Вот уже неделю она просыпалась от собственного крика… снова. И курила, и ждала звонка босса, и писала никому не нужные рецензии… снова. И заканчивала каждый день в клубе, извиваясь и дрожа, вспыхивая и угасая, пока кто-нибудь не поддавался незатейливому гипнозу и не уводил её за собой, в очередное тёмное логово, где она задыхалась и кончала, лишь вспоминая пропитанное презрением лицо… снова, и снова, и снова.

Сопровождавшая это лицо боль стала ненавистным и желанным спутником. Она тенью нависала над плечом Беллы, что бы та ни делала, и проникала в лёгкие с каждой затяжкой, с наслаждением потягивалась, ядом растекалась по венам, пропитывала кровь. Боль была неожиданной и странной, совсем не похожей на привычное молчаливое страдание, которое женщина с готовностью обменивала на равнодушие по самому низкому курсу – то тупое, пульсирующее мучение не шло ни в какое сравнение с резкими, словно пощёчина, уколами презрения, впервые исходившими не от самой Беллы, а от совершенно незнакомого ей человека.

Она приучила себя думать, что ей плевать на мнение окружающих. Отстранившись от привычной для них жизни, Белла умудрилась при этом с головой утонуть в течении, что несло её всё дальше и дальше, ни на секунду не останавливаясь. В этом течении не было ни подводных камней, ни порогов, ни водопадов, оно лениво, вязко передвигалось над илистым дном, иногда захватывая с собой скользкие куски водорослей и изгнивших предметов, имевших несчастье задержаться в мутноватом потоке. Она привыкла считать, что это нормально, и приучила себя не ждать чего-то нового: всё, что должно было кардинально изменить её, уже случилось, набросилось на неё стаей воронья, растащило на части и разлетелось, оставив лишь голый, продуваемый всеми ветрами скелет.

Как же она ошибалась.

Один взгляд вытащил её на поверхность знакомой, пахнущей затхлостью воды, заставил жадно хватать жабрами губительный воздух, и когда она оказалась бесповоротно им отравлена, с силой затолкнул обратно, держал обеими руками, пока она не перестала вяло трепыхаться в жалкой попытке завершить начатое. В то мгновение ей впервые за всё её одиночество захотелось умереть. Она была готова задохнуться, наслаждаясь при этом острой болью, столь отличавшейся от всего, что заполняло её жизнь, и поэтому казавшейся бесценной. Презрение этого незнакомца ранило. Его сдержанная, равнодушная ненависть заставляла вскакивать среди ночи, заставляла тяжело дыша вырываться из объятий незнакомого, и от этого ещё более пугающего кошмара, где он смотрел, и смотрел, и смотрел… Она боялась его презрения и жаждала его, зажмуривалась, кружась в неверных огнях клуба, и в следующее мгновение жадно ощупывала взглядом толпу, пытаясь найти яркие глаза и окончательно поддаться им, вне зависимости от того, захочет ли этого их владелец.

Но и опасения, и надежды день за днём оказывались тщетными. Она искала – и не находила. И ей становилось всё труднее отталкивать от себя надвигающееся равнодушие, которое уже готово было вступить в свои права, как только даже воспоминание о яркой, чистой, ничем не замутнённой боли потухнет, оставив Беллу без защиты.

Она не готова была снова погружаться в свой серый дымный мир.

Она так давно неосознанно мечтала об этой странной, тягучей, сладкой боли, что теперь могла лишь всеми силами цепляться за неё, с мазохистским отчаянием ища вокруг её источник.

Ища – и не находя.

***

Курить в кофейне было запрещено, и Белла уже пятнадцать минут задумчиво катала измятую сигарету по столешнице, не обращая внимания на рассыпающийся по дереву табак.

Щелчок – и с тихим шорохом белый цилиндрик покатился вперёд, остановившись у самого края стола.
Толчок – и он вернулся обратно к чашке, бумажным боком прислоняясь к её остывшей, безвкусной поверхности.

Тонкие бледные пальцы, унизанные узкими серебряными кольцами, безостановочно двигались, призрачным хороводом летая над столом. Они мяли в клочья салфетку, с противным бряцаньем двигали по блюдцу ложечку, обводили край чашки, взмывали вверх, к сухим розовым губам, и снова возвращались обратно. Цепочки, обвивавшие запястья, словно серые змейки, вторили этим движениям, переливались и скользили по гладкой коже, иногда ненароком цепляя невидимые тонкие волоски и заставляя свою хозяйку морщиться от лёгких уколов незваной, ненужной боли.

Белла словно со стороны наблюдала за безумной пляской своих рук, всё больше и больше раздражаясь. Со встречи с красивым, презрительным, отвратительным взглядом прошёл месяц, и она чувствовала, что дошла до грани, замерла на ней, пошатываясь, словно новичок-канатоходец, переоценивший свои силы и еле-еле удерживающийся на тонкой нити, отделявшей его от полного, окончательного краха. Она так долго стояла на этой чёртовой леске, что арена, о которую ей предстояло разбиться, начинала казаться заманчивой альтернативой долгому, нудному, бесконечному пути вперёд, где её – теоретически – должна поджидать безопасная платформа. Хотелось вовсе не сдаться, а выбрать сладостный миг парения, и то, что подобный вариант казался ей заманчивым, заставляло Беллу бесконечно злиться на саму себя.

Когда-то она запретила себе думать о смерти. Когда-то она запретила себе даже мечтать о том, чтобы полететь. Когда-то…

Щелчок – и сигарета покатилась по столу, неловко, неумело преодолевая отпущенные ей сантиметры. Замерла на самом краю, пошатнулась и…

Белла невольно вскрикнула, когда чьи-то длинные, до прозрачности бледные пальцы схватили сигарету в воздухе и решительно водворили её на место, попутно ломая, сминая, уничтожая. Подняла голову – и почувствовала, как сама возвращается в себя, по капле преодолевает сопротивление воды, чтобы снова, на этот раз с идиотической радостью, вынырнуть на поверхность и там отчаянно – задыхаться, задыхаться, задыхаться…

Болотная зелень его взгляда забила лёгкие затхлой тиной, и Белла замерла, с усилием усмирив нестройный танец своих рук. Звякнув в последний раз, браслеты затихли и словно притаились, с подозрением глядя на незнакомца. Укусить – не укусить?

Укусит – не укусит?..

Он тем временем бесцеремонно уселся на соседний стул, вытянул свои бесконечные, затянутые в потёртую джинсу ноги, принюхался и демонстративно поморщился.

- От тебя за милю несёт бесполезностью. Если хочешь сдохнуть – пора уже исполнить своё единственное желание, а то так и будешь занимать пространство, не давая другим продохнуть.

Достал из кармана синего пиджака электронную сигарету и небрежно затянулся, выдыхая пар прямо Белле в лицо, щекоча её ноздри ненавистным сладковато-душным запахом. Она с жадностью втянула его, скучая по едкой серости дыма, понемногу приходя в себя. Это было безумием – то, что он сидел рядом, слово за словом топя её в болоте своих суждений. Это было сумасшествием – то, что до этого момента она как-то жила, не дыша. Ей было больно, лёгкие судорожно сокращались, словно пытались вытолкнуть сладкий пар, в ушах звенело от напряжения, руки бесплодно сжимались, мечтая о том, чтобы пощёчиной врезаться в исчерченную морщинками и щетиной кожу, но всё вокруг вдруг стало таким кристально-чистым, избавившись от груза его отсутствия, что Белла невольно – улыбнулась.

- Посмотри на себя, такую вроде бы сильную, такую вроде бы живую, такую псевдо-соблазнительную. Скажи, неужели никто не видел той трухи, что скрыта под тонкой поверхностью? Ты как фигурка из папье-маше, кажется – ткни пальцем, и прорвёшь верхний слой, а внутри окажется неумело запрятанная пустота. Ты хуже, чем последняя дешёвая подстилка – та хотя бы знает себе цену, а ты сама обесценила себя, загнала в угол и теперь делаешь вид, что тебе всё равно.

Она могла бы сказать, что не ему оценивать её – но в резких словах было слишком много правды. Она могла бы вскочить на ноги и уйти – но для этого нужно хоть немного ценить себя, а в Белле не осталось сил на притворство. Она могла бы фыркнуть и перестать обращать на него внимание – но она чувствовала себя слишком живой, и ошалевшее от притока свежего воздуха сознание исступлённо кричало: ещё, ещё, ещё! Она могла бы гордо вскинуть голову и двинуться дальше в попытке доказать, что он неправ, но осознание обратного так сильно давило на её плечи, что подняться не представлялось возможным. Только не сейчас. Только не тогда, когда она нашла. Когда он – нашёл.

- Как ты можешь рассчитывать на привязанность мира, если противна сама себе? – Покачав головой, незнакомец в последний раз затянулся и убрал сигарету обратно в карман.

Он смотрел на Беллу с лёгкой усталостью и смирением с неизбежным, словно на уличного торговца, от которого не получится просто так уйти, ничего не приобретя. Сердце Беллы сильно ткнулось в рёбра – раз, два. Три. Её нить натягивалась всё сильнее, готовая вот-вот с чистым звоном лопнуть, не спрашивая мнения незадачливого канатоходца. Нить сама решала, как поступить. Нить была на грани того, чтобы разделить её жизнь на до – и после.

В очередной раз.

Наконец мужчина вздохнул и сложил руки на груди, не отводя от Беллы своего болотистого взгляда.

- Скажи, чего ты хочешь? Что тебе нужно – больше всего, прямо сейчас, немедленно? Без чего ты дальше не сможешь жить?

Она сжала ладони в кулаки, чувствуя, как короткие ногти впиваются во влажную плоть. Это было то, чего она ждала – ждала, когда просыпалась от крика, ждала, когда затягивалась очередной сигаретой, ждала, когда танцевала, ждала, когда её до беспамятства трахали в десятках чужих постелей. Белла знала, что не стоило даже думать о симпатии, привязанности, тем более любви – она насквозь пропиталась своей омерзительностью, дышала ей, жила ей, и от этого не существовало противоядия. Поэтому, не обращая внимания на собственное презрение, она ждала этого вопроса, ждала этого мужчину, слепо бродила в темноте, не осознавая, что именно ищет.

И была готова к его вопросам; ответ долгие недели змеиными клыками впивался в её горло, мешая сделать вдох.

Под его тусклым взглядом она прошептала:

- Причини мне боль.

Поднявшись на ноги, он направился к выходу из кофейни, по пути, не оглядываясь, бросив: «Пойдём».

И она пошла.