Глава 4. Дьявольские игры

В этой параллели пространства почти всегда бушевал огненный шторм, который, впрочем, сейчас больше всего соответствовал состоянию Асмодея. Оно и неудивительно, ибо ничто так не могло испортить настроение демону, как встреча с ангелом. И дело тут было, пожалуй, не в противоборствующей природе этих существ, а в личной неприязни, берущей свои истоки со времен сотворения мира. Ведь именно Рафаил – «брат» и ближайший товарищ стал его небесным противником, именно Рафаил низверг его с небес, лишив крыльев; именно Рафаил отметил его ангельский лик печатью проклятия; и да, именно Рафаил загнал его в египетскую пустыню, желая защитить одержимую им красавицу Сарру от демонического сглаза. Сколько раз этот треклятый небожитель разрушал его планы, и эта встреча не сулила Асмодею ничего, кроме головной боли. Об этом ему радостно возвестило седьмое чувство, которые смертные окрестили интуицией. И главное, откликнись на мольбы Эсфирь какой-то рядовой ангел, князь Преисподней не предал бы оному факту никакого значения, но вмешательство одного из предводителей небесного воинства заставило его клокотать от злости. И не могли ее унять ни жалобные стоны грешников, корчившихся от боли в проклятом саду, ни изощренные ласки рабынь. Даже единение с собой не принесло Асмодею желаемого покоя, напротив, одиночество, привычное и воспринимаемое им, как должное, в этот раз неподъемной ношей легло на его плечи.

Однако нет худа без добра. Даже из собственного печального опыта он философски извлек идею для очередной адской пытки. Испокон веков и грешники, и праведники представляли Ад, как нескончаемый водоворот, в котором перемалывались людские души. Тысячи страдающих и наблюдающих за чужими страданиями, но это ли пытка? В общих страданиях несчастные находили утешение: мучились, понимая, что их товарищи сейчас испытывают схожие чувства, а утешение это было сродни надежде – недозволительно для Ада. И почему только ни одному гению не пришло в голову наказать грешника обыкновенным могильным одиночеством? Что может быть хуже для человека, если уж даже демону не чужда эта хворь. Вот помести грешника в ящик, закопай в беззвучной пустыне, и пусть он там тысячелетиями страдает в одиночестве, без надежды пообщаться даже со жрецами правосудия в день Страшного суда. Рядом с таким наказанием коллективный заплыв в огненной реке все равно, что купание в Голубой лагуне. Такова природа человека, даже в Аду он не может представить себе полного одиночества. Этим стоило воспользоваться.

Асмодей поднялся на ноги, осматривая собственные владения. По правую руку от него располагались проклятые сады с аллеей посаженных на кол грешников, день ото дня подверженных одному и тому же проклятию. С восходом солнца насаживали страдальцев срамным местом на кол и в течение дня под тяжестью собственных грехов они опускались все ниже, пока к закату заостренное древко не показывалось у них из груди, принося желанную смерть. Но, будто у Прометея, ночью раны их затягивались, жизнь снова наполняла бренную оболочку, и пытка продолжалась. И так тянулось веками, тысячелетиями, прерываясь лишь раз в столетие на время бала Люцифера. По левую же руку от него раскинулась бесплодная пустошь, необитаемая даже демонами, там-то Асмодей и решил сделать экспериментальное «кладбище», где вечное одиночество обретут вновь прибывшие сластолюбцы. Оставалось только получить дозволение короля Ада, но за этим дело не станет.

На удивление эта мысль на некоторое время развеяла его тягостные думы, однако по возвращению в свою пещеру они накрыли его опять. И хоть в обители его вновь воцарилась праздная суета, мелодичное пение арфы и призывный смех суккубов, былой дух ее был утрачен навсегда. Смертью воина погиб Ала́стор, отдала свою душу Дьяволу Дэлеб, и, главное, покинула эти стены Аврора. Не осталось никого, кто был ему верен не из страха перед гневом князя Преисподней, не из желания выслужиться перед ним или заслужить облегчение собственной участи, а потому что всей душой желал ему процветания. Но такова судьба падшего, обреченного восстать. Такова участь дерзкого сына, строго наказанного Всевышним отцом. И он смирился – отпустил, развеял по ветру и продолжил коротать свое бессмертие, только вот забыть так и не сумел, за что частенько проклинал себя и свою память.

Легкий стук в дверь и тихая девичья поступь одной из прислужниц разрушили череду его мыслей. В танцующем свете чадящих свечей засверкнул хрусталь и на тумбе около его кресла появился наполненный до краев графин с янтарной настойкой. Хоть маленькая, а радость, способная на время принести желаемое забытье. И хоть скорбных последствий от долгих злоупотреблений демон ощущать не мог на себе, все же был вынужден признать, что и его не обошло стороной это пагубное пристрастие.

– Уйди прочь, – рыкнул он на рабыню, которая по глупости или по дерзости решила задержаться в его опочивальне. Да, определенно не хватало душам кнута Дэлеб, совсем страх потеряли.

– Мой Властелин, в зале ждут Вашей аудиенции, – робко начала она, пятясь назад, каждой клеточкой своего тела ощущая его нарастающий гнев.

– Я никого не принимаю.

– Я так и сообщила, но это… – закончить девчонка не успела, ибо почувствовала, как на ее шее сомкнулась невидимая рука, воздуха стало катастрофически не хватать, а потом раздался пронзительный хруст сломанных костей, который в тишине показался до дрожи оглушающим. Несчастная, издав булькающий хрип, рухнула к ногам Асмодея, тело ее сотрясли предсмертные судороги, а на лице застыла печать ужаса.
Демон брезгливо оглядел нарушительницу своего спокойствия. Кларисса, Мария, Анна, Анжелика – имени он вспомнить не мог, да и не пытался. Женщины давно уже стали для него на одно лицо – согревали постель, оставляя холодной душу, тенями проходили мимо, не касаясь заветного огня, а потому и к страданиям несчастной, которая еще вчера змеей извивалась под ним на любовном ложе, демон остался пугающе безучастен. Кто-то же поплатиться за его плохое настроение. Так почему бы не случайная неудачница-рабыня? Да и наказанием подобное назвать было сложно. Скорее временная передышка от мук адских – лежи себе и восстанавливайся. Единственное, что раздражало неимоверно, так это то, что теперь она возлежала на полу в его покоях, пытаясь излечиться. Процесс, конечно, не шибко утомительный, хотя и неприятный – ведь если на Земле боль свернутой шеи ощущается только на протяжении нескольких секунд, то здесь покойница будет страдать от мигрени еще пару дней. Надо бы дать распоряжение отволочь ее в дальний угол пещеры, да желания покидать опочивальню не было ни малейшего. Ведь если назойливый проситель до сих пор у дверей стоит, придется свой долг исполнить и дать аудиенцию. Так и мучился Асмодей, пытаясь в данной ситуации выбрать наименьшее зло.

– Я сам о себе доложу, – послышался надменный голос из парадной залы. Принесла же нелегкая! Надеяться на то, что этот гость постоит под дверью и уйдет, было бессмысленно, а потому демон с сожалением отодвинул в сторону бокал, потерев переносицу.

– Наслышан о твоих сегодняшних приключениях, – с треском распахнув дверь, усмехнулся Абаддон. – Ужели Рафаэль решил явить свою персону падшему брату?

– Явил, – коротко ответил Асмодей, оглядывая гостя. Да, все же изменчивая штука судьба, скажи ему кто-то каких-то двести лет назад, что они с Абаддон превратятся в закадычных друзей, демон бы рассмеялся этому смельчаку в лицо, но события, произошедшие в Аду, связали их кровью «братьев», клятвой и общими интересами. Пожалуй, это самый прочный клей, на котором могут быть построены отношения. Так что эта порочная дружба прочно связала «войну» и «похоть», заставляя их терпеть общество друг друга.

– И чего желал? – подняв за горло застывшую у ног прислугу, произнес демон гнева, одним глазом наблюдая за Асмодеем, другим осматривая прелестное личико служанки. Хороша! Абаддон, подобно товарищу, тоже был ценителем красоты, хотя подходил к этому вопросу с иной стороны. Если князь блуда предпочитал окружать себя прекрасным, в еде будучи не притязательным, его воинственный собрат ценил лишь вкус этой красоты, с жадностью поглощая души несчастных.

– А чего может желать архангел? Чтобы демоны покинули неподвластный нам мир, заползли в самую темную и глубокую бездну, – риторически усмехнулся Асмодей, не обращая никакого внимания на бесстыдное поведение гостя, который с наслаждением припал к губам потерявшей сознание девушки. Ее чувственный ротик, повинуясь темной воле, слегка приоткрылся и сероватый дымок, светящийся, будто лунный свет, пробивавшийся сквозь тучи, вырвался из недр ее телесной оболочки. Абаддон слегка потянул этот момент наслаждения, дразня собственный аппетит, а потом одним вдохом втянул в себя эфемерную материю души. В ту же секунду несчастная широко распахнула глаза, издала отчаянный хрип, увидев перед собой пронзительный фиалковый взгляд, лицо ее засеребрилось, становясь прозрачным, а потом магия Преисподней рассеялась, и ее бренная оболочка пеплом осыпалась к ногам демона.

– История старая, как мир, – равнодушно отозвался князь войны. – Не вижу причины хмуриться.

– А я не вижу причин для радости.

– Ну как же, сегодня ты начал величайшую для Нового Света войну, отнял у меня лавры зачинщика кровавой бойни – в былые времена ты бы возликовал от радости. Впрочем, раз уж ты облегчил мою миссию, позволь отблагодарить тебя подарком, который оценишь и ты.

Демон поднял на Абаддон заинтересованный взгляд, пытаясь разглядеть подвох в такой необычной доброжелательности. Образ рыцаря войны благодарного и готового одарять никак не вязался с его репутацией.

– Пожалуй, я откажусь от этого сомнительного дара, – с учтивой улыбкой ответил Асмодей, сделав столь желанный глоток огненной воды.

– Глупости, – отмахнулся Абаддон. – Излишняя осторожность не сделает тебе чести.

– Но и не повредит.

– В такие моменты главный кутила Преисподней становится похож на занудного старика. Адские врата открыты, дипломатией и мечом мы завоевали себе это право, грешно им не воспользоваться. Особенно сейчас, когда мир только и ждет нашего возвращения. Смерть, страх и порок смешались в людских сердцах, мы взрастили в их душах темное семя – пора собирать урожай.

– И что же ты приготовил?

– Эту кашу заварил ты, я лишь вспомнил об этом. Надеюсь, ты позволишь… – хозяин пещеры едва заметно кивнул, Абаддон щелкнул пальцами, и секундой спустя они оказались перед массивной монастырской оградой. Асмодей оглянулся по сторонам. Ох, не о визите в мир смертных он мечтал в эти минуты. Хотя нет, не так. Меньше всего он хотел оказаться именно здесь.

Серый день встретил их неприветливым зрелищем захлопнутых ставен, смешанной с инеем земли, скрипом старой телеги и хлюпающей под ногами грязью. Асмодей брезгливо скривился, глядя на повозку, в которой сидели несколько побритых наголо девушек. Весьма приглядных, несмотря на грязное рубище, израненные оковами руки и заплаканные глаза. Следом за телегой, громко тявкая, бежала лохматая, грязная псина с хвостиком метелкой. В такие мгновения любой город казался похожим на чистилище. И именно в такие мгновения душа простого человека требовала чуда. Хоть божественного, хоть демонического. С последним уж точно проблем не будет.

– Надеюсь, это доставит тебе удовольствие, мой друг, – усмехнулся Абаддон, и из бледного рта его вырвалось белое облачко пара.

– Монастырь Олд-Урсулин-Конвент, – недовольно прочитал князь Преисподней. – Мы в Новом Орлеане.

– Не все ли равно в какой мы части света. Сегодня зрелище обещает быть интересным.

Асмодею действительно было не все равно, хотя показывать это своему товарищу он не желал. Да и какова была вероятность демону встретиться на святой монастырской земле с проклятой ведьмой? Вообще, с его-то «везением» больше, чем того бы хотелось. Сейчас бы взять и исчезнуть, оставить Абаддон лично разбираться с собственным подарочком, да только порождать новые слухи вокруг себя и Авроры демон не желал. Безусловно, князь войны знал, в какой части света обосновалась бывшая любовница Асмодея, а потому и в случайность выбора верить было нельзя, оставалось надеяться лишь на то, что мадам д’Эневер по воле темного владыки не станет главной героиней грядущего действа.

– Что-то не так? – с хитрым, лисьим выражением на лице поинтересовался Абаддон, догадавшись о том, какие думы одолели всесильного демона блуда. Асмодей отрицательно покачал головой, доставая из внутреннего кармана отороченного соболем плаща небольшую фляжку. Да так и осушил в несколько глотков. Пойло, хоть было крепким и пахло резко, все же имело насыщенный травяной букет, или так просто казалось. Демон слегка поморщился, скорее от мысли о грядущей западне, чем от омерзительного вкуса. – Твое недоверие оскорбляет меня, – усмехнулся Абаддон, оправив рукой серебряные пряди.

– А твое радушие настораживает, – буркнул Асмодей, на что князь войны пронзительно рассмеялся, провожая взглядом потянувшиеся внутрь монастырских стен толпы зевак.

– О, поверь, это зрелище обещает быть желанным, без неприятных сюрпризов, если ты понимаешь, о чем я говорю.

– Не понимаю, – сбросив с плеча его руку, слукавил Асмодей, позволив толпе затянуть себя в поток. Люди свернули за угол и беспрепятственно дошли до монастырского двора. Здесь, как всегда, толпились страждущие, попрошайки и прочий сброд. Ворота были открыты настежь. Белый снег, редкий для жаркого климата Луизианы, спускался на темные одежды и мгновенно исчезал, как ночные химеры, напуганные светом дня. Из-за ворот тянуло какой-то жженной гадостью с примесью хвои и серы. Экзорцисты все-таки большие затейники…

Что ж, стоило отдать Абаддон должное. Сцену для спектакля, несмотря на географическую неприязнь князя блуда к этому городу, демон войны выбрал великолепную. Под стать пороку своего друга. Впрочем, не только демоны, но и служители церкви готовили для непосвященных масс свои представления. Но если первые, повинуясь своим инстинктам, предпочитали действовать по наитию, поступки вторых были четко регламентированы и согласованы с самим епископом Новоорлеанским. Подумать только, на что только не шли отчаявшиеся власти: светские и церковные, желая отвлечь народ от предвоенных волнений. Собственно, и суеверная толпа с радостью глотала эти лживые пилюли, принимая фарс за чистую монету. Да и что в том плохого? Театр с бесплатным входом – бальзам для души просто народа.

А дело было вот в чем: беспорядки и постоянные волнения все чаще стали охватывать жемчужину американского юга. Недовольные своим положением рабы грозили поднять восстание, помещики требовали смягчения налогов, а простые горожане без устали обращали свой взор на север, прислушиваясь к пушкам войны. Вот и придумали сильные мира сего отвлечение и развлечение для легковерной толпы, пустив слухи об одержимости некоторых монахинь демонами, о тайных сношениях их со слугами Преисподней. Как во времена средневековой инквизиции, только без показательных сожжений, испытаний водой и повешением.
Так непорочные невесты Господни обратились в распущенных девиц, отдав себя во власть темных сил, коих и в помине не было. По крайней мере до сего момента. Однако на этом сей обман не закончился, а превратился в настоящее представление, ибо в мистическом Новом Орлеане сыскались десятки экзорцистов, повелителей духов и заклинателей демонов, желавших получить известность благодаря этому скандальному дельцу. Да и отцы Церкви возражений не высказывали, ведь каждое изгнание лишь усиливало веру людей. А мораль… да кто о ней задумывается в высших эшелонах духовной власти?

– Надеюсь, монахини нынче порадуют зрителей. Кто, кстати, сегодня изгоняет бесов? – поинтересовался Абаддон, обратив внимание на юную послушницу, ставшую невольной жертвой этого спектакля. – Впору уже программки составлять и загодя отпечатывать. А девица и впрямь хороша… – демон даже облизнулся.

– Отдала свою невинность и честь одному из экзорцистов, – бросив мимолетный взгляд на связанную в телеге девчонку, отозвался Асмодей, про себя радуясь происходящему. Подумать только, святая монастырская земля стала его личными угодьями, а ему даже делать ничего не пришлось. Вот это победа так победа. Было отчего возликовать, и Асмодей ликовал, хотя и старался не выдавать своего восторга. Хорошо все-таки, что он согласился ввязаться в эту сомнительную авантюру.

– Дамы и господа! Благочестивые христиане и христианки! Спешите видеть! Только сегодня и только здесь преподобный отец Бальтазар проведет сеанс изгнания бесов! – произнес один из послушников, выступая вперед с церковного помоста.

– Бальтазар, это ж надо демонским именем служителя Церкви величать, – шепнул Абаддон на ухо своему другу, коснувшись его плеча. – Стыд и позор на голову небес! У них под носом происходит такое, а они ни сном, ни духом.

– Свобода воли, – ехидно заметил Асмодей, и демоны дружно усмехнулись, стараясь ничем не выдать своего истинного обличия в окружении обеспокоенной толпы, несводившей взгляд с несчастной девушки, которую церковные служки водрузили на некое подобие алтаря, привязав руки к кресту.

Немного потолкавшись, демонам удалось протиснуться сквозь толпу, заполнявшую монастырский двор, и оказаться в первых рядах. От дыхания столпившихся зевак было тепло, хотя едва ли порождения ада могли ощущать неудобство от холода или жары, а вот несчастной жертве экзорцизма приходилось не сладко. Побелевшая от холода, в мокрой от крапления святой водой исподней рубахе, побритая в насмешку женщина сладострастно выгибалась дугой, привязанная к кресту. К слову, в этой позе монахиня выглядела весьма привлекательно, было на что заглядеться. Ибо промокшая ткань уже не скрывала округлых достоинств ее фигуры, возбужденные соски призывно топорщились, вызывая неосознанное желание припасть к ним с жадностью младенца, обнаженные ноги, согнутые в коленях, пробуждали вполне отчетливые грешные позывы, а томные стоны сводили с ума, будоража плоть. Будь Асмодей игроком менее изощренным, и он поверил бы обвинениям о собственной причастности к этому делу, настолько безукоризненно была сыграна роль. Определенно, церковные лицедеи превзошли его ожидания.

Впрочем, не только невесты Господни блистали на сцене человеческих трагедий. Святые отцы тоже держались на высоте, изображая могущественных заклинателей бесов. Подле сестры Августины, распятой на алтаре, стоял средних лет тщедушный священник. Глаза его запали от еженощных совокуплений со своими «подопечными», но всем видом он пытался изобразить духовную непогрешимость. На лбу преподобного, взиравшего на сладострастные изгибания несчастной, выступили капельки пота, а губы, – Асмодей не мог не заметить, – стали кроваво-красными, как у неопытного девственника, впервые залезшего рукой под юбки сговорчивой блудницы. Впрочем, развратом во дворе монастыря не просто пахло, а смердело. Князь плотского греха мог бы рассказать о каждом из толкавшихся кругом по десятку скабрезных историй, не обойдя стороной и известного экзорциста, портившего латинское заклинание своим жутким акцентом. Засядь в девице настоящий демон, не разобрал бы ни единого его слова, еще глубже засев в ее хрупеньком сердце. Одним словом – любители. Что с них взять, но выражения на лицах, уверенность во взгляде – вот это было достойно уважения.

Присутствующие наблюдали за фокусами изгнания с переменным интересом: кто благодарно, веря каждому произнесенному предложению, кто с явной скукой. Некоторые остряки уже заключили пари.
Услышав среди потока явного бреда свое имя, Асмодей усмехнулся. «Прославенному» экзорцисту было и невдомек, что князь похоти и блуда, изгоняемый неумелым заклятием, стоял тут же, в толпе, и стал немым обличителем человеческой и церковной лжи.

– Браво, – проговорил демон, склонившись к уху своего товарища, и отчего-то ностальгически вздохнул, обращая свой взор в сторону импровизированной сцены. – Однако на мой далеко не скромный взгляд этому фарсу не хватает аутентичности.

– О, ужель в тебе взыграл былой азарт? Желаешь выйти на сцену? – не отрывая взгляда от монашки, произнес демон войны.

– Скорее обличить человеческую ложь, – Асмодей равнодушно взмахнул рукой, как зачарованный глядя на мнимую страдалицу.

Внезапно девушка закричала, будто тело ее начали на части рвать невидимые силы. Это был уже не надрывный и томный крик талантливой лицедейки, а истинный вопль невыразимой боли. Толпа оживилась, и начала громче перешептываться. Кровь окрасила алтарный камень багрянцем, смешиваясь с грязью. Священник запнулся, не понимая происходящего. Было очевидно, что тщательно отрепетированный спектакль превратился в непредсказуемую импровизацию. Монахиня кричала без устали, что было мочи моля о спасении. Представление закончилось. Началась пугающая явь. Из ладоней сестры Августины торчали самые настоящие, вбитые почти по шляпку, кровельные гвозди.

– Даже так, – протянул Абаддон. – Как великодушно с твоей стороны давать страждущим желаемое, – он кивнул в сторону белокурой незнакомки, выступившей вперед. Хотя сам Асмодей незнакомкой эту юную особу назвать не мог. Не давеча, как пару недель назад она во мраке ночи продала ему свою душу в обмен на призрачную возможность завладеть любовью того, кто и думать о ней забыл. Что же, коль уж ей не суждено познать страсть в объятиях любимого, пусть хоть почувствует на себе пародию любви. Демон коварно усмехнулся.

Повинуясь какому-то безотчетному порочному желанию, Элеонора Борегар, закусив губу, подалась вперед, выйдя на полшага из толпы, и в необычайном возбуждении сжала грудь свою тонкими бледными пальчиками – видимо сладострастная поза, непристойная для монахини, взволновала девушку, пробудив в ней недозволенные инстинкты. Что ж, на этом будет поставлена точка на ее добродетели.

– Туше, – добавил Абаддон, едва сдерживая смех.

Давно Асмодей так не веселился. Давно не ломал людские судьбы забавы ради, забыв о пресловутых планах по сбору душ, об отчетности, о долговых расписках, о войне небесной и человеческой. И эта маленькая шалость действительно отвлекла падшего от проблем насущных и войн нескончаемых. Что поделать, демонам тоже нужно отдыхать.

– Это еще не все, – толкнув товарища в бок, ответил Асмодей.

И тут же глаза священника, глянувшего в требник, сделались напуганными и удивленными. Как по волшебству буквы на страницах книги стали складываться в новые предложения, вся суть коих сводилась к пошлейшему издевательству над святостью божественных молитв и догматами Церкви.

– Да пронзит эту неверную Ангел небесный своим сладострастным копьем, которое пройдя сквозь срамную расщелину, откроет для нее райские врата. И останется в ее теле лишь один бес – тот, что живет меж женских ног, волю мужчин супротив. Но пройдя сквозь оное, явит ей милость свою и свободу тот, под чьей звездой она ходит, – прочитал священник, не в силах прервать поток этого порочного словоблудства.
Логики в сем высказывании было не больше, чем в откровениях монахинь о донимавших их инкубах, а потому толпа в непонимании и возмущении своем затаила дыхание. Настал тот самый момент, когда никто из присутствующих уже не мог предсказать дальнейшее развитие этого порочного сюжета.

– Гвозди! Выньте гвозди! – закричал священник, побелев то ли от ужаса, то ли от злости. Мужчина уже не понимал, в какое мгновение закончился фарс, и началась истина, а потому всеми силами желал уйти со «сцены», чтобы не опорочить свое доброе имя рождающимися в эту секунду сплетнями. Публика ахнула. Сестра Августина продолжала истошно орать, не на шутку испугавшись. По щекам ее текли бриллиантовые слезинки, говорившие об истинном мучении.

Что ж, Асмодей разумно рассудил, что великий обман должен своевременно воздаваться, и если лицедеи решили обратиться в мучеников, страдающих за веру, то хотя бы раз должны были почувствовать все, что чувствовали истинные страдальцы. Иисус претерпел муки, будучи распятым на кресте, должны были получить по вере своей и те, кто нагло величал себя его последователями. Это была уже не игра, а, скорее, божественное возмездие. Справедливость. К тому же, за что платил деньги епископат? Американский Юг отчаянно нуждался не только в героях, желавших отличиться на войне. Он ждал чуда, и Новый Орлеан стал прекрасной ареной для темных мистерий.

Асмодей стоял, скрестив руки на груди, с почти равнодушным видом наблюдая за тем, как засуетились дьяконы и служки. Едва не оглохшие от невообразимых воплей, они в растерянности кинулись искать инструменты, чтобы выдрать невесть откуда взявшиеся гвозди. Но удалось найти лишь старые клещи, которые расшатывая железо, причиняли несчастной еще большую боль.

– Боже, прекратите все это! – послышался слезный женский крик откуда-то из толпы. – Господи помилуй.

– Бог явно оглох, – усмехнулся Асмодей, демонстративно зажимая кулак, усилием воли вгоняя гвозди еще глубже в алтарь.

– А вот до Ада этот крик определенно докатился, – задумчиво произнес Абаддон, оправляя полы плаща, запачканного в грязи. – «Братья» нынче торжествуют.

Скрипнуло железо. Монахиня зашипела от боли, пытаясь оттолкнуть неумелых мужиков, но те же кровельные гвозди обнаружились в ступнях несчастной. И оказались они там так же внезапно, как и в ладонях, и сидели так, будто были там всегда. Уронив клещи, один из дьяконов начал осенять себя крестом и бросился прочь. Другой кинулся за ним следом.

– Демоны! Демоны! – кричал он, пытаясь пробиться сквозь толпу, стеной преградившую ему путь.

– Вы не понимаете, бегите, – вторил ему другой, но жадные до зрелищ зеваки лишь подались вперед, пытаясь ухватиться за сюжетную нить.

– Апокалипсис! Это конец!

– Господь, охрани!

– А ну вернитесь! – скомандовал священник.

Толпа затихла, затих и ветер, казалось, даже время остановилось. На лицах присутствующих отразился благоговейный ужас, но никто не отважился даже сдвинуться с места. Преподобный Бальтазар сделал глубокий вдох, желая успокоить нервы и сохранить личину могущественного заклинателя бесов, но выходило это плохо. На лбу мужчины выступил холодный пот, глаза суетливо бегали по сторонам, желая найти поддержку у братьев, но все были повержены страхом.

– Заклинаю тебя, князь блуда Асмодей, оставь тело этой страдалицы! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, – он все же нашел в себе силы продолжить изгнание, правда латынь сменилась ломанным греческим. – Аминь! Аминь! Аминь! – опрыскивая женщину святой водой и поджигая вокруг ладан, твердил он.

– Оставить или нет? – спросил Асмодей своего компаньона, сверкнув изумрудным взглядом.

– Спроси у фортуны, – доставая из кармана древнегреческую драхму, отозвался демон.

– У меня есть своя! – в воздухе сверкнуло золото, Асмодей поймал монету на тыльную сторону ладони, накрыл другой рукой и улыбнулся. – Ты привел меня сюда, тебе и играть с судьбой. Аверс или реверс?

Абаддон просиял, зажимая драхм в ладони. Его монета была необычной, на ней красовались два парящих в небесах пегаса. Внешне они были различны меж собой, отчего постоянно имели споры на счет того, кто из них украшал собой аверс монеты, однако решение о том, кто из них был «орлом», неизменно принимал хозяин монеты в зависимости от того, кто оказывался сверху при подкидывании золотого, и чего больше хотела его душа. А потому демона войны и разобрало любопытство о том, такая ли монета у Асмодея, хотя расспрашивать падшего он и не стал.

– Если реверс, то так и быть, отпусти несчастную, хватит с нее потрясений на сегодня, ну а если аверс, – демон довольно потер руки и выдохнул мечтательно, – пусть этой монашке запомнится, какого это на самом деле принадлежать Асмодею. А то на тебя клевещут почем зря, не понимаю, как оное вообще сносить можно.

– Что ж, истину говоришь, – ухмыльнулся князь блуда. – Пусть так.

– Что там?

– Возрадуйся, аверс! – произнес князь порока, продемонстрировав Абаддон самый обыкновенную, без подвохов, золотой доллар.

Играя с чьей-либо жизнью и со смертными, Асмодей предпочитал играть честно, находя в этом особую прелесть. Неизвестность тем и прекрасна. К тому же, порой все-таки необходимо отдавать решение жизненно-важных вопросов воле случая, чтобы восстановить высшую справедливость.

Абаддон презрительно фыркнул, увидев в руках рыцаря Преисподней обычную монету, коею можно было сбыть в любой бакалее, отчего-то почувствовав себя уязвленным этим поступком товарища. Мелочная, суетная натура Абаддон отказывалась принимать факт полного пренебрежения демоническими умениями в таких вот пустяках. Всемогущий демон войны досадливо сглотнул, узрев в этом поступке разницу между мелким бесом, смущающим люд в мелочах, и демоном, в ведении которого находились глубинные желания людские. Неужели он, Великий Абаддон, уподобился обычному адскому прислужнику? Неужели остальные демоны видели его в таком же свете, когда он пытался сжульничать в таких незначительных вещах?

Обидно, но стоило признать, что в знании людских сердец Асмодей превзошел и его, и прочих обитателей Преисподней. Он читал их души, а потому не считал нужным мухлевать, зная, что несчастные рано или поздно окажутся в его руках, нужно было только подождать, а времени у бессмертного создания было предостаточно. Асмодей медленно разжал кулак. Послышался скрежет железа и треск дерева. До боли противный звук, заставивший волосы на спине встать дыбом.

– Помогите, молю, – вскрикнула монахиня, изо рта которой начала вытекать белая пена.

– Они бы ее еще мылом накормили, – усмехнулся Абаддон, залюбовавшись открывшемся ему действом, а посему стал мало чем отличаться от зевак, столпившихся на монастырском дворе.

Кое-как с горем пополам дьяконам удалось освободить руки и ноги монахини. Сестру Августину от греха подальше сняли с алтаря и уложили на покрывало, расстеленное прямо тут же по подобию плащаницы. Повинуясь какому-то инстинкту, Элеонора Борегар кинулась к ней, раздирая нижнюю юбку на лоскуты, на ходу перебинтовывая раны. Картина была очень жалостливой и трогательной.

И вновь воцарилась тишина. Асмодей не шелохнулся, будто врос в монастырскую землю. По его лицу скользнула какая-то блаженная улыбка. Полунагая монахиня понемногу затихла, вопли обратились стонами.

– Они думают, что это конец, глупцы, – демон дунул в сторону женщины, которая в мгновение распахнула веки, на лике ее застыла гримаса безумия, и сестра Августина зашлась таким полоумным смехом, что присутствующие начали инстинктивно креститься, отступая назад. Элеонора Борегар в ужасе отшатнулась, не веря своим глазам.

– Матерь Божья, что же это? – пролепетала она, но шепот этот громом разнесся по монастырскому двору. – Неужели… – она оглянулась, с ужасом встретившись со взглядом, который ей вовек не суждено забыть. Она попыталась было предупредить людей, сказать, что истинный виновник этого бесстыдства стоит в нескольких метрах от нее, скрываясь за личиной обычного обывателя, но не смогла произнести не слова. Клятва, данная Асмодею, лишила ее способности говорить. Она попыталась убежать, но ноги ее будто вросли в землю, заставляя ее быть невольной участницей этого кошмара. – Нет, я не хочу… отпусти, – одними губами шептала она, но демон лишь отмахнулся от нее, как от надоедливой мухи.

– Демоны, это демоны, – дрожащим голосом прошептал какой-то юродивый старик. – Они здесь.

Горожане начали вопросительно переглядываться, будто желая распознать нечистого в рядом стоящих людях. Преподобный Бальтазар замолк, оборвал чтение, и с недоумением воззрился на одержимую, которая теперь действительно стала бесноватой. Стараниями своего искусителя она потеряла не только способность контролировать свое тело, но и дар речи. Как ни в чем не бывало монахиня встала на ноги и выступила вперед. На ее перекошенном лице застыла хищная гримаса, глаза были широко распахнуты, руки сжаты в кулаки. Окровавленными ладонями она держала задранный подол сорочки, демонстрируя стройные ноги, маленькие, аккуратные ягодицы и сокровенные женские прелести. Прилюдная демонстрация срама вызвала неодобрительный гул толпы. Женщины перешептывались, стыдливо пряча глаза, но исподлобья наблюдая за несчастной, дети со смехом указывали на жертву этой дьявольской игры, которая, понимая всю глубину своего позора, проливала горькие слезы, не в силах остановить поток этого безумия. Мужчины жадно взирали на импровизированную сцену, оценивая открывшиеся им дамские красоты. Все осуждали произошедшее, но все наблюдали, не в силах отвести взгляд. Вот она – истинная природа человека, сбрасывающая маски лишь в такие минуты.

Что ж, люди хотели увидеть истинную одержимость – получите и распишитесь. Сестра Августина, пав на колени, сладострастно и яростно рыча и скалясь, принялась ублажать свою одинокую страсть. Годы целибата, отрицания собственной природы были перечеркнуты одним лишь словом потусторонней силы, которая завладела ее естеством. И женщина сдалась, отдалась этому безумию без остатка.

Священник попытался осенить себя крестом, однако рука его будто налилась свинцом, и попросту не поднялась. Как он ни старался огласить священную молитву, благоговейные вздохи его были беззвучны, как у рыбы, выброшенной на песок. Абаддон довольно усмехнулся, неприятно было это признавать, но по части организации зрелищных демонстраций собственного могущества Асмодею не было равных. Он с такой легкостью читал людские сердца, играл с их пороками, ничего не придумывая, усугублял то, что смертные пытались сокрыть, обличал мелкие грешки, доводя их до абсурда. Вот оно – искусство.

– Поднимись, – одной только Августине слышным голосом произнес Асмодей. – Танцуй для меня. Танцуй для меня, сестра Августина. Танцуй так, как не танцевала бы для самого Господа, окажись ты перед его троном.

– Я слышу тебя, Боже, – проговорила она, простирая руки к небесам.

Ангел лучезарный с шестью огненными крыльями привиделся монахине, и глас его мелодичный просил танцевать. Медленно, на негнущихся ногах, словно марионетка в руках кукловода, женщина встала пред толпой. Вскинула ладони и, окровавленная и запачканная, начала кружиться под одну ей слышную музыку. На устах ее застыла блаженная улыбка, пред глазами виделся золотой престол. Казалось ей, что не кровь сочилась из ран, а вино, а нестерпимая боль отступила, уйдя водой в песок. Сейчас, в это самое мгновение ей привиделось, что она находится на седьмом небе от счастья, хотя в действительности несчастная спускалась в омут Ада. И мнила себя Августина Марией Магдаленой, танцующей для Христа. Мнила себя прохладным ветерком в жаркий день, прохладной водицей для жаждущего.

Очарованный этим зрелищем, Асмодей удовлетворенно потер ладони. Танец первый, но не последний танцует бесноватая монахиня. Не знает еще, что будет танцевать и потом, среди других мертвецов в свите князя. Таков был удел тех, кого демон однажды отметил своим клеймом. Асмодей зажал в кулаке злополучный доллар, который секунду спустя полетел к ногам женщины, а потом и еще один.

Онемевший священник с нескрываемым страхом смотрел на происходящее. Благодарные зрители, повинуясь какому-то странному наитию, кидали и кидали к ногам жуткой плясуньи монеты, пока измученная та не свалилась на пол. А золото все пребывало. Зажиточные и бедняки отдавали последнее: деньги, серебро, украшения, засеивая святую землю златом.

– Боже, это мой тебе дар на вечные нужды церкви, – с сарказмом вскричал он.

– Побойтесь Бога, – кричала какая-то старуха, пытаясь разогнать толпу, но собравшиеся были глухи к ее призывам, погрузившись в какое-то оцепенение. – Бесы не проникнут в чистые сердца. Покайтесь! Покайтесь, грешники! Пред ликом его покайтесь.

– Молитесь! Молитесь вместе со мной! – взяв себя в руки, произнес священник. – Молитесь, и ниспошлет нам Создатель спасение милостью своею.

– Господь Всемогущий, да святится имя твое…

– А вот этого не надо, – выходя к алтарю, произнес Асмодей. И толпа затихла, успокоился ветер, замолчали колокола. – Узрите мой лик, услышьте мой глас, покоритесь воле моей, ибо я ниспослан на землю даровать вам свободу, – он простер свою темную длань над головами присутствующих, как будто темный священник, дающий благословение пастве своей.

И все подчинились: и мужчины, и женщины, и дети, и старики испытали неведомое до селе чувство любви, а точнее внушенного обмана – дьявольской химеры. И все сдались, стали слабыми, как неопытные девушки, неспособные устоять перед обаянием коварного искусителя. Темная воля Асмодея прокралась в сердца всех присутствующих на монастырском дворе, и их захлестнуло мощное чувство влечения, нежности, безумной и бездумной влюбленности. Это напоминало плач, которому никто не мог противостоять, который поднимался из глубины души, разлагал, обращал в прах, уносил прочь все, что ему сопротивлялось. Люди как бы расплавились, их разум и душа растворились, превратились в эфемерную материю. Они перестали быть личностями, стали единым целым – подвластным ему и счастливым стадом, преисполненным порочной любви. Да, они любили его, любили того, кто уничтожил границы дозволенного, позволив глубинным человеческим желаниям вырваться на поверхность и снести плотину, которая отделяла первобытные страсти и инстинкты от морали и нравственности. И тайное стало явным.

Асмодей, ничего не говоря, несколько минут стоял пред ними, как ангельское изваяние во плоти, не двигался, казалось, и не дышал. А люди, оказавшиеся подле него, по какому-то негласному решению преклонили колени так низко, что почти целовали землю. Священники, служки, монахини и экзорцисты, чьей задачей было безукоризненно отыграть свои роли в показательных выступлениях, потеряли координацию движений. Кто-то из них начал без устали кланяться, кто-то проливать горькие слезы, кто-то предался танцу, как одержимые пляской святого Витта.

– Вы молили о чуде? – произнес Асмодей. – Ваши молитвы услышаны. Вы молили о мире, но я дарую Вам забвение. Сегодня вы забудете о войне, ибо я дарю вам возможность испытать первородное чувство всепоглощающей любви друг к другу. Да пусть исполнятся божественные заветы – возлюбите же ближнего, как самого себя.

Абаддон огляделся. Он, грешным делом, уже думал, что представление окончено с падением сестры Августины, но в действительности все только началось. Находившиеся на некотором расстоянии от Асмодея люди, мнившие себе почетными горожанами, нескромно предавались своим чувствам. Каждый дал полную волю своему сердцу, а точнее первобытному инстинкту. Почтенные богобоязненные дамы, узрев падшего серафима, застонали от блаженства, призывно раздвигая ноги; ярые католички просто падали в обморок, не сумев совладать с таким потоком запретных чувств. Мужчины, изо всех сил стараясь скрыть возбуждение, попрятали руки в карманы брюк, сжимая восставшую плоть. Даже старики поддались этой чувственной химере, забыв про почтенный возраст. Отец Бальтазар, словно ему стало дурно, наклонился всем телом вперед, но плохо ему не было, напротив, он впервые в жизни испытал религиозный экстаз, ибо на глазах у всех вершилось чудо: пусть темное, порочное, но неоспоримое. Хотя экстаз этот быстро сменился страхом перед всевышней карой, ведь если демон явил свой лик людям, значит, Ад и Рай не вымысел, а значит, рано или поздно придется держать ответ за содеянное, за нарушенные обеты, за порочный спектакль, устроенный епархией. Но не успела эта мысль укрепиться в его мозгу, как желание более безрассудное, плотское и неконтролируемое, охватило его тело.

Меж тем толпа на монастырском дворе пред каменным ликом святого Петра отдалась во власть эмоциональному опьянению, которое охватило всех при появлении Асмодея. Волнение нарастало с каждым мгновением. Некоторые, узрев лик демона, испытали умиление, обратившееся вожделением; иные познали влечение, дошедшее до экстаза. Падший ангел предстал перед ними во всем своем величии, в глазах присутствующих став прекраснейшим, самым соблазнительным и самым совершенным существом, которое только мог сотворить Господь. Невестам Христовым он виделся ангелом, сошедшим с небес, дабы принести им спасение, поклонникам Дьявола — лучезарным князем Преисподней, просвещённым сынам науки — Высшим Созданием, девушкам — любимым мужем, юношам — идеальным образом, к которому они стремились. Все ощущали себя так, будто Асмодей отгадал и нащупал у них самое чувствительное место, сразил их прямо в сердце, навсегда завладел душой. И когда он негласно вопросил каждого из них о том, готовы ли они последовать за ним, все утвердительно кивнули, собственноручно подписав приговор собственным душам. Жатва свершилась. Более тысячи жизней оборвалось в эту секунду, избрав адское пламя вечному блаженству.

– Я слышу Вас. Я исполню Ваши сокровенные желания, я дарую вам свободу. Свободу от закона, от общества, от морали и главное – от Бога! Примите мой дар с благодарностью, оплатите свой счет с честью, – он простер над миром свои руки, мрак сгустился над их головами. – Ночь – время истины, время, когда люди сбрасывают притворство дня и становятся настоящими. Так будьте истинными, ибо ночь укрыла вас своим покрывалом, а земля обратилась мягкой периной. Они примут Вас в свои объятия, а я благословляю вас, дети мои.

В итоге запланированное изгнание бесов превратилось в великую вакханалию, коей не видел мир со времен римских оргий: богобоязненные дамы и невинные девушки раздирали на себе платья, с призывными стонами обнажая грудь, ласкали сами себя, задирали подолы, распластавшись на земле. Мужчины, юнцы и даже старики, будто голодные хищники с взглядами полными вожделения, озирались по сторонам, вынимая из штанов окаменевшую плоть, находили желанную добычу, сношаясь в самых немыслимых положениях и сочетаниях. Старики покрывали совсем юных девушек, священники – почтенных замужних дам, пекари и подмастерья — соседских жен, рабы — своих хозяек, монахини — прихожан. Не было здесь ни сословного, ни религиозного деления — все были едины, все вперемешку, отдаваясь кому придется. Видели бы янки, что учинили их южные собратья, уже никогда бы не посмели назвать южан чопорными. Воздух отяжелел от сладкого запаха похоти и наполнился криками и стонами. Будто Ад явился на Землю. И в центре всего этого был он – король плотского порока.

Асмодей стоял и улыбался. И улыбка его виделась прихожанам невинной, теплой, ласковой и одновременно самой неотразимой улыбкой о Вселенной. Улыбкой божественной, принадлежащей прекраснейшему из ангелов, когда-либо ступавших на землю, но в действительности это был мерзкий циничный оскал, отражавший радость змея-искусителя, коим он являлся по своей сути с того самого дня, как был низвергнут. И в этой хищной ухмылке, будто в зеркале, отразился его триумф и его презрение к каждому из присутствующих.

Он любим! Почитаем! Обожаем! Обожаем теми, кто лишь несколько минут назад называл гнусным отродьем Ада, теми, кто пытался загнать его в глубины Преисподней. Для них он – Асмодей, князь и рыцарь Бездны, сброшенный с небес серафим, сейчас стал истинным Богом – созданием более величественным, чем тот, кому так старательно возносили молитвы под сводами церквей, задыхаясь от ладана и прочих курений. Он был хозяином их жизней и властителем душ.

Он брезгливо отпихнул ногой тело валявшегося у алтаря священника, опьяневшего от вина для причастия и корчившегося в оргазмическом восторге. Перешагнул через обнаженную, принимающую в себя уже третьего мужчину Элеонору Боригар, отпихнул в сторону одну из «благовоспитанных» старых дев – сестрицу Тарлтон, которая с жадностью заглатывала естество какого-то моложавого юнца, закатившего глаза от удовольствия. Чуть поодаль, скача на дьяконе, будто на ретивом жеребце, прыгала вдова недавно почившего Итана Уильямса, а подле нее, совокупляясь по-собачьи с какой-то пышногрудой креолкой, стонал блюститель закона – судья Штерн. Элис Грин, закатив глаза от экстаза, ласкала грудь какой-то рабыни, проникая тонкими пальчиками во влажные глубины ее чувственного цветка. Да, воистину в этой оргии приняли участие все ярые поборники морали. Богатые и власть имущие целомудренные господа и дамы умирали от восхищения и первородной страсти, став послушными марионетками в его коварных руках. Демону достаточно было кивнуть, и все бы в мгновение отреклись от Бога и начали молиться на него – О-Великого-Асмодея, порочного темного князя и рыцаря Ада.

Однако триумф его оказался весьма зыбкой материей. Рухнув в то самое мгновение, когда он поймал на себе спокойный, не поддавшийся его чарам взгляд. Прямо против него в глубине монастырского двора стояла темная фигура, молчаливо взирающая на весь этот дьявольский беспредел. Асмодей застыл в немом противоборстве, одарив нежданного зрителя, отважившегося не только стоять в его присутствии, но и бросить ему «вызов» своим неповиновением, надменным взглядом. Губы его скривила отвратительная усмешка, и демон, сам не понимая отчего, склонился в театральном поклоне, настолько наигранным, что на душе Лионеля стало мерзко, будто душу его изваляли в навозной куче.

– Пойдемте, друг мой, – положив руку на плечо Абаддон, добавил рыцарь. – Мы свое дело сделали, – демон махнул рукой, глядя на изнуренную бесноватой пляской жертву и захваченную экстатическим чувством толпу.

В одночасье непроглядная тьма заволокла все вокруг, холодный ветер затушил огни, когда же робкие лучики солнца смогли пробиться сквозь толщу колдовского мрака, демонов уже не было, не было и их заклятия. Обескураженная, напуганная, не смеющая осознать произошедшее, обнаженная толпа вновь взвалила на себя моральный груз и привитую с детства стыдливость. И дамы, и мужчины робко прикрывали свою наготу, пытаясь найти укрытие в монастырских стенах, сараях и подвалах, желая скрыться от глаз, заползти в самую глубокую яму, где каждый будет медленно сгорать со стыда. Ах, как же хотелось умереть прямо на этом месте, чтобы поутру не прятать глаза, задыхаясь от стыда. Никто не ждал беды, но вдруг гора легла на их плечи. Ведь о случившемся не забудут, не вычеркнут из истории, не развеют по ветру. Память будет жить даже тогда, когда не останется никого из тех, кто свершил это позорное деяние.

Предыдущая глава || Следующая глава