Блэр Уолдорф была перфекционисткой.

Её волосы, её наряды, её тело… все это должно было быть идеально гладким, утонченным и восхитительным. Боль в ногах, когда она носила чрезвычайно высокие каблуки ограниченной коллекции «Маноло Бланик», ни капли не беспокоила её; во всяком случае, она станет достаточно высокой, чтобы практически смотреть в глаза Серене Ван дер Вудсон и возможно, только возможно, почувствует себя гораздо выше по положению, чем обычно. Она едва замечала грубую ткань травянисто-зеленого цвета, которая неприятно терлась об её увлажненную кожу, вопреки слезам, наворачивающимся на её карие глаза. Её мать сказала, что это смотрелось на ней неплохо, но лучше бы было на Серене. И Блэр обязана была попытаться стать лучше во всем. Она должна была стать достойной её матери.

Блэр было пять лет, когда она впервые встретила Серену. Её впечатлила уверенность этой девочки, а её струящиеся светлые локоны и печальные темно-синие глаза вызывали трепет и благоговение. С того самого дня Блэр могла испытывать только зависть, стоило её взгляду натолкнуться на лучшую подругу.

Ей было шесть, когда она встретила Натаниэля Арчибальда, шесть, когда она первый раз замерла при виде его золотистых волос и кожи, благородной улыбки и пронзительных голубых глаз. Он дал ей печенье и попросил быть его девушкой. Четыре года спустя он торжественно пообещал, что будет любить её вечно и в один прекрасный день женится на ней. Блэр же сомневалась в нем уже даже тогда. Однако ни слова не сказала. Он был Арчибальдом, она – Уолдорф. Они предназначались друг другу. Он был самим совершенством.

Но была ли таковой она?

Блэр было пятнадцать, когда её мир развалился на части.

Холодной декабрьской ночью она спускалась по мраморной лестнице пентхауса, в котором проживала её семья, её волосы лежали ровными локонами на плечах, а глаза сверкали. Мыслями она была за много миль отсюда, полностью растворившись в своих мечтах, надеждах и фантазиях. Она хотела иметь возможность быть рядом с Нейтом, быть с ним в тот самый момент. Хотела рассказать ему, как сильно она желала однажды выйти за него замуж и как сильно нуждалась в том, чтобы он желал её так же, как она его, чтобы он хотел тепла, близости и дождей с таким же неистовством, как и она. «Может быть, - размышляла она, - он тоже разделяет мою страсть». Может быть, он не отстранится от нее, когда она легко прикоснется своими губами к его, соединяя их той связью, о которой она думала, что уже позабыла.

Привязанность к нему пронеслась сквозь нее, окрасив мысли. Блэр Уолдорф-Арчибальд. Она смаковала эти слова, произнося их про себя и улыбаясь.

Она тихо прошла через кухню, остановившись, чтобы поклевать пирожные, которые её отец прислал из Франции. Она скучала по нему, да. Но была счастлива, что он нашел кого-то, кого полюбил, даже если этим человеком не была её мать.

Элеонор Уолдорф скользнула на кухню, и её глаза мгновенно сузились, стоило ей увидеть свою единственную дочь с птифуром¹ во рту. – Блэр, что ты делаешь?

Её голос был обвинительным, и Блэр немного съежилась, беспокойно сглотнув. – Ем птифуры. Папа прислал их из Франции.

- Что ж, - её мать презрительно фыркнула. – Тебе следует перестать. Ты и так с трудом влезаешь в это платье.

Блэр неловко посмотрела на себя. На ней был надето платье из последней коллекции Элеонор Уолдорф, сине-белое гофрированное шелковое изделие. Ей казалось, что оно сидело идеально, ровно до этой минуты. Она нервно оттянула подол и быстрым движением убрала выбившуюся прядь за ухо.

- Да, мама, - выдавила она из себя.

- И встань прямо, - голос Элеонор стал раздражительным. – Бог свидетель, ты невысокая, но, по меньшей мере, постарайся не выглядеть так, словно дышишь Серене в пупок. Исходя из этого, тебе, вероятно, следует отдать платье Серене. Она достаточно тощая, чтобы влезть в него. В отличие от тебя.

Блэр опустила голову в безмолвном поражении.

- Теперь уходи, - Элеонор рявкнула на дочь. – Займись пробежкой или еще чем-нибудь.

Блэр кивнула и почти сделала реверанс; её мать руководила ею так, словно она была хозяйкой, а Блэр – лишь жалкой прислугой.

Она вбежала вверх по лестнице, спотыкаясь в попытке забыть жестокие слова матери. Сравнивать её с Сереной… Зачем она это делала? Неужели она хотела бы иметь такую дочь, как Серена, вместо нее?

Но нет. Мысль причиняла слишком много боли, и Блэр отогнала её подальше.

Она влетела в ванную комнату, слезы продолжали каскадом стекать по её щекам. Она не могла дышать и не могла говорить. Прижавшись щекой к прохладной стене, она взглянула на свое отражение, задаваясь вопросом, что в ней было неправильно. Она сидела на диете, занималась спортом… почему она не была тощей?

Со злости она сорвала с тела гладкий шелк, игнорируя предложение матери о том, чтобы дать платье Серене. Если у нее не могло быть его, то не будет и у лучшей подруги.

И она стояла перед зеркалом исключительно в нижнем белье; её глаза ожесточались, когда она примечала каждый новый найденный недостаток в своем теле. Она видела слишком много жира на бедрах, недостаточно плоский живот, слишком мало мускул на руках. Ей не нравилось то, что она видела, и, очевидно, её матери тоже.

Она не была идеальной. Не в глазах матери. Не в глазах тех, кто имел большое значение для нее.

Мир Блэр с треском разлетелся на куски. Именно тогда и там.

Все, что она когда-либо сделала неправильно, каждая ошибка, которую она совершила, каждый человек, которому она причинила боль… все это вернулось к ней в порыве воспоминаний, заставляющих её рыдать от боли. Она всхлипывала снова и снова, притянув колени к груди и хватаясь за пол в отчаянной попытке уменьшить боль в её сердце.

Она не могла быть той Блэр, которой её желала видеть мать. Она не могла быть Сереной, как ни старалась. Она не могла быть блондинкой. Не могла быть высокой. И уверенной в себе, и счастливой, и блистательной тоже.

Она не могла быть даже тощей.

Или могла? Она поднялась, задумчиво посмотрев на туалет. Курс по здоровью научил её большему, чем просто знаниям о сексе. Она могла бы сделать то, что они всегда говорили ей не делать, могла бы стать тем статистическим показателем, той другой девочкой, которая чувствовала себя толстой, и у которой не получилось потерять вес довольно быстро. И возможно у нее бы вышло заставить её мать увидеть то, что она стоила любви, и заставить Серену ревновать в точности, как она сама.

И быть может, Нейт заметил бы её… она схватилась за сердце от боли. Теперь он едва ли удостаивал её взгляда. Их взгляды никогда не встречались, если Нейт мог этого избежать.

Она вздохнула и закрыла глаза, позволяя воспоминаниям заполнить разум. Поцелуи, прикосновения, постукивания дождя в окно… все это так много значило. И теперь она не знала, имело ли это все еще значение для него. Если имело хоть когда-то.

Однако, она могла бы заставить его вновь увидеть её и вновь полюбить.

Она не смела думать о том, что планировала сделать. Только от мысли об этом у нее скручивало желудок. Как она могла решиться на это? Будет больно. Будет грязно. И Серена так в ней разочаруется…

«Но ей и не нужно об этом знать», - вразумила она себя. Никто не должен знать.

Блэр снова взглянула на туалет. Она должна. Знала, что должна. Они увидят её. И, кроме того, немедленное удовлетворение означало больше – и спасло бы её больше, – чем одобрение матери, внимание бой-френда и восхищение лучшей подруги вместе взятые.

Она нуждалась в этом. Сейчас.

Но она не хотела быть обязанной делать это. Не хотела прибегать к причинению самой себе боли, чтобы быть совершенной. Но она должна была быть такой. Она хотела быть идеальной. Всегда будет хотеть.

Той ночью Блэр Уолдорф в первый раз заставила себя освободить желудок.

Следующее утро наступило очень медленно, как если бы все застыло в воздухе и только одна Блэр продолжала двигаться. Она ощущала себя так, будто бы жила в сплошной туманной мгле, мысли омрачились, а грань между надеждой и отчаянием абсолютно размылась. Она не могла ни с кем разговаривать, в наименьшей степени с собственной матерью; язык казался столь же обременительным, как и сердце.

При всем том ей нужно было поговорить с Нейтом.

Блэр подошла к нему на ленче, держа голову высоко поднятой и тайно улыбаясь про себя. Она чувствовала себя красивее, более собранной теперь, когда она стала худее. Все будет в порядке. Должно быть. Он полюбит её и захочет быть с ней.

Но он не двигался, когда она нежно коснулась его руки, не признал её перед всеми. Она вздрогнула и внезапно замялась. Вполне возможно, он больше не хотел её. Или он увидел её боль, но проигнорировал её, потому что это подорвало бы его размеренную, безупречную жизнь… нет. Он был Нейтом Арчибальдом. Она – Блэр Уолдорф. Нейт, Блэр. Они были безукоризненными.

То есть она пока еще не была такой.

В последней безнадежной попытке привлечь его внимание она встала на цыпочки и задела губами его щеку. Она на мгновение задержалась, ожидая, что он улыбнется её прикосновению. Это была их традиция, ритуал. «Если он не ответит…», - но она вздохнула с облегчением, когда он повернул голову, чтобы поймать её губы.

Вот оно. Так было лучше. Даже если это всего лишь поцелуй, мягкий, сладкий, целомудренный поцелуй, он сделал её счастливее, чем раньше.

Несмотря на это, Блэр вспомнила каждый поцелуй, который дарила и получала. Близость не была чем-то, о чем бы ей хотелось забыть. Напротив, была связь, какой она жаждала, и надежда знания, что кто-то еще чувствовал то же самое. Ей не хотелось романтики. Поцелуи не заставляли её сердце бешено биться, а ладони потеть. Она не выпрашивала этого, а просто касалась тепла. Она касалось его так, чтобы убедить себя в его существовании.

И когда Нейт отстранился, и его глаза остались холодными, Блэр знала, что он не чувствовал того же. Она почувствовала себя мертвой, менее живой, чем когда она опустошала содержимое желудка в туалете. Ему по-прежнему было все равно.

Она не могла выдержать его безразличия.

Блэр тревожно оглянулась в поисках лучшей подруги, надеясь найти утешение. Это всегда было их способом. Блэр рассказала Серене обо всех проблемах, невзирая на то, с какой ревностью она относилась ко всему, связанному с ней. Можно было бы рассказать Серене о чем-нибудь, не так ли? Даже по этому поводу? Даже о тех вещах, которые она сдерживала внутри, о воспоминаниях, которые она отодвинула подальше?

Её глаза загорелись, когда увидела Серену, тонкую, воздушную и прекрасную Серену. Высокая девушка проплыла к Блэр и Нейту и рассмеялась, задыхаясь, её голос подобно колокольчику переливался. – Хей, ребята! Что происходит?

Нейт усмехнулся в ответ и забросил руку вокруг Блэр, напрягшись, когда она положила голову на его плечо. – У нас все отлично!

Однако Блэр заметила, как Нейт смотрел на Серену, видела желание в его блестящих глазах и как его кулаки сжались, пока его взгляд бродил по её превосходно сложенной фигуре, и естественно не могла не заметить его борьбы за сохранение нейтрального выражения лица. Она подумала, что было бы неплохо заняться желудком.

И занялась.

С быстрым «Извините» растерянным друзьям, она с важным видом испарилась прочь; слезы по дороге размывали обзор. Она не знала, почему не была достойной Нейта. Она не знала, почему он больше внимания уделял Серене, чем ей. Она ничего об этом не знала.

Она бродила по коридорам школы довольно-таки долгое время, задаваясь вопросом, где, черт возьми, была уборная. По некоторым причинам она не могла вспомнить.

В конце концов, она нашла её и распахнула дверь кабинки, её дыхание сбилось в ожидании. Ах. Долгожданное освобождение. Она присела на колени перед туалетом, погружая палец в горло и морщась при ощущении желчи на языке.

Она заплакала, когда все закончилось.

Сидя на полу уборной, она игнорировала звонок, звеневший каждые сорок пять минут. Она оставалась там, думая, надеясь, умирая. Она желала стать достойной Нейта, её матери. Она считала, что наверно, только наверное, это последний акт самоуничтожение, чтобы заставить их увидеть её.

А что еще она могла сделать? Она уже пожертвовала своим достоинством, гордостью и благополучием. И все ради Нейта. Ради матери. Как они могли ожидать, что она выживет, если они не хотят её?

Со слабым стоном она поднялась наконец-таки на ноги и устало открыла дверь кабинки, не уверенная в том, что уже была готова встретиться лицом к лицу со своими демонами.

Её рот принял идеальную форму буквы О, когда она поняла, что прямо перед ней стоял Чак Басс.

Её глаза сузились. Конечно. Для нее был удачный день. Чак Басс, главный бабник Верхнего Ист-Сайда, пропагандирующий разгульный образ жизни, нашел её там. Она страшилась того, что он скажет ей, потому что знала, что означает дьявольский блеск в его глазах, ведь Чак Басс любил информацию.

Многие даже подозревали, что он и был Сплетницей Верхнего Ист-Сайда. Однако Блэр знала лучше. Он просто любил рассказывать секреты людей. Ему доставляло удовольствие причинение боли другим. Он процветал на этом.

- Басс, - Блэр удалось выговорить это сквозь зубы.

- Уолдорф, - его голос был необычайно мягок. Никакой ухмылки. Никакого взволнованного блеска в глазах. Никакого победного тона. Блэр подумала, что, быть может, это озабоченность…

Но нет.

Зачем он пришел?

Чак шепотом ответил на её немой вопрос. – Я слышал тебя и просто… ты не должна делать этого с собой.

Блэр съежилась. – Почему тебя это волнует?

- На самом деле я не знаю, - он в течение долгого времени смотрел на ее, встречая взгляд карих глаз своими. Она удивилась теплу в его глазах.

И вместе с тем он ушел прочь, оставив Блэр Уолдорф в смятении. Она усмехнулась.

Чак Басс и беспокоиться? Черта с два.

¹ Птифур (фран.) – маленькое пирожное или печенье.

Перевод: Stasya-Nastya
Редактура: miss_darkness

Ждем ваших мыслей и предположений на ФОРУМЕ