Проснувшись первым утром нового года, я чувствовала себя так, словно это и первое утро моей жизни - новой жизни, незнакомой пока, но наверняка волшебной. Жаль, сказки не дают нам ответа на вопрос, что чувствует спящая красавица, открывая глаза навстречу оживляющему поцелую принца, или диснеевская русалочка, впервые ступая босиком по песчаному побережью, и мое книжное детство оказалось неспособным подготовить меня к этим чувствам. Но зато теперь на эти вопросы я могу ответить сама: Ариэль, Аврора и я, Белла Свон, чувствуем, что потеряли свою прежнюю жизнь, как Золушка - хрустальную туфлю, и теперь с робостью, с опасливым благоговением и несходящей с неловких губ улыбкой пробуем, касаемся, вдыхаем жизнь новую. Это страшновато, да. Но разве на нашем месте вы бы захотели вернуться назад?

Рождественские каникулы пролетели для меня словно одним быстрым жадным глотком душистого и сладкого глинтвейна. Элис рассказывала, что, отмечая Рождество с Джаспером, пила глинтвейн, им самим приготовленный, и что это было божественно, но я уверена, что мой душевный глинтвейн, приправленный гвоздикой веселья, мускатным орехом счастливой болтовни обо всем на свете, пахнущими корицей вечерами в кафе и анисовыми звездочками поцелуев, намного вкуснее!.. Избалованный Чарли жаловался, что я совсем забыла о своих дочерних обязанностях и что ему теперь не с чем пить чай, мама, уезжая, осыпала меня радостно-заговорщическими пожеланиями удачи вперемешку с тревожными просьбами думать о последствиях и не забывать предохраняться (я, кажется, никогда еще так не краснела, как во время этого разговора), а приготовленное для Джейкоба печенье медленно черствело в шкафу, засыхая и твердея вместе с моим чувством вины, но я, каждый день обещая себе поехать к Джейку, поговорить с ним и все уладить, каждый день вновь и вновь нарушала это обещание.

Сенсационные новости о том, что Элис «Пикси» Брендон теперь «находиться в отношениях» с Джаспером Уитлоком, я узнала из фейсбука, впервые заглянув туда с тех пор, как по требованию Элис там зарегистрировалась. Новости же о том, с кем теперь встречается наша баскетбольная знаменитость, я узнала от Анжелы.

Утром в Рождество я понесла ей пряничный замок с мармеладным драконом и, помня о том, что не прошло и недели с их с Эмметом расставания, готова была увидеть ее грустной, мрачной и в вовсе не праздничном настроении, но совсем не ожидала той безжизненной, тяжелой, горестной тоски, читавшейся на лице открывшей мне подруги, от которой у нее подрагивали руки и слезы то и дело выступали на глазах.

- О, Белла, - простуженным голосом пробормотала Анжела, посторонившись, чтобы пропустить меня в прихожую, и через силу улыбнулась. - Счастливого Рождества!

- И тебе!.. - неуверенно откликнулась я и протянула ей коробку с подарком. - Надеюсь, тебе понравится! Я старалась.

- Спасибо огромное, - Анжела взяла мою коробку, собираясь открыть ее, и, спохватившись, воскликнула: - Секунду, я сейчас принесу свой тебе подарок. Хочешь чаю?

- Нет, спасибо, Анж, мне еще к Элис и Розали надо забежать.

При этих словах вымученная улыбка мгновенно исчезла с губ Анжелы, а в глазах снова заблестели слезы. Она быстро вытерла их рукавом свитера, упрямо не глядя на меня, и, отвернувшись, направилась в кухню. Я последовала за ней, пытаясь понять, что же такого я сказала - ведь я ни словом не упомянула Эммета! - но не успела. Поставив коробку с моим подарком на микроволновку, Анжела вдруг неловко упала на стул и, закрыв лицо руками, заплакала.

- Анж, что такое?.. - испуганно спросила я, но Анжела, не слушая, еле слышно пробормотала сквозь плач:

- Розали ищи у Эммета, если она тебе нужна.

Я непонимающе заморгала.

- Что? У Эммета? С какой стати?..

Недоверчивое непонимание в моем голосе оказалось той спичкой, которой дожидалось взрывоопасное состояние Анжелы, чтобы вспыхнуть... Я еще ни разу в жизни не видела, чтобы она по-настоящему злилась, выходила из себя, переставала быть мягкой и светлой девочкой в полном соответствии с собственным именем. В этот день такое случилось впервые, и я сама себе не поверила, когда она с отчаянным и ненавидящим гневом воскликнула:

- Я сама их видела... Я... Он из-за нее бросил меня, из-за Розали! Мы с пяти лет были подругами, я думала, что... Белла, как она могла так со мной обойтись?

Я только смотрела на нее, на ее горестно искривившиеся губы и блестящие от злых слез глаза, и ничего не могла сказать, а Анжела все говорила, говорила... О том, что Эммет подрался с Тайлером из-за Розали, что она видела Розали и Эммета в парке, что они целовались... Поток этих немыслимых слов все не кончался, и, слушая ее, мне приходилось верить им, хотя то, что Розали действительно может быть такой предательницей, лицемеркой и разлучницей, просто не укладывалось у меня в голове.

Вместе с этими словами, с их слепой яростной болью Анжелу как будто покинули и силы, оставляя ей только бесконечные, мучительные слезы, и она, снова закрыв лицо ладонями, глухо и прерывисто сказала:

- Даже дня не прошло с нащего расставания! Белла, даже дня! - Слезы текли по ее рукам, срываясь с локтей на столешницу. - Я на куски разваливалась, а он уже был с ней, с моей лучшей подругой!.. Представляешь, насколько же ему было плевать на меня с самого начала? Я верила, думала, что... - у нее пресеклось дыхание, и она, схватившись обеими руками за горло, простонала сквозь судорожное рыдание: - Я чувствую себя такой чертовой идиоткой!.. Ненавижу их, ненавижу их обоих!

Я даже не могу вспомнить, что я говорила и как пыталась утешить Анжелу: сознание упрямо отказывалось смотреть на с детства знакомую мне Розали как на предательницу, а сердце решительно не хотело отвлекаться от моего собственного счастья на сопереживание несчастью других. Мне было очень стыдно, но я ничего не могла с собой сделать. Счастье и эгоизм ведь неразделимы, это всем известно.

***

В моей жизни так многое изменилось, что иногда по утрам, просыпаясь под звон будильника, я несколько секунду лежала, не шевелясь, и убеждала себя в том, что это действительно я и что это моя жизнь, что сейчас мне нужно будет взять телефон и набрать номер Эдварда, который действительно мой парень, и разбудить его своим звонком, потому что он сказал, что любит слушать мой голос, что это делает приятным даже хмурое утреннее пробуждение, что через час его Вольво остановится рядом с моим домом, а я буду стоять, прячась за занавеской, и глупо улыбаться, чувствуя себя звездой, только что получившей Оскар, что я спущусь вниз, и Эдвард откроет для меня пассажирскую дверь и скажет, что я чудесно выгляжу, и что мы вместе поедем в школу, и что он будет обнимать меня за плечи, пока мы будем идти через парковку к дверям... Словом, я никак не могла привыкнуть к тому, что все это теперь правда.

Наиболее наглядной иллюстрацией ко всем произошедшим на переломе двух годов изменениям служила школьная столовая. Раньше мы втроем - я, Анжела и Элис - неизменно сидели за дальним столиком напротив окна, и на пустом стуле рядом пестрой горой громоздились наши вещи: вельветовая фиолетово-розовая сумка Анжелы, сплошь украшенная всевозможными бисерными фенечками, лентами и брелоками, мой кожаный рюкзачок с маленьким мягким зайцем, болтающимся на застежке кармана, и усыпанный стразами клатч, бархатная театральная сумочка или еще какой-нибудь галантерейный шедевр, принадлежавший Элис. Когда (не слишком часто) к нам присоединялась вечно занятая Розали, к ним добавлялся ее джинсово-рокерский, составленный как будто из одних молний и заклепок рюкзак, а на столе помимо яблочного салатика и диетической колы Элис и наших с Анж нормальных и непристойно калорийных ланчей возникали кофе и сникерсы-твиксы-марсы - единственная провизия, которой Розали поддерживала свое существование. А теперь наш столик занимала компания каких-то младшеклассников, а самих нас жизнь разбросала по разным концам этого школьного государства отдыха и еды.

Эдвард обычно обедал со своими друзьями: с Майком, Беном и хорошенькой (слишком хорошенькой для простой подруги) Таней. В обществе Виктории и ее клики я не видела его еще не разу в жизни. Раньше я нередко, сидя на ланче, бросала взгляды на него и на нее и ломала голову над тем, что же у них за отношения, раз он предпочитает делать вид, что никакой сестры у него и в помине нет, но теперь мне было не до того: теперь Эдвард сидел со мной - только со мной! - и Таня могла сколько угодно с тоской и горечью поглядывать на него со своего места - он все равно оставался со мной, и Виктория сколько угодно могла пытаться испепелить меня своими ненавидящими взглядами - я по-прежнему была жива и счастлива. И с ним!

Мы сидим друг напротив друга за маленьким столиком неподалеку от входных дверей и больше разговариваем, чем едим, но голода я совсем не чувствую - я вообще бы забывала о том, что нужно есть, пить и дышать, если бы Эдвард иногда посреди разговора не погружался вдруг в многозначительное молчание, и тогда я, спохватываясь, начинала торопливо запихивать в себя еду, а он продолжал прервавшуюся беседу. Я никогда и ни с кем не говорила так много и так жадно - до голода ли мне теперь?

Элис отныне обретается в самой середине столовой, рядом с Джаспером, в компании Питера, Гаррета и Шарлотты. Они выделяются среди остальных, в них все немного слишком: немного слишком яркая, броская одежда, немного слишком гордый и независимый вид, немного слишком явная связь между ними и слишком сильное притяжение, как будто по отдельности они просто не могут существовать. Рука Джаспера вокруг плеч Элис, ее ладонь на его колене, или его шарф на ее шее, или их соприкасающиеся локти и переплетенные пальцы - что-то непременно соединяет их друг с другом.

Анжела теперь предпочитает обедать одна, явно чувствуя себя лишней и рядом с Элис, и рядом со мной, а Розали в столовой не появляется вовсе, как, впрочем, и Эммет, чье место за столом баскетбольной команды теперь почти всегда пустует. Я бы предположила, что оба они питаются святым духом, но однажды видела их двоих сидящими на широком подоконнике окна в школьном вестибюле, смеющимися и поедающими макдональдсовскую картошку - как будто на маленьком пикнике, хоть и в школьных стенах. И я полных три недели не верила словам Анжелы о том, что между ними происходит что-то, выходящее за рамки милой и ни к чему не обязывающей дружбы, пока однажды не увидела, как прямо посреди заполнявшей школьный коридор толпы Эммет вдруг остановился и, притянув шедшую рядом Розали к себе, поцеловал ее несмотря на ее попытки освободиться, на глазах у половины школы. После этого Розали перестала пытаться прятать от всего света их отношения. Наблюдать за ними было интереснее любого драматичного сериала: они то ссорились в пух и прах из-за какой-нибудь ерунды, то мирились с такой радостью, как будто только что спаслись от смерти, то ругались с обиженной и всепоглощающей злостью маленьких детей, то целовались так, что приходилось смущенно отводить глаза, и Розали то уходила домой, с трудом сдерживая слезы, то приходила в школу с намотанным на шею шарфом и мучительно краснела, когда ее спрашивали, не жарко ли ей и не лучше ли его снять...

Но не все изменения были к лучшему: Анжела теперь отказывалась находиться с Розали в одной комнате, и разделившая их трещина медленно проникала все глубже в нашу многолетнюю дружбу, разделяя нас всех, потому что в глубине души я была все-таки на стороне Анжелы, а Элис - на стороне Розали. А самой Розали не было дела ни дл чего на свете, кроме Эммета.

Я смотрела на все это со стороны потому, что теперь у нас совсем не оставалось времени на привычные посиделки в кафе, многочасовые прогулки и болтовню по телефону. И это было немного грустно, но в море всего нового, желанного и счастливого, затопившем мою прежде такую скучную и неинтересную даже мне самой жизнь, терялось и таяло, почти не оставляя следа.

А единственным, что не давало моему счастью стать абсолютным и всепоглощающим, были мысли о Джейкобе. Колючая, саднящая заноза в памяти, извлечь которую можно было только одним способом - наконец поговорить с ним и расставить все точки над «и». Но я никак не могла набраться смелости это сделать и постоянно подыскивала отговорки своему трусливому молчанию: день за днем, неделя за неделей... И бог знает, сколько бы еще это продолжалось, если бы однажды ночью я вдруг не сообразила: мне и нечего объяснять! Я ничего Джейку не обещала, не флиртовала с ним, мы были отличными друзьями, и сам он никаких других чувств ко мне и не испытывает! Я совсем не разбивала ему сердце (как нашептывал мне безжалостный внутренний голос), а ушел он тем рождественским вечером просто потому, что обиделся на мое к нему невнимание и то, что я оставила его одного так надолго, вот и все! Счастливая точно тем же гордым счастьем, какое испытывала, наконец решая математическую задачку, над которой билась весь день, я заснула, а следующим утром, подробно расспросив Чарли о том, как добраться до дома Блэков, отправилась наносить Джейку непринужденно-дружеский визит.

Всю дорогу до Ла Пуш я вела пикап удивительно невнимательно, все время думая о том, что я скажу, если сейчас вдруг позвонит Эдвард и спросит, где я. Эта мысль не давала мне покоя, я придумать десяток ответов, но каждый казался мне еще лживее предыдущего, и когда Эдвард действительно позвонил, я, даже не дожидаясь его вопроса, выпалила, едва поздоровавшись:

- Я вот решила друга навестить. А у тебя какие планы?

Эдвард ответил немного растерянно:

- Никаких, хотел предложить тебе встретиться... Что за друг?

Черт. Что ответить? Уж не говорить же, что это тот самый друг, который увел меня у него на Хэллоуине в самый разгар самого важного в мой жизни разговора! Я запаниковала и, пытаясь подавить эту панику, ощутила, как во мне медленно поднимается глухое, едкое раздражение. Я никогда не умела и не любила лгать, не видела никакой необходимости для лжи в этом разговоре, но отлично понимала, что правда вряд ли прозвучит правильно... И это нервировало еще больше.

- Просто друг, - наконец ответила я. - Мы перед Рождеством с ним поссорились, и я хочу помириться.

Что можно возразить на благородное и лишенное малейшего намека на романтику желание помириться со старым другом? Ничего! Но неведомо почему я все равно чувствовала себя виноватой.

Это была оборотная сторона моей сказки: помимо ослепительного, искрящегося счастья, каким горело дял меня все вокруг, когда я была рядом с Эдвардом, черной тенью за мной следовало и совсем иное чувство - чувство, знакомое, должно быть, неизмеримо далекому от искусства человеку, впервые севшему за рояль и к тому же под тысячами устремленных на него внимательных взглядов из зрительного зала: что нужно делать, куда девать руки, почему в мыслях мелодия звучит громко и ясно, а из-под пальцев выходит совсем другой звук?.. Все эти вопросы неостановимо роились в голове, нервировали и заставляли меня особенно ярко понимать, что я не знаю нотную грамоту, что руки у меня нетренированные, и ногти обгрызенные, и одета я совсем не так, как полагается для игры на таком инструменте... Проще говоря, я чувствовала себя недостойной.

- Тогда желаю удачи! - сказал Эдвард, и хоть я не не могла его увидеть, я услышала улыбку в его голосе. - Это не на весь день?

- Нет, не думаю, - быстро ответила я и, не удержавшись, тоже улыбнулась и спросила: - А что?

- Тогда встретимся в шесть? Хочу кое что тебе показать, - сказал он с дразнящей многозначительностью, но я все-таки удержалась от того, чтобы спросить его, что же именно, понимая, что именно этого вопроса он и добивается.

- Отлично, тогда увидимся!

Бросив телефон обратно в сумку, я свернула на ведущую к Ла Пуш дорогу и, подумав, включила радио и принялась подпевать брызнувшему из динамиков голосу Шакиры, пытаясь отвлечься этим от нетерпеливого любопытства перед ожидающей меня позже встречей с Эдвардом, нервозного волнения перед ожидающей меня уже сейчас встречей с Джейкобом и тихого голоска разочарования оттого, что Эдвард, кажется, ни чуточки не ревнует.

Джейкоб, очевидно, увидел меня в окно, потому что, когда я вышла из пикапа, он уже стоял на пороге, скрестив на груди руки, и смотрел на меня с натянуто-приветливым выражением. Он всегда был настолько прямодушным и безыскусным, что любое притворство в его исполнении было грубым, наигранным до гротеска, и эта его бесцветная улыбка, которой он меня встретил, показалась мне такой же жуткой, как какая-нибудь ритуальная маска пемени индейцев-каннибалов. Собравшись с силами, я сделала к нему несколько шагов, широко улыбнулась и со всем доступным мне добродушным энтузиазмом воскликнула, нелепо помахав ему рукой, как будто он меня и без того не видел:

- Джейк, привет!

Он секунду выжидательно смотрел на меня, как будто ожидая еще каких-то слов, возможно, объяснения моего неожиданного появления, а потом ответил:

- Привет, Белла. Как это ты тут оказалась?

- Я... Мы давно не виделись, и ты так неожиданно ушел в тот раз... - мой голос полувопросительно сошел на нет, хотя я не была уверена, что хочу услышать все то, что он наверняка может мне сказать о рождественском вечере у меня дома. Но Джейк меня удивил.

- А, ты об этом! - воскликнул он, как будто и впрямь только что сообразив, о чем я. - Так я просто вспомнил, что обещал до одиннадцати уже дома быть, а ты куда-то ушла, вот я и не стал тебя дожидаться, - спокойно пояснил он и, не дав мне понять, верить ему или нет, спросил: - Как Рождество? Зайдешь чего-нибудь выпить или торопишься?

Я растерянно помотала головой, а потом кивнула, не очень понимая, каким движением на какой вопрос я отвечаю. Он неправильно себя вел, обезоруживающе неправильно. Я внутренне готовилась к обиде, раздражению, холодному молчанию или язвительным шпилькам в мой адрес и оказалась совершенно не готова к тому, что он будет вести себя как ни в чем ни бывало. Это было как-то... оскорбительно. Почему я нервничаю и ногти до мяса обгрызаю перед встречей с ним, а ему, оказывается, и дела нет до того, что же было рождественским вечером?

Боже, я самая настоящая собака на сене!..

- Зайду с удовольствием, - ответила я с самой ослепительной своей улыбкой и проследовала следом за Джейком в дом.

Мы пили колу, обсуждали прошедшие каникулы, шутили, смеялись - словом, все было в порядке, точно так же, как до ссоры, и вот как раз это было не в порядке. Я не могла объяснить даже самой себе, в чем дело, но, прощаясь с Джйком пару часов спустя, я чувствовала себя совсем не успокоенной и довольной, а расстроенной, растерянной и подавленной даже больше, чем когда только собиралась сюда ехать.

Всю дорогу до дома лил дождь, и свинцово-серое небо не предвещало ничего хорошего, нависнув угрожающей тучей над ожидавшей меня встречей с Эдвардом, но к шести часам, как будто по волшебству, проклятая морось прекратилась, и когда Эдвард позвонил у дверей, я побежала открывать, даже не став брать зонт.

- Мы пойдем пешком? - удивилась я, не увидев ставшей за последние недели такой привычной картины серебряного Вольво напротив дверей моего дома.

Эдвард широко улыбнулся. В руках он держал прямоугольную корзину для пикника и, заметив мой брошенный на нее удивленный взгляд, сказал:

- То, что я собираюсь тебе показывать, все равно находится за пределами досягаемости автомобиля, так что по дороге мы успеем проголодаться. Ну что, идем?

Я молча сбежала по ступенькам и подхватила его под руку, готова идти куда угодно. Эдвард повел меня вдоль уводившей в пригород дороги, влажно блестевшей после недавнего дождя, туда, где вдалеке темнели малахитовые стены леса.

- Как красиво! - восклицала я, любуясь десятками отражений тусклого зимнего солнца в разбросанных на дороге лужах, сияющих точно осколки зеркала. - Наш городок бывает, оказывается, вполне сносным, когда прекращается дождь! Знаешь, Форкс напоминает мне  Англию, как в старых романах. Все кругом серо-серебряное, как будто выцветшее от времени, но при этом не ставшее менее красивым. Как антиквариат! Иногда хочется просто застыть, закрыть глаза и пропитываться этим старым, туманным духом... - Осознав, что слишком много болтаю, я торопливо замолчала, смущенно порозовев от своих нелепых откровений.

- Может быть, сама напишешь какой-нибудь роман? - серьезно предложил Эдвард. - У тебя здорово получается!

Покраснев еще сильнее, я засмеялась и покачала головой.

- Спасибо, но... Нет, нет, я и школьные сочинения-то еле-еле пишу и ни о чем большем даже не помышляю.

Это было правдой: я никогда не могла внятно, разумно и спокойно говорить и писать о том, что меня действительно увлекает, и потому мои сочинения даже по самым любимым моим книгам никогда не удостаивались оценки выше пресной «хорошо».

- Как съездила к другу? Мирный договор подписан? - спросил Эдвард, и я услышала в его голосе легкий отзвук недовольства. Мне это польстило.

- Подписан, - кивнула я, не удержавшись от многозначительной дразнящей ухмылочки, на которую Эдвард с неохотой ответил натянутой улыбкой, явно предпочитая услышать, что мирный договор был в клочья разорван обеими сторонами. Его небезразличие и неожиданный порыв уверенной и любопытной смелости придали мне сил, и я выпалила:

- Эдвард, я хотела тебя спросить... Хотя нет, это прозвучит так по-дурацки... - я замолчала и прижала к щекам холодные ладони, пытаясь остудить вновь загоревшийся на лице румянец.

Эдвард был явно заинтригован.

- Изабелла Свон еще ни разу в жизни не говорила ничего необдуманного и дурацкого! - шутливо воскликнул он. - Я хочу услышать это первым! - Посерьезнев, он улыбнулся и подбодрил меня: - Конечно, спрашивай!

- Я не знаю, как... М-м... То есть, глупо спрашивать об этом, но... - Я тряхнула головой, раздраженная своим глупым бормотанием, и решительно сказала: - Когда я понравилась тебе? То есть... Мы ведь почти не общались до той вечеринки у Элис, а потом... И в больнице...- Окончательно запутавшись в попытках сформулировать давно не дававший мне покоя вопрос, я даже не заметила, что остановилась и теперь отстала от Эдварда на несколько шагов.

- Я... я не знаю, - ответил Эдвард, неожиданно растерявшись. - Наверное, ты всегда мне нравилась. С того первого урока биологии, когда ты села за мою парту, но... но я просто не очень думал о том, как к тебе отношусь... Это как с дыханием: пока о нем не задумываешься, оно как-то само собой происходит, а как только задумаешься, то сразу все становится очень трудным, и ты начинаешь задыхаться... - Он усмехнулся, на секунду опустив глаза. - Я задумался после твоей аварии. И тогда мне действительно стало трудно дышать.

- Вот про что я могла бы написать роман! - воскликнула я, пытаясь преодолеть польщенно-очарованное смущение, которым затопили меня его слова, и перебегая взглядом от лица Эдварда к нашему отражению в преграждавшей дорогу широкой луже. - Про то, как до людей доходит, что же такое они чувствуют. И еще про то, как они с этими чувствами борются. Бойня кровавее любой битвы с драконом...

Эдвард засмеялся, обнял меня за талию и, притянув ближе, поцеловал в висок.

- Мы почти пришли, - сказал он, и я ощутила его теплое дыхание на коже под волосами. - Еще минут десять - и мы на месте.

С этими словами он взял меня за руку и, сойдя с дороги, направился в сторону леса, увлекая меня за собой.

Я не знала, куда Эдвард ведет меня, и даже не знала, что что-то подобное вообще есть так близко к моему собственному дому, и когда из-за деревьев до моего слуха долетел слитный, глухой шум падающей воды, а из-за переплетения ветвей в глаза брызнул белый блеск стремительных струй, я не поверила самой себе. Остановившись, Эдвард смотрел на меня, сдерживая улыбку, явно наслаждаясь моей реакцией, а я неотрывно глядела на водопад -бело-голубоватый, сверкающий, потрясающе настоящий, совсем как в фильмах!..

- Ох!.. - вырвалось у меня от этого опасно-завораживающего, величественного и будоражащего зрелища. Взвесь мельчайших брызг касалась кожи легким холодком, и я невольно вытянула вперед руку, как будто пытаясь обнять все то, что видела и ощущала. - Я и не знала, что здесь есть такая сказка!..

Эдвард в ответ вновь улыбнулся, и вновь по другому, но ничего не ответил. Иногда я думала, что улыбок у него столько же, сколько карт в колоде, и все такие же разные, с разной силой, разным выражением, но одинаково неотразимые для меня... Пожалуй, он и в самом деле похож на Гамбита.

Мы расположились на единственном сухом клочке каменистой земли, который не доставали ни рассыпаемые водопадом брызги, ни влага наполнявшего лес вокруг тумана и дождевых испарений, в пучке почти не гревшего зимнего солнечного света. В паре шагов, у растрескавшегося края неглубокой расселины, куда низвергался водопад, пышным тускло-малиновым кружевом пенился отцветший, подмороженный зимней прохладой кипрей - единственное пятно иного цвета на серо-зеленом фоне неба, деревьев и воды.

На этот раз мы говорили мало, больше любуясь окресностями и думая каждый о своем, свежий воздух тоже сыграл свою роль, и поэтому я, кажется, переусердствовала, поедая содержимое принесенной Эдвардом корзины.

- Ох, как же я объелась... - простонала я и, спохватившись, благодарно добавила: - Было очень вкусно! Это был лучший пикник в моей жизни!

- В моей тоже, - откликнулся Эдвард, прислонившись спиной к стволу старой сосны и ладонью прикрыв глаза от света. - А заодно и первый!

Проведя рукой по сухим и хрупким венчикам кипрея, я оборвала лепестки и бросила в Эдварда этот розовый цветочный фейерверк.

- Ты оскорбительно прямодушен, - шутливо укорила его я, глядя, как он со смехом стряхивает лепестки с волос. - Мог и бы и не портить комплимент!

- Может, я так пытаюсь выделиться! - уморительно серьезным тоном заявил Эдвард. - Отличиться на фоне других парней, говорящих тебе комплименты!

Я рассмеялась, опровергая этим собственные слова:

- Это даже не смешно! Мне никто не говорит комплиментов, кроме тебя. А твое мнение предвзято, так что я тебе не верю!

Эдвард не стал ничего отвечать. Наклонившись ко мне, он взял меня за плечи и поцеловал, не то продолжая спорить, не соглашаясь со мной, но уже без слов... Отстранившись и переведя дыхание, я неосознанно провела рукой по его груди, цепляясь пальцами за пуговицы на его рубашке, и выдохнула:

- Я каждый раз не верю, что это правда со мной происходит!..

Эдвард улыбнулся и легко коснулся губами кончика моего носа.

- А я вот наоборот уверен, что я - это я, только когда это... - он снова быстро поцеловал меня и договорил: - ... происходит.

_______________________
С днем Святого Валентина, дорогие читатели! Буду рада увидеть вас на форуме