Глава 8
Людей странные просьбы

POV Белла

Несколько дней я просыпаюсь не под навязчивый писк будильника. Отнюдь. Несколько дней я просыпаюсь под ещё более навязчивый скулёж Элис. Мой день начинается и заканчивается одинаково. С одного и того же вопроса.

– Ты звонила Каллену? – В моей наполненной утренней тишиной и остатками сна голове голос Элис звучит подобно крикам целой толпы, буквально разрывая мозг изнутри.
Пытаюсь перевернуться на другой бок, натянуть повыше одеяло и положить на голову подушку. В общем, делаю всё, чтобы показать Элис – отвали, дай поспать. Но подруга слишком упрямая и даже не думает об отступлении. Извечная гонка за новинками моды и сражения на распродажах сделали из Элис не просто бойца, а хитрого генерала.

Я слышу, как её острый, наманикюренный пальчик задумчиво постукивает по прикроватной тумбочке. Что-то сейчас будет. Делаю глубокий вдох и ещё сильнее сжимаюсь в коконе из одеяла, подушек и пледа. Пощади, ну пожалуйста!

– Хорошо, – примирительно говорит Элис. А ещё мне слышится какое-то скрытое ликование, радость сытого, жирного котяры, налакавшегося сметаны. – Кстати, хотела сказать, я случайно потеряла последнее письмо от Джейка.

– Письмо? – недоверчиво и невнятно бубню из своего укрытия. – Я его вчера перечитывала. Так что не ври.

– Я же сказала последнее письмо, – нажимая на слово «последнее» и почти уже взрываясь от удовольствия, урчит Элис.

Я лихорадочно соображаю, что бы это всё могло значить. Но тут Элис приходит мне на помощь.
– Я забирала почту на днях. Там было письмо от этого твоего бравого вояки. Правда, у меня столько дел, столько дел, ты и не представляешь, – хоть я и не могу видеть Элис, но уверена на сто процентов, что произнося небольшую, исполненную вдохновения речь, она театрально закатывает глаза. – В общем, я забегалась и совершенно не могу припомнить, куда сунула это чёртово письмо.

– Я убью тебя, – зло бурчу я из-под подушки. И надо думать, что я не шучу и уже прикидываю в уме, как лучше избавиться от тела бывшей подруги.

– Но какое-нибудь позитивное событие могло бы благотворным образом повлиять на мою память. Вот если бы ты меня порадовала и позвонила Эдварду Каллену, то я, может быть, вспомнила, куда девалось письмо.

– Это грязная игра, – выныривая из одеяльно-подушечного укрытия и щурясь от яркого солнечного света, рассерженно говорю я. Но Элис всё так же невозмутимо продолжает отбивать незнакомую мелодию, постукивая аккуратными, отполированными до нереального блеска ноготками по дереву.

– Посмотри-ка лучше сюда. – Элис с излишней аккуратностью прикладывает подушечки указательных пальцев к уголкам глаз. – Что видишь? Интуиция подсказывает мне, что правильный ответ – морщины. Но мозг категорически против такой наглой лжи, ибо кожа у Элис гладкая, бархатистая, обворожительного молочного оттенка. Такой коже позавидует любая пятнадцатилетняя девушка, а любая актриса душу продаст. Тем не менее правила игры есть правила игры, и если я хочу побыстрее покончить со всей этой историей, то мне лучше им следовать и не нарываться на ещё одну лекцию о возрасте и собственной невнимательности.

– Морщины, – вяло бормочу я, словно сдавшийся на волю победителя злодей. Как и злодей, я обречена.

– Даже ты заметила. – Элис в ужасе всплёскивает руками. – Если уже и ты морщины видишь, то дело совсем плохо. – С этими словами Элис бросается к небольшому зеркалу в простой деревянной раме. Я только раздражённо скриплю зубами. Не дай Бог, если она ещё у себя что-нибудь найдёт. Седой волосок или какое-нибудь пятнышко. Тогда это утро никогда не закончится, и что самое ужасное – не видать мне в таком случае письма Джейка.
Но Элис неисправима. Бороться с ней – то же самое, что бороться голыми руками с разбушевавшимся огнём и прочими стихиями. Главное вовремя укрыться в убежище и не высовываться, пока ураган не просвистит мимо, а землетрясение не закончится. А если уж не успела сбежать или высунулась раньше времени, тогда берегись.

– Ладно, позвоню я этому Каллену. Отдай мне письмо!
– Я ещё не вспомнила, куда его засунула, – подкупающим искренностью голоском говорит Элис, продолжая изучать собственное отражение, с каждым месяцем всё больше напоминающее картинку из журнала, нежели лицо живого человека.

– Брось, ты прекрасно знаешь, где письмо, а то, что ты делаешь – это простой шантаж.
– Белла, я сказала, что постараюсь вспомнить… – начинает подруга, но теперь уже я становлюсь на дыбы.

– Иными словами, сначала звонок, а потом письмо? А знаешь-ка что, катись ты к чертям собачьим! Я не собираюсь тебе прислуживать и выклянчивать письмо. Это, – голос мой внезапно срывается, дрожит от подступающих к горлу слёз обиды, – низко и подло. Я такого от тебя не ожидала!

– Как будто я тебя на Луну посылаю. Тебе всего-то и нужно – взять трубку, да набрать номер. И хватит уже глупых отговорок про то, что номера ты не знаешь.

– Но я, правда, не знаю номера, и спрашивать у Эмметта мне неудобно. Он может подумать… э… э… ну всякое разное там… в общем. – Злость оставляет меня, уступая место смущению. В самом деле, что обо мне будут думать родители моих учеников, если я начну выпрашивать телефоны всяких там странных незнакомых мужиков.

– Какая тебе разница, о чём он подумает? Да и потом, это же не преступление волочиться за чьим-то братом.

– Элис!

– Мисс Высокая Мораль, – недовольно ворчит Элис. – Просто спроси у него номер, и всё. Не бывает дружбы без жертв, – внезапно добавляет она каким-то чужим голосом, заставляющим меня вздрогнуть, несмотря на то, что в комнате после ночи душно.

– Без жертв? – тупо переспрашиваю я у направляющейся к выходу Элис.

– Именно.

Можно подумать проблем мне не хватает. Мне их мало, и я не против взвалить себе на плечи ещё и заботу о выгодном замужестве подруги. И вообще стоит ли мне после всего сказанного считать Элис подругой? Раве друзья так себя ведут? Разве говорят они о жертвах во имя дружбы? Что это вообще за фигня такая! Мы же не дикари какие, чтобы устраивать жертвоприношения. Хотя Элис, наверняка, принесла бы любые жертвы для достижения собственных отнюдь не хороших целей. Да, вряд ли она отступится только потому, что я боюсь выставить себя полноценной идиоткой.

– Шантажистка, – шиплю я, выбираясь наконец-то из кровати. – Дрянь!

Ответа не слышно. От Элис в комнате остался только запах дорогих отвратительно приторных духов. Сейчас он мне особенно омерзителен, и, спеша избавиться от этого современного аналога хлорпикрина¹, распахиваю все окна. Ледяной воздух хватает за руки и пробирается под пижаму. Я понимаю, что поступаю не очень-то умно и рискую простудиться, но Элис меня действительно смогла разозлить. Кровь почти что кипит от ярости и лицо совсем не от холода становится красным. Нет, каково! Шантажировать меня письмом от Джейка. Должна же она понимать, насколько важны для меня эти письма, что только они и несут свет в мою мрачную жизнь. Только благодаря Джейкобу я ещё не сошла с ума, оказавшись запертой в маленькой квартирке с треснувшими потолками, отставшими обоями, вместе с меркантильной дурочкой Элис.

Моя жизнь никогда не походила на праздник, но с тех пор как Джейк подписал контракт с дядей Сэмом, она и вовсе превратилась в вечное испытание. Иногда особенно ночами, когда ветер, словно в дурных сказках завывает за окном, я подумываю о петле и стуле, на который можно было бы встать, чтобы пристроить петлю на люстре. Только я вот знаю, что ни одна из люстр в нашей квартире не выдержит, и, вместо того чтобы повеситься, я, скорее всего, загремлю на больничную койку с десятком синяков и переломами обеих ног. В общем, это не последний довод в пользу того, чтобы ещё немного потерпеть. Осталось меньше года до возвращения Джейка. И я сотни раз писала ему о том, что если он только заикнётся о подписании нового контракта и о поступлении в рабство к дяде Сэму на шесть лет, я точно наложу на себя руки.

Закрыв окна, плетусь на кухню. Ставлю чайник – на самом деле грубо швыряю – шарю по полкам. Тщетно: Элис успела уничтожить все мои хлопья и обезжиренный йогурт. Остался только лимон и плесневый кусок сыра. Со стоном захлопываю дверцу холодильника. В голове возникает мысль – а что будет с Элис, если я перестану покупать продукты. Она хоть и проводит в магазинах больше десяти часов в сутки, но ей и в голову не придёт хотя бы на три минуты заскочить в ближайший к дому супермаркет за овощами и молоком. Она что считает меня служанкой или думает, будто продукты в дом поступают прямо с фермы. Или это подарок от Санта Клауса – волшебный холодильник с некончающейся жратвой. Элис, конечно, не очень–то умна и часто путает названия стран и континентов, но не думаю, что её наивность простирается столь далеко. Скорее всего, Элис вообще не думает о еде. Кроме как о том, что еда – это зло. Жуткие калории и всякое такое. Бедняжка, как, должно быть, ей трудно приходится. В том смысле, как же ей трудно подсчитывать калории, да ещё и запоминать, сколько она уже умяла.

Но пожалеть Элис не получается, слишком она меня утром достала. Да и её заскоки с модными тряпками и якобы здоровым питанием тоже дорого стоят – дорого обходятся для моих нервных клеток. Непросто ведь подготовиться к следующему уроку, когда у тебя над ухом кто-то вечно трындит о каких-то там модных туфельках и расцветках шейных платочков. Иногда я вообще не понимаю, о чём это Элис. И с кем она, собственно, говорит – ясно же, что не со мной. Я ей много раз пыталась вдолбить – мне это не интересно и не нужно меня пытаться приобщить к гламурной вере. У каждого свои интересы, и нужно их уважать. Но во всем, что касается меня, Элис умеет быть поразительно не чуткой. Хотя пожалеть там каких-нибудь бесприютных кошечек или бедненьких бабочек она всегда готова – у неё на такой случай приготовлена тонна несмывающейся косметики, особенный восторг у Элис вызывает водостойкая тушь. Можно рыдать хоть до следующего месяца, но не до покрасневших глаз. Как только лицо у Элис начинает идти пятнами и опухать, она тут же сворачивает «концерт» и, по её словам, берёт себя в руки. Чувства чувствами, но о внешнем виде забывать не стоит. Я, как могу, пытаюсь втолковать Элис, что великой актрисой ей уже не стать и нужно искать себе нормальную работу. Но Элис и слушать не хочет. Бегает на кастинги, иногда снимается в рекламе средств для чистки унитаза – но это все её успехи. Зато каждый такой успех она отмечет с таким шиком, словно выиграла в казино пару сотен тысяч долларов. Естественно, что деньги у Элис кончаются даже раньше, чем я успеваю спросить о плате за квартиру, о той её части, что обещала вносить Элис. Обещала, но почти никогда не вносит.

Я мечтаю о том времени, когда мы с Джейком переедем в собственный домик, и я буду сама себе хозяйкой. Смогу наконец-то расслабиться и почувствовать себя действительно дома, а не нежеланной гостьей, которая ко всему прочему вынуждена приходить домой ближе к ночи и уходить рано утром только для того, чтобы лишний раз не попадаться на глаза домовладелице. Живу как в замкнутом круге. Только удаётся насобирать денег за прошлый месяц, как начинается новый, а Элис опять на мели, зато в новом платьице, шарфике или босоножках на шпильке. Мои же деньги полностью уходят на продукты и всякие бытовые мелочи, без которых просто невозможно обойтись. Кроме того, я стараюсь откладывать несколько долларов на случай непредвиденных обстоятельств. Я понимаю, что пара сотен в копилке вряд ли нас спасёт, но за них хотя бы можно будет починить телек или внести первый взнос за новый диван – старый, как и я, держится из последних сил.

Иногда я даже забываю о том, что на моих плечах ответственность за мать, о том, что, кроме меня, у нее никого нет, и после смерти отца Рене осталась один на один со своей болезнью. Наверное, это предательство оставлять родную мать в больнице, а самой совать голову в петлю. Но иногда я, правда, об этом не думаю, просто хочу быстрее со всем покончить. Вычеркнуть все проблемы из жизни разом. Вместе с жизнью.

Хватаюсь за голову руками. Ну почему, Белла, ты такая неудачница? Почему другие живут и радуются? Почему у них получается бороться со своими бедами, а ты раскисаешь так же быстро, как бумага под проливным дождём? Как же ты слаба и как же это унизительно ощущать себя слабой. А Джейк далеко, и не на кого опереться, и некому пожаловаться или хотя бы поговорить по душам.

Мне бы характер как у Элис. При всех её недостатках она умеет быть несгибаемой. Чего не скажешь обо мне, я очень быстро ломаюсь. Стоить слегка надавить, и от моей показной невозмутимости и стойкости остаётся лишь горький мерзкий осадок. Я не такая и не стоит выставлять себя идиоткой, играя чужую роль, которая ко всему прочему мне явно не по силам, стоит сосредоточиться на том, что действительно важно.

Так и не позавтракав, нехотя плетусь в душ. Пытаюсь взбодриться, но холодная вода бодрит лишь мурашки – они как бешеные носятся по задубевшей коже. С другой стороны – мурашки отвлекают хоть немного от вязких и мрачных мыслей о жизни. Странно, но после встречи с Калленом мне стало чуть легче. Все эти его странности и то, что он чувствовал себя ещё более неловко, чем я, – хотя это, наверное, просто невозможно чувствовать себя глупее, чем Белла Свон, – они помогли мне забыть о петле. Нет, в самом деле, с ним бы я могла поговорить. Я бы могла ему всё рассказать, именно потому, что он странный и не стал бы смеяться или отмахиваться от моего занудного нытья. Я могла бы рассказать и об Элис, и об её несносном характере, и о Джейкобе, о том, что, несмотря на нашу любовь, ему пришлось идти в армию, там ведь неплохо платят, а нам очень, просто не выразить словами, как нужны деньги. Впрочем, о деньгах я с Калленом говорить вряд ли отважилась бы. Люди его типа, наверняка, в каждом подобном разговоре видят скрытое вымогательство. И не столь важно, что просить милостыню я не собираюсь, Эдвард может меня не понять. При таком повороте он может решить, что я очередная искательница перспективных женихов и что моя история о любви к Джейкобу уловка. Откуда ему знать, что планету населяют не только Элис, но и дурочки вроде меня. Дурочки, несмотря на давно минувшие времена рыцарей и прекрасных дам, способные влюбляться до потери рассудка. Способные ночами лить слёзы в подушку и идти на любые жертвы во имя своего возлюбленного, не требуя взамен ничего, кроме единственного взгляда, переполненного любовью.



Перед тем как навестить Рене в больнице, я решаю забежать в школу и попытаться поймать там Эмметта. Хочется мне того или нет, но звонить Каллену придётся. Элис ни за что не отдаст мне письмо просто так. Сколько бы я ни плакала и ни билась в истерике – конечно, я не собираюсь её радовать ещё и видом своей истерики, – но, даже если бы вдруг и разрыдалась, пав на колени, думаю, это ничего бы не изменило. Элис крайне целеустремлённая девица. И если ей потребовалось встретиться с Эдвардом, то мне ничего уже не изменить. Более того, бедняге Эдварду тоже уже ничего не изменить и не скрыться от своей не очень-то доброй судьбы.

На Эмметта я наталкиваюсь случайно. Полностью погрузившись в мысли об Элис и её жутких планах, а также о том, что могло быть в письме от Джейкоба, подбегаю к главному входу. Ни под ноги, ни по сторонам я не смотрю. И, в общем-то, это подарок судьбы – на которые она не так щедра в моём отношении – налетаю именно на того человека, который мне нужен. Ещё несколько мгновений, и мы разминулись бы. Эмметт уехал бы домой, а я бы как дура искала его. Что ещё хуже – мне пришлось бы ждать следующего дня, а значит, ещё целые сутки прибывать в неведении о том, что написал мне Джейк. Эти письма – они тоже помогают мне продержаться на плаву в бушующем океане рутины и проблем.

– Мисс Свон, – Эмметт, кажется, ничуть не удивлён моим поступком. И то верно – среди учеников, их родителей я слыву этакой милой чудачкой, слегка рассеянной и витающей в облаках. Многие мне сочувствуют, потому что слышали о смерти шерифа Свон и о болезни Рене. Я им за сочувствие благодарна, но вот только этого действительно мало для того, чтобы моя отягощённая печалью душа не отправилась ко дну – туда, где ужасно холодно и темно.

– А… э… добрый день, – едва выдавливаю из себя. – Я как раз с вами хотела поговорить. – Как со скал бросаюсь в ревущие волны. Потому что с каждой секундой мне было бы всё труднее спросить телефон Эдварда, и кончилось бы тем, что я бы, глупо замявшись, ушла. Лучше уж сразу, как голову под топор палача подставить.

– Со мной? Э… – Эмметт слегка озадачен. – Надеюсь, всё в порядке…

– Э… да, да, – как идиотка поспешно киваю головой, давая понять, что речь пойдёт не о девочках и что с ними всё в порядке. Мне не хочется, пусть даже и не преднамеренно, издеваться над Эмметтом, заставлять его ломать голову и терзаться в страшных догадках, но найти в душе хотя бы горсть решимости не так–то просто. Минут пять мы общаемся как-то несвязно, в основном издавая неясные звуки и ужасно искажая слова, перемалывая слоги одеревеневшими губами.

– Я хотела спросить у вас телефон брата. Э-э-э… Эдварда.

– Эдварда? – эхом повторяет Эмметт. И что-то заставляет меня вздрогнуть. Как-то он неправильно сейчас это произносит. Словно бы имя не брата, а врага. Никогда не была специалистом в подобных делах, но Эмметт как будто и не стремится ничего скрывать. Вся его ненависть напоказ. Её потоки овевают меня, заставляя теряться ещё больше. Я уже не просто девочка в непролазных джунглях, я одинокая песчинка в космосе. Язык заплетается, мысли, как вагоны сошедшего с рельс поезда, налетают друг на друга. Кругом сумбур и сутолока.

– Зачем вам его номер, мисс Свон?

– Дело в том… в том… дело… я случайно взяла шарф… ну его шарф… – Делаю выдох. Эмметт смотрит на меня как-то странно. Но отступать поздно и я продолжаю, пытаясь что–то объяснить.

– Я взяла его нечаянно, перепутала… и… хочу вернуть… вернуть, да. И ещё он должен мне денег. – Сказав это, замолкаю, поняв, как всё это подозрительно звучит. Получается так… словно бы мы не в кафе посидели, а весело покувыркались. Более того, Эмметт ещё может решить, что я сделала это за деньги. В общем, одним махом я сейчас зарубила свою карьеру. Кто ж захочет, чтобы его дочерей учила столь безнравственная особа, которая готова спать с первым встречным мужиком. Не потому, что ей невтерпеж, а за деньги, как последняя потаскуха с улицы. Щёки заливает краска. Я не знаю, может быть, он так и не думает, но в моей голове крутятся только эти страшные мысли – я выставила себя шлюхой. Ну, наверное, я немного озабоченная, потому что всегда боюсь, что люди примут меня за развратницу. Наверное, Элис даже и права, и мне нужно завести мужика, чтобы реже думать о подобных вещах. А может быть, я всё равно буду дёргаться, едва только возникнет малейшая угроза для моей репутации.

– Деньги… – Как-то отстранённо говорит Эмметт. Он выглядит не более ошарашенным, чем вначале нашего разговора. Видимо, не такая это редкость для него знать, что его брат путается с юбками. И ему просто поскорее хочется от меня избавиться, и он уже прикидывает в какую школу отдать девочек. В школу с более приличными учительницами. И уж конечно, на все остальное ему плевать. Я бы хотела его переубедить, но боюсь, что если попытаюсь нечто подобное сделать, то только всё ухудшу. Кто знает, каких глупостей я могу наговорить, пребывая в столь сумбурном состоянии. Молчу. Прикусываю губу так, что по языку разливается металлический привкус крови. Молчи Белла, увещеваю себя, ради всего святого, молчи, ты только всё портишь.

– Мы просто… – Не выдерживаю. Срыв. Но Эмметт не даёт мне договорить. Он не хочет слышать, что мы «просто» делали. И уж тем более ему не кажется хорошей идей обсуждать мою сексуальную жизнь на школьном дворе среди детей и других родителей.

– Когда встретитесь с Эдвардом, – Эмметт снова брызжет ядом, произнося имя брата, – вы ведь с ним увидитесь?

– Ну да, полагаю да. – Объяснять, что в мои планы эта встреча не входит и что стараюсь я для некой Элис, даже по моим меркам не выглядит хорошей идеей. Это уже смахивает на извращение. Зачем говорить, что я всего лишь приглашу Эдварда на встречу, а придёт туда помешанная на удачном браке Элис? Что будет после, меня не касается, и вообще мои интересы не простираются дальше завладения письмом от Джейкоба.

– Когда встретитесь, я хочу, чтобы вы ему передали, что он мне больше не брат. – Несмотря на скрытую, но явно кипящую внутри злость, слова Эмметта звучат чётко, и произносит он их без единой запинки, словно враз забыв о неловкости и всём прочем.

– Я не уверена, что вправе говорить ему такое. Почему бы вам лично ему всё не сказать? Возможно, тут… не знаю... потребуются объяснения.

– Никаких объяснений не потребуется. Конечно, я понимаю, что заставлять говорить такие слова вас это не совсем правильный поступок, но я больше никого не знаю. Никого, кто входил бы в окружение моего брата.

Обалдеть. Как такое может быть? С каждой минутой Эдвард нравится мне всё меньше. По ходу, за этим сказочным фасадом кроется что-то менее привлекательное. И, чёрт возьми, меня снедает тупое женское любопытство. За что Эмметт так возненавидел брата? Что Эдвард должен был сделать?

– Я прошу вас, передайте ему эти слова. Я хочу, чтобы он знал.

– Я не могу вам ничего обещать… ну… э… мы не в таких отношениях… и вообще.

– Да, конечно. Но если вдруг подвернётся случай.

А вот интересно мне, как он себе этот случай представляет. Особенно учитывая тот факт, что я в глазах Эмметта очередная потаскуха, польстившаяся на деньги брата и с радостью поспешившая – а то ещё другие обойдут – прыгнуть в его кровать после пяти минут знакомства. И вот я теперь должна, лёжа в той самой кровати, ему сказать, а знаешь-ка, у тебя больше нет брата, так он просил тебе передать, а теперь давай уже перейдём к делу. Если есть кто менее чуткий после Элис, так это мужики.

– Просто дайте мне его номер.

– Конечно. – Эмметт обыскивает карманы внезапно трясущимися руками – не иначе как от злости, – достаёт телефон. Я, не поднимая глаз и продолжая пылать от смущения, записываю в свой старенький, видавший виды блокнот заветный номер. Ещё немного усилий, и Элис наконец-то от меня отстанет. А если Эмметту не придёт в голову доносить на меня руководству за ненадлежащее поведение, то надеюсь, что со временем я смогу всю эту неприятную историю забыть, выбросить из памяти, отправив к сотням таких же малоприятных эпизодов, имевшим место в моей малоприятной жизни.



Всю дорогу до больницы я проделываю в ещё большем трансе, чем от дома до школы. Не знаю даже о чём мне думать, на чём сосредоточиться. На меня как ведро грязной воды вылили, втянули в чужие игры. Сначала Элис с одержимостью богатыми женихами заставила плясать под её дудку, а потом ещё и Эмметт налетел с нетривиальной просьбой. Неужели он считает, что кто–либо, кроме него самого, вправе говорить подобные вещи, а тем более первая встречная девица – утеха на одну, максимум на две ночи.

Наверное, мне придется с ним встретиться самой – не просить же о подобном Элис – и сказать, глядя Эдварду в глаза, что Эмметт ему больше не брат. Он должен знать. Вот чёрт! Меньше всего мне хотелось бы выступать в подобной роли, в роли гонца, принесшего не просто дурные вести, а вести, определения которым не существует. Странно, но где-то в глубине я даже хочу этой встречи, будет отличный повод для разговора по душам. Я выскажусь, да и Эдвард хоть что-то прояснит. Да, чёртово женское любопытство никто ещё не отменял. Уж наверняка я тогда узнаю, что случилось, и, может быть, смогу как-то их примирить. Стоп! Белла, ты что! Он же странный и… как ни крути, мутный. И для тебя абсолютно чужой мужик.

– Да что за бред, – бурчу себе под нос, толкая дверь в палату Рене. – Забудь уже об этом, возвращайся в реальность. У тебя есть заботы поважнее.

– Белла, – потревоженная моим раздражённым бормотанием Рене открывает глаза.
Не знаю сколько раз я приходила сюда – в эти страшные стерильные стены, но знаю, что так и не привыкла к виду собственной матери, прикованной к кровати. Чувствую себя ужасно. Ужасно вдвойне от того, что не могу ей помочь. Едва нахожу силы на улыбку. Рене почти незаметно улыбается в ответ. У неё уже давно всё только наполовину. Она как будто уже наполовину не в этом мире.

– Привет, – тихо шепчу я, присаживаясь к кровати. Ставлю на тумбочку очередную открытку. Я знаю, что в этой гнусной открытке ни слова правды. Все эти «скорейшего выздоровления» – всё это тупая лажа. Но я не хочу расстраивать Рене своим неверием, не хочу показывать, что давно уже сдалась. И жду теперь лишь трагичной развязки, а никак не счастливого конца.
– Всё в порядке? – спрашивает Рене. И эта её забота трогает, мне с трудом удаётся сдержать слёзы. Она до сих пор переживает за меня, думает обо мне. Да, наверное, это нормально – так и ведут себя близкие люди, но я знаю, что, оказавшись на её месте, могла бы думать только о себе и своих проблемах. Впрочем, я и сейчас попав в трудную полосу жизни, думаю о себе и больше ни о ком. Я ставлю трагедию Беллы Свон превыше всех мировых катаклизмов. Возвожу свои трудности в ранг абсолюта. Рене одним простым вопросом, одним лишь намёком смогла показать мне, как я эгоистична и как низко пала. Я мысленно поношу Элис и склоняю её имя на все лады, но не пора ли мне и самой покаяться?

– Всё в порядке… мама, – мне настолько стыдно, что последнее слово я едва могу произнести. Гортань сдавливает сильный спазм, а глаза ощутимо щиплет от набегающих волнами рыданий.

– Ты чем–то расстроена, я же вижу. – Её бледная, полупрозрачная ладонь накрывает мою.

– Ничего страшного, немного поругалась с Элис. Она невыносима. – Вымученно улыбаюсь. – Сошла, кажется, с ума, стремясь подцепить богатого жениха.

– Белла, я так устала, – внезапно говорит Рене, и я давлюсь заготовленными словами, просто заталкиваю их обратно, поглатываю и, потеряв остатки сил, заливаюсь проклятыми слезами. Я знаю, что слёзы не помогут ни ей, ни мне. Они никому ещё не помогли – чёртовы слезы – но я не могу сдержаться. Я и держалась-то лишь потому, что держалась Рене. Мне казалось, что у неё оставались силы и что она, в отличие от меня, не опустила руки после нескольких неудачных курсов химии. Хотя уж мне-то стоило догадаться, что Рене лишь стремится казаться сильной. Несломленной страшной болезнью. Что только ради меня она ещё всё это терпит и что ради меня идёт на новые муки. Наверное, ей чаще, чем мне, приходят в голову мысли о самоубийстве. И, наверное, она имеет право на такие мысли, в отличие от меня.

– Сегодня во сне я видела твоего отца. Мы гуляли в нашем парке. – Рене ненадолго замолкает. Она быстро устаёт и часто делает паузы в разговоре. Как правило, наши диалоги остаются незаконченными – долгие беседы её буквально выматывают, а на следующий день мы уже говорим о чём-то ещё. Так и уходят в прошлое обрывки фраз, и кто знает, не теряем ли мы что-то важное между непроизнесённых предложений.

– Там было много опавших листьев. Красные, как кровь, и жёлтые, как золото. Осень. Там тоже была осень. Но она была живая.

Вот и всё. Больше мы к этому разговору не возвращаемся.

1 Пары хлорпикрина обладают сильным слезоточивым, а в высоких концентрациях — удушающим и общеядовитым действием. В этой связи хлорпикрин ограниченно применялся в Первой мировой войне как боевое отравляющее вещество (например, против русской армии летом 1915 года), а также в качестве растворителя для боевого применения других БОВ (впервые — в середине 1916 года немецкой армией в смеси с дифосгеном).

Автор: Bad_Day_48; Бета: Rara-avis