…У каждого под сердцем есть один счастливый час.
У каждого в душе надежно заперт свой скелет.
Каждому можно двигаться в Свет,
Но не тому, кто пропах безнадежностью…
Лора Бочарова «Урок по ЗОТС»

— Ты прямо как оборотень, Малфой!.. — восхищение в голосе Гермионы отдавало испугом.

— Так я и есть оборотень, — он лениво, с удовольствием потянулся и тряхнул головой, отбрасывая с лица спутанные волосы, в которых застряло несколько листочков. — Вернее, был. Вчера.

Гермиона зачарованно следила, как он пытается вытащить из волос лесной мусор.

— Дай, я, — не выдержав, засмеялась она, и Драко довольно устроил голову на ее коленях. Прискакал Оскар, и Гермиона невольно вспомнила, как он притих в прогалинке неподалеку, удивленно подергивая торчащими из травы ушами, когда они катались по полянке, словно волки в брачной игре... Лицо загорелось.

«Я соскучился...» — вот что означала эта безумная схватка меж деревьев, это рычание и следы укусов по всему телу, не причинившие ни грана боли, лишь запредельный восторг и упоение. Так вот о чем воют волки по весне — ни зимний голод, ни отчаянный страх не дожить до весны не звучат вот так: торжествующая песнь победы жизни над смертью. Вот и Гермиона чувствовала себя бессмертной: будто прошла загадочный обряд посвящения... во что? На этот вопрос она себе уже ответила — вчера. Шевеление ее пальцев в волосах ввергло Драко в легкий транс.

— Эй, ты не уснул? — Гермиона ласково склонилась к нему, завесив лицо собственными волосами, в которых тоже хватало веточек и листьев. Она хихикнула: — Мы с тобой сатир и нимфа, ни дать ни взять.

Малфой что-то промычал, поймал ее руку и потерся щекой о ладонь. Синий камень сверкнул под неожиданно пробившимся из-за туч солнечным лучом. Гермиона перехватила руку Малфоя и бесцеремонно притянула к себе, внимательно разглядывая кольцо.

— Это оно и есть?

Драко открыл глаза.

— Оно.

Аккуратно высвободив руку из ее пальцев, он уселся по-турецки, набросив на колени рубашку, и внимательно уставился на Гермиону — истомы в глазах как не бывало. Ее позабавил его целомудренный жест: только что валялся, как юный бог — в чем мать родила. Но деловой разговор есть деловой разговор, вот и... приоделся. Спрятав усмешку, она тоже потянулась за платьем.

— Что-нибудь нашлось? — нетерпение он скрывал мастерски, но Гермиона помнила ночные письма.

— Знаешь, совсем немного, — чуть расстроенно ответила она и задумчиво добавила: — Создатель кольца, похоже, совсем не стремился афишировать его существование.

В серых глазах мелькнуло разочарование.

— И все-таки что-то есть, — утвердительно заметил Малфой, выжидающе глядя на Гермиону.

— Да... вот, — порывшись в сумке, она извлекла пергамент, — посмотри. Это все, — прибавила она с сожалением, передавая Малфою записи. Их и впрямь было немного. Драко углубился в изучение четких строчек. Гермиона гладила Оскара — щенок преданно заглядывал ей в глаза и щекотно прихватывал пальцы: чесал зубы. Покончив с записями Гермионы, Малфой аккуратно сложил пергамент и потянулся за джинсами.

— Спасибо, — убрав листок в задний карман, Малфой вздохнул. — Да, немного, конечно, но любопытно.

Гермиона выразительно взглянула на кольцо, и — вопросительно — на Малфоя.

— Не хочешь рассказать? Информация за информацию, — предложила она с упреком в голосе.

Малфой снисходительно улыбнулся.

— Ну конечно — ты же постаралась для меня, — Гермиона покраснела: столько двусмысленности он вложил в свои слова.

Малфой довольно ухмыльнулся и вкратце рассказал о подарке Нарциссы.

— Почему же она тебе раньше его не...— Гермиона осеклась, не договорив.— Значит, он им пользовался?..

Драко кивнул и уточнил:

— Когда сидел в Азкабане первый раз. Потому и запретил матери отдавать кольцо раньше моего девятнадцатилетия — оно бы просто не сработало, — лицо его стало жестким, а взгляд размытым: словно он смотрел сквозь время — туда, в девяносто шестой, когда мир вокруг впервые пошатнулся. — А знаешь, Грейнджер, — он вернулся в себя, озаренный внезапной мыслью, — дракла лысого я бы догадался, что мне с ним делать, если бы не ты.

Гермиона смутилась.

— Но ведь я ничего нового тебе...

— Портрет, — прервал ее Малфой, — портрет Снейпа. В доме нет его изображений, представь себе — ни единого. А отца взяли слишком быстро, чтобы он успел что-то переиграть... в связи со смертью профессора.

Гермиона потрясенно молчала.

— Так-то вот получается... Герми, детка, — Драко задумчиво буравил ее глазами. — Благодаря тебе я могу использовать этот шанс... Я снова у тебя в долгу, так, что ли?

Гермиона нерешительно улыбнулась.

— А может, это просто судьба?

Драко фыркнул.

— А может, где-нибудь в Отделе тайн лежало еще одно пророчество?

Гермиону кольнуло воспоминание о ночи в Министерстве... Люциус Малфой: маска Пожирателя, вкрадчивый голос, протянутая рука. Сириус, исчезающий в зияющем провале Арки. Гарри: лицо искажено в отчаянном вопле... Да неужели так и будет всегда? Всегда они с Драко будут словно две шипастых розы: стоит только приблизиться вплотную — душа к душе — и один из них больно уколет другого, царапнет гладкий стебель, прорвет нежный лепесток?
Ее пробрал озноб, и Малфой, успевший натянуть джинсы, укутал ее в свою рубашку и прижал к себе.

— Прости, — шепнул он ей на ухо и поцеловал в висок.

Гермиона спрятала голову у него на груди, свернувшись клубочком, и больше не думала о шипах, смертях и Азкабане. Оскар подкрался откуда-то из-за спины и толкнулся им в ладони, требуя ласки. Так они и сидели втроем — он, она и собака — под хрупкой защитой Маскирующих чар, словно те могли уберечь их от неизбежности.

— Гарри! Что с тобой?! Так пугает роль жениха? — прошипела Джинни, нервно хихикнув в ответ на внимательный взгляд, брошенный в их сторону Молли.

Гарри встрепенулся и поправил сползшие на кончик носа очки.

— Да просто задумался, — пробормотал он, не глядя на невесту.

— Ты «просто задумался» со вчерашнего дня! — в наблюдательности Джинни никогда нельзя было отказать. — Что там, в твоей тарелке, поделись? Ты в нее пялишься уже двадцать минут — не пробовал поесть? — она кивнула на вилку, покачав головой.

Двадцать минут. Подсчитала. Не объяснять же ей, что даже в овощном рагу ему мерещится кривая ухмылка, а на Джинни он то и дело пытается взглянуть глазами Гермионы... Гарри потряс головой и старательно оскалился, изображая счастливого жениха. До свадьбы оставалось две недели, и ему стоит собраться, если он не хочет за это время свихнуться и к торжественной дате угодить в Мунго. А Кэссиди, интересно, работает вместе с Гермионой?.. Нет, это невозможно, застонал он про себя и усилием воли вышвырнул из головы образ в красном одеянии. Какого черта его мозг — словно проходной двор? И хотя сейчас никто не лез в его голову намеренно — тем хуже: от собственных навязчивых мыслей окклюменцией не закроешься...

— Пришлешь филина в полночь?.. — требовательно, брови чуть сдвинуты, рисуя на лбу крохотную вертикальную морщинку.

У нее красивые брови: ровные, густые, вразлет — как крылья у его филина, когда тот взмывает с письмом в небо. Драко не хочет, чтобы они хмурились из-за него, эти красивые брови, но — увы. Она почти уверена, что он пришлет, но почти — не до конца. Что ж, она права — он бы тоже себе не доверял, будь он Гермионой Грейнджер. Даже сейчас. Тем более сейчас: когда она так уязвима... когда она влюблена. Он это знает: он это понял, когда она сама еще не поняла.

— Конечно, пришлю, — он улыбается и проводит ладонью по ее щеке — ласково, как по крылу филина минувшей ночью.

— Драко, а как его зовут? — неожиданно спрашивает она, ловя его пальцы и накрывая своими.

— Гораций, — не сразу отвечает Малфой и прикусывает губу, ловя непрошеную улыбку. Как ржали Винс с Грегом, когда в Хогвартсе появился Слагхорн, тезка малфоевского филина... — Не в честь профессора, — признается он, отвечая искоркам смеха в ее глазах.

— Значит, жду Горация у себя. В полночь, — таинственно произносит она и смотрит на него с превосходством: как фрейлина королевы на незадачливого пажа — не самого везучего из ее поклонников.

Малфой фыркает, отвешивая насмешливый полупоклон.

— Как скажете, моя королева.

Вот так — а то: фрейлина.
Гермиона довольно улыбается, но улыбка почти сразу меркнет: пора расставаться. Она тянется к его губам — и уже не хочет отрываться, вообще не хочет никуда уходить — пусть хоть весь мир полетит к драклам, ей-то что за дело?.. Пока ее прижимают к груди эти худые, но такие сильные руки, ей никуда не нужно: зачем? Но — поцелуй прерван, и его руки соскальзывают вниз, находя ее пальцы и переплетая со своими.

— Мне пора, — шепчет она, вглядываясь в его расширенные зрачки, — пора... — и, пожав руку на прощание, отходит на несколько шагов, чтобы аппарировать.

Красное солнце сонно опускается за горизонт, уже чиркая по нему краем: завтра будет ветрено.

Проводив Гермиону, Драко закурил, любуясь закатом. Идти домой не хотелось. Оскар, набегавшись, дремал под кустом лещины. Ладонь хранила тепло ее руки, и — странное дело — будто разогревалась сильнее и сильнее...

— Драклова мать, — пробормотал он, прозревая, и уставился на руку.

Кольцо будто пульсировало, синий камень тускло светился в стремительно опускающихся сумерках.
«Сегодня ночью», — подумал Драко и вздрогнул, поморщившись: ощущение было странным, волоски на руках поднялись дыбом. Мысль была чужой и властной: будто сам далекий предок стоял за спиной, легко забираясь ему в мозги. Он еще постоял в оцепенении, разглядывая пульсирующее мерцание кольца — словно сигналы маяка, — и, пристегнув поводок к ошейнику Оскара, торопливо зашагал к дому.

Далеко от Малфой-мэнора, на скалистом клочке суши в злых северных волнах, в полумраке сырой камеры беспокойно застонал человек. Подняв лицо к крохотному окну, он широко раскрыл глаза и неверяще уставился на левую руку: костлявый длинный палец жгло огнем. В измученном мозгу с трудом родилось смутное видение, уверенно обретая очертания: сын. Его сын — Драко Малфой, и — мерцающий синий камень на пальце левой руки. Люциус испустил хриплый вздох и прижал руки к лицу. За дверью послышался тихий — на самой границе слышимости — жуткий то ли гул, то ли вой. К камере Люциуса Малфоя потянулись рваные тени: дементоры учуяли свежую кровь.

Лежа одетым на кровати, Драко не чувствовал себя в состоянии уснуть. Мысль о том, что этой ночью, возможно, он увидит отца, птицей билась в мозгу, отдаваясь где-то под сердцем болезненными уколами. Палец с кольцом горел, внешне оставаясь неизменным, камень изредка вспыхивал синим огнем. В конце концов Малфой плюнул на бесплодные попытки и, усевшись на подоконнике, закурил в надежде хоть немного успокоиться. Солнце уже село, но кромка земли на горизонте еще горела, словно тлеющие угли большого костра. Насыщенный алый цвет вызвал у Драко неожиданные ассоциации: такой же алой — он запомнил — была комнатка в борделе мадам Фруже, куда летом девяносто четвертого отвел его отец. Глубоко затянувшись, Малфой долго выдохнул и отдался воспоминанию.
Каким раздувающимся от гордости павлином он приехал в сентябре в Хогвартс — и как тщательно пришлось скрывать разочарование в собственной уникальности, видя удивленный взгляд Грега и мерзкое превосходство на лице Забини. Скрытность последнего, пожалуй, взбесила еще больше осознания, что Грег умудрился — пусть и на месяц — опередить его, Малфоя. Ну зато это был хороший урок его самообладанию, да...

А тот день в алой комнатке, жаркой от множества свечей и собственного стыда, замешанного на желании, Драко все же считал одним из самых приятных в жизни. Дезире — так ее звали, его первую женщину. Без фамилии, без палочки: волшебная палочка — и не одна — есть у него, так она сказала; и сумела убедить, что его скорострельный позор — не позор вовсе, а здоровая издержка юности; и пообещала, что он станет искушен и умел — и он поверил. И первый — неудачный — раз вскоре был забыт: стерт из памяти следующими, а их было немало. Гормоны бушевали, а Дезире была неутомима и терпелива. Разумеется, щедрость Люциуса не предполагала иного, но Драко чувствовал: он понравился ей и без галлеонов — юный, нетронутый, неуемной жадностью искупающий неопытность, — «сладкий мальчик», так она его звала... До сих пор Малфой вспоминал кудрявую Дезире с нежностью: ее обещания сбылись — такая редкость для женщины. Но женщины мадам Фруже из Лютного переулка были честны — в своем цинизме — и отвечали за слова.

Алые тяжелые портьеры, алый шелк простыней, алые отблески в темных зовущих глазах... Погасшая сигарета выскользнула из пальцев и полетела на землю: Драко уснул, прижавшись спиной к широкому оконному откосу. Кольцо ровно засветилось синим, невидимые глазу нити магии щупальцами потянулись в стороны: дверь... проем окна... щенок на кровати — вскинувшийся было, но тут же свернувшийся клубком… портрет. Зельевар шевельнул губами — беззвучно — и возмущенно поджал губы, прислонившись к рамке со скрещенными на груди руками. В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим дыханием Драко — звуки летней ночи гасли, касаясь невидимой преграды, разделившей его и мир за окном.

Драко помнил, что вроде задремал, но таких снов не бывает. Стылая сырость заползала в поры кожи — так вот оно как, значит: пробирает до костей!.. Он испуганно обхватил себя за плечи, пытаясь согреться, и замер, различив в углу жуткой темной норы размытое светлое пятно.

— Папа?.. — хрипло и неуверенно прошептал он. Глаза привыкли к темноте, и фигура в углу обрела очертания: это был человек — скорчившийся на полу у жалкой пародии на койку. Лица не видно из-за свесившихся до пола спутанных волос — невообразимо грязных, но все еще светлых. — Папа, — повторил Малфой и сделал пару шагов на негнущихся ногах.

— Драко... — прошелестело из угла, и фигура слабо пошевелилась. Малфой одним махом преодолел темное пространство и опустился прямо на склизкие камни пола.

— Папа, папа, — повторял он, как заведенный, отводя спутанные волосы с лица Люциуса.— Пап, это я, да, кольцо... Оно сработало, наверное, и вот... — слова лились бессвязно, Драко всхлипнул и замолк: Люциус ощупывал дрожащими пальцами его лицо, волосы, плечи; как слепец — узнавая, вспоминая, оживая.

Судорожно вздохнув, он попытался обнять Драко, и тот прижался к отцовской груди, не сумев подавить глухое рыдание и пряча его в лохмотьях, что служили Люциусу одеждой. Тот поглаживал вздрагивающие плечи сына, шепча что-то неразборчивое, но ласковое, пока Драко не успокоился, и тогда мягко отстранил его, заглядывая в лицо.

— Повзрослел... Мой мальчик повзрослел, — хрипло выговорил он с гордостью, поглаживая Драко по щеке шершавой ладонью.

Тот поймал его руку и прижал к губам, не в силах проглотить комок, застрявший в горле, мешающий говорить.

— Ну, ну... Успокойся, — голос Люциуса обретал уверенность: голосовые связки, почти бездействующие долгие месяцы, послушно вспоминали свои функции.

Первое время в Азкабане Люциус Малфой хранил холодное молчание, но постепенно обнаружилось, что в сравнении с голодом, выжирающим нутро, никем не оцененное достоинство не стоит и ломаного кната, а атаки дементоров невозможно выдержать в гордом безмолвии. А потом не осталось сил кричать: их хватало лишь на то, чтобы дышать, поддерживая хрупкое равновесие между сном и безумием. А ему нужны были силы — чтобы дождаться Драко: он знал, что сын обязательно придет, ведь он так тщательно все рассчитал и подготовил. Только вот Снейп подвел: его смерти Люциус не предусмотрел, и это было колоссальным просчетом. Завершающим штрихом в череде ошибок, совершенных им в последние годы, начиная с провала в Отделе тайн и заканчивая оглушительным крахом его мира. Но на руинах души и разума, отчаянно цепляющегося за проблески реальности в виде жалкой баланды дважды в день да тусклого света из прорези оконца, оставалась надежда. Вопреки всему она теплилась, тая день ото дня в раскроенной на части — не в крестражах, в груди, за выпирающими ребрами — душе, на радость дементорам.

— Малыш, — Люциус осторожно высвободил руку, взял Драко за плечи и слегка встряхнул: — Соберись. У нас не так много времени.

Драко кивнул и всмотрелся в отца. Первый шок от встречи прошел — теперь видеть, во что превратился Люциус, было просто больно. Некогда роскошные волосы сохранили лишь длину — видом они сейчас напоминали белесую паклю, беспорядочно свисая на плечи и грудь. Лицо, сильно заросшее грубой щетиной, имело землистый цвет, отливая мертвенной бледностью под жалкими каплями света, что луна скупо цедила в оконную щель. Люциус невозможно исхудал и был крайне изможден: словно дважды прожил свои годы и был девяностолетним стариком. Изменившиеся глаза отца потрясли Драко еще после первой отсидки: затравленное выражение, поселившееся в глубине зрачков, вкупе с угодливыми и в то же время злобными повадками делали Люциуса Малфоя похожим на бродячего пса, насмерть стоящего за обломки места под солнцем, что у него еще оставались.
Теперь же у него не осталось ровным счетом ничего — и это были глаза пса на живодерне: покорно ожидающего, когда придут за ним. Ничего — кроме этой встречи: Драко со страхом ощущал, что отец все поставил на эту ночь, которой могло не быть вообще, не принеси Грейнджер портрет Снейпа в Малфой-мэнор.

— Драко, мальчик мой, нам совсем необязательно сидеть в темноте и стучать зубами, — Люциус ласково сжал его левую руку, где на пальце тлело синим кольцо.

— Но... я без палочки, — растерялся Драко, и Люциус удивил его: Драко не поверил глазам, но бровь отца приподнялась, а глаза сверкнули.

— Кольцо, Драко... Кольцо. Ты — как Держатель — волен создать здесь... достаточно комфортные условия... и без палочки, — такая длинная речь с непривычки отняла у него изрядно сил, и Люциус в изнеможении откинул голову на кровать, на которую опирался, и с трудом сглотнул. Острый кадык прокатился по горлу, угрожая прорвать кожу, напоминающую старый пергамент.

Драко сморщился — в сердце словно загнали тупой ржавый нож и провернули разок для верности, — но справился с собой. Решив, что отец сказал достаточно, Драко не стал больше задавать вопросов — вместо этого прикрыл глаза и сосредоточился. Пару секунд ничего не происходило, но в камере ощутимо потеплело, а сквозь сомкнутые веки он определил, что и света прибавилось. Это оказалось так легко, что Драко даже развеселился: особенно, ощутив под коленями жесткий ворс ковра — такой уютный после сырых камней.

— Вот видишь, — в хриплом голосе прозвучал отголосок улыбки, — твой сон — твои правила.

Драко открыл глаза: камера преобразилась. Свечи струили мягкий свет, стены обрели сиреневый оттенок и — ковер, конечно же: в сиреневых разводах под цвет стен. Почему сиреневых, мимоходом подумал Драко, может, потому, что Грейнджер была сегодня в сиреневом сарафане?..

— Драко... скажи мне: как Нарцисса? — Люциус закашлялся, и Драко мороз продрал по коже от скрежещущих звуков: что-то совсем поганое должно быть в легких, чтобы таккашлять.

— Хорошо, — Драко не повел и бровью, — очень скучает по тебе... — он все же запнулся, но закончил: — Она хотела увидеть тебя. Сказала: предчувствия и все такое... — он вскинул глаза на отца, ожидая реакции. — Папа, я правильно тебя понял?..

В запавших глазах Люциуса томилась не печаль даже — тоска, но в голосе не было и тени сомнения.

— Разумеется, малыш, разумеется. Ты молодец. Ты все запомнишь и сделаешь как надо. Ты позаботишься о ней — а сама она не справится.

Драко чуть слышно выдохнул: облегчение отдавало горечью вины. Он выпростал из-под себя затекшие ноги и сел, обхватив колени руками и обратившись в слух.

—Ты ведь помнишь Доминик де Шанталь, — произнес Люциус, внимательно глядя в глаза сына — такие похожие на его — в прежней жизни. Драко вздрогнул, как от удара: да, он помнит Доминик де Шанталь.

Более того: нет другого имени в мире, которое ему так хотелось бы забыть — навсегда.

* désiré - желанный (фр.)

---