Глава 29. Роуз. Точно сумасшедшая

Мы не хотели, чтобы вы узнали об этом так. Это никогда не входило в наши планы.
Ну, как это мило и очаровательно с их стороны – не планировать сообщать своим детям о разводе через газету. Их определенно следует номинировать на какой-нибудь приз для лучших родителей или что такое. Чего еще надо, да?
Они же не хотели.
Это не навсегда. Мы не знаем, что произойдет, но нам нужно время, чтобы все обдумать.
Ну, если они оба не знают, что произойдет, то откуда они знают, что это не навсегда? Они оба профаны в Прорицаниях.
Нам так жаль, мы не хотим, чтобы вы беспокоились. Пожалуйста, не обращайте внимания на те злые и мерзкие вещи, которые будут писать газеты. Всегда знайте, что вы можете обратиться к нам, чтобы узнать истинную правду.
Это самая лучшая часть. Не беспокойтесь, что родители разводятся. Не обращайте внимания на газеты, потому что они скажут что-то злое. Всегда можете обратиться к нам за отредактированной версией, и мы клянемся быть чуточку правдивыми.
Развод моих дяди и тети - кажется, единственная тема для заголовков в эти дни. Каждый день в каждой газете что-то публикуется. И, конечно, мы читаем их все, несмотря на предупреждения об обратном. Все в школе их читают, и никто не делает из этого секрета.
Ну, по крайней мере, есть хоть один маленький плюс. Газеты отвлеклись от написания статей о моей маме.
Да, я знаю, это ужасно. Они мои тетя и дядя. Они мои крестные. Они лучшие друзья моих родителей. Да, я знаю. Это кошмарно. Но так хорошо почитать что-то не касающееся приближающихся выборов.
Конечно, мама умудряется случайно попадать в эти статьи время от времени. Оказывается, некоторые решили, что это такой трюк, организованный кампанией моей матери, чтобы завоевать сочувствие. И это самая тупая вещь, что я когда-либо слышала, потому что я не знаю, кто будет сочувствовать людям, разрушающим семью и делающим своих детей несчастными.

А они несчастны.
Мне даже пришлось взять на себя роль наседки. Ага, мне. Я начала хорошо относиться к Лили, потому что она раздавлена и в любой момент может расплакаться. Ну, а так как оба ее брата - идиоты, мне приходится заботиться о ней и убеждать, что все будет хорошо (ну, хотя я и совершенно уверена, что не будет). И иногда она слушает, а иногда только еще сильнее плачет. Она проводит большую часть дня в своей комнате (если она не на уроках), и мне приходится проводить с ней время там, потому что ни с кем другим она говорить не хочет.
Мы с Лили вообще-то не очень здорово ладили уже… о, несколько лет. Она меня обожала и хотела быть как я, но это было очень давно. В последнее время она чересчур зациклена на себе и не думает ни о чем, кроме себя. Она, наконец, перестала быть маленькой сучкой и решила вести себя хорошо. Я думаю, это связано с тем, что она понимает, что никто другой не посочувствует ей так, как я. Я имею в виду, да, друзья ее жалеют, но они не могут понять, каково пройти все это, а особенно так, под прицелом газет, на глазах у всего мира. Я тоже не знаю точно, каково это, но могу догадываться, учитывая то, что мне приходилось читать о моих собственных родителях в прессе. И к тому же, ее родители почти как мои. Мы практически выросли вместе, так что меня тоже волнует, что они довели все до такой точки, что не смогли в итоге исправить.
Я даже стала добрее и к Джеймсу. Что странно, поверьте мне. Он реагирует не так, как я ожидала. Я думала, что ему наплевать, и он просто перешагнет через это и будет вести себя как ни в чем не бывало. Он не плачет, конечно же, но он действительно расстроен. У него более разгневанная реакция, чем у Лили. Лили лежит в постели и плачет, а Джеймс вспоминает все ругательства, что когда-либо слышал и называет так своих родителей. Но да, я его за это не виню, потому что некоторые им вроде как подходят.
Вопреки моим ожиданиям, он ведет себя не как какой-то придурок. Он даже не так отвратителен по отношению ко мне, а ведь он меня ненавидит. Но мы всегда отставляем это в сторону, когда у нас появляется общий враг. Не то чтобы я считала моих тетю и дядю своими врагами, конечно, но они определенно сейчас не на верхушке списка моих самых любимых людей.
Как и мои родители.
Я написала им и прямо спросила, что происходит, потому что никто из нас не понимает, что привело к такому. Дядя Гарри и тетя Джинни стали совсем загадочными, присылают идиотские письма, которые не стоят даже пергамента, на котором написаны, но я знаю, что папа может быть хоть немного честным по отношению к нам. У него есть способность иногда проговариваться о том, о чем больше никто не скажет. Я думала, что это случайность, но теперь я начала подозревать, что он прикидывается тупее, чем есть, и делает некоторые вещи, потому что знает, что ему это спустят. Он выбалтывает секреты, и все говорят «Ой, ну это же Рон, он не может не быть идиотом». Я же думаю, что может, просто решил не делать этого.
Ну и конечно, мои ожидания на его счет не оправдались, потому что я получила ответ от матери, которая сказала, что это не их дело - рассказывать о чужих личных секретах, и, когда Гарри и Джинни решат, что пришло подходящее время, они это с нами обсудят. А пока мне лучше держаться подальше.
Ну, нахрен зашибись.
Господи, я клянусь, иногда мне хочется кинуть какую-нибудь тяжелую книгу в мамину голову, чтобы она только заткнулась. Я легко представляю себе сцену на кухне, когда она вырывает из рук отца письмо и запрещает ему даже близко подходить к чернилам.
Это идиотство. Я имею в виду, нам не по десять лет. Мы все достаточно взрослые, чтобы знать, что происходит, и нечестно оставлять нас в неведении.
Ал, наверное, воспринял это хуже всех.
Он просто полностью закрылся от всех, но каждый раз, когда я его вижу, он выглядит так, будто не может решить, побиться ли о стену или расплакаться. Он говорил со мной один раз. Я попыталась спросить его, все ли с ним в порядке, а он пронзил меня взглядом и ответил:
– Я в порядке. Почему бы тебе не пойти проверить как мой брат?
Да, это было раздражающе и не очень мило, но, по крайней мере, хоть что-то. Верно?
А может это хуже, чем ничего.
Я не знаю, что делать. Я пробовала все на свете, чтобы он перестал на меня злиться, и ничего не помогает. Он просто тяжело смотрит на меня во время уроков и садится как можно дальше. И ведь не то чтобы ему надо особенно стараться. Около меня сейчас нет очереди из людей, выстроившихся в ожидании поесть рядом.
Иногда, когда я особенно в отчаянии, я сажусь с Хьюго, Лили и Амандой.
Но обычно я ем в одиночестве.

Сегодня Хогсмид, но, похоже, никому не хочется идти. Нет, то есть большинство идет, но не моя семья. Лили хочет сидеть в общей гостиной и тосковать, и Хьюго, конечно, составил ей компанию. Ал предпочел остаться в комнате, чтобы поразмышлять (или поспать, или что там мальчишки делают в своих комнатах… нет, не это). Я решила, что мне нужно еще раз перепроверить свою подготовку к СОВ. И только Джеймс пошел в деревню за руку со своей девушкой.
Это так странно. Я до сих пор не поняла, какое заклинание Кейт на него наложила. Это не может быть Империус, потому что сомневаюсь, что кто-то осмелится накладывать непростительное на сына Главы Аврората. Так что это какое-то другое заклинание. Я не вижу никакой другой причины, чтобы он согласился на что-то вроде отношений.
И это забавно вообще-то. Он так явно напуган всей этой ситуацией, но выглядит так, будто у него нет выбора, только принять это. Я бы сказала, что он под любовным заклятьем, но он не ведет себя настолько ненормально. Может он действительно согласился сам. Не знаю. В ней должно быть что-то совершенно невероятное, если это так. В жизни никогда не думала, что Джеймс когда-нибудь назовет кого-то своей девушкой.
Она появилась в общей гостиной и подождала его, и он не отдернулся, когда она поцеловала его на глазах у всех. Он не обратил на это внимания, а схватил ее за руку и ушел вместе с ней. Это заставило меня вспомнить о хогсмидском уикенде в октябре. Я шла туда со своим бойфрендом, держа его за руку на глазах у всех, и так была этому счастлива. Это был последний день, когда я держала его за руку.
Будто уже миллион лет прошло со времен Дэвида Джордана.
Уже почти день святого Валентина, так что парочки, что отправились в деревню, тошнотворнее обычного. Надеюсь, Кейт затащит Джеймса к мадам Падди на чашечку чая. Сомневаюсь, конечно, потому что она не из этих визжащих и хихикающих девиц, что бегают по коридорам школы. Но она ведь может его туда завести для смеха. Эта идея почти заставила меня бросить учебу и отправиться в Хогсмид пошпионить. Но, конечно, я этого не сделала. СОВы ужасно, ужасно важны. Мне плевать, понимает это кто или нет, потому что я не просто так самая умная в этой школе. Я знаю, что учеба – единственная гарантия успеха. И единственный шанс выйти из тени моих родителей и сделать себе собственное имя – это стать сверхуспешной в школе.
Так что я взяла сумку и направилась в библиотеку учиться.
Здесь совсем немноголюдно, что не удивительно, потому что все ушли в Хогсмид. А те, кто не там – те, кто слишком мал, или слишком устал, или у них родители разводятся – определенно не из тех, кто проводит субботы в библиотеке. Я села за свой любимый стол, который расположен в левом дальнем углу рядом с запретной секцией, и начала раскладывать учебники перед собой. Мама подарила мне на Рождество дневник подготовки, и он довольно полезен. Уверена, если кто узнает, что я им пользуюсь, надо мной будет ржать весь Хогвартс, но в настоящий момент, что мне терять?
У меня и так нет друзей.
Зелья займут почти весь день. Это будет самым трудным. Я уверена только потому, что никогда не узнаю, делаю ли я все правильно. Конечно, я знаю теорию и все такое, но у профессора Монтагю есть мерзкая привычка всегда заставлять меня чувствовать себя совершенной дурой, и иногда я ему даже верю. Конечно, я знаю, что он специально все выворачивает для меня, но от этого лучше не становится. Я все равно сомневаюсь в себе раз в десять больше, чем по какому-либо другому поводу.

Проходят, кажется, годы, когда я слышу, как кто-то еще вошел в библиотеку, и поднимаю голову как раз, чтобы увидеть самого последнего человека, которого бы хотела. Ну конечно, Скорпиус Малфой - еще один единственный человек во всей школе, который предпочел бы библиотеку Хогсмиду. Он не увидел меня сразу, и мне захотелось пригнуться и спрятаться под столом. Конечно, я этого не сделаю, знаю, что это будет смехотворно. Он заставляет меня чувствовать себя смехотворной.
Он не говорил со мной ни разу с того дня, как я накричала на него во дворе замка и велела ему оставить меня в покое. Я не виню его. Я была немного стервой ( и под «немного» я имею в виду «совершенно и полностью»). Он избегает меня во время уроков и не заговаривает, когда мы проходим мимо в коридорах. Он ведет себя как все остальные.
Даже не знаю, почему это еще больше меня бесит.
Он надоедал мне месяцы. Я так думала, потому что это было почти маньячно, и он был полностью на мне помешан. А теперь он меня игнорирует, и это меня нервирует еще больше. Я думаю, я скучаю по тому раздражению, что испытывала, когда он ходил за мной. Может мне тайно нравилось то, как он мне предан. Но теперь это прошло, и я по этому скучаю.
Уф.
Очевидно, я сказала «уф» вслух (к своему же удивлению), потому что он тут же обернулся со своего места в секции гербологии. Он даже уронил книгу, которую держал. Думаю, мой голос слишком громко раздался эхом в пустой библиотеке. Я почти жду, что сейчас вбежит библиотекарь и велит мне соблюдать тишину, но не думаю, что она сегодня здесь.
Когда Скорпиус увидел, откуда донесся звук, его глаза расширились, и он нервно сглотнул. Может он убежит? Это бы меня не удивило, но кто знает, что он сделает? Он просто неловко стоит там несколько секунд, а потом нагибается, чтобы неуклюже подобрать книгу.
У Ловца могли быть рефлексы и получше.
Возможно ли, что он растет? Он выглядит выше, хотя неуверена, в этом ли причина. Он может быть того же роста или даже ниже (в чем я сильно сомневаюсь), но по какой-то причине сегодня он мне кажется больше. Как будто он подрос с нашей последней беседы (ссоры).
Я пытаюсь мысленно приказать ему на меня посмотреть, но он твердо намерен делать обратное. Он сосредотачивает свое внимание исключительно на рядах книг перед ним. Не знаю, что он ищет, но это не имеет значения. Внезапно мой учебник Зелий становится все менее и менее интересным.
Я жду. И жду. И жду.
Но Скорпиус не сдается. Как будто он совершенно отказывается смотреть в моем направлении. Он, наверное, разрывается между желанием посмотреть на меня и убежать, но оба варианта заставят его выглядеть полным придурком. Поэтому он не делает ни того, ни другого. Он просто стоит там и бесцельно листает страницы.
А я на него просто смотрю.
Я не знаю, какого черта я делаю.
Наверное, я решила поменяться с ним ролями. Шпионю за шпионом. Посмотрим, как ему это понравится. Я улыбаюсь самой себе, когда вижу, что его шея начинает немного розоветь. Его волосы слишком длинны сзади, но я все равно вижу, что он краснеет. Он никогда не краснеет. Но, похоже, я нашла исключение из правила: смотрите на него, не отрываясь, и он не сможет это игнорировать. Это на самом деле забавно.
Теперь мне хочется, чтобы он убежал. Я думаю, меня порадует, если он просто сдастся и сбежит. Но, конечно, он этого не делает. Он явно не хочет доставить мне такого удовольствия. Следует отдать ему должное. У него есть достаточно силы воли, чтобы стоять здесь, понимая, что на него пялятся. Может быть, мне стоит уйти самой.
Вот бы он снял рубашку…
Так, что?
Даже я не понимаю, откуда это взялось, а ведь это моя голова. Ненавижу, когда мои мозги отключаются. Это сводит меня с ума. Да, я уже давно признала, что этот тупой идиот - привлекательный, но это не значит, что я должна позволять таким мыслям ни с того ни сего всплывать в моей голове. Это совершенно неадекватно.
Но это правда, что ужасно, я знаю.
Скорпиус худой, почти такой же худой как Ал, и, может, только на дюйм выше. Я выше их обоих. Это у меня от отца, а их отцы - оба довольно маленькие. Его волосы слишком длинные и выглядят так, будто к ним месяцами расческа не прикасалась. Вихры торчат в неправильных (верных) местах, и по ним видна его привычка взлохмачивать их рукой. Он самый бледный человек, в котором когда-либо текла кровь и которого я встречала (и я еще не встречала никого, в ком кровь не течет), но этот легкий розоватый румянец на его шее довольно мил. Он одет в джемпер, джинсы и кроссовки, которые выглядят слишком грязными для такого богатого парня, как он.
И прежде чем я сама понимаю, что делаю, я уже иду к нему. Стойте, ноги, стойте. Не работает. Они все равно идут. У меня такое ощущение, будто я существую отдельно от своего тела. Безумие просто.
– Ты, наконец, выберешь книгу или будешь так стоять весь день? – слова, которые я произношу, удивляют даже меня саму. Я еще раньше никогда не слышала, чтобы я произносила что-то прежде, чем проговорю про себя. Это что-то новенькое.
Скорпиусу понадобилось где-то пять целых девять десятых секунды, чтобы, наконец, на меня посмотреть.
– Я думал, ты со мной не разговариваешь.
Я облокачиваюсь о полку и пытаюсь выглядеть такой же непринужденной как всегда.
– С чего ты так решил?
– Потому что ты сказала мне убираться и всякое такое.
Я знаю, про какое всякое такое он говорит, хорошо помню. Вместо того, чтобы дать ему это понять, я решаю развернуть разговор.
– Я девочка. Мне можно говорить одно, а подразумевать другое.
Я пытаюсь шутить, но он не находит юмора в этой ситуации. Его выражение лица все такое же непроницаемое, когда он говорит:
– Тебе что-то нужно, или ты пришла, чтобы досаждать мне, пока я пытаюсь читать?
Ууу, обиделся. Кто-то тут берет уроки стервозности.
– А я и не поняла, что ты читаешь, – вежливо отвечаю я. – Ты разглядываешь одну страницу уже в двадцатый раз.
Теперь его лицо становится таким же розовым, как шея. Замечательно.
– Я пытаюсь собрать записи для моей подготовки к СОВами.
– О, я тоже занимаюсь, – я смотрю на него и пытаюсь понять, насколько точно он на меня зол. – Можем позаниматься вместе, если тебе хочется.
Скорпиус просто смотрит на меня. В его глазах подозрение, но я не могу его в этом винить. Я все еще не понимаю, почему это делаю. Я и не подозревала, что мне так скучно.
Наконец, он качает головой и говорит:
– Я могу учиться и сам, спасибо.
Он снова отворачивается к той же идиотской книге, которую держит уже годы.
И тут мое поведение полностью меняется. Я взрываюсь типа того.
– Знаешь что, Малфой? Я не знаю, в чем твоя проблема. Одно время ты почти следишь за мной, а теперь ты на меня даже не смотришь!
Скорпиус тут же поднимает голову и смотрит на меня, не веря своим ушам:
– Ты серьезно? – спрашивает он в изумленном неверии. – Ты вообще помнишь наш последний разговор?
Я злобно пожимаю плечами.
– Я уже говорила, что мне разрешается говорить одно, имея в виду другое.
Но он, оказывается, не согласен.
– Нет, не разрешается! Никому не разрешается так делать!
– Ой, да брось, – восклицаю я, оглядываясь, чтобы убедиться, что никого нет, и никакая любопытная библиотекарша не явится сюда, совать нос в чужие дела. – Уж извини, если я задела твои чувства.
Его глаза сверкнули, и я поняла, что, наверное, ударила по больному. Ну, ведь правда, я же не на самом деле сделала ему больно, он просто разозлился, верно?
– Ты не можешь вот так просто ходить и обращаться с людьми таким образом, – говорит он мне секунду спустя, его голос стал немного тише. – Мне плевать, насколько ты думаешь, тебе тяжело приходится, это тебя не оправдывает.
– Так, и что же это должно значить? – я перебрасываю волосы через плечо и выжидательно его разглядываю.
– Многим намного хуже, чем тебе, Роуз. Ты никогда об этом не думаешь.
Я не знаю, о чем он говорит. Откуда взялась вся эта херня?
– Ты ни хера не знаешь о том, каково мне, – прошипела я в ответ очень, очень сердито. – И ты не имеешь права меня ни за что судить!
Скорпиус закатывает глаза. Закатывает глаза.
– Ты действительно зациклена на себе, верно?
– Прошу прощения?
– Ты серьезно считаешь, что весь мир вертится вокруг Роуз Уизли? Ты никогда даже не думаешь о других людях и о том, через что им приходится пройти. Тебе не важно, верно? Это ведь никогда не будет так плохо, чем то, через что ты проходишь.
– О, вот толь…
Он обрывает меня. Его глаза кажутся темнее обычного, когда они сужаются.
– Ты такая противная, Роуз. Просто противная.
–Ты ничего обо мне не знаешь!
Я с ужасом понимаю, что очень, очень близка тому, чтобы расплакаться. Пожалуйста, пожалуйста, слезы, остановитесь. Не падайте.
Скорпиус тоже это видит и тут же останавливается. Он смотрит на меня почти с жалостью, и меня от этого тошнит.
– Я знаю, что ты не такая противная, какой хочешь быть, - наконец говорит он так тихо, что я едва его слышу. Я смотрю на него, и он колеблется с секунду, прежде чем продолжить. – И я знаю, что ты так делаешь, чтобы скрыть все остальное. И я знаю, что ты скучаешь по своим друзьям.
Его губы теплее, чем были в прошлый раз, наверное, потому, что румянец на его лице их немного согрел. Он так же шокирован, как и тогда, но ему понадобилось меньше секунды, чтобы приспособиться. Когда я нетерпеливо раздвигаю его губы, я не удивляюсь, что у его рта сладкий вкус. Или я слишком наслаждаюсь.
Почему я снова поцеловала Скорпиуса Малфоя?
Кто знает. Почему я вообще встала из-за стола? Разве это имеет значение?
Не имеет.
Этот поцелуй намного отличается от нашего первого. Этот более жадный и более единый. Он не отшатывается и не сомневается. Я даже не замечаю его неопытность. Все, что я знаю, это то, что он так же сильно хочет меня целовать, как я его. И ничто остальное больше не считается.
Книга, которую он держит, падает на пол второй раз, и она ударяется о пол с громким стуком. Мне плевать, потому что вокруг никого нет. Мы полностью и совершенно одни.
Я хватаю его за лицо и притягиваю к себе еще ближе.
Наконец, все-таки, нам нужен воздух. Мы оба, похоже, понимаем это в одну и ту же секунду и тут же отстраняемся друг от друга, но не слишком далеко. Уверена, мое лицо даже краснее его (которое самое красное, что я когда-либо видела), и мне очень тяжело выровнять дыхание.
Наконец, я все-таки могу говорить. Мои слова выходят чем-то похожим на полузадушенный шепот:
– Я не пьяна.
– Я знаю, - ему так же трудно говорить, как мне.
Я не знаю, что еще сказать, поэтому просто киваю. Его глаза не отрываются от моих, и он смотрит на меня очень серьезно.
– Хорошо, – быстро выдыхаю я.
А потом притягиваю его к себе для еще одного поцелуя.
Во что я вляпалась?