Форма входа

Категории раздела
Творчество по Сумеречной саге [264]
Общее [1686]
Из жизни актеров [1640]
Мини-фанфики [2733]
Кроссовер [702]
Конкурсные работы [0]
Конкурсные работы (НЦ) [0]
Свободное творчество [4826]
Продолжение по Сумеречной саге [1266]
Стихи [2405]
Все люди [15365]
Отдельные персонажи [1455]
Наши переводы [14628]
Альтернатива [9233]
Рецензии [155]
Литературные дуэли [105]
Литературные дуэли (НЦ) [4]
Фанфики по другим произведениям [4317]
Правописание [3]
Реклама в мини-чате [2]
Горячие новости
Top Latest News
Галерея
Фотография 1
Фотография 2
Фотография 3
Фотография 4
Фотография 5
Фотография 6
Фотография 7
Фотография 8
Фотография 9

Набор в команду сайта
Наши конкурсы
Конкурсные фанфики

Важно
Фанфикшн

Новинки фанфикшена


Топ новых глав лето

Обсуждаемое сейчас
Поиск
 


Мини-чат
Просьбы об активации глав в мини-чате запрещены!
Реклама фиков

«Последняя надежда»
В стародавние времена могущественные маги умели не только проклинать, но и дарить надежду. Пусть и превращали путь к спасению в одну сплошную загадку для своих далеких потомков.

Игры судьбы
Что если кто-то, обладающий неограниченными возможностями, решит вмешаться в судьбу человека? А если ставкой в этой игре служит твоя любовь, твоя жизнь?..
Смогут ли Эдвард и Белла снова быть вместе? Что им придётся преодолеть на пути к своему счастью?

Лучший мой подарочек - это ты!
Четырнадцатилетняя Белла Свон думает, что встретила настоящего Санта Клауса и влюбилась в него. Но откуда ей знать, что она случайно разбудила спящего зверя, и что у него на нее свои планы?
Рождественский сонгфик про темного Эдварда.

Другая история «Как приручить дракона»
А что если изменить первую встречу Иккинга и Беззубика?

Дверь в...
Не каждую дверь стоит открывать… Но если открыл, будь готов встретиться с последствиями.

Номер с золотой визитки
Он был просто набором цифр, но, несомненно, стал кем-то большим

Солнечная зайка
«Новолуние» с точки зрения Аро. Может, в конце концов, пожилой мужчина спокойно насладиться свободным временем?
Серебряный призёр конкурса мини-фиков "Сумерки. Перезагрузка"
Юмор.

Неизбежность/The Inevitable
Прошло 75 лет с тех пор, как Эдвард оставил Беллу. Теперь семья решила, что пришло время возвращаться. Что ждет их там? И что будет делать Эдвард со своей болью?



А вы знаете?

что в ЭТОЙ теме вольные художники могут получать баллы за свою работу в разделе Фан-арт?



...что, можете прорекламировать свой фанфик за баллы в слайдере на главной странице фанфикшена или баннером на форуме?
Заявки оставляем в этом разделе.

Рекомендуем прочитать


Наш опрос
Каким браузером Вы пользуетесь?
1. Opera
2. Firefox
3. Chrome
4. Explorer
5. Другой
6. Safari
7. AppleWebKit
8. Netscape
Всего ответов: 8474
Мы в социальных сетях
Мы в Контакте Мы на Twitter Мы на odnoklassniki.ru
Группы пользователей

Администраторы ~ Модераторы
Кураторы разделов ~ Закаленные
Журналисты ~ Переводчики
Обозреватели ~ Художники
Sound & Video ~ Elite Translators
РедКоллегия ~ Write-up
PR campaign ~ Delivery
Проверенные ~ Пользователи
Новички

Онлайн всего: 135
Гостей: 125
Пользователей: 10
97sabino4ka, alisa2840, efffi, Alin@, Линк1536, Елена3259, user1975, Katrina_Adel, Rewasder, YanshMar
QR-код PDA-версии



Хостинг изображений



Главная » Статьи » Фанфикшн » Все люди

РУССКАЯ. Глава 12

2024-3-19
14
0
0
Capitolo 12


От автора: заранее прошу прощения, если эта глава покажется вам немного сумбурной. Но ее наличие в истории все же обязательно именно в таком виде.

Первое, что я вижу, когда открываю глаза, это снег. Белый-белый, ровный-ровный, блестящим покрывалом накрывший землю. В нем утонули кусты, клумбы и стволы деревьев (на четверть). Под ним спрятались тяжелые еловые ветви, грубые сосновые суки и тоненькие веточки маленьких деревьев, высаженных возле дома совсем недавно, судя по виду.

Все это, включая холод, который пробирает до костей, я вижу через окно. Через толстое, через стеклянное, но до жути прозрачное окно. Не спасают даже тонкие пластиковые прямоугольники, разделившие его на равные части. Целостность картинки ничто не нарушит.

И такая радушная встреча после всего, что за этот замечательный день уже случилось, дает сил на последний рывок-сопротивление. Я не хочу здесь оставаться. Что это за комната?!

Уверена, не обладай Эдвард столь хорошей реакцией и не держи меня так, что в принципе даже при огромном желании не смогла бы выскользнуть из рук (чуть выше коленей и чуть ниже плеч, пробравшись под мышки), одной ногой мои повреждения не кончились бы. Рост у Каллена был достаточный, чтобы хрустнуло еще что-нибудь.

Но он успел. Как всегда вовремя и как всегда с необъяснимой легкостью. Предупредил мои действия, крепче прижав к себе.

- Не надо, - предостерег, наклонившись к моему уху и стараясь вразумить, - нечего бояться, Изза.

Голос у него и уставший, и одновременно умиротворенный, почти радостный. Серьезности ему как всегда не занимать, но нет той стали, на которую я так опасалась напороться. Заживо, по крайней мере, он меня не сожрет, чего бы не сказала об Эммете.

- Окна… - на выдохе шепчу, кусая и без того кровоточащие, исколотые губы, - не буду…

- Не будешь, - мне кивают с тем же терпением, с каким общаются с душевнобольными людьми. Доверительным, осторожным голосом. Но в тоже время Эдвард не оставляет ситуацию в прежнем виде, как делают там. Он одними губами велит кому-то исправить проблему, и меньше чем через пару секунд со скрипом деревянных колечек по карнизу свет затухает.

Темные грубые шторы, как у меня в спальне, прячут окно. Нет больше снега. Нет больше прозрачного стекла.

Свет загорается - полукругом возле кровати. Маленькие лампочки прикрыты едва заметными чехлами, которые не позволяют свету выкалывать глаза, если смотреть прямо на него, лежа на простынях. Я так уверенно рассуждаю об этом, потому что в скором времени, минуты через две, самолично ощущаю всю практичность такой задумки. Глаза болят, глаза устали, но свет не причиняет им больших страданий. Он лишь для того, чтобы видеть, что происходит вокруг.

Эдвард укладывает меня на сливовое мягкое покрывало, чьи ворсинки дарят тепло уже после первого касания, и поправляет подушку, устроенную не слишком удобно.

Я не знаю, куда себя деть. Куда деть руки, куда глаза, куда спрятаться от него - румянец нещадно жжет кожу, а это после холодной улицы вызывает подобие легкого головокружения. Еще только черные круги перед взглядом не пляшут. Алкогольное опьянение, включающее в себя замерзшую от снега кожу и саднящее от бесконечных слез горло - худшее из состояний. И то, что при всем этом подвернута нога, ничуть не помогает делу.

- Еще одно одеяло? - тревожный голос, явно не Эдварда, прорезается справа. Я невольно смотрю туда - я не хочу смотреть. Но это скорее инстинкт, чем желание. Я должна знать, кто вокруг.

Анта. Ее светлые волосы и ее домашнее сиреневое платье, прикрытое коротким фартуком. Пуговица не застегнута, отчего вид немного неряшливый, но не похоже, чтобы женщину это занимало. Она даже прическу не поправляет, что прежде лежала волосок к волоску. Только лишь мной заинтересована. И мне хочет быть полезной.

- Да. И вторую подушку, - соглашается мужчина. Снимает пальто, небрежно оставляя его - смятое, без шансов остаться в полагающемся презентабельном виде - на спинке кресла. Оно под цвет простыни - темно-сливовое. На свету, как думаю, немного отливает еще и медью.

- А вода? Чай, может быть? - в такт тому, как уходит первая экономка, подает голос вторая. Я с удивлением, которое не скрыть, смотрю, как брезгливая по отношению ко мне после вчерашнего и не слишком радушная Рада, на лице которой сегодня не намека на макияж, с внимательностью растерянного родителя окидывает меня взглядом. Подмечает все, начиная от шубы и заканчивая вымокшими джинсами. Ей плевать, что на подушке я лежу с мокрыми грязными волосами, а ботинки нещадно портят покрывало.

Неужели и ее я интересую?..

- Чай. Чай с сахаром и лимоном, - отдает указания Эдвард, возвращаясь к кровати и осторожно, чтобы не напугать меня, присаживаясь на ее край, возле тумбочки. Заслоняет собой Раду, лишая меня необходимости смотреть на нее и чувствовать себя не в своей тарелке еще больше прежнего.

- Конечно. Через пару минут, - и уходит. Рыжеволосая бестия, аккуратно прикрыв дверь, уходит. Они обе оставляют нас наедине. И обе вынуждают меня переступить через себя, чтобы заговорить с Аметистовым.

Я слышу запах - его запах, тот, который совсем недавно обещал безопасность, а теперь не сулит ничего, кроме наказаний. Я слышу аромат парфюма - легкий-легкий, едва заметный, простой, от долгого нахождения здесь ставший частью комнаты. И я ощущаю мятный освежитель воздуха, нечто вроде нежных-нежных переливов… одно удовольствие.

Но мне удовольствия это приносит мало. Слепому под силу заметить, что комната, что спальня - не моя. Не моя постель с высокой деревянной спинкой и чем-то наподобие тонких диванных подушек немногим выше изголовья, не моя квадратная, единственная, лишь наполовину набитая подушка, не мое покрывало. Оно не такое теплое, как мое. Оно тоньше и уже.

А самое главное, что все вокруг - все, без исключения, даже лампочки и кресло возле завешанного окна - отсылают к Эдварду. Не запахом, нет. Цветовой гаммой и массивностью на грани с элегантностью. Здесь широкая мебель, но она теплых тонов - кофейно-коричневых, тепло-молочных, со вставками из нежно-красного успокаивающего цвета…

Эта спальня - отражение Эдварда. Всего, что он из себя представляет.

У меня нет сомнений, что она его.

- Изз, - предоставив мне время на маленькую экскурсию-осмотр (много ли чего можно разглядеть с такого ракурса?) Серые Перчатки напоминает, что и сам он по-прежнему здесь. И мое внимание для него так же важно, как для всего прочего. - Давай я помогу тебе раздеться.

Эту бы фразу да на прошлую ночь… у меня вырывается смешок, но такой горький, что саднит в горле. В глазах больше нет слез, они сухие и щиплются, но мне кажется, скоро соленая влага исправит такое положение дел. Мне безумно трудно сдерживать себя рядом с этим человеком. Особенно сейчас.

- Холодно, - шепотом объясняю, надеясь, что хотя бы это отговорит его. Я больше всего на свете хочу, чтобы он сделал вид, что ничего не было. Чтобы я отмотала время назад и вернулась во вчерашнее утро… но только не постоянное напоминание о моих проступках. Это сейчас режет - не меньше, чем грубость Эммета.

- Мы согреем тебя, - ласково обещает Эдвард. Чуть ближе наклоняется ко мне, убирая с лица длинную и тонкую прядь. Темную, почти иссиня-черную от воды. И его дыхание щекочет заледенелую кожу.

Я заставляю себя согласиться. Я напоминаю себе, что должна принять поражение так, как следует, без жалоб. Хотя бы в этом плане прослыть победителем… но задача невыполнимая. Она просто нереальна.

- Хорошо, - с теплотой встречая то, что не противлюсь, Эдвард помогает мне приподняться, со своей фирменной быстротой и аккуратностью расправляясь с пуговицами шубы и ей самой. Левая рука, потом правая - и я свободна.

- Молодец, - хвалит меня, как ребенка. Но насколько же греет сейчас эта похвала… я никогда не думала, что мне настолько приятно будет ее от него услышать.

Не убирая шубу далеко, накрывая меня ей словно бы одеялом, которого еще здесь нет, Эдвард обращается к обуви. Предвидит, что с ней задача предстоит посложнее.

- Какой ногой ты ударилась? - спрашивает, оглянувшись на меня. В аметистовых глазах пляшут маленькие искорки-огонечки, затаившие в себе явно не дружелюбие и удовлетворенность. Там чертята, готовые рвать и метать, хоть и заточенные под семью замками, прикрытые исключительно тревогой. Но он злится на меня за это - за ногу, за побег, за посуду, наверное… он злится - не скроет, даже если очень захочет. Мне очевидно. И очевидность эта не дает ровно дышать.

- Правой…

- Сильно?

- Да…

Заметив мою разбитость и нерешительность, Эдвард смягчается.

- Все пройдет, - и с намеком на улыбку, с незаметным движением уголков губ гладит мою руку. Ту, что ближе к нему, и ту, что до боли хочет сжать в кулак. От безысходности. - Снимем обувь, Изза?

Такое ощущение, что я могу отказаться…

- Да.

- Да, - эхом отзывается он, довольный таким ответом. И доводит запланированное до конца: сначала левую ногу, осторожно, но более решительно - и сапог, и носок, - а затем правую. Трепетно и нежно, со всей возможной аккуратностью, чтобы не сделать больно. Но даже при таком раскладе все равно удается. Я тихонько стону, и он, сожалеюще взглянув в мою сторону, сразу же после того, как второй сапог становится на пол рядом с первым, гладит мои волосы. Как мама когда-то… я пугаюсь такого напоминания. У него до безумия нежные пальцы.

- Извини.

Я усмехаюсь. Я сама себе, тихо и с болью усмехаюсь. И не замечаю того, как усмешка превращается во всхлип, а руки, казалось бы замерзшие до того, что неспособны на самостоятельные действия, перемещаются туда, где им больше всего хочется быть.

Я не контролирую себя - все получатся спонтанно. Очередной инстинкт…

Даже если бы Эдвард захотел что-то сделать, даже с его быстротой и реакцией, даже с его принципами и их безгласным выполнением ничего бы не успел предпринять.

Подавшись вперед, я в поисках чего-то теплого и живого в непосредственной близости так, что можно удержать пальцами, прижимаюсь к его талии, что ближе всего к доступной мне зоне. Утыкаюсь носом в рубашку, пальцами скребу ремень, ища то, за что можно зацепиться, а глаза крепко зажмуриваю. Плачу и дрожу, да. Плачу и хочу, чтобы он меня погладил. Так же, как пару мгновений назад. Только чтобы при этом не было возможности ни у кого заставить меня оторваться от Аметистового.

Это противоречит моим взглядам, я знаю. Это противоречит мне самой, в том числе цели достойно завершить проигранный раунд. Но в груди так болит и так жжет, уже не только от туманного неясного будущего и испуга, пережитого при встрече с Эмметом, но и от признания того факта, что ни к кому я больше не пойду так плакаться. Ни здесь, ни в Штатах.

- Изабелла?.. - Эдвард удивляется и, похоже, немного теряется. Но на мое счастье, не пытается ни отстраниться, ни встать. Касается все-таки пальцами волос, как прежде. Накрывает затылок своей большой теплой ладонью, ощутимо поглаживая. Принимает немую просьбу.

Я ничего не говорю - не благодарю, не извиняюсь, не бормочу какие-то неразборчивые фразы, обвиняя его в том, что натворила все это. Просто принимаю то, что дает. И наслаждаюсь, пока есть такая возможность.

Слышу, что открывается дверь. Прячусь глубже, сильнее приникая к нему. Ни видеть, ни слышать никого не хочу. Мне никто больше не нужен.

- Чай?.. - Рада начинает довольно бодрым, хоть и не лишенным беспокойства голосом, но, завидев меня, очень быстро затихает. Опускается до шепота.

- На тумбочку, пожалуйста, - мужчина явно смотрит на нее да и разговаривает с ней, но пальцев от меня не убирает. Все так же размеренно, ласково гладит.

- А одеяло? - Анта, скорее всего стоящая за спиной подруги, наверняка выглядывает, что происходит в спальне, входя внутрь со своим грузом.

- Туда же, - Эдвард ничем не выдает происходящего. Для него это словно бы в порядке вещей. - И позвоните Леонарду. Я хочу видеть его здесь через двадцать минут.

Я чувствую шевеление и тихонький скрип рядом - Рада забирает с пола мою обувь, пробормотав: «Конечно».

Я чувствую шорох с другой стороны от нас, за моей спиной - Анта укладывает подушку на кровать, а одеяло, свернутое прямоугольником, возле чая.

Они обе оставляют комнату, бесплотными тенями проскользнув к выходу. Но тихонькие высказывания все же присутствуют, пусть и на непонятном мне, зато по тому, как вздрагивают длинные пальцы, понятном Эдварду языке. Русском.

- Бедняжка…

- Могла же насмерть замерзнуть…

- Неужели убежала?..


Дверь закрывается, а в спальне снова, если не считать моих полувсхлипов-полувздохов, тишина. Видимо, даже у Каллена нет слов.

Зато вместе с его молчанием, пусть и подкрепленным прикосновениями, что означает, что ситуация еще не до конца потеряна, способность говорить возвращается ко мне. Напоминает о необходимости открыть рот.

- Что со мной будет? - намереваясь спросить как можно более уверенным, более спокойным тоном, интересуюсь я. Горжусь собой, потому что поставленная задача почти полностью выполняется. Отголосок дрожи можно списать на холод.

- Тебя осмотрит доктор, - отвечает Эдвард, потянувшись немного вперед и достав одеяло. Одной рукой проблематично расправить его, но ему удается. Скинув на пол шубу - как тряпку, не больше, - укрывает меня теплой шерстью, запрятанной в пододеяльник. Бежевый, не белый. А это уже плюс. - Ты попьешь чая, согреешься и поспишь…

- А потом?..

- Что «потом»? - с вниманием к моей озабоченности спрашивает он, подтянув одеяло к подбородку. Не дает холоду даже самого маленького шанса.

- Ты меня накажешь? - резко, будто это облегчит ситуацию, выдаю я. Поднимаю на него глаза, смотрю в его собственные. Пытаюсь даже построить иллюзию, будто глядим друг на друга на равных, а не как я на Эммета снизу-вверх.

Эдвард немного хмурится, аметисты наполняются грустью. Я не ошиблась, он переживал за меня. Он, как бы невероятно такое ни звучало, не хотел, чтобы со мной случилось что-то плохое. Пусть даже и из туманных, неясных собственных убеждений.

- Нет, - обещает. Крепче держит за руку и делает вид, что запаха алкоголя, окутавшего меня с ног до головы, не замечает.

- А правила? Я же нарушила все...

- Это не имеет значения, - предупреждающе погладив по ладони, мужчина медленно и осторожно наклоняется ко мне. Показывает, что намерен сделать. И хоть я понимаю намек, хоть ожидаю... но все равно вздрагиваю, когда легонько целует меня в лоб. Невесомо, незаметно, не больше и не страшно… но тысячей иголочек этот поцелуй устремляется вниз, к сердцу. Оно бьется быстрее.

- Ты покрываешь меня?.. - нерешительно зову, пытаясь выровнять дыхание. Приятно до жути. И так же до жути пугающе.

- Изза, - Каллен вздыхает, утомленным взглядом оглядев мое лицо, - для меня важнее всего, чтобы с тобой все было в порядке. И только это.

О господи… он же неправду говорит, да? Ну зачем, зачем ему это сдалось?

- Ты злишься на меня? - робко спрашиваю я.

Эдвард, убежденный в своей правоте, отрицательно качает головой.

- Нет, Изза.

Нет?! Но мне же не показалось!

- Но я же… я… - стараюсь подобрать хоть какие-то слова, способные выразить хотя бы толику мыслей, роящихся в голове, но это изначально обречено на провал. Я устала, я замерзла, я хочу… его. И все. Без условностей. Без лишних оговорок. Просто рядом. Просто чтобы он меня согрел, а не это одеяло.

- Все хорошо, - успокаивает Эдвард, догадавшись, что аргументов от меня не дождаться, - сейчас это все неважно. Просто постарайся расслабиться и отдохнуть. У нас найдется время, чтобы поговорить.

Опять разговоры…

Я жмурюсь. Я, недовольно качнув головой, бормочу:

- Нет.

И самостоятельно, не зная, хватит ли смелости попросить о таком, пробую обнять его по-настоящему. Как надо.

Эдвард не противится. Догадавшись, чего хочу, помогает с легким отпечатком улыбки на губах. Привлекает к себе, подоткнув края одеяла и погладив по голове. С нежностью.

- Я здесь, - уверяет.

Мне не удается сдержать себя. Просто вырывается:

- Здесь и оставайся, - шепчу. Отказываюсь - всем своим видом - от него отстраняться.

И правда согреваюсь - быстрее, чем под одеялом.

* * *


На вид ему чуть побольше, чем Эдварду. Может, под пятьдесят - в темных волосах видна проседь, чего у Серых Перчаток не дождаться. Глаза у пришедшего темно-зеленые, похожие на те, что у Рады. Нос прямой, скулы правильные, губы средней пухлости. Не красавец, но есть на что посмотреть… Роз, например.

Леонард его зовут. Мистер Норский. А если на их манер, то просто Леонард Норский. Еще и с двойным именем, насколько понимаю: Рада обращается к нему «Леонард Михайлович».

Ну да не суть. Меня совершенно не интересует этот человек, ровно как и все, что он собирается делать. Если он по душе Эдварду, пусть осмотрит мою ногу - хуже не будет.

А у меня в это время появляется возможность самой как следует осмотреться.

Спальня Эдварда просторная - естественно, просторнее моей, но, кажется, равна по размеру той, с миллионом окон по стенам. Здесь окна три - все в нише, образующей полукруг. И все завешаны, чтобы не пугать меня - шторы на удивление хороши. Практически ни одного просвета.

Кровать удобна. Она - шире всего в комнате. На ней запросто могут спать трое, хотя в отличие от моего вороха подушек сюда с трудом перенесли две, пусть и большие.

Напротив кровати, аккурат за спиной доктора, уместился длинный комод. Он невысокий, из темного полированного дерева, с кучей ящичков. Может, это просто такой эффект, но я не представляю, где найти столько вещей, чтобы заполнили собой все внутри. Разве что упаковать туда мою гардеробную?.. У Эдварда нет встроенного шкафа с зеркалом.

Над комодом, в лучших традициях американской квартиры, картина из пазлов. В три раза больше любой, что я прежде видела. Тысяч на пять-шесть, если не ошибаюсь. Роз пробовала собирать нечто подобное, но сдалась уже на первой сотне. Это невозможно… это просто самоубийство, особенно с моей терпеливостью.

Но у Каллена, как знаю, терпения хватает. И сие великолепие наглядное тому подтверждение, причем с отсылкой к уже десятый раз всплывающей теме: Греция. В качестве рисунка, что образуют сантиметровые кусочки, предложена рафаэлевская «Афинская школа». Я всегда поражалась, с какой точностью там прорисованы мельчайшие детали…

За картиной, слева, к окнам - знакомое мне кресло, теперь удерживающее не только пальто Эдварда, но и мою шубу. Оно пурпурно-коричневое, радующего глаз теплого оттенка. И, судя по виду, очень мягкое. Широкое и мягкое - лучшее сочетание. Как и кровать, на которой лежу.

…Глаза начинают слипаться - привет от виски. Голова гудит, и от каждого шороха, что издает доктор, колдуя с моей ногой, становится лишь хуже. С нетерпением жду, когда он закончит. Мечтаю дожить до этого момента.

Леонард достаточно приятный мужчина. По крайней мере, он явно профессионал своего дела и точно знает, зачем и что делает. Неприятных ощущений без надобности он мне не доставляет, что уже плюс.

И даже из соображений тактичности делает вид, что разрисованной гуашью кожи не замечает. Даже на лице. И уж тем более запах спиртного… они все сегодня сговорились не называть меня алкоголичкой.

В итоге, все кончается тем, что доктор констатирует факт:

- Легкое растяжение.

Накладывает мне фиксирующую повязку на ногу, показывая Эдварду, как именно это следует делать:

- Носить три дня.

И вручает ему мазь. На те же три дня: утром и вечером.

Каллен жмет ему руку и благодарит. Тот учтиво кивает, уверяя, что готов приехать в любое время, если будет нужно. Правда, смотрит на меня подозрительно, когда выходит. С заметным неодобрением.

Норского провожает Анта, сменившая на своем посту Раду. Теперь выглядит как положено, нашлось время привести себя в порядок. Но беспокойство в глазах - за меня - никуда не делось. Ей по-настоящему не все равно.

Как, впрочем, далеко не все равно и Эдварду. Он не садится на мою кровать, стоит рядом, но по глазам все ясно, как день. И мне опять становится стыдно.

- Я хотела извиниться… - робко произношу, немного опустив голову. Царство Морфея манит со страшной силой, но я еще пытаюсь бороться с этой тягой.

Аметисты теплеют. Мужчина приседает перед собственной постелью, ставшей теперь моей, и легонько кивает. Принимает извинения, одарив по-настоящему дружелюбной улыбкой. Той, что обещает всю прежнюю безопасность и защиту, которую я, как думала, уже потеряла своими выходками.

- Спасибо, Изза, - искренне благодарит он.

Я выдавливаю в ответ смущенную полуулыбку, глядя на него из-под опущенных ресниц.

- Я остаюсь здесь?

Удивляю вопросом. Мужчина сразу же серьезнеет.

- Я не открою шторы, обещаю.

Где-то в груди, где-то слева - покалывает. Приятно-приятно.

- Я знаю… я про то, что… теперь я сплю здесь?

Эдвард неглубоко вздыхает, стараясь не показать, как удручен видом моей комнаты:

- У тебя следует убрать и проветрить, так что ночи на две - точно.

Я вижу. Я все вижу. И румянец опять жжет щеки, не спрашивая разрешения. Отрезвляет.

- А ты?..

- А я? - переиначивает он вопрос.

- Ты остаешься… со мной?

Догадавшись, о чем именно беспокоюсь, Эдвард чуточку щурится. Едва заметно.

- Если не прогонишь, то да, Изза.

По мне прокатывают волны облегчения. Страшного, удушающего облегчения. Невероятно желаемого.

- Не прогоню, - уверено шепчу ему, вложив в голос, наверное, больше жара, чем нужно. Возле его лба собираются пару морщинок. - Спасибо…

- Не за что, - Серые Перчатки поднимается на ноги, поправив смявшийся край рубашки. По всему заметно, что ему непривычно ходить в таком небрежном виде. - Отдохни как следует.

Мне не нравится эта фраза…

- Я не хочу одна, - заявляю, хотя на самом деле уже просто хочу. Просто хочу спать. Надеюсь хотя бы сном спастись от мигрени.

- Я вернусь через пятнадцать минут, - успокаивая меня, обещает Эдвард, - и когда проснешься, буду здесь. Как тебе?

Я прикрываю глаза, раздумывая, можно ли ему верить.

- Я подожду тебя, - нахожу компромиссный вариант, - пятнадцать минут.

Каллен хмыкает, поразившись моему недоверию. Но все же соглашается.

- Хорошо, Изза, - и гладит. Опять гладит по волосам, чуть наклонившись для этого. Уверяет в собственной честности.

А потом уходит. Мне не нравится смотреть, как уходит, но я сдерживаю себя. Успокаиваю мыслью, что через несколько минут опять будет здесь.

…Не дожидаюсь, засыпая раньше возвращения Аметистового. Но как только слышу скрипнувшую дверь и негромкие шаги в своем направлении, успокаиваюсь окончательно, задышав ровнее.

Он не бросил меня.

Я не одна.

* * *


На лугу затихают голоса птичек. Они смолкают, наверное, думая ложиться спать - уже близко закат.

На лугу, начиная покачиваться от легкого ветерка, шуршит трава. Несильно шуршит, не пугает. Просто так, потому что ей хочется.

На лугу, медленно вытесняя с небосвода солнышко, собираются тучи. Мягкие-мягкие, пушистые. Серые и пушистые - как мои плюшевые зайчики в яркой коробочке, подаренные папой.

На лугу все хорошо, все спокойно.

И еще лучше у меня.

Я, оторвавшись от раскидистого дуба с шершавой корой и обрезанными на две головы выше моего роста ветками, с улыбкой оборачиваюсь назад.

Громко кричу, чтобы она услышала:

- Десять!

И кидаюсь на поиски.

Мамы нигде не видно - она хорошо прячется, - и это добавляет игре азарта. Я счастливо улыбаюсь, захлопав в ладоши, и кидаюсь в густую траву. Моя цель: кукуруза в конце поля (ее еще зовут «дикой», хотя я не понимаю почему, если растет возле нашего дома). Она высокая, и в ее заросли легко пролезть. Мы дважды играли там с Розмари, когда она приводила меня сюда, пока мамочка запиралась в комнате папы. Они так громко говорили, что мне не нравилось слушать их. И Роз понимала это, спасая меня.

Ну, вот и кукуруза… она такая вкусная, когда созреет - зачем мы покупаем ее, если можно сорвать здесь?

Я пробегаю траву, чуть-чуть оцарапав осокой ноги, но не обращаю на это внимание. Знаю, потом мама будет ругать меня, что платье грязное, но насколько весело искать ее, перепрыгивая через грязь и пачкаясь в ней! Никакие резиновые сапоги, никакие плащи-дождевики не дают такого эффекта!

Я врезаюсь в самое нутро посадки, расшвыривая длинные листья руками. Бегу по неровной земле, по которой то и дело пробегают маленькие жучки, наполняясь азартом охотника.

Нутром чувствую, что мама где-то здесь. Мне даже кажется - вон там, за самым длинным стеблем. Она дразнит меня.

…Я слишком глубоко забираюсь в заросли. Я не вижу, как неустанно темнеет небо, я не вижу, что травка гнется к земле ниже, будто бы ища от нее помощи, и я уж точно не обращаю внимания на неяркий и быстрый всполох света, пронзивший окружающее пространство.

Останавливаюсь, часто дыша от нехватки воздуха, лишь тогда, когда слышу звук. Громкий звук, пугающий - железом по стеклу. И, вздрогнув от страха, зову мамочку…

- Я не хочу больше играть… я не хочу… - хнычу, так и не находя рядом ее знакомого желтого платья, - мама, пойдем домой… мама!

Уже плачу. Плачу, потому что звук повторяется. Опять громкий-громкий - у меня болят уши.

Сажусь на землю, не заботясь о платье и не переставая хныкать. Смотрю на то, как маленький жучок ползет возле большого, и завидую ему: он нашел мамочку… мамочка с ним рядом, ему не страшно!

Протяжно зову ее еще раз - теряю последнюю надежду. Прятки уже не веселят. Прятки - плохая игра. Я больше никогда не буду играть в прятки. Я больше не полезу в кукурузу…

- Ма-а-а-мочка!

…И она находит меня. Она, взявшись из ниоткуда, выбежав из-за моей спины, крепко хватает под мышки, унося куда-то. Я широко распахиваю глаза, когда чувствую ее руки на своей спине, и облегченно, сглатывая слезы, выдыхаю.

- Мамочка…

Но мама молчит. Она не утешает меня, она не гладит меня, она даже не смеется. Просто бежит - быстро-быстро. И через пару минут мы оказываемся за пределами поля с кукурузой.

Я крепко держусь за ее плечи, наверное до боли сжимая длинные волосы - такие же, как у меня, цвета седьмой краски в палитре: коричневой, - но больше не плачу. Мама пугает меня. Она бледная, задыхающаяся, со слишком широко раскрытыми глазами, явно боится… моя мама боится?!

Я хмурюсь, проводя пальцами по ее щекам. Я прошу ее посмотреть на меня.

И она почти делает это… замедляется…

Но звук, пытающий мои уши, слышится снова. Громче, ближе прежнего - и мама опять ускоряется. Не оглядывается, не тормозит.

В тот самый момент, когда начинает дуть сильный ветер и накрапывать мелкий дождик, она опускает меня на ноги. Толкает в траву, к цветочкам… к цветочкам с пчелами, которые больно жалятся… не слушает, велит подниматься, велит бежать.

И я бегу.

А небо, тем временем, взрывается огненной яркой вспышкой. Загорается пламенем…

ГРОЗА!


Я просыпаюсь от того, что больно ударяюсь обо что-то ногой. Так больно, что в глазах темнеет. И сразу же распахиваю их, борясь с источником этой боли. Готовясь одолеть его, прогнать… только бы унять ее!

Вокруг темно. Темно, жарко и пусто. Я стискиваю пальцами простыни, сжимаю зубами наволочку подушки. И плачу - громко, протяжно, как тогда, в детстве. Как когда увидела, что она… не двигается. Когда поняла, что ее кожа белая не потому, что устала… и что ее - замерзшую, молчаливую - уже не согреть.

Выгибаюсь на простынях, вскрикивая от того огня, что заживо испепеляет все содержимое грудной клетки. Сердце - на выход. Легкие - на выход. Я начинаю задыхаться, но ничего не могу с этим сделать.

Боль, исходящую от ноги, притупляет другая. Более жестокая - не физическая.

Гроза… гроза!

По губам течет кровь - теплая, но не согревающая. Эта кровь оставляет темные пятнышки на подушке, которые я могу разглядеть из-за привыкшего к темноте взгляда и тоненькой полоски света из-под штор.

Я ловлю их, я смотрю на них, и, мне кажется, вот-вот за толстыми стеклами заблестит молния. И на сей раз жертвой этой молнии стану я.

Отшатываюсь от окон, дернувшись, наверное, слишком резко, не рассчитав силы. Что-то с грохотом валится на пол с тумбочки, и этот шум до ужаса напоминает мне гром. Прямо-таки возрождает в памяти яркое детское воспоминание.

…Кричу как вне себя. Кричу, кляну все вокруг и плачу. Плачу навзрыд, так, что горло саднит и хрипит что-то в груди. До изнеможения довожу себя этим криком.

И только потом вспоминаю, что не одна. Что засыпала не одна. Что ко мне пришли.

С быстротой, на которую, как думала, никогда не способна, кидаюсь к противоположной части кровати. Ногтями деру простыни, выправляю их из матраса, скидываю в пестрый клубок вместе с одеялом… но место пустое. Все место, кроме моего, пустое.

Кричу снова. Но теперь - с полной безнадежностью. Теперь с проклятием, с ненавистью и горьким отчаяньем. Последним, на что способна.

- Эдвард!..

* * *


Каролина поит Эдди чаем из маленькой фарфоровой кружечки. Она заботливо придерживает чашечку, помогая своему другу напиться вдоволь, и попеременно предлагает ему то пластиковый круассан с клубничным джемом, то силиконовые оладьи под медом. Интересуется, ведя светскую беседу, какого это: жить на луне?

И пусть и чай, и все прочие угощения ненастоящие, Каролина ничуть не смущается этого факта.

Она играет, наслаждаясь моментом. А Эммет наслаждается, наблюдая за ней.

В гостиной никого, кроме них, нет, в камине теплится маленький огонек, надежно спрятанный за тончайшей стеклянной решеткой, и тишина со спокойствием, окутавшие комнату, помогают увериться на собственном примере, что не так уж бренная жизнь и плоха.

Что для счастья человеку нужно очень мало - хотя бы один такой вечер в неделю.

- Говоришь, планолеты вы больше не строите? - с серьезным видом спрашивает Карли, посадив мохнатую игрушку к себе на колени и внимательно глядя в ее большие черно-сиреневые глаза. - А почему?

Эммет, все это время делающий вид, что читает газету, неслышно усмехается. Уголки губ вздрагивают, бумага чуть-чуть опускается, и малышка, обернувшись не в самый подходящий момент, замечает папину реакцию. Хмурится, супясь.

- Ты смеешься надо мной! - заявляет, крепко, будто кто-то хочет отобрать, прижав Эдди к груди.

Эммет откладывает газету. Сожалеюще качает головой, впуская во взгляд раскаяние:

- Ну что ты, солнышко.

Однако Карли так просто не возьмешь. Она стоит на своем.

- Ты считаешь, что Эдди нас не понимает! - обвиняющим тоном заявляет она, прищурившись с опасной искоркой в глазах, - думаешь, он просто игрушка?!

Мужчина наклонятся вперед на своем кресле, протягивая дочери руки. Зовет к себе, мягко улыбаясь.

- Ни в коем случае, родная, - уверяет. И больше не смеется.

Девочка думает, принимать предложение или нет. Ей хочется доказать свою точку зрения и не дать в ней усомниться - характерная черта отца, они оба это знают, - но в то же время объятья папы безумно притягательны. В них так тепло и уютно… в них совсем не страшно!

В конце концов, Каролина сдается, сделав и так уже известный выбор. Поднимается с пола, стряхнув со своего джинсового комбинезона невидимые пылинки, и медленно, не отпуская лапку Эдди, идет к отцу. Дразнится, если судить по блуждающей на хорошеньких губках усмешке.

Но как только дочь оказывается в достаточной близости, Эммет, удивляя ее, быстро хватает себе причитающееся, усаживая свое сокровище на колени. Прижимает к себе вместе с единорогом, не заставляя отпустить его.

Показывает, что верит во все, во что она захочет. И не будет ее обижать.

- Эдди не любит сигареты, - выгибаясь, заявляет Каролина. Но отстраниться не решается - даже запах не вынуждает.

- Прошу прощения у Эдди, - нежно шепчет Эммет, - передай ему, что папа больше не будет так делать.

Девочка смягчается. Устроив единорожку между ними, уже обеими руками обвивает шею мужчины. Сама прижимается к нему.

- Мы верим папе, - бормочет. И целует его в щеку.

Эммет тает в руках этой девочки, хотя всего девять лет назад он бы с легкостью посмеялся над тем, кто сообщил бы ему это. Он никогда не представлял, что нечто маленькое, кричащее и постоянно требующее неусыпного внимания, может быть настолько ценным.

В отличие от Эдварда для него дети были не больше, чем данностью. Нечто вроде «галочки», чтобы считаться состоявшимся в жизни человеком. Просто чтобы род не затух.

И какая же гребаная насмешка, что именно у него, у Эммета, никак не заслужившего, никак не вымаливающего такое большое сероглазое счастье, родилась дочь!

А Эдвард за день до этого получил ответ на извечный вопрос «почему» за свои тщетные трехлетние попытки. Диагноз был неоспоримым: бесплоден. Диагноз разбил последние надежды.

…В дверях появляется Голди. Ее темные волосы заколоты гребешком, на ногах любимые зеленые тапки, а домашний костюм идеально, как и полагается, выглажен. Голди кивает Эммету, привлекая его внимание. И, проследив за ее взглядом, он находит в руках гувернантки дочери телефон. Дисплей горит зеленым - звонок идет.

- Мама звонит, - шепчет он на ухо девочки, пригладив ее густую черную шевелюру, - какой зайчик побежит говорить с ней?

Глаза малышки загораются. Ярко-ярко.

Еще раз чмокнув папу в щеку, она с готовностью подскакивает на своем месте.

- Я буду этим зайчиком! - и очаровательно улыбается, тряхнув своими тяжелыми косами. Получив разрешение, слазит с его колен. Оставляет единорога на хранение - вверяет ему свою самую дорогую игрушку. И бежит к Голди, буквально выхватывая телефон из ее рук. Взлетает наверх по ступеням лестницы - в комнате хлопает дверь.

Каролина не любит говорить с Мадлен при ком-то. Это, как признавалась, не дает ей разговаривать и спрашивать то, что хочет узнать.

Эммет не доверяет женщине настолько, чтобы давать девочке выслушивать все, что та решит высказать - и о нем, и о Эдварде, и в целом о самой малышке, - но, принимая во внимание тот факт, что звонит Мадлен раз в месяц, не препятствует. Самые волнующие ее темы дочка все равно потом рассказывает ему при случае. Особенно что касается их с дядей…

Голди уходит на кухню, молча извинившись перед Эмметом, что прервала идиллию. Но тот не злится. Показывает ей, что не злится. И предлагает на ужин приготовить мусаку - Карли понравится.

Заново раскрывая газету, мужчина пробует прочитать хоть строчку. Заголовки видит, буквы - черном по белому - видит, но на самом деле не видит ничего. Не может вникнуть.

Вслушивается то в шум воды на кухне, то, хоть и бесполезно, в какие-нибудь звуки наверху, а потом выкидывает бумажное издание, предварительно смяв его, прямо в огонь, отодвинув прозрачную заслонку. Внимательно наблюдает за тем, с какой быстротой горе-шарик охватывает пламя.

Он сгорает в конце концов - превращается в пепел. Исчезает, рассыпаясь золой по дровам.

И Эммет, хмуро проведя параллель, казавшуюся неожиданной, почему-то вспоминает Эдварда. Всех его «голубок», всех этих недостойных девок… и то, с каким усердием, с каким рвением брат вкладывает в них душу.

А ведь ничего не останется - все сгорит. Эти малолетние преступницы, отправившись на свои хлеба, будут счастливы. Будут счастливы за счет него - его вложенных сил, его потраченных денег, ущерба, нанесенного ему… а он счастливым останется? Если все раз за разом от него уходят? И никто, никто не додумается до того, чтобы банально поговорить: о себе, о нем. О его жизни.

Эммет чувствует, что злится. Что все внутри закипает.

Перед глазами встает лицо той девушки, последней, Беллы. Той Лебединой Красавицы, которая ни на грамм, ни на йоту не достойна так называться ни за что, кроме внешности. Она та еще тварь…

Но признать Каллену-младшему приходится, что что-то вздрогнуло внутри, когда там, на снегу, она завыла раненым зверьком, растянувшись возле сугроба. Что в ее глазах, в ее лице изменилось что-то, упала маска… и девочка оказалась под ней. Такая же, как Карли. Только несчастливая. Только плачущая. Только безумно, безумно одинокая… без надежды на лучшее будущее.

Он бы никогда не признал, что отвез Иззу домой не только ради спокойствия брата.

Но то, что не признано, не значит, что ему нет места для существования. Даже Эммет это понимал.

И потому не стал откладывать в долгий ящик: достал из кармана мобильный, найдя в списке быстрых вызов брата. Краем глаза взглянул на часы - не поздно.

Прошло два гудка… три… четыре… непривычно много. Он уже хотел скинуть, чтобы лишний раз не тревожить Эдварда, но дотерпел до пятого. А на пятом ему ответили.

- Да? - усталый, залитый горечью голос. Без искорок. Без вдохновения. Полуживой.

У Эммета в груди больно екнуло.

- Привет, - кое-как проговорил в ответ.

Эдвард попытался усмехнуться, узнав брата. Списать прежний тон на случайность.

- Привет поклонникам хаммеров! - с напускной веселостью поприветствовал он. - И опаздывающим на работу спасителям, конечно же…

Натужный оптимизм брата Эммета не убедил. Наоборот, четко доказал: дело плохо.

- Ты как? - с места в карьер поинтересовался он. Тянуть не было необходимости.

На том конце помолчали на секунду дольше нужного:

- В полном порядке.

- Не ври мне, - мужчина поджал губы, тяжело вздохнув, - что, совсем все плохо? Она же вроде не сломала ничего…

- Верно. Это просто растяжение.

Повисает тишина. В ней приятного, как и искреннего, мало. Эдвард не любит молчать, Эммет знает. И если молчит, хорошего тут ничего нет.

- Что она еще натворила? - хмуро спрашивает он. Прямо-таки требует ответа, сжав свободную от телефона ладонь в кулак. - Хотела выйти в окно?

- Нет… она умная девочка, она не станет, - уверенно сказали в ответ. Скорее себя убедили, чем Каллена-младшего.

- Умная девочка свистнула в лес при первой возможности. От нее чего угодно можно ждать.

- Эммет…

- Ты только подумай, зимой! - мужчина распаляется, теряя способность слушать. - Ну почему именно под мою машину? Если бы я задавил ее, ты бы шкуру с меня снял!

- Эммет, пожалуйста…

- И ты ее прикрываешь. Эдвард, за такое ее следует хорошенько выпороть! Чтобы не повадно было!

На том конце тяжело выдыхают. Так тяжело, что мужчина мгновенно хмурит брови. Тирада сама собой обрывается, и он отчаянно вслушивается в трубку.

- Эммет, что я делаю?.. - вопрошающе зовет Эдвард. Звонок своевременный.

Он растерян, Каллен-младший слышит. И понимает, что не от праздности эти слова… не для того, чтобы выровнять направление их разговора.

- Что ты делаешь? - смягчаясь, опускаясь на полтона ниже, переспрашивает он.

- Не знаю… - Эдвард придушенно хмыкает, наверняка запрокинув голову, как всегда, когда расстроен, - я же сам ее… загоняю в угол. Она из-за меня не может свыкнуться…

Ему больно. Ему, черт подери, больно за эту девку! Мать честная…

- Ты ей жизнь спас, сам говорил, помнишь? Так какой уже угол?

- Правила…

- Правила? - Эммет щурится. - А с ними что?

- Они ей не подходят, - с горечью замечает Каллен-старший. Дышит чуть чаще нужного, - это главная проблема… и я не знаю, как ее решить.

Ну, вот и откровение. Сказал.

Эммет задумывается. Ненадолго, на пару мгновений - что правильнее ответить на такое. По части девушек брат нечасто доверяет ему свои опасения и мысли.

- Почему ты так решил?

- Она их все нарушила. Все и сразу… - голос Эдварда опускается практически до шепота, едва ли не надломленного, и мужчину это доводит. Подводит к краю.

Встрепенувшись, он рявкает прямо в трубку, ненавидя себя за бездействие:

- Хочешь, я приеду, и покажу ей, кто кого должен слушать? Она не то, что не нарушит правил в дальнейшем, она тебе возразить не посмеет! Своим гребаным поганым ртом не решится! Слышишь меня? Вытащи ее в гостиную через десять минут, и мы поговорим по душам…

В его словах столько угрозы, столько яда, столько спеси… и грубость. Одна сплошная грубость, удушающей волной. Но Эммету плевать. Все люди, угрожающие его семье, все, расстраивающие ее членов, заставляя их пребывать в таком состоянии, будут иметь дело лично с ним. А медведи-гризли, слава богу, еще в силе.

- Спасибо тебе, - Эдвард говорит громче с чуть-чуть вздрогнувшим голосом и совершенно не напускными, настоящими эмоциями. С благодарностью, которую можно потрогать руками, - я так рад тебя слышать…

- Я серьезно, Эд, - мрачно докладывает Эммет, - пусть только…

- Я тоже, - он улыбается. Улыбается, пусть пока и не слишком очевидно, но заметно. Настроение выправляется, - ты не представляешь, насколько мне приятна твоя забота.

Искренен. Искренен и честен, как всегда.

Эммет морщится, прогоняя свою сентиментальность.

- Ты всегда можешь на нее - и на меня - рассчитывать.

Теперь улыбка Каллена-старшего уже широкая. Уже как надо.

- Я знаю. И я очень тебе благодарен.

Эммет делает глубокий вдох, и Эдвард вслед за ним. Они оба молчат, но теперь тишина не давит. Совсем.

- Как Каролина? - интересуется брат. И взгляд Эммета автоматически переводится на фиолетового единорога.

- Пять минут назад поила Эдди чаем.

Мужчина мягко, нежно смеется. Обожание к племяннице льется из него бурным потоком.

- Она его еще не выкинула?

- Ты шутишь?! - Эммет в ужасе охает, помотав за лапку плюшевое создание. - Она заснуть без него не может! Днем и ночью носит с собой.

Настроение Эдварда окончательно поднимается. Тема о Каролине - какая бы ни была - излечивает его лучше любых, самых смешных, самых заводных шуток. И обещаний тоже.

- Может, ей подарить что-то новое? Какую-нибудь куклу?

Эммет прищуривается, взглянув на потолок. Комната девочки прямо над гостиной.

- Только не «Барби». А то эта Кукла мне уже в печенках сидит.

Голос Эдварда настораживается:

- Мадлен звонила?

- Звонит, - исправляет окончание Эммет, поморщившись, - звонит раз в месяц, шлет подарок на Рождество и смеет называть себя матерью. Могу поспорить, что даже дату ее дня рождения не помнит!

От жалости к дочери, вынужденной испытывать все это, от ненависти к бывшей, заставляющей ее раз за разом все испытывать снова, «медвежонок» багровеет. Телефон опасно зажимается в каменной ладони.

- Но Каролине она нужна, - тихо замечает Каллен-старший, озвучивая истину, - она неотъемлемая часть ее жизни, и мы ничего не сможем сделать. Если по нашей вине она исчезнет, Карли возненавидит нас.

- Я думаю, долго это не продлится… пропадет при первом же случае.

- Если будет так, то это пойдет ей на пользу, - Эдвард выдыхает, сочувствуя брату. Шепчет ободрение: - В любом случае, у нее есть ты. И ее папа затмит кого угодно.

- Ровно как и дядя…

- Дядя - это потом, - Эдвард закатывает глаза, смущенно хмыкнув, - сначала самые близкие родственники.

- То-то ее игрушка названа твоим именем…

- Я ее подарил, - примирительно замечает тот, - в любом случае, ты… Эммет, подожди.

В трубке затихает его голос, и появляется другой звук. Негромкий, на заднем плане, но раз слышен даже здесь, значит, в самом доме по-настоящему оглушающий. Нечто вроде крика?.. Или хрипа?

А следом… БА-БАХ!

- Я перезвоню, - взволнованно и быстро сообщает Эдвард, скидывая звонок. Каллен-младший и слова произнести не успевает.

В его руках - потухший мобильник. В его голове - спутанные разносортные мысли.

Что происходит в этом гребаном доме?!

В движениях Эммета, пусть пока и скованных, - желание действовать. Причем немедленно. Он не сомневается, что готов ехать… прямо сейчас.

И только то, что Каролина, бывшая прежде наверху, медленно и с понурой головой спускается обратно по лестнице, удерживает от желания немедленно наведаться в дом брата и во всем разобраться.

Эммет встает, быстрым шагом направляясь к дочери. Минует арку, минует Голди, выглянувшую, чтобы узнать, в чем дело. С последней ступени забирает девочку на руки.

Карли, приглушенно всхлипнув, ладошками обхватывает его шею. Зарывается носом в воротник рубашки. Не улыбается больше, не смеется. Плачет…

Эммет возвращается на кресло в гостиной. Эммет утешающе гладит ее спину и шепчет:

- Это все глупости… это все неважно, что бы она ни сказала… Я тебя люблю. Я здесь, родная.

И понимает, насколько на самом деле ненавидит Мадлен. За все.

* * *


Белла, задохнувшись, пальцами впивается в спинку кровати. Ногтями, нещадно терзая декоративную обивку, старается хоть за что-то зацепиться.

Она плачет - ее щеки красные, лицо мокрое, припухшее, волосы разметаны и взлохмачены… а нога, правая, неестественно подвернута. Немудрено, что больно.

Эдвард, только что услышавший ее душераздирающий крик из коридора, перво-наперво включает свет.

Его яркая вспышка, больно бьющая по глазам, заставляет Беллу выгнуться дугой, беспомощно схватив ртом воздух. Она словно бы пытается всползти вверх по вертикальной стене. Убраться с кровати, спрятаться от ее подушек… и выглядит эта картина не просто ужасающе, а по-настоящему безумно. Как в дурном сне.

- Ш-ш-ш, - мужчина оказывается рядом с постелью быстрее, чем успевает об этом подумать. С нежностью, но достаточной уверенностью притягивает девушку к себе. Одной рукой держит талию, другой плечи. Прижимает настолько сильно, насколько можно. Дает почувствовать себя каждой клеточкой, как Карли во время кошмаров.

Изза задыхается. Изза плачет громче.

- Ты ушел! - обвиняет, выплюнув в лицо. Жмурится, сильно дрожа. Выглядит невероятно беспомощной, хотя отчаянно пытается это опровергнуть.

- Ну что ты, - Эдвард качает головой, ласково уверяя ее в своей близости. Чуть меняет угол объятий, укладывая как прежде, полусидя. Приглаживает взъерошенные волосы, легкими движениями пальцев прикасается по шее. Согревает. - Я здесь, Изза. Посмотри, ну что ты. Я же здесь.

Не верит. Не верит, кусает губы и продолжает плакать. Все еще слишком громко, чтобы подойти поближе к грани успокоения.

В коридоре слышны шаги - дверной проход заслоняют две тени. Анта и Рада. Опять в халатах.

И их присутствие, их неслышный вопрос «что случилось?» лишают Иззу последнего шанса.

Рыкнув раненым зверем, она до боли сильно цепляется за Эдварда, вжимаясь в него так, что едва может дышать. Заходится слезами.

Эдвард кивком головы велит женщинам уйти. И закрыть дверь - немедленно.

И только когда в комнате они одни, только когда теней больше нет, возвращается к своей первостепенной задаче.

Со всей нежностью, какую может в себе отыскать, гладит Беллу. По волосам, по плечам, по рукам… по ладоням, сжавшим собственные.

- Это просто сон, - уверяет, - просто сон, Изз. Не больше, не меньше.

Она хныкает. Она, уткнувшись лицом в его так и не снятую мятую рубашку, хныкает.

- Ты мне обещал…

- Я помню.

- Ты меня бросил… - звучит как приговор, обжалование невозможно. Белла вкладывает достаточно чувств в эту фразу.

- Изза, я с тобой, - в последний раз, более четко, более серьезно говорит мужчина. Покрепче обвивает ее ладонь, переплетая пальцы, - ты согласилась со мной остаться, ты вышла замуж… ты моя «пэристери». Я всегда с тобой. Я всегда рядом. И я тебя ни за что не брошу.

Она поднимает глаза - мокрые, потухшие, наполненные отчаяньем - и всматривается в его. Что-то ищет. Уделила словам достаточно внимания. Услышала. И хочет… хочет поверить.

Эдварду становится до боли жалко эту девочку. Действительно девочку, маленькую, как Каролина. Потерянную и до жути напуганную.

Он вспоминает все, начиная от того момента, как Эммет привез ее этим утром, дав свой дельный совет, и заканчивая сегодняшним разговором после полудня, когда пообещал остаться в комнате. И выйти из которой заставил все тот же звонок от брата - круг замкнулся.

- Всегда-всегда, - добрым голосом из сказок обещает он. Не дает Иззе усомниться в своей честности, подводя к правильному решению. Верить. Верить и доверять. Он оправдает эту честь.

Она всхлипывает, нерешительно кивнув. Она стискивает пальцами пуговицы его одежды, приникая к ним так же близко, как и прежде. Она, не жалуясь ни на боль в ноге, ни на перевернутые простыни, на которых неудобно лежать, ни на общее свое состояние, причиной которого стал он, приходит к какому-то выводу. Окончательному.

Тихо лежит минуту, может две. Относительно тихо, конечно: плачет, да и спина дрожит, но уже хотя бы не кричит, что достижение. Уже поняла, что не так здесь страшно. Осознала, где находится.

- Я не нарушу больше ни одно правило, - выправившимся, более-менее сносным, пусть и подрагивающим голосом обещает Белла. Для большей веры в собственные слова поднимает голову, напуская на лицо выражение честности, - я не прикоснусь к спиртному, я не трону сигарет, я не стану… приставать к тебе… и ничего другого. Я выучу то, что ты от меня требуешь.

Дыхание кончается. Ей нужен маленький перерыв на прерывистый вдох - Эдвард не мешает. Решает дослушать, прежде чем говорить что-то. Тем более такие слова Иззы удивительны. Он боится пропустить нечто важное, что их объяснит…

- Я сделаю все это при одном условии, Эдвард, - продолжает девушка, сглотнув очередной всхлип. На секундочку прикрывает глаза, но все равно не успевает искоренить из него выражения безумной просьбы. Последней, самой отчаянной, самой желанной. Такой, от которой сердце пропускает удары: - Ты будешь спать со мной в одной постели… - к концу фразы опускаясь до хорошо заметного стона, просит, - и не будешь ночью уходить. Ты не оставишь меня одну… ночью ты меня не оставишь…

Опять хныкает. Хочет замолчать, но не получается. Это ее сильнее.

Эдвард слушает. Смотрит, слушает и не верит тому, что слышит.

Это звучит… словно бы не от Беллы. Словно бы от кого-то другого. Словно бы заставили…

- Тогда я стану достойной тебя «голубкой», - проговаривает, супясь, дабы не пустить слезы по лицу раньше времени, - и ты получишь то, что хочешь…

Делает глубокий вдох - как затяжку. Закрывает глаза, набираясь смелости, чтобы воплотить в жизнь свое обещание. И хочет спросить: принимает ли он такие условия?

Но не успевает.

Мгновенно зеленея - в самом прямом смысле этого слова, вздрогнув и закусив губу, - хрипло шепчет другую фразу, вместо заготовленной, саму себя пугая:

- Меня тошнит.

Эдвард чудом успевает среагировать - на счастье Анта, собирающаяся мыть пол здесь как раз перед тем, как Эммет привез Беллу, не занесла ведро обратно. Оставила у двери, слишком забегавшись и переволновавшись, чтобы о нем после вспомнить… и сейчас оно служит самую добрую из возможных служб, попавшись на глаза. Спасает греческий ковер.

…Иззу рвет желчью. Желчью с примесью виски, судя по запаху. Долго, неутихающими, бурными позывами. И даже когда выпускать из организма уже нечего, характерные движения все еще не дают ей прийти в себя. Вдохнуть полной грудью.

Удерживая ее в требуемой позе, Эдвард гладит девушку по спине и затылку.

- Правильно, Изз, молодец… выпусти всю эту дрянь. Выплюни. - И помогает делу, и облегчает его одновременно.

Изза плачет - опять, как и повелось, горько. Но уже не столько от страха, сколько от смущения и выворачивающей наизнанку рвоты. Плачет даже тогда, когда снова - дрожащая, разбитая до того, что ни ногой, ни рукой не пошевелить, - оказывается на кровати, на подушке.

Практически не моргая смотрит на Эдварда, когда он вытирает ей рот тем полотенцем, что предназначено как валик под пострадавшую ногу. И так же, не моргая, просит остаться… вспомнить недавно прозвучавшую фразу. Откликнуться на нее.

Иного ответа Эдвард просто не может дать. Глядя на нее, видя ее, чувствуя то, что происходит… не в состоянии.

И потому, даже если и пожалеет позже, произносит:

- Обещаю, Изза. Я обещаю, что ночью ты не будешь в одиночестве.

* * *


Когда я открываю глаза, вокруг темно. Так же, как ночью, один в один. Только теперь не жарко, скорее прохладно, будто открыто окно. Воздух втекает внутрь тоненькой струйкой, прогоняя когда-то обосновавшийся здесь резкий кислотный запах. От этого воздуха легче дышать, хотя я не знаю, откуда он.

Дважды моргаю, пытаясь проснуться. Веки тяжелые, во рту сухо и царит до жути неприятный привкус - я помню, чему он обязан, - а нога как всегда болит. Не режет, не отнимается… просто тянет. Заставляет воспринимать боль как данность.

Я тихо вздыхаю. Тихо, потому что любой громкий звук пугает. Я не чувствую в себе ни капли силы - не для чего. У меня ее просто не осталось.

Утыкаюсь носом в одеяло. Одеяло ведь, да? Покрывало, может быть. Сливовое. С мягкими ворсинками. Под ним тепло…

Но, на удивление, понимаю, что не моя рука притаилась под этим покрывалом. И что не я сама, как бывало миллион ночей прежде, держу себя в объятьях. Цепляюсь за кожу, создаю эффект присутствия, чтобы не тронуться умом от страха.

Нет, не я, точно. Рука гораздо больше моей, ладонь гораздо шире. И пальцы - длинные, музыкальные. Вчера утром от них мне расхотелось плакать.

С удовольствием, какое сложно выразить словами, с облегчением, с приятным теплом внутри, крепче прижимаюсь к Каллену. Его рука полностью в моей власти. Не отдам.

- Ты остался… - с маленькой-маленькой улыбкой шепчу, устремив всю надежду, какая во мне найдется, на то, что это по-настоящему, что мне не кажется.

Пальцы оживают. Пальцы, медленно обвивая мое запястье, прикасаются к коже.

- Конечно, - уверяет Эдвард. Так же тихо, как я, чуть-чуть сонным, но в принципе нормальным голосом. Добрым.

Улыбаюсь немного шире. Мягкими лучами расходясь по всему телу из груди, признательность затапливает меня. Я не знаю, как лучше отблагодарить Каллена за то, что сделал сегодняшней ночью, и как выразить эту благодарность. Впервые в нерешительности, что делать. С Джасом было просто… с Джасом у меня были гарантии, что он в любом случае эту благодарность примет.

- Мне… - начинаю, понадеявшись, что нужные слова придут в процессе, - Эдвард, спасибо… мне очень жаль… и мне стыдно за вчерашнее… я понимаю, что сделала большую глупость…

Судя по тому, как Каллен затихает, он слушает. И я слушаю себя вместе с ним.

Это удивительно, но в его руках мне совсем не страшно. Без преувеличений, без пустых слов. Я ничего не боюсь - это окрыляющее чувство. Я знаю, что даже если за окном будет греметь, даже если молнии станут освещать комнату лучше любых фонарей, у меня будет место, куда от всего этого спрятаться. Мне не придется никуда убегать.

- Я помню свое обещание, - уверяю его, нерешительно переплетая трое наших пальцев, включая безымянный, - и если ты… то я тоже… я не нарушу…

Моя речь, похоже, производит на мужчину впечатление - не худшее, будем надеяться. Мне хотелось остаться в том состоянии, в каком была - слабости - еще до кошмара, но сопротивлялась. Но считала это не лучшим выходом, явно опускающим меня в его глазах, - поправлюсь ведь, и что тогда? Примерная роль птички в клетке?..

Но сегодня, после этого сна, после… рвоты не могу. Не хочу больше. Пусть делает что угодно, если ему захочется. Я верю, что не сделает дурного, но если надо, если возникнет желание… ничем не стану мешать. Этим днем моя слабость уже не порок и не возможный вариант поведения… она - констатированный факт. Самый настоящий.

- Изз… - Эдвард, утешающе гладит мое предплечье той рукой, что прежде оставил у себя, и на глазах преображается. Его голос теплеет, его пальцы становятся нежнее, его слова… мягче. Куда мягче, чем я думала, чем могу себе позволить. Со мной в детстве мало кто так разговаривал.

А потом, доводя мою признательность до высшей отметки, притягивает к себе. Осторожно, по скользким простыням. Бережно, как ребенка. И изворачивается так, что спиной чувствую его грудь, а руки - обе ладони - держат мои. Уверенно, с намеком на безопасность. С подтверждением близости.

Зажмуриваюсь, тихонько хныкнув. Нерешительно откидываю голову чуть-чуть назад, ища его шею. Нахожу и затихаю. На полувздохе.

- Как ты себя чувствуешь? - зовет Эдвард. С беспокойством.

Я тут же вспоминаю, каким чудесным видом он любовался, пока меня наизнанку выворачивало чертовым виски, и рдеюсь. В сотый, за последние два дня, раз.

- Нормально…

- Может, воды? - участливо интересуется. Чуть хмурится, судя по голосу. Он так и не поворачивает меня к себе лицом, что, впрочем, и не нужно. Без взгляда ничуть не хуже. Мне и так неплохо…

- До воды далеко.

Эдвард приглушенно хмыкает.

- Не так далеко, как тебе кажется. Давая я принесу, - и пробует встать. Намеревается, по крайней мере. И даже если до этого момента во мне и была какая-то жажда, какое-то желание перебить горький привкус во рту, то теперь оно испаряется. Испаряется, как только он убирает одну руку.

- Не нужно, - поспешно отказываюсь, возвращая ее обратно. Едва успеваю схватить, прежде чем выходит из зоны досягаемости. Как свое сокровище, укладываю рядом, придерживая пальцами. - Я не хочу пить… не надо.

Мужчина не упрямится, не настаивает. Понимает меня, похоже, куда больше, чем я думала.

- А поспать не хочешь? - прежним тоном спрашивает. Сам теперь так же держит мои пальцы. Некрепко, осторожно. Но с теплом. Но согревая их. - Еще достаточно рано.

Не имею ни малейшего понятия о времени. Окно приоткрыто, это выдают покачивающиеся шторы, но они не отодвинуты. Но они свет внутрь не пускают.

- Можно, - нерешительно бормочу, не зная точно, грядет еще кошмар или нет, - только если ты… хочешь.

Эдвард поправляет мое одеяло. Эдвард кивает, устраивая свой подбородок на моей макушке. Окончательно от всего плохого прячет.

- Тогда спокойной ночи, Изза, - ласково желает он.

…Я не помню тех ночей, в которые спала рядом с мамой, обняв ее. Я мало что помню с ее участием в принципе, кроме того вечера… но мне кажется, тогда, много лет назад, прижавшись к ней, я спала так же спокойно, как сейчас. И даже не думала чего-то бояться.

- Спокойно ночи, Эдвард, - улыбаюсь краешком губ, послушно закрываю глаза.

Почему-то в голове теплится мысль - странная, но не сказать, что неприятная, - что с этого дня моя жизнь пойдет иначе.

Совершенно.

Буду с нетерпением ждать ваших отзывов как здесь, под главами, так и на нашем форуме! Там же ожидает дополнение в виде иллюстраций к главе.


Источник: http://twilightrussia.ru/forum/37-16600-1
Категория: Все люди | Добавил: AlshBetta (04.02.2016) | Автор: AlshBetta
Просмотров: 3125 | Комментарии: 62


Процитировать текст статьи: выделите текст для цитаты и нажмите сюда: ЦИТАТА






Всего комментариев: 621 2 3 4 »
0
62 Alin@   (15.08.2017 18:23) [Материал]
она признала ошибки. Лишь бы не было хуже. Эдвард станет когда-нибудь хорошим отцом. Получается любимую игрушку Каролины зовут Эдди, а не она его так называет

1
61 pola_gre   (21.06.2016 22:47) [Материал]
Наконец-то Эдвард прислушался к Белле wink

Спасибо за главу!

2
60 Svetlana♥Z   (30.05.2016 12:05) [Материал]
Удивительно! Неужели наш Эдди понял, что неправ! Неужели он осознал, что все выходки Беллы исключительно его заслуга. А вот мысли Эммета по поводу "жён" Эдварда мне совершенно не понравились. Он не знает, что Эдвард сам их отталкивает. Ещё непонятно по какой причине, но самолично. Возможно, это не они его бросают, а он сам их отправляет чтобы "голубки" обрели настоящую любовь и семью. Хотя смысл воздержания от близости с с "голубками" непонятен. wink

1
59 ♥Raschudesnaya♥   (07.03.2016 10:18) [Материал]
Тяжелая судьба у Беллы... такую драму в детстве пережить... и как она с этим живет?.. Ведь по сути ее оставили один на один с этой болью, которая переросла в жуткие страхи...
Семья Эдварда тоже не лишена драм...только пока они остаются интригами...
Эдвард уже понял, что с Беллой будет все иначе... она не такая как все, она першагнула через многие правила... Не уверена, что уговор между героями поможет больше не переходить границы)

Спасибо большое))) история невероятная!!!

1
58 Frintezza   (26.02.2016 12:34) [Материал]
Спасибо за главу!
Да, начало положено.

1
57 Nady   (14.02.2016 01:59) [Материал]
Спасибо за главу! Хорошо, что они нашли некие точки соприкосновения, компромис. Так у них появится реальный шанс изменить жизнь Беллы к лучшему. А то до этого они словно на разных языках говорили.

1
55 ДушевнаяКсю   (07.02.2016 04:41) [Материал]
а нам открывается все больше новых деталей и семейных драм cry и что касается Эдварда и что касается мамы Каролины...

0
56 AlshBetta   (07.02.2016 14:58) [Материал]
Благодарю за прочтение!
Без семейных драм и горечей не бывает ничего... но вот сколько еще драм придется пережить, прежде чем удастся раскрыть их все?

1
26 Natavoropa   (05.02.2016 10:34) [Материал]
Нет худа без добра, они нашли компромисс, Эдвард удивил, не наказал за побег, а выслушал и понял, думаю, что после ночи сумбур в голове Беллы рассеется, она поверит ему окончательно и бесповоротно. smile
Спасибо.

0
27 AlshBetta   (06.02.2016 14:00) [Материал]
Она будет очень стараться. У нее терпеть стимул есть! cool

1
25 shweds   (05.02.2016 09:58) [Материал]
Спасибо за главу!

0
28 AlshBetta   (06.02.2016 14:00) [Материал]
Спасибо за прочтение)

1
Неужели эти двое нашли компромисс? Я рада за них) Спасибо за главу)

0
29 AlshBetta   (06.02.2016 14:01) [Материал]
Дело движется... важно не отчаиваться и не останавливаться на достигнутом.

1-10 11-20 21-30 31-32


Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]