно. - Хотя бы примерно?
- Три тысячи.
Ее серо-голубые глаза округляются, но скорее от восторга, чем от удивления. "Много" равно "долго". Она поняла меня.
- А портреты в карандаше считаются? – с опаской интересуется.
- Нет, - улыбаюсь, прогоняя все ее сомнения, - портреты в карандаше это незапланированное, для души. Поэтому нет.
Успокоенно выдохнув такому объяснению, малышка снова расслабленно устраивается на своем месте. Я изумлена тем, что в отличие от других детей, которых часто удавалось видеть возле озера дома Джаспера, она очень терпелива. Или просто все еще стесняется меня и боится неоправданных движений.
Ну да ладно. Это как раз то, что проходит.
Интереснее мои собственные ощущения во время всего того, что происходит и происходило за это недлинное, только начавшееся утро. Мне спокойно – это факт. Мне весело – факт с заверением. Мне хорошо… Господи, как же давно мне не было так хорошо! Я впервые будто бы не только смотрю на полноценную любящую семью, о каких уже и думать перестала, а… состою в ней. Со мной играет солнышко братьев Каллен, которые доверяют мне настолько, чтобы отпустить девочку со мной порезвиться, меня угощают свежеиспеченными печеньками, мне заваривают чай, ночами меня обнимают… и меня ждут. Вчерашнее выражение лица Эдварда там, возле бара… Неужели он думал, что я уеду? Он поэтому так спешил? Конти ему сказала?
Ну вот и капелька стыда, конечно же. Я не должна была давать ему поводов. Я меньше всего на свете хочу, чтобы Эдвард думал, что я уеду, сбегу или пропаду однажды. Знал бы, что самым большим отныне страхом на свете для меня является то, что все это сделает он…
- Изабелла…
Я почти завершаю портрет. Я укладываю кудри волос на плечи, прорисовывая всю их красоту, я стираю слишком прямую линию лица, спрятавшуюся прекрасно очерченные скулы Каролины, точно как у папы с дядей, и я даже привожу к логичному концу драпировку ее гольфа, такого же зеленого, как и куртка, с орнаментом оленей.
Но на сей раз откликаюсь быстрее, не отрываясь от работы.
- Ммм?
Осталось парочку штрихов вот тут, у глаз. И бровь. Да, вот так – чуть вниз, исправив выражение лица. А еще…
- У тебя есть мама?
От неожиданности я не успеваю отдернуть руку от бумаги, и карандаш, получивший свободу действий, прорисовывает черную полосу, выбивающуюся из общей копны прядок.
По-моему, я немного бледнею.
Карли сама пугается своего вопроса, забыв даже про чай со сладким угощением.
…Когда мы иногда гуляли в городе или ходили в парк, девочки, с которыми мы играли в песочнице, спрашивали, где моя мама. Я помню, как тогда у меня начинали дрожать губы и потели ладони от нежелания говорить правду. И вот в такие моменты, Роз, без труда угадывающая, когда нужна мне, подходила и, положив руки на мои плечи, говорила, что моя мама это она. Чмокала в макушку, списывая все на то, что проверяет, не жарко ли/холодно ли мне.
Девочки удовлетворялись ответом, а мне переставало хотеться плакать. Почти с гордостью обхватывая экономку отца за шею, я улыбалась и пару раз называла ее «мамой» на детской площадке.
Но однажды мы пекли пирог – яблочный. И Розмари показывала мне, как капельки воды бегут к вытяжке, не желая стать лужицами. И пришел Рональд. И он сказал мне, что мама у меня одна. Что я не должна так вести себя, если люблю ее.
С тех пор на площадке, когда кто-то спрашивал о матери, я так же готова была заплакать и так же сильно-сильно сжимала в руках свое ведерко. Но когда Розмари подходила и, положив руки на плечи, пыталась сказать… вскрикивала, вздрагивала и, отшатнувшись от нее как от огня, кричала: «Ты не моя мама! Нет!».
Женщины на скамейках изумленно отрывались от своих книг, у девочек-подружек становились круглые глаза, а я начинала плакать по-настоящему и убегала куда-нибудь, вынуждая Роз последовать за мной, но отказываясь от ее утешений.
Так мы перестали ходить на детскую площадку. И в парк. И вообще – из резиденции. С возрастом я все больше усваивала урок отца, что Розмари – не моя мама. И держалась за эту правду как за последнюю память, которая осталась. Хотя бы Свон был доволен…
Однако сейчас, вот здесь, переосмысливая все это, я не могу сказать Каролине, что мамы у меня нет. Я вспоминаю все то хорошее, все то доброе, что сделала мне смотрительница и… скорее ударюсь головой о стенку, чем забуду обо всем этом.
Становится легче. Легче и проще. Спокойнее. Даже лицо, по-моему, восстанавливает привычный цвет. Мне надо ей позвонить. Обязательно.
- У меня две мамы, Карли, - с легкой улыбкой, робко взглянув на девочку из-под ресниц, шепчу я. - Изабелла и Розмари.
- Две? – она не понимает. - А так бывает?
- Иногда, - пожимаю плечами, преображая ту линию, что зря провела, в очередную прядку – близкую, красивую и яркую. Как завершающий художественный штрих. – А у тебя?
Каролина опускает глаза.
Я зря перевела стрелки?.. Черт, Эммет же говорил мне что-то о разводе… о жене… И почему я ничего не помню?
- У меня есть, - успевая за секунду до того, как хочу извиниться и задать какой-нибудь другой вопрос, отвечает девочка, - ее зовут Мадлен Байо-Боннар.
- Ты родилась во Франции?
- Нет, - малышка перекидывает в руках съедобного паучка, будто бы решая, сказать мне или нет, - здесь. Но мама жила там, когда они с папой встретились. И приехала потом сюда.
Ей не слишком просто об этом говорить, но все равно говорит. Потому что чувства, как вижу, двоякие – горько-сладкие. Ей нравится вспоминать это и еще больше, как бы не было такое удивительно, об этом рассказывать. Похоже, особых подружек у девочки нет.
- А сейчас?.. – прикусываю язык, поразившись грубости своего вопроса, но уже поздно. Она услышала.
- Мама в Париже, - Карли натянуто улыбается, переведя глаза куда подальше от меня и рассматривая с непривычным интересом большой жидкокристаллический телевизор дяди. - Она много работает, поэтому не приезжает, но всегда присылает подарки. И она мне звонит.
Я подбадривающе улыбаюсь мисс Каллен, демонстрируя, что благодарна за такую искренность и выложенную правду, а еще ни в коем случае не считаю такое положение дел неправильным. Верю ей. Ее понимаю.
- Она тебя очень любит, - откладываю журнал с портретом на стол, поворачиваясь к своей собеседнице всем телом. - Подарки, звонки… У тебя замечательная мама, я уверена.
Растерянными, но доверху заполненными благодарным светом глазами, Каролина быстро-быстро кивает, выдавливая даже робкую улыбку. Она в миг становится простой маленькой девочкой, такой же осторожной, как и в первые дни нашего знакомства. На ее щечках румянец, ее губки подрагивают, а ресницы отбрасывают тени на кожу вокруг глаз.
- Хочешь посмотреть на нее? – шепотом, но довольно слышным и почти отчаянным, спрашивает меня юная гречанка. Быстро, будто если помедлит, я откажусь. И пальчики дергаются в сторону мобильника, устроенного рядом с вазой печений.
- У тебя есть фотография?
- У всех есть, - не без гордости отзывается малышка, забирая-таки телефон и с очередной волной благодарности придвигаясь ближе ко мне. – Посмотришь?
Ей так хочется… Боже мой, как же ей хочется. Я имею право отказать?
- Конечно же, - сажусь так, чтобы она могла устроиться как следует, и, когда касается шапкой волос моей груди, опускаю руку на ее колени, погладив пальцами материю джинсов. Доверительная поза, я знаю ее. Меня Розмари научила.
Каролина без труда управляясь со своим смартфоном выуживает в галерее нужную фотографию. Как объявляет, самую красивую.
Это снимок, открывающий большую фотосессию для Vogue и известного модного дома, занимающегося пошивом эксклюзивных вечерних платьев.
После первого же взгляда, брошенного на модель, замершую на белом фоне с фламинговым отливом, я хочу мысленно улыбнуться и включить воображение на имя той, кто это может быть. Маленькие девочки любят придумывать идеальный мамин образ, я знаю, я сама была такой. И я не осуждаю Карли. Теперь, кажется, понимаю, почему так хотела мне показать…
Но потом останавливаюсь, мгновенно прекратив улыбаться. Потому что приглядываюсь. Потому что вижу сходства, которые нельзя опровергнуть ничем, даже самой здравой логикой. Потому что могут они быть только при условии родства, не иначе.
У женщины на снимке короткие волосы, убранные назад с помощью ее же рук, и переливающиеся от глянцевого света откуда-то спереди. Они темно-русые, с неярким мелированием возле корней и вниз, к кончикам. У нее темно-карие глаза, прекрасно выделяющиеся на выбранном фоне. Ее кожа матовая, идеальная, а тон лица ровный, красиво подчеркнутый, овальный. Брови-дуги, приоткрытые в ожидании страстного поцелуя губы, небольшой, слегка вздернутый нос… и фигура, конечно же. Точеная, ровная, выделенная с помощью изящного платья, сходящегося чуть ниже солнечного сплетения и оголяющего ребра и спину. Его держит темная металлическая застежка, так преступно напоминающая цвет глаз.
Это невероятно красивая женщина. [то самое фото - прим. автора]
И девочка, сидящая в моих объятьях, такая же невероятно красивая – ее дочь.
Это проскальзывает везде – и в разрезе глаз, и в форме губ, и в овале лица, и в щеках, на которых при улыбке ямочки… Не говоря уже о ресницах и бровях, унаследованных так же от мамы.
Карли забрала от Эммета лучшее, что в нем было – скулы, цвет глаз и волосы, густотой и насыщенным цветом которых мать вряд ли способна похвастаться.
Но в остальном юная гречанка – копия женщины из этой фотосессии. Даже слепой увидит.
- Красивая, правда? – выждав паузу и улыбнувшись моему восхищению, спрашивает девочка.
- Очень красивая, - подтверждаю, наблюдая за тем, как малышка меняет снимок. На сей раз женщина предстает уже в другом платье, более коротком, более открытом – тонкие бретели и никакого нижнего белья. Грудь прячут украшения, а браслеты на запястьях снова подчеркивают глаза.
- Я хочу быть такой же, - тихонько сообщает малышка, любовно оглядев фотографию. Усмехается.
- Ты уже такая же, - спешу заверить, не сомневаясь в своих словах ни на йоту. - Ты очень на нее похожа.
Каролина изгибается, оглянувшись на меня. Серо-голубые глаза мерцают.
- Правда?..
- Ну конечно же, - я нежно ей улыбаюсь, - Губами, личиком, ресницами – ты почти точно она. Такая же красивая.
Девочка расцветает, а румянец снова окрашивает ее смугловатые щечки. Признается за свою обладательницу в том, как хотела это услышать. И как рада.
- Видела бы ты ее на ковровой дорожке... Я сейчас покажу! – загоревшись новой идеей, Каролина возвращается в свою виртуальную галерею, удобно уложив голову у меня на плече. Перелистывает с десяток фото, которыми заполонена память ее мобильного – все мамины, и находит, наконец, нужное.
- Вот!
Но увидеть картинку со всеми подробностями я не успеваю. Улавливаю лишь силуэт и роскошное красное платье в пол, как телефон пропадает. Причем пропадает так быстро, что даже Карли, держащая его в руках, ошарашенно поднимает голову.
Над диваном, каким-то чудом снова подобравшись неслышно, стоит Эммет. Только вот теперь не в расслабленной и заинтересованной позе, теперь без блеска в глазах.
Жесткий, страшный и разозленный – почти такой же, каким я видела его в своей спальне после совместного с Каролиной пробуждения. Только вся разница в том, что зол на сей раз Медвежонок не на меня, а на дочку. Причем крайне сильно.
- Что это такое? – рявкает он, тряханув телефон.
Испугавшаяся, но куда больше расстроенная, Карли с заранее обреченным взглядом протягивает руку в сторону отца.
- Отдай мне!
- Я повторяю: что это такое, Каролина? – не унимает Людоед, не собираясь внимать просьбе малышки. - Что я говорил тебе про эти фотографии? Откуда ты их взяла?
Мисс Каллен поджимает губы, смаргивая слезы, наворачивающиеся на глаза. Подпрыгивает на своем месте, выпутавшись из моих объятий. Опираясь на спинку дивана, предпринимает еще одну попытку достать свое сокровище.
- Девочки мне скачали! – вскрикивает, не жалея силы голоса. - У них есть интернет, их папа хороший! Верни мне! Верни мне сейчас же мою маму! Ты не можешь ее отобрать!
На детский крик из кухни прибегают экономки, недоуменными взглядами рассматривающие развернувшуюся перед глазами сцену. Мое лицо, наверное – отражение их. До сих пор по отношению к дочери в Эммете я видела только ласку и нежность, а еще искреннее беспокойство. А сейчас их будто бы и не было никогда.
- Что случилось? – Эдвард, появляющийся из-за спины брата, взволнованно окидывает глазами все вокруг. Находит меня, но быстро убеждается, что все в порядке. И вот тогда оглядывается на племянницу.
- Дядя Эд! – всхлипывает девочка, перепрыгивая спинку дивана и несясь к тому человеку, которому больше всех верит. - Дядя Эд, он забрал мой телефон!
Сдавивший тонкий пластик в руках до того сильно, что он совсем скоро треснет, Каллен-младший со сталью в глазах смотрит на брата.
- Опять за старое… Мы же договаривались, Карли!
Приникая поближе к дяде, прячась в его руках, тут же опустившихся ей на спину, малышка уже без сокрытия плачет. И этот вид ее после смеха, веселой игры в снежки, сделанных снежных ангелов, портрета и печенек-паучков кажутся слишком горькими. И ничем неоправданными.
- Мадлен? – одними губами спрашивает Аметистовый.
Эммет яростно, отрывисто кивает.
- Малыш, - теперь Эдвард обращается непосредственно к племяннице. Без труда поднимает ее на руки, прижимает к себе. - Ну что ты… не надо плакать.
- Он… он… он за-а-абрал! – протяжно хнычет девочка, цепляясь пальчиками за дядин свитер. - Эдди, он забрал!..
Ее слезы, ее похныкивания служат для Эдварда, как мне кажется, жутчайшей какофонией. Пугают, изводят и трижды подчеркивают необходимость поскорее успокоить. Лицо искажается.
Серые Перчатки наклоняется к ушку Карли, что-то нашептывая в него под подергивания ее спины. Гладит по волосам, по талии, чмокает в щеку. И даже не пытается улыбнуться.
А Эммет, тем временем, делает то, что запланировал давно. Разбирается с телефоном, сжав зубы, но результатом, похоже, не удовлетворен.
- Какой код удаляет всю память? – громко спрашивает, обращаясь к нам всем. Рада с Антой, ожидавшие такого вопроса, прикрывают глаза, а Эдвард, вздернувший голову, с болью смотрит на брата.
На какую-то секунду в гостиной воцаряется мертвая тишина, не нарушаемая даже всхлипами Карли и пугающая меня не меньше, чем все, что было прежде.
Но заканчивается она быстро. Приводит неотвратимый реакционный механизм в действие.
- НЕТ! – выкрикивает Каролина, вырываясь из дядиных рук. - Нет, нет, нет! ТЫ НЕ БУДЕШЬ! ТЫ НЕ МОЖЕШЬ! Я НЕ БУДУ ТЕБЯ ЛЮБИТЬ!..
Эдвард держит Каролину как может крепко, но каждый ее толчок бумерангом возвращается к нему. Делает больно – не физически, куда глубже – морально.
- Малыш…
Только вот теперь ничьи утешения девочке не нужны. Она с ужасом смотрит на то, как отец пробует разные комбинации цифр и, не переставая, плачет. Уже громко и с рыданиями, как полагается. В отчаянье от того, что ничего не может поделать.
- Эммет, не надо… - громким шепотом прошу его я, краем глаза зацепив мучения Каролины. - Она ведь просто показала мне…
- Закрой. Свой. Рот. – по словам, ясно и четко, проговаривает он мне в ответ. – Три-шесть-пять или три-шесть-ноль? Да хоть кто-нибудь, мать вашу! РАДА! Говори мне немедленно, ты же знаешь!
Экономка тяжело вздыхает, с озабоченностью взглянув на девочку и на Каллена-старшего, держащего ее на руках. Аметистовый незаметно кивает, давая свое согласие с тяжелым вздохом, и только тогда женщина говорит:
- Четыре-шесть-пять, Эммет…
- Четыре-шесть-пять, - проговаривает Людоед, вводя цифры. С чувством выполненного долга кивает сам себе, видимо, активировав-таки процесс удаления.
Каролина обмякает на руках Серых Перчаток, подавившись очередным своим всхлипом.
Ее личико красное, волосы намокли от слез, голос затих, а пальцы сжали ворот свитера как последнее, что у них осталось.
Она невидящим, не моргающим взглядом наблюдает за отцом и телефоном в его руках, то и дело подрагивая от переполняющих эмоций.
- Ты меня не любишь… - едва слышно делает вывод, закрывая глаза. - Мама была права…
На неотесанном лице Эммета среди злобы и гнева мелькает что-то крайне острое и болезненное, почти пронзающее, но его слишком сложно разглядеть. Глубоко.
Но Эдвард видит. И целует лоб малышки, покачав головой.
- Неправда, зайка. Ты же знаешь.
Однако девочка неумолима.
- Отпусти меня, дядя Эд, - хрипло просит, не поднимаясь и на полтона выше. - Пожалуйста…
- Давай мы попробуем все обсудить, - не оставляет попыток хоть как-то исправить ситуацию Каллен-старший, перехватив девочку покрепче. - Послушай…
- Отпусти меня… - умоляющим шепотом, с которым мало что сравнится, отстраняется от него Каролина. - Ты хороший… отпусти меня…
Ему приходится повиноваться. Разжав руки и дав юной гречанке оказаться на полу, Эдвард встревоженно наблюдает за тем, как пронзив папу острым ненавидящим взглядом, было беззаботная и искренне любящая малышка кидается в сторону лестницы, схватив со стола нарисованный мной портрет. Анта с Радой расступаются, не смея ее удержать, а в гостиной мгновенно сгущаются тучи.
Карли делает те десять шагов, какие нужно, чтобы забраться на второй этаж, и каждый из них прекрасно слышен. Каждый нагнетает обстановку все сильнее. Шуршит в ее руках бумажный лист.
- Она что, умерла? – недоуменным голосом решаюсь спросить, не понимая столь ярого желания Эммета оградить девочку от матери, которая, похоже, ее любит. - Это старые фото?
- Да когда же она уже сдохнет! Лучше бы умерла! Лучше бы… – Медвежонок с размаху кидает мобильный дочери на пол, не заботясь о том, разобьется он или нет. Для Карли ценного там уже ничего не осталось.
Он напряженно потирает пальцами переносицу, плохо контролируя дыхание.
- Эммет...
- Ты понимаешь, что там за фото? Там есть и ню фотосессия, Эдвард! А если она найдет? А она найдет!..
Сейчас он, весь пышущий жаром и яростью, большой, высокий и мускулистый, способен навести страх. Таким я его первый раз и увидела.
- Все будет хорошо, Эмм, - Эдвард вздыхает, прерывая почти ежесекундную попытку брата отправиться вслед за дочерью, - дай ей чуть-чуть времени.
- Чтобы она окончательно меня возненавидела?!
- Чтобы остыла, - Каллен-старший подходит ближе к Медвежонку.
Следующую фразу говорит уже на русском, потому что мне ничего не понятно:
- Она сгоряча…
Эммет невесело хмыкает.
- Как твоя, верно? От этого знания легче становилось?
Эдвард утешающе похлопывает брата по плечу. Но на слова его ничего не отвечает.
Людоед выворачивается из-под руки Серых Перчаток, быстрым шагом следуя к лестнице.
Оставляет нас с Эдвардом одних – в атмосфере, разорванной в клочья из-за неожиданной ссоры.

* * *


Если хочешь понять человека,
То не слушай, что он говорит...
Притворись дождём или снегом
И послушай, как он молчит...

Как вздыхает и смотрит мимо,
Что улыбку рождает в нём...
Посмотри, каков он без грима,
Все мы с гримом, увы, живём...

Наблюдай, как он входит к детям,
К людям страждущим, к старикам...
И хотя бы на миг на свете
Попытайся и стань им сам!

Не старайся быть хуже, лучше,
Без оценки смотри сейчас:
Прямо в сердце его, прямо в душу,
Прямо в бездну далёких глаз!

Если хочешь понять другого,
Вглубь иди тогда, не вовне...
Не всегда стоит верить слову,
Часто истина - в тишине...
Автор неизвестен


- Ты любишь зеленый чай?
Из небольшого прозрачного заварника, внутри которого желто-зелеными матовыми волнами плещется горьковатый напиток, Эдвард наполняет мою чашку до золотой метки на керамике. Кипяток заранее добавлен в заварку, позволив ей раскрыть перед нами всю прелесть вкуса и аромата, поэтому о наполненности чайника беспокоится не приходится. А у меня нет возможности неосторожным неуклюжим движением вывернуть его на себя, что однажды случилось, когда мы пили чай с Роз. Спасло то, что кипятка там было немного – иначе я здорово ошпарилась бы.
- Гринфилд, - мистер Каллен, сменивший свое традиционное для меня зимнее облачение в виде свитера и джинсов на домашнюю серую рубашку и свободные темные брюки, смотрящиеся на нем ничуть не хуже, нежели все прежнее, продолжает начатый процесс. Не промахивается ни на каплю, выгодно приподняв заварник, когда переносит его от моей кружки к собственной.
- Говорят, тот, что фасуется в пакетиках, априори нехорош собой.
- Они просто не пробовали этот, - мужчина краешком губ улыбается, заполняя доверху свою чашку, - вдруг тебе понравится?
- Я не сомневаюсь, - несколько рассеяно пожимаю плечами, с благодарностью забирая горячий напиток себе. Обвиваю чашку пальцами, грею их об ее теплые бока, - я не ценительница чая.
- Плохой чай видно сразу, - не соглашается Эдвард, присаживаясь на свое место на стуле возле меня, - ценитель ты или нет.
- Мне бы твою уверенность, - я закатываю глаза, но попробовать заваренный мужем чай не отказываюсь. В конце концов, терять мне уж точно нечего.
Эммет ушел к Каролине около двадцати минут назад, и до сих пор не спускался. Дверь не хлопала, девочка не сбегала по лестнице, а криков и плача слышно не было. Вполне возможно, что у них все же состоялся конструктивный диалог. Интересно только, кто принял на себя роль взрослого…
Мы же с Эдвардом, предоставленные сами себе, недолго смогли продержаться в окружении немых стен и напитанного отголосками семейной ссоры пространства. К тому же телефон Каролины, брошенный на пол, отнюдь не способствовал успокоению. Эдвард бережно поднял его и забрал в свой карман, дабы не терзать понапрасну нас обоих. И дабы не доломать его окончательно.
Поэтому теперь, укрывшись от упоминаний грубых слов и детских криков в пелене зеленого чая, мы в столовой. Не беспокоя экономок, Эдвард сам принес кипяток, заварил чай и разлил его по чашкам. Его же стараниями на столе появился сахар и какие-то шоколадные конфеты в голубой обертке. Надпись на них была сделана по-русски, а вокруг нее разлетелись во все стороны синие самолеты.
- Ну как? – с интересом зовет Каллен, наблюдая за моей первой пробой.
Он расстроен и немного выбит из колеи произошедшим, но не подавлен и уж точно не раздавлен случившимся, как было во время моей голодовки. Я не вижу того страшного отчаянья и перекати-поля в глазах, чему крайне рада. Это и собираюсь поддерживать в аметистах столько, сколько смогу – уж точно я сама больше причиной этой выжженной земли не стану.
- Очень вкусно, - признаюсь, больше не стесняясь говорить правду и не замалчивая ложь, если она не способна навредить кому-то. Да и переливы клубники, смешавшиеся с едва уловимым медовым привкусом, на самом деле не оставляют равнодушной.
Серые Перчатки чайный гурман, теперь я знаю. Еще одна пометка в вымышленном дневнике.
Эдвард удовлетворенно хмыкает моему ответу, сам приступая к чаепитию.
А за окном, тем временем, почти став традицией, усиливается метель. Пихты угрожающе шумят, снег подбрасывает в воздух и разносит на мелкие песчинки, небо с солнышком прячется за тучами и снаружи темнеет. Не удивлюсь, если Эммет и Карли проведут в нашем доме еще одну ночь. Вряд ли Эдвард куда-нибудь отпустит их в такую погоду.
Как хорошо, что мы успели поиграть с утра…
Я усмехаюсь, припомнив подробности этого веселого времяпровождения наедине с девочкой, и мой оптимизм, прорезавшийся из неоткуда, не остается для Эдварда незамеченным.
Его глаза немного проясняются, ровно как и лицо. Но в них вопрос. И этот вопрос совсем скоро обретает плоть:
- Что, Изза? Раскрылся новый оттенок чая?
Подавив в себе небольшую волну смущения, похожую на ласковый прибой вечернего моря, я качаю головой.
- Каролина сказала, ты не любишь снежных ангелов?
Уловив причину моего задора, Аметистовый со смешком выдыхает, глотнув еще чая.
- Снег - не лучшее покрывало, чтобы лежать на земле, - аргументирует он, - я не люблю все, отчего можно заболеть.
- Поэтому ходишь без шапки?
- Я не болею, - без тени сомнений объясняет мужчина, - и тем неприятнее видеть, как болеют другие.
В глазах пробегает искра испуга. Мне почудилось?
- Да ладно… даже простудой? – я щурюсь, не поверив ему.
- Даже простудой, - со снисходительностью кивнув мне, Эдвард улыбается чуточку шире. - И не спрашивай про грипп и все остальное. Невозможно.
Не похоже, чтобы шутил. Еще одна пометка?
Странно все это звучит, но от Каллена уже и не знаю, чего ждать. Я была права, он уникальный. Крайне уникальный, до предела. Вот и демонстрирует мне это, не таясь.
- А я часто болею…
Эдвард настораживается, нахмурившись. Опять не так заметно, как хотелось бы мужчине, его левая бровь становится ниже правой, а уголок губ дергается вниз, разрушая любимую мной улыбку.
- Могла бы сказать пораньше… - неудовлетворительно мотнув головой, он с тревогой смотрит на меня сверху-вниз. - Ты сильно замерзла на улице?
Его забота, которой опаляет так же, как открытым пламенем стоит лишь завести речь о малейшем недомогании, вызывает двоякое чувство. Но все же приятного в нем больше – кому не хочется, чтобы о нем пеклись?
- Я совсем не замерзла, - выделив второе слово, успокаиваю мужа я. - И не так уж часто… просто болею. Видимо, жизнь в теплом климате подрывает иммунитет. Сколько лет вы живете в России?
Почему-то этот вопрос становится для меня очень важным. И задать его, почему-то, хочется сейчас.
- С тысяча девятьсот девяносто седьмого года, - без промедлений дает ответ мистер Каллен, не посчитав это достойной сокрытия информацией. - Восемнадцать лет.
- Вот! – всплескиваю руками, чудом не задев чашку с чаем. - Когда я проживу восемнадцать, меня тоже уже ничто не проймет.
- Не все остаются здесь жить так надолго, - осторожно замечает мужчина, сделав еще один глоток. На минутку его глаза касаются гладкой чайной поверхности, словно бы в ней растворяясь. Но обратно обретают осмысленность довольно скоро.
- Она не осталась?.. – я прикусываю губу, собрав по кусочкам небольшой фрагмент огромной картины из паззлов – куда большей, нежели «Афинская школа». Фрагмент истории семьи Каллен.
- Кто? – не уловив суть, Эдвард вопросительно смотрит на меня.
- Миссис Каллен, - с трудом удерживаюсь, чтобы не опустить глаз, - Мадлен, кажется…
Небольшой ураган из эмоций, поднимаясь откуда-то из зрачка и заполоняя собой всю радужку, проносится в драгоценных глазах. При имени жены брата там без труда улавливаются и горькие нотки, и нерешительные, и надменные, и неодобрительные, и сочувствующие. Похоже, ко всем женщинам во взгляде Эдварда найдется хоть огонек, хоть искорка, даже самая малая, сочувствия. Никто не станет обделен.
- Каролина любит о ней рассказывать, - будто бы извиняющимся тоном произносит он, задумчиво повертев в руках чашку с наполовину выпитым зеленым чаем. - Лучше не заводи тему о ее матери.
- Но мне не было скучно, - почему-то подумав, что опасается муж именно этого, я поспешно качаю головой, - я просто не совсем поняла… И я хотела спросить.
- Меня?
- Ты говорил… - прерываюсь на какую-то секунду, застыв в нерешительности на распутье, но потом все же делаю шаг вперед, не дав себе остаться на месте. - Ты говорил, если у меня есть вопросы, я могу спрашивать. У тебя.
Мой было проклюнувшийся румянец делает свое дело, даже если изначально Эдвард бы вдруг захотел забыть о своих словах.
- И какой твой вопрос, Изза? – не собираясь отнекиваться, спрашивает он. Соглашается.
- У Эммета с Мадлен прекрасная дочь… из-за чего они развелись?
Знаю, может быть это невежливо, знаю, может быть я выхожу за все рамки, знаю, в какой-то степени лезу не в свое дело… но я не могу понять. После такой сцены, развернувшейся на моих глазах, после разговора с Медвежонком в баре, где он не лестным словом вспоминал супругу, после обожания к маме, лучившегося от малышки… Что могло пойти не так? Что могло встать во главе угла? Вспыльчивость Эммета? Какой-то из его недостатков? Выпивка? Карьера Мадлен?
Я изведу себя безответными вопросами и предположениями.
Мне кажется, если узнаю истинную причину, будет легче понять Карли. И вообще – многое понять.
- Браки создаются людьми, - спокойно, даже монотонно отвечает мне Эдвард, - и люди не всегда понимают, чего они от брака ждут. Любовь бывает разной. И по-разному заканчивается. А у некоторых вспыхивает еще и к другим людям.
- Но Эммет же вымещает свое зло на Каролине… Почему сегодня?
- Так получилось, - мужчина вздыхает, прикрыв глаза. - Всем случается сорваться. Это как симптом расставания.
- Это так расточительно… - я отпиваю чая, неодобрительно посмотрев мужу в глаза. - Отпускать человека, за которого прежде был готов умереть. Говорить, что любовь кончилась.
- Есть разрушительная любовь, - мягко замечает Каллен, но к этой теме он, абсолютно точно, не безразличен. На лице появляются парочку лишних морщинок, а огонек успокоения в глазах затухает, - или же любовь, которой не было вовсе.
- Второе звучит правдоподобнее…
- А первое случается чаще, - он пожимает плечами, - на практике. Я не знаю точного ответа на твой вопрос. В такие вещи не посвящают очень глубоко.
- Но ты ведь как никто смог бы его понять…
- Вряд ли, Изза.
Каллен допивает остатки чая, так и не добавив внутрь сахара, так и не взяв конфету. Его взгляд снова на пару мгновений расфокусируется. И снова быстро возвращается в исходное состояние.
Я глубоко вздыхаю, набираясь смелости для того, что хочу спросить:
- Ты был женат… четыре раза?
Аметистовый со странной мягкостью, будто бы готовится к очередному моему эмоциональному всплеску, произносит:
- Мы уже обсуждали это в Лас-Вегасе, если ты помнишь. Да.
- Нет… - я обвиваю ручку чашки пальцами, стиснув керамический материал. - Все эти девушки были «пэристери» для тебя? То есть… настоящей миссис Каллен среди них не было?
- Верно, - коротко и емко, не растрачиваясь на пустые слова, соглашается Эдвард. Мне кажется, предчувствует, что это не конец вопроса.
Я не собираюсь его разочаровывать.
Я хочу знать.
- А что удерживало тебя от… нормальной женитьбы? – с трудом подбираю слово, но договариваю. И выдыхаю, сделав вид, что это из-за горячего напитка в моей кружке.
Аметисты подозрительно, но все же нестрого поблескивают. С пониманием.
- Честно?
- Я считала, мы давно договорились о честности… - нервно хмыкаю.
- Так и есть, - с самым серьезным видом соглашается мужчина. - Я рад, что ты помнишь.
- И в чем же причина? – у меня потеют ладони, а голос начинает немного дрожать. - Это жертвенность? Или ты просто не хочешь связывать себя… ну, по-настоящему?..
Наблюдая за моими неумелыми попытками узнать правду, вслушиваясь в слова и их звучание, подмечая выражение лица и даже движения рук, ставших вдруг ненужными, Эдвард не заставляет мучится дольше. Признается – искренне и, следуя договору, честно:
- Отсутствие взаимности, - слегка виноватым взглядом касается меня, - с моей стороны.
Похоже, этот ответ стоит внести в список самых невероятных и непонятных, какие только могут дать представители сильного пола. А уж на такой вопрос…
- Ты не влюблялся?
- Тебе это интересно?
Мне казалось, по мне и так видно. Разве нет?
- Да.
- Да, - эхом отзывается он. Без права на опровержение.
Я окончательно теряюсь. Последняя вещь, отрицательный ответ на которую я так усердно отгоняла, подтвердилась. Без всяких шуток.
- Это возможно, да?.. – сама с собой рассуждаю вслух, забыв уже и о чае, и о том, где и после чего мы находимся. С кухни доносятся ароматы тушеного мяса и специй, названные Радой «кефтедес, чтобы порадовать Каролину» и они перебивают наш зеленый Гринфилд. Но мысли не путают – я не голодна, хотя кроме наскоро перекушенной еще вместе с мисс Каллен творожной запеканки, ничего не ела.
- Изабелла, - насторожившийся, Эдвард аккуратно, ожидая разрешения, протягивает ко мне руку. С трепетностью касается ладони, проскальзывая пальцами к обручальному кольцу. Соединяется с ним, как однажды мне уже показывал. Подстраивается под клюв голубки, дав ему попасть в нужное углубление на своем брачном атрибуте. – Послушай, но это ведь не значит, что я совсем каменный, я уверяю тебя. Я так же, как и все, умею привязываться и умею дружить.
Его слова будят во мне несколько крохотных смешинок.
- Я не называла тебя каменным… Ты не Суровый.
Он улыбается мне, с плохо скрытым удовольствием приняв эту фразу. Глаза сияют.
- Спасибо. Я обещаю, что буду хорошим другом. Ты всегда можешь на меня положиться.
Другом, ну конечно же… Знали бы вы, Серые Перчатки, как я влипла… с отсутствием взаимности… с «голубиным» проектом… Мои три заветных слова кажутся просто насмешкой, чистой воды мазохизмом, самопожертвованием, в конце концов! Однако сил, чтобы отказаться от них, сил, чтобы перечеркнуть все то, что переливается в душе при повторе собственного признания, не хватит никогда. Такие вещи не получается отрицать – это плохо кончается… для тебя.
Подняв голову и оторвав глаза от разглядывания соединенных колец, я заставляю себя кивнуть.
- Я знаю.
- Вот и хорошо, - Эдвард крайне мило улыбается, приподняв уголок рта выше всего прежнего, что я когда-либо видела, и тем самым заставляет мое сердце биться чаще. Испепеляет в нем все ненужное, нехорошее и неподходящее этому доброму утру – уже почти дню. Забирает себе.
- Хочешь еще чая? – заманчиво предлагает он.
Я не знаю, что буду с собой делать. И с собой, и с этой информацией, открывшейся за чашкой горячего ароматного напитка, и со всем, что видела и слышала, что почувствовала, чем прониклась, о чем подумала. Я просто не имею представления. Нисколько.
Но вот именно сейчас, вот именно здесь, с этой улыбкой от Эдварда, с его голосом, его таким уютным и домашним предложением, не переживаю. Забываю. Теряю. Упускаю – без страха последствий.
- Зеленый Гринфилд, - поудобнее усевшись на своему стуле, улыбаюсь в ответ, - и без сахара, пожалуйста.
Довольный мной и тем, как веду себя, не просматривающий глубже, туда, куда не следует, Эдвард согласно, с энтузиазмом кивает. Поднимает заварник, наклоняя его носик к чашке… и в ту же секунду слышит кое-кого еще, пришедшего на кухню.
- А можно и мне тоже, дядя Эд? – робко спрашивает Каролина, сиротливо остановившись возле дверного косяка. За ее спиной по лестнице спускается Эммет, по лицу которого видно, что если дочь и не окончательно его простила, то по большей части между ними установился мир. Он нашел нужные слова.
- Конечно же, малыш, - обрадованный такой новостью и не прячущий ее, Эдвард тут же окликает Анту, попросив еще чашек, - Эммет, а тебе?
Каллен-младший молчаливо кивает, садясь на стул возле дочери. Теперь нас здесь четверо. И теперь запах чая снова перебивает какой-то там «кефтедес».
В столовой становится тепло, тишина неумолимо теряет свои позиции, а напряжения… напряжения больше нет. Оно пропало вместе со слезами, высохшими в серо-голубых глазах маленького калленовского солнышка, делающего сейчас свой первый чайный глоток.
Идеально.

* * *


Это был ритуал.
Каждодневный, неукоснительно исполняемый, гарантирующий спокойствие и хоть какую-то уверенность в том, что «завтра» наступит, ритуал.
Ровно в шесть утра, когда она просыпалась, ему надлежало, тихонько постучав в дверь, приоткрыть ее и поздороваться. «Доброе утро», которое он произносил, помогало ей начать день с хорошим настроением. И не причинить себе вреда.
С течением времени этот ритуал приобрел для нее такую значимость, что она стала просыпаться на час раньше и, нетерпеливо ворочаясь в постели, ждать, пока за дверью послышатся знакомые шаги.
Эдвард понимал это. Потребности Константы, ровно как и потребности любой другой девушки, которая стала «пэристери», занимали все его мысли. Он удовлетворял их как только мог, хоть и придерживался определенных правил.
И пусть Конти вытворяла много нехорошего, пусть порой вела себя непросто неподобающе, а по-настоящему пугающе, пусть устраивала ненужные истерики, но все же она боролась. Она пыталась, она сражалась, она приучила себя к мысли смотреть в зеркало по нескольку раз в день и привыкать к своему новому лицу… Сложно начинать жизнь сначала, особенно после такого избиения. Но возможно. Она доказывала это.
Эдвард гордился Константой. Она видела, что гордился, что одобрял, хвалил – и расцветала. Чаще улыбалась, порой усмиряла свой нрав и была совершенно нормальной среднестатистической женщиной, а иногда даже оставляла попытки соблазнить его. Если сидели рядышком, то просто сидели. Если он желал ей спокойной ночи, не втаскивала в кровать и не пыталась добраться до своей цели. Признавала правила. Соответствовала им.
Как получилось так, что в один из дней он собственноручно разрушил всю только-только выровнявшуюся обстановку, Каллен еще много лет не мог понять. И много лет эта мысль не давала ему спокойно спать, по нескольку раз на дню и за ночь проверяя комнату своей «голубки».
…Эммет позвонил. Тогда позвонил Эммет, Эдвард точно запомнил. Он советовался насчет проекта, который сегодня должен был представлять на авиационной конференции. Уточнял у брата специфические термины и обозначения на чертеже, а также точно ли высчитаны детали размере, и сможет ли опытный образец продемонстрировать все то, что они хотели, имея среднестатистического пилота.
Эдвард увлекся. Дабы не ударить в грязь лицом и не заставить брата краснеть, он достал блокнот со своими расчетами и перепроверил все, допустив даже минимальные огрехи и проанализировав, как они скажутся на работе конструкции.
Речь как раз шла о длине спойлеров крыла, когда дверь в его спальню приоткрылась с тихоньким скрипом и продемонстрировала обиженное, недоуменное лицо Конти. Не спавшая полночи в ожидании своего честно заслуженного и обговоренного «доброго утра», она выглядела не лучшим образом, не улыбалась, а глаза были сплошным пепелищем. Уже это должно было насторожить Эдварда, позже он понимал. Уже это должно было заставить кинуть к чертям чертеж, попросить брата подождать полминуты, и сказать ту фразу, за которой она пришла.
Однако вместо этого он обернулся к девушке, приложив палец к губам.
- Подожди, Конти.
И, поудобнее перехватив блокнот, сверил предпоследнюю, но такую важную запись. Ровный ряд цифр, в которых не было ошибки. Идеальная работа.
Константа ничего не ответила. Обратившийся к уравнениям Эдвард не заметил, как повлажнели ее глаза, а губы побледнели. Тихонько прикрыв дверь, она растворилась, будто бы никогда и не приходила. Все так же беззвучно.
И если бы не чувство обеспокоенности, не дававшее ему сконцентрироваться, вполне возможно, что растворилась навсегда…
На пороге комнаты «пэристери» Эдвард глубоко вздохнул, прогоняя ненужные глупые мысли. А потом постучал. А потом, не услышав ответа, вошел. Куда быстрее, нежели было положено. Почти вломился.
Тысячи окон, в которых открывалась только верхняя форточка, встретили его треплющим волосы ветром. Чересчур светлая, чересчур огромная спальня из-за произведенного холодом эффекта казалась практически пустой. Простыни были сброшены, кровать сдвинута, а ящики комода пугающе выпотрошены.
Что-то колючее встрепенулось в груди, что-то больно кольнуло в левой ее части. Эдвард толком и не понял еще, что происходит, а дыхание уже перехватило. Холод был просто собачьим – раскрытая дверь добавила сквозняка.
Часы показали шесть двадцать два, когда он вбежал в ванную, не отыскав девушки в спальне.
Упираясь спиной в холодную плитку внутри душевой, она сидела, окруженная густым паром и розоватыми лужами из воды, плескавшимися возле ног.
Он только переступил порог, а Конти уже хмыкнула, устало запрокинув голову.
И вместо тысячи слов, вместо миллиона обвинений и горьких проклятий, просто протянула вперед руки. С перерезанными запястьям – ровно там, где пролегают вены.
- Доброе утро, Суровый, - шепнула, теряя связь с реальностью. На лбу пролегла морщинка, круги под глазами стали явнее, ладони сами собой опустились, а вода заалела больше прежнего. Зарябила в глазах.
…Это был первый раз, когда Константа попыталась покончить жизнь самоубийством.


Я просыпаюсь от того, что кто-то стискивает мои волосы. Не так сильно, чтобы причинить боль, но довольно-таки ощутимо. Тем более, пару волосков, задетые у висков, слишком короткие для сопротивления – того гляди, выдернутся.
Открываю тяжелые, явно недовольные происходящим глаза, пытаясь понять, что происходит. Расфокусированный взгляд, отказывающийся сводить изображения реальности в единую картинку, подводит. Мне приходится несколько раз моргнуть, чтобы заставить его подчиниться, а в это время хватка на волосах усиливается.
В комнате темно. Ночь полноправно владеет атмосферой, делая все расслабленным и притихнувшим, а окна задернуты плотными шторами. Еще Эдвард их задернул. Повторяя нашу традицию, он скрыл от моих глаз прозрачные окна, потушил светильник у постели и лег рядом, но с левой стороны, тем самым закрыв оконный пейзаж еще и самим собой.
Я устроилась у него под боком, на этот раз не вынудив поворачиваться в позу «ложки». Просто легла на плече, уже ближе к засыпанию приобняв рукой за шею, а он положил ладонь мне на затылок, успокаивая легонькими поглаживаниями.
И что удивительно, ладонь эта сейчас там же.
Кое-как свыкнувшись с неожиданным пробуждением, я притрагиваюсь к своей голове и натыкаюсь на длинные музыкальные пальцы. Они сжаты, почти стиснуты в кулак, и на белой коже распростерлись мои волосы. Волнами.
- Эдвард? – я непонимающе окликаю Серые Перчатки, аккуратно коснувшись его указательного пальца. - Что такое?
Мой голос звучит глухо и неслышно. Его заполоняют собой странные звуки, судя по всему исходящие откуда-то сверху. Нечто вроде придушенного хрипа, стертого в неразделимую клейкую массу со всхлипами. Очень странное сочетание, но я не могу подобрать более наглядной ассоциации. Эта точнее всего.
Ответа на заданный вопрос я не получаю. Только усилившуюся хватку. Уже почти больно.
- Эдвард, - неловко привстав на локте насколько позволяют мои волосы, взятые Калленом в плен, я аккуратно глажу его плечо, - ты спишь? Эй…
Он вздрагивает. После первого же моего прикосновения – самого легкого – будто бы давится воздухом. Пальцы чудом не выдирают волосы с корнем, а тело подбрасывает на кровати.
Я понимаю, что теперь он не спит, почти сразу же. Звуки сорванного дыхания заполоняют собой комнату, а что-то тяжелое, налитое свинцом, расползается в атмосфере.
- Эй-эй, - поморщившись от боли, я уже без стеснения обвиваю его пальцы собственными, стараясь разжать, - Эдвард, пожалуйста, мне больно…
На счастье, Каллен меня слушается. Послушно, как по сигналу, расслабляет руку и дает отодвинуться. В моем случае – почти сбежать.
Вырвавшись из неожиданного плена, я сажусь на постели, с хмуростью притронувшись к саднящей коже на голове. Волосы на месте, с ними ничего не случилось, но тянет прилично – будто бы их все еще держат.
Однако мои локоны, ровно как и все остальное, включая прерванный добрый сон, теряют значение, когда я вижу Эдварда.
Сегодня. Сейчас. Вот таким.
Беспомощно сжимая руками одеяло в толстые комки и распахнутыми от ужаса глазами уставившись в натяжной потолок, он крупно дрожит. И без того прежде бледное лицо становится почти серым, а стремящиеся поймать побольше воздуха губы отчаянно раскрыты – в них тоже не кровинки. Он похож на привидение.
- Тише, тише, тише, - я возвращаюсь обратно, на свое прежнее место, быстрее, чем успеваю об этом подумать. Не боясь ни пальцев, ни ущерба для волос, укладываюсь рядом с мужем. Обеими руками, совершенно этого не стесняясь, глажу его – сначала по груди, потом по шее, затем и по щекам. Тоже обеим.
- Утро… - шепчет Эдвард. Вернее пробует прошептать, потому что его голос, ровно как и звучание слова, теряются на фоне уже знакомых мне звуков – горьких, клейких, болезненных. Тех самых всхлипах-хрипах, задушенных почти у самого основания, но все же проклюнувшихся.
- Еще не утро, нет, - стараясь искоренить из голоса испуг, я качаю головой, - еще нужно поспать. Все хорошо.
Он весь мокрый. Волосы, упавшие на лоб, прилипают к коже, возле носа испарина, и даже шея, к которой я прикасаюсь, далеко не сухая.
- Что случилось? – зову я, не на шутку перепугавшись. - С тобой все в порядке? Кого мне позвать?
Кажется, только теперь аметисты желают отыскать меня глазами. Они отрываются от потолка, с трудом сползают на спинку кровати, отваживают себя от смятых простыней и находят то, что ищут. Останавливаются на моем лице.
- Изза… - с исказившимися от несдерживаемых эмоций лицом, напитавшимся страхом и невероятным живым страданием, которое нельзя выдумать, бормочет Эдвард.
Справа все безнадежно, недвижно, но зато слева сегодня как никогда ярко выражено. Не происходи сейчас того, что происходит, увидь я Каллена таким в первую ночь после нашей свадьбы, уверена, сбежала бы без оглядки. Очень страшно… страшно потому, что непривычно. К такому вряд ли можно подготовиться: губы с левой стороны опущены до самого предела, бровь страдальчески выгнута, морщины ровным рядом пролегают по коже.
Наверное, Эдвард это понимает. Он все время держал себя в руках и не позволял ничему касаться лица как раз по этой причине – боязни испугать, я понимаю. Все то, что взметывалось вверх внутри от моих действий, все то, что резало по живому от моих слов, прятал. Успешно, долго и уверенно.
Но сегодня, похоже, уже никаких сил не осталось.
- Изза, да, - с подрагивающей улыбкой уверяю Серые Перчатки, наклонившись к нему ближе. - Видишь, я здесь. Тебе приснился кошмар?
Аметисты за миллисекунду наполняются слезами. Истинными слезами, прозрачными, солеными, горькими и способными утопить. Затягиваются ими, как летнее небо перед ливнем.
- Изза… - придушенно повторяет Эдвард, привлекая меня к себе. Дрожащей правой рукой обнимает за талию, левой, не желая пугать еще больше, гладит спину. Волос касается только лицом. Губами.
Сбитое горячее дыхание щекочет мою кожу как раз перед тем, как получаю поцелуй в макушку.
Боже мой, да что же это такое?
- Я с тобой, - твердым голосом, как делал для меня сам Каллен, заявляю я. Прижимаюсь к нему крепче, руками как нужно обвивая шею, - ничего не случилось. Это просто сон. Просто сон…
Одновременно и от слез, и от того, что всеми силами сдерживает их, Эдвард дрожит сильнее.
Я утыкаюсь лицом в серую кофту с синей полосой на груди, оставляя на ткани маленькие поцелуйчики в такт его. Своевольной рукой, пробравшейся выше дозволенного, глажу левую щеку – кожа на ней сухая.
- Пожалуйста, не делай этого… - умоляюще зовет Аметистовый.
Мои пальцы сразу же замирают.
- Не трогать тебя?
- Не… не… - он задыхается, но, взяв в себя в руки, все же договаривает, - не наказывай меня… так.
Не понимая, о чем он говорит, однако явственно желая утешить во что бы то ни стало, собираюсь согласиться. Собираюсь успокоить и сказать, что не наказываю и не буду. Ни сейчас, ни потом. Что у меня даже в мыслях не было. Что я хочу лишь его спокойствия.
Но прежде, чем я открываю рот, Эдвард успевает закончить мысль. Резко вздохнув, проглотив дрожь, просит:
- Изабелла, все что угодно: рисунки по телу, краски, красные ромбы, посуда, разбитые окна… даже выпивка, если совсем невмоготу, даже крепкая… только не суицид. Не наказывай меня своим суицидом, я умоляю тебя… - он прерывается, впервые при мне откровенно всхлипнув. - Я этого не переживу…
В моей голове все становится на свои места, мозаика складывается-таки из разрозненных кусочков. Показывает картинку.
И почти сразу же, цунами, не меньше, сострадания, плохо измеримое в каких-либо пределах, накатывает из неоткуда. В груди щемит, в горле саднит, а руки наполняются такой лаской, о которой я не могла и подумать прежде. Которую, как казалось, вообще не способна была испытывать.
Я снова глажу Эдварда. Я глажу его шею, потом его щеки, а потом скулы, прямо возле глаз, намереваясь, если они будут, собрать слезы.
Мне до такого жаль, мне до такого больно за него… и особенно в разрезе случившегося, когда сама сидела на постели и пыталась… хотела… набиралась смелости. Этой гребаной разбитой вазой!
- Прости меня, - немного отстранившись, чтобы посмотреть в его глаза, пока говорю, я поднимаю голову, - прости меня пожалуйста, Эдвард.
Аметисты горят огнем, от которого нет спасения – огнем горя. Все в них поджигается и тлеет, все разлетается на мелкий пепел подгоревших бумажек и пропадает. Улетает вдаль, исчезает за горизонтом. Оставляет своего обладателя ни с чем.
Вчера мне казалось, что самым беззащитным мужа я видела вчера, когда поблагодарила за все, что он для меня сделал.
Сегодня я понимаю, что ошибалась. Его предел был впереди. Сейчас я его наблюдаю…
- Прости, - повторяю еще раз, робко улыбнувшись. Напитавшись состраданием, охваченная нежностью, не могу ничего с собой поделать. Целую его. Ни в губы, ни даже рядом с ними – ближе к виску, у брови. И шепчу извинения.
- Прости, - теперь опускаюсь пониже, к скуле. Касаюсь губами невесомо, как хрупкой драгоценности, но касаюсь. Сейчас хочу коснуться.
- Прости, - в носогубном треугольнике, как раз там, где тоненькой линией устроилась морщинка, - прости меня.
Эдвард наблюдает за мной как за чем-то эфемерным, нереальным. Видение, не больше. Но приятное, я надеюсь.
Он рад, что сказал мне? Я целую потому, что с каждым поцелуем и «прости», с каждым прикосновением глаза хоть чуть-чуть, хоть на одну десятую тона, светлеют. Ему легче.
Успокаивается…
- Я никогда на свете ничего с собой не сделаю, - дабы закрепить результат, шепотом говорю, заглянув прямо в аметисты, - что бы не случилось. Я обещаю.
Дрожащий уголок губ Эдварда приподнимается.
- Обещания надо держать…
- Я сдержу, - уверяю, обрадовавшись такой перемене в его лице, - конечно же. Как ты.
Каллен глубоко, хоть и прерывисто вздыхает, прогоняя слезы и принимая мои слова. Оторвавшись от талии, его рука гладит мои волосы – и теперь я не отстраняюсь. Я больше не боюсь.
- Спасибо тебе…
- За это не нужно благодарить, - мягко качаю головой, последний раз поцеловав его – в лоб, как и вчера, и ощутив на губах привкус солоноватого пота. – Что я могу для тебя сделать сейчас? Принести воды?
Со знакомыми, приятными глазу искорками доброты в глазах – отголосок его прежнего – Эдвард качает головой.
- Просто поспи со мной.
Я усмехаюсь, поворачиваясь на бок. Укладываюсь на его плечо, расправив немного сбитое одеяло, а потом возвращаю руку на исходную позицию.
- Это само собой разумеющееся, - обвиваю его левую руку, коснувшись пальцами обручального кольца. - Может, что-нибудь еще?
- Это и так слишком много, - со смущением докладывает Эдвард. Чмокает меня в макушку, несильно зарывшись лицом в волосы. Они его успокаивают? Когда он переживает за меня, когда ему снятся плохие сны, он всегда так или иначе хочет их коснуться – моя заметка еще с прошлого раза.
- Не говори ерунды…
Он тихонько посмеивается. С благодарностью.
Нет больше ни всхлипов, ни дрожи, ни слез. Излечилось.
- Спокойной ночи, Изза, - нежно желает мне Серые Перчатки.
Закрывает глаза.

* * *


Утро следующего дня – выходного воскресенья, в которое не нужно никуда спешить, ни к кому бежать и которое в самом своем названии таит необходимость неги в постели – наступает для меня в девять утра.
Прижавшись к подушке, которую обнимаю обеими руками, медленно, но уже с улыбкой, открываю глаза. Тепло от одеяла и приятные прикосновения мягких простыней к коже - одно из лучших средств для пробуждения в истинно доброе утро.
Уже привыкнув к тому, что за ночь Эдвард немного отодвигается от меня – не знаю, осознанно или просто так, потому что редко спит с кем-то рядом – самостоятельно придвигаюсь влево, где он обычно лежит.
Но сегодня там пусто. Там ровно заправленное одеяло, красиво взбитая подушка, и даже покрывало, накинутое на поверх пододеяльника. Удушающе-аккуратно.
Мгновенно вспыхнувшие в голове события вчерашней ночи, когда в какой-то момент все пошло не так и Эдвард с ужасом в глазах просил меня не кончать жизнь самоубийством, сильно тревожат.
Я вздергиваю голову, оглядывая комнату в поисках мужчины и надеясь, что он все же поверил мне и успокоился.
И на этот раз нахожу его без проблем. Нет ни звуков, которые привлекают внимание, ни каких-то других сигналов, ни слез… есть просто он. И просто его незаметные движения.
Эдвард сидит вполоборота ко мне, на кресле, прежде стоящем возле комода. Шторы немного приоткрыты им, давая обзор, а в руках, по моему примеру, мольберт из летного журнала и бумага. Тоньше той акварельной, на которой привыкла рисовать я. Для графики.
Взгляд мужчины время от времени касается пейзажа, который он изображает, а рука с карандашом движется как будто бы сама собой – уверенно, размашисто и четко.
Он рисует…
Не выдавая своего пробуждения, лежу на подушке, полуприкрыв глаза, и с интересом наблюдаю. Не могу понять, что конкретно можно захотеть изобразить этим утром, но не мешаю. Помнится, он тоже не мешал мне, когда я его рисовала – пусть и спал.
Эдварду нравится то, что он делает. Лицо расслабленно, глаза поблескивают, поза удобная, а желание запечатлеть нечто за прозрачными стеклами нарастает. Карандаш танцует по бумаге, ластик почти не исправляет его движения, а летный журнал подрагивает от усердия мастера.
Я вижу его таким впервые – отданным своему делу под чистую. Когда мы рисовали тарелки, я не могла видеть его лица – он всегда был сзади. А теперь открыт такой обзор. И он стоит свеч. Всех.
В какой-то момент Эдвард останавливается, придирчивым взглядом оглядев рисунок. Подправляет что-то невесомым движением стирки.
Вот тогда я и понимаю, что он рисует. Потому что стоит Каллену повернуть голову немного вправо и наклониться… его лицо окрашивает нежно-розовый цвет, дающий отлив золотистого. Так красиво, как редко удастся изобразить художнику. Исключительно.
Рассвет…
Ну почему, почему у меня сейчас нет фотоаппарата?
Открыв глаза, я пытаюсь запомнить эту сцену. Всматриваюсь, подмечая малейшую деталь, малейшие черточки, какие можно увидеть. Графика – бесценная техника. Краски не могут столько передать…
Только вот незамеченным мое подглядывание не остается. Причина в том, как внимательно смотрю, или в том, что зачем-то мужчина оглядывается на постель, возможно думая о правильной драпировке, но аметисты цепляются за мои глаза. И утягивают за собой, как часто бывало и раньше.
О боже, как давно это было, когда мы договаривались не подглядывать… Я могла забыть, верно?
- С добрым утром, - мгновенно покраснев, смущенно приветствую я.
На лице Эдварда проявляется чуточку хмурости от этих слов, но она быстро скрывается за дружелюбием, вслушиваясь в мой голос.
- С добрым утром, Изза, - отзывается мне. И теперь на его щеках, кажется, капелька красноты. Он в смятении.
- Ты рисуешь рассвет?
- Он очень красивый, - Аметистовый кивает, - посмотри, - и зазывающе отодвигает краешек шторы, приглашая меня увидеть все своими глазами.
С удовольствием приняв такое приглашение, поднимаюсь с постели. Поправив свою смявшуюся ночнушку и незаметно пригладив волосы, наверняка очень похожие на солому, подхожу к мужу. Со спины.
- Ничего себе… - восхищенно шепчу, разглядев в окне то, что так зацепило творческую натуру Серых Перчаток, - действительно, ужасно красиво.
Рассвет и вправду прекрасен. Солнце, багряным кругом отсвечивая на снегу возле горизонта, поднимается, окрашивая облака во все оттенки розового. Отдельные его лучи уже пожелтели, давая небу приодеться в нежно-бежевый, а голубизне, пока еще больше фиолетовой, чем синей, пробежаться нимбом над солнцем.
Я никогда такого не видела.
- Надо будет потом перерисовать, - сам себе бормочет Эдвард, делая еще одну маленькую поправку. Я опускаю глаза на рисунок и с изумлением замечаю, что вовсе он не черно-белый. Три цвета, соединившие в себе всю красоту такого утреннего пейзажа, на бумаге обнаруживаются. Это были разные карандаши… и он менял их, не глядя?
- По-моему, получилось очень здорово, - честно признаюсь, с налетом восхищения посмотрев на рисунок, - акварелью такого не добиться.
- Скорее наоборот, - со смешком отвечает Эдвард, - акварелью можно еще лучше. Просто я больше люблю гуашь и карандаши.
Завершив натюрморт, он откладывает журнал с рисунком на журнальный столик, поворачиваясь ко мне всем телом.
Все еще сидит, не встает. И поэтому мне сверху видно куда больше, нежели за все время прежде.
Эдвард очень красивый. Он всегда красивый, я помню, но сейчас, именно в эту секунду… я поражаюсь. И я не верю, что кто-то мог этого человека, столь светлого, скромного и улыбчивого (не мешай ему лицо, он бы наверняка постоянно улыбался) окрестить Суровым. Худшей глупости и придумать нельзя.
- Ты выспался?.. – с надеждой спрашиваю я, с удовольствием подметив, что теней под глазами и усталости в чертах вроде бы нет. Еще одна моя маленькая победа.
Мужчина немного сникает, вздохнув. Румянец… это румянец на его щеках? Я не верю своим глазам.
- Да, Изза, - негромко, ласковым тоном признает Аметистовый, - и я хотел бы извиниться перед тобой за то, что произошло ночью. Я сильно тебя испугал?
Он такой… близкий. Я не понимаю, как это произошло. Я вообще перестаю понимать то, что вокруг меня происходит. Просто я стою вот здесь, рядом, я смотрю... и я вижу. Я не могу отнекиваться от этого, не хочу.
- Совсем немножко – вначале, - честно отвечаю я. Пальцы, вновь обретя собственную волю, касаются его плеча. Осторожно, прощупывая почву, но с явным желанием. И с лаской. – А потом нет.
Эдвард чуточку хмурится.
- Это одна из причин, почему со мной не стоит спать в одной комнате.
- Но кошмары-то бывают у всех, - успокаиваю я, заметив его усилившееся смятение, - поверь, у меня гораздо чаще. Это со мной не нужно спать… ну, то есть…
Я пугаюсь, сказав это вслух. Пугаюсь и сбиваюсь, отказываясь договаривать. С налетом опасения смотрю на Каллена, надеясь, что он понял, какой смысл я вложила. И он не станет… не будет…
- Мы договорились, - поняв, чему обязана моя тревога, успокаивает Эдвард, - это было моим обещанием, если ты помнишь.
- Ага, - с улыбкой встречаю такое заверение, не удержав блеска, просочившегося в глаза, - спасибо.
- Но ты тоже кое-что пообещала, - вкрадчивым голосом, проверяя, помню ли я, не передумала ли еще, зовет муж. На мои пальцы не обращает внимания – не скидывает их.
- Да, - с самым серьезным видом киваю, искореняя все его сомнения, - и я сдержу слово. Тебе приснилось, что я?..
- Нет. Просто это меня очень волнует, - откровение. Оно, оно самое. Да. Откровение…
Он говорит тише, с робостью – а я так редко слышу от Эдварда робость.
- Не стоит, - я подступаю на шаг ближе и сама присаживаюсь на корточки перед креслом. Отпускаю его плечо, прикасаясь к ладони. Как и ночью – легонько. С осторожностью. – Со мной ничего не случится.
Посветлевшим взглядом, ровно как и лицом, вернувшимся к нормальному цвету, Эдвард показывает, что верит мне. И не сомневается, чего боюсь больше всего.
- Есть планы на сегодняшний день? – пригладив мои волосы, зовет Серые Перчатки. Его длинные пальцы бережно, безмолвно извиняясь за вчерашнее – снова, перебирают мои пряди. Доставляют удовольствие этими незначительными прикосновениями, в последнее время значащими так много.
- Ты об идеях? А у тебя? – черт, я едва не мурлычу.
Эдвард улыбается мне. Явно, по-настоящему. Как и вчера за чашкой чая – уголок губ поднимается выше, выражение лица становится счастливее.
- Надо бы спросить Эммета с Каролиной, но вообще… Ты любишь парки развлечений?
Я непонимающе поглядываю на окно.
- Но зима же…
Моя растерянность его смешит.
- Это не проблема. Есть ведь крытые. Пусть это станет нашей первой семейной вылазкой.
Я замираю на своем месте, решив, что ослышалась. Предпоследнее слово режет слух и треплет нервы всколыхнувшейся надеждой и жаждой объяснений, должных это надежду уничтожить.
Но он же сказал… оговорился? Мне послышалось?
- Семейной?..
Ну пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
На моем безымянном пальце начинает саднить от кольца…
- Ага, - в так моей прежней непосредственности, заверяет в том, что действительно произнес это словосочетание вслух, Эдвард. – Мы ведь семья, не так ли?
И ослепительно, очаровательно улыбается, наклонившись и чмокнув меня в лоб.

Вот такое начало у второй части истории. Ждем ваших отзывов и высказанного мнения на форуме!

Напоминаем, что теперь ПЧ-оповещения получают те читатели, которые отписались под главой или на форуме. Спасибо!


Источник: http://twilightrussia.ru/forum/37-20490-1
Категория: Все люди | Добавил: AlshBetta (11.06.2016) | Автор: AlshBetta
Просмотров: 3600 | Комментарии: 71 | Теги: Русская


Процитировать текст статьи: выделите текст для цитаты и нажмите сюда: ЦИТАТА






Всего комментариев: 711 2 3 4 »
0
71 Alin@   (24.09.2017 16:14) [Материал]
Прекрасное времяпровождение. И находятся рядом. Эммет не на шутку рассержен. Понимаю его злость. Это картинка Мадлен, если бы любила то не оставила бы дочь. Хотя может и видеться с ней, да особого желания нет

1
70 Pest   (09.07.2016 20:24) [Материал]
Истерику Каролины можно было избежать. Пусть Эммет сам отберет фото и загрузит на ее телефон. Нельзя же так наказывать ребенка из-за того что она любит свою маму.

А вот Эдвард... Сложный человек. Его отношение к Белле для меня примерно такое: "Стой там, иди сюда." Вроде сближается с ней, вроде и о семье говорит, но в тоже время держит ее на дистанции.

1
69 ღSensibleღ   (03.07.2016 16:44) [Материал]
так жаль Беллу.. он ей о семье говорит... а она то хочет совсем другого sad

1
68 shweds   (29.06.2016 11:55) [Материал]
Огромное спасибо за главу !

1
66 Вампирина   (25.06.2016 00:03) [Материал]
Спасибо за главу)

1
65 pola_gre   (23.06.2016 00:28) [Материал]
"Семья" же в плане Эдварда такая же фиктивная как и "брак"? dry
Бедная Белла

Спасибо за главу!

0
67 AlshBetta   (25.06.2016 21:05) [Материал]
Вполне возможно, что нет...

1
61 GASA   (16.06.2016 11:16) [Материал]
Что же Эммет так по глупому поступил с дочкой...неужели нельзя в телефон десяток нормальных фото матери забросить? раздул конфликт....А Эду самому полечится не мешало бы.....раз такие кошмары сняться....

1
62 AlshBetta   (16.06.2016 13:27) [Материал]
Эммет пытается действовать из лучших побуждений, но у него далеко не всегда получается, к сожалению sad
А Эдварду все нужнее ночью не быть в одиночестве... как и Иззе.
Спасибо за отзыв!

2
60 Noksowl   (16.06.2016 00:09) [Материал]
Понял Эдвард, насколько полезной была, проведенная с Эмметом, пятница для Беллы. Как благотворно она сказалась на ее эмоциональной стороне и психологически воодушевило ее. Исходя из этого, он решил действовать в том же направлении. И теперь они всей "семьей" планируют поход в парк развлечений! Думаю, что он не менее будет удачным, впечатляющим и принесет море эмоций всем, всем, всем... smile

Спасибо за новую главу

1
63 AlshBetta   (16.06.2016 13:28) [Материал]
В первую очередь он, наконец-то, откроет двери и перережет красную ленточку измененного плана biggrin А это сделает счастливыми всех, ты права. И даже тех, кто уже таковым быть, как считает, не в состоянии wink

1
58 kotЯ   (15.06.2016 23:30) [Материал]
Эх, Эдвард- ты стареешь.

1
59 AlshBetta   (16.06.2016 00:07) [Материал]
Но Белла-таки заставит его помолодеть однажды cool
Спасибо за отзыв!

1
64 kotЯ   (16.06.2016 20:15) [Материал]
Так я к тому и веду: пока человек молод- самодостаточен.То есть и не нуждается в ком-то . А вот к старости, так хочется иметь хоть кого-то рядом.
Оттого и не влюблялся- обходился, не до этого было. А теперь- и чувства появились- старость, это батюшка, сентементальнось tongue

1
54 Sadoshenko   (14.06.2016 22:55) [Материал]
ОХ, как же я согласна с уважаемой Prokofieva! Как бы не заигрались в Семью. И в такой ситуации очень даже реально возникновение любовного треугольника; Белла и братья Каллены. Спасибо, Автор ! Пишете тонко,умно, интеллигентно. Очень ждем продолжения.

0
57 AlshBetta   (15.06.2016 12:01) [Материал]
Всегда есть опасность заиграться... но к тому времени, как она наступит, не будут ли они уже настоящей семьей?..
Хотя треугольник, конечно, никто не отменял. Но и он решаем - любовью. Потому что братья никогда не перейдут дорого друг другу.
Большое спасибо за прочтение и за чудесный отзыв, а так же за теплые слова.
Продолжение обязательно будет biggrin

1-10 11-20 21-30 31-36


Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]



Материалы с подобными тегами: