Я ловлю себя на мысли, что сегодняшний день, по недоступной мне причине, отдает каким-то мрачным безмолвием. Судя по яростным порывам ветра то стихающим, то вновь усиливающимся, быть грозе. На какое-то время природа замирает, и я оказываюсь погруженной в напряженную тишину, которую разрывает звук мобильника.
Я слышу в трубке уже ставшее таким родным «Привет!» Сердце несется вскачь от предвкушения встречи, а душу наполняют переливы колокольчиков, звенящих гимном таких коротких, но столь ярких мгновений нашего единения. Меня смущает только некоторая напряженность его голоса, но я стараюсь не придавать этому значения.
Сажусь в салон. Вместо пылкого поцелуя меня ждет едва заметное касание губ, и он сосредотачивается на дороге. Давящая тишина не способствует моему душевному спокойствию, а сердечные сокращения становятся прерывистыми и гулкими. В мозгу ощущаю пульсацию, от которой становится холодно и пусто внутри: «Что-то не так…Что-то не так!» Но что?
Я пытаюсь успокоиться и взять себя в руки: ничего страшного не происходит, у всех бывают тяжелые дни, но в подсознание уже прокрался предательский шепоток, натягивающий нервы как гитарные струны: «Кажется, это финал…» Я гоню прочь эти ужасающие мысли, которые начинают роиться в голове и не думают убираться оттуда. Мне так страшно нарушить эту гнетущую тишину, что я предпочитаю изводить себя догадками, нежели задать свои невысказанные вопросы.
Мы останавливаемся у шале. Все кажется прежним, и вместе с тем, иным. Он резко открывает мою дверцу, на мгновение касается руки, чтобы помочь выйти из салона, и, не оборачиваясь, идет по дорожке. Дом встречает нас таким же напряженным безмолвием, которое царило и в авто, как будто уже в курсе всех планов своего хозяина, не доступных мне. Пока.
Я нерешительно застываю на пороге, а паника разносится по телу со скоростью звука, не давая ни дышать, ни думать, ни говорить. Он стоит ко мне спиной, напряженность позы выдает и его нервозность, которую до сего момента он пытался скрыть.
- Что-то случилось? – я не выдерживаю первой этого удушья неизвестности.
Он медленно поворачивается ко мне и пристально смотрит в глаза. Моя любимая бирюза, обычно граничащая с оттенками лазури, мрачна как никогда прежде, и я ясно вижу надвигающуюся клокочущую бурю. Внутри опять все сжимается от щемящей безысходности, а я все еще пытаюсь понять, осталась ли хоть жалкая капля надежды на то, что все разрешится.
Он сокращает расстояние между нами до нескольких сантиметров, порывисто обхватывает мое лицо своими теплыми ладонями, а взгляд прожигает так, что того и гляди моя душа вспыхнет под ним птицей Фениксом и осыплется пеплом через мгновение, прямо к его ногам.
В его глазах нереальной глубины отражается все мое отчаяние, все непонимание, вся мольба о пощаде, а где-то на самом дне плещется едва уловимая неистовая искорка отчаявшегося, но так жаждущего чуда скитальца. С глухим стоном он накрывает мои губы поцелуем, полным такого яростного отчаяния, что меня охватывает неконтролируемая животная паника. Не дав мне опомниться, он подхватывает меня на руки и несет в спальню, ни на секунду не разрывая поцелуй.
В гулкой тишине лишь слышится звон разлетающегося по полу бисера пуговиц, шелест молний и короткие вдохи, разрывающие легкие своей остротой, больше похожие на стоны смертельно раненого зверя, взывающего о пощаде, но понимающего, что конец неизбежен. Он не нежен, не груб. Он неистов в последней попытке сказать мне что-то без единого глупого и ненужного слова, что-то тонкое, едва осязаемое, выстраданное им. Нами. Поцелуи глубоки и пронзительны, движения резки до боли, до исступления, до отчаяния. И я не выдерживаю этой пытки, я рассыпаюсь на атомы, я принадлежу ему до каждого пронзительного мига этого вихря страстного пламени, в котором мы оба горим… Только ему.
Он отстраняется на долю секунды, но горечь потери столь велика и немыслима для меня, что я сжимаю его в своих объятиях из последних сил, боясь, что стоит отпустить эти плечи и дальше только бездна нескончаемого падения в одиночество. Он также несдержан в ответном движении и на меня накатывает волна ощутимой физической боли, но она – ничто в равнении с пыткой, раздирающей душу неизвестности. Наконец, мы оба успокаиваемся. Движения становятся плавны и тягучи, дыхание ровнее, сердечный ритм замедляется. Но это не значит, что самое страшное позади. Судя по тому, что тишина становится настолько осязаемой, что ее можно резать клинком на составляющие, все самое страшное только начинается.
Он приподнимается на локте, заглядывает мне в глаза, но, кажется, пронзает до самой последней составляющей души, и, наконец, нарушает наше молчание фразой, от которой меня охватывает неконтролируемый ужас, липким коконом охватывая все существо.
- Я больше так не могу, - во взгляде плещется боль и, одновременно, ожесточенное упорство. Он на мгновение прикрывает глаза, собирая волю в кулак, комкая шелк простыней, и продолжает, - так больше не может продолжаться.
И я понимаю, что не выдержу этого. Я тысячу раз представляла этот разговор, который неизбежным торнадо надвигался на нас с каждым днем, неделей, месяцем, предвещая фатальный конец всему. Но я не предполагала, что буду умирать столь медленно и мучительно. «Вот и все. Все!» - стучит в висках, «Все!» Слезы не подвластным моему сознанию потоком, струятся по щекам, а я на остатках рассыпающейся в прах воли пытаюсь сдержать вырывающиеся из груди рыдания.
К моему вящему недоумению, в его глазах я улавливаю непонимание, изумление, затем испуг. Аккуратным движением сильных пальцев он пытается вытереть дорожки моих слез, сцеловывая остатки их следов со скул, и шепчет своим низким глубоким шепотом:
- Родная! Ты же понимаешь, что этот разговор был неизбежен, так ведь?
- Да, - я с трудом могу произнести это короткое слово, которое звучит приговором для всего моего мира. А он после короткой паузы продолжает:
- Переезжай ко мне!
- Что??? – мой мозг не справляется с этой информационной атакой, не воспринимает сказанного, не способен к какому-либо анализу. Я же только что заживо похоронила себя и свою жизнь, потому что решила, будто это конец. – Что? – еще раз тупо переспрашиваю я, в растерянности глядя в бирюзовую глубину.
- Переезжай ко мне, - мягко, словно говоря с неразумным ребенком, повторяет он. И, поняв, наконец, что вызвало мою столь бурную реакцию, в резком порыве обнимает меня и начинает укачивать, продолжая нашептывать:
- Господи, глупая моя девочка! Ты решила, что я хочу поставить крест на наших отношениях? Перечеркнуть, все, чем жил последние полгода? Бросить тебя? Но разве я давал тебе хоть малейший повод для подобных мыслей?
Я что-то невнятно бормочу, еще не вполне осознав, что он пытается мне втолковать.
- Милая, все просто: ты собираешь вещи, забираешь Дашу и переезжаешь ко мне.
- С Дашей? – оторопело повторяю я.
- Если меня не смущает этот факт, то почему он так удивляет тебя? Я не собираюсь ставить тебя перед выбором между мной и ребенком, в этом нет необходимости, потому как мы прекрасно можем жить втроем. Уж это-то площади нам сделать позволяют, - к нему возвращаются легкие ироничные нотки, пронизанные нежностью и беспокойством. – Что скажешь?
- Ты что, не шутишь?
- Слушай, я не привык шутить серьезными вещами, - он напрягается и непонимающе окидывает меня пристальным взглядом, - я никак не пойму твоей реакции: еще минуту назад ты думала, что нашим отношениям пришел конец и была похожа на призрак, а сейчас, когда я говорю тебе более, чем конкретные вещи, ты не можешь ответить не то, что вразумительно, а хоть что-то.
Он еще не закончил свою пламенную речь, а я уже с тоской понимаю, что лучше бы это был конец, ибо ответ с какой-то досадной очевидностью встает передо мной сам собой:
- Я… не могу… Это слишком…
- Слишком что? – он обрывает меня на полуслове, - быстро? Неожиданно?
- Да, - у меня опять не хватает сил сказать что-то более вразумительное.
-Ты считаешь, что полгода - это быстро и неожиданно? – в его голос вплетаются металлические нотки, неприятно покалывающие меня изнутри, - полгода мечтать о том, как засыпаешь и просыпаешься в одной постели с женщиной, которая тебе дорога, а не с налетом воспоминаний? Полгода обнимать ночами не ее, а фантом, который глубокой ночью будит тебя иллюзией тепла и ароматом обещаний, а открыв глаза, видеть лишь пустоту? Полгода пытаться прикоснуться к локону ее волос, а найти лишь холод простыней и еле уловимый аромат ее тела – единственное, что она оставила после себя, опять хлопнув дверью??? Прости, но для меня это мучительно долго!
- Я не могу, - автоматически повторяю я, сжимая руку в кулак и не замечая, как белеют костяшки пальцев. - Я не могу бросить все и отказаться от прошлого, от своей жизни ради…
- Меня? – режет он меня без ножа, - ради меня???
- Ради будущего, в котором слишком много неизвестных, - я пытаюсь смягчить эту жестокую правду, но я уже не раз клялась не врать себе, а лгать ему – это уже выше моих сил. И пытаюсь объяснить:
- Ты не думал, что нам хорошо здесь и сейчас, потому, что есть только ты и я? Мы не задумываемся ни о чем, кроме нас. Но жизнь – это несколько больше, чем удовольствие двух людей. А у меня есть семья, это – мои обязательства. Дашка – все для меня. Работа и иные блага цивилизации – это, конечно, здорово. Но я не могу лишить ребенка семьи.
- Ты можешь подарить ей другую. Пусть это звучит самонадеянно, но неужели ты считаешь, что ребенку так хорошо жить в семье, где отец и мать становятся чужими друг другу людьми?
- Ты не понимаешь, о чем говоришь! Никто не заменит ей отца, никто! Даже ты. Я не могу отдаться своему эгоистичному порыву и жажде счастья для себя, отнимая все самое дорогое – у нее! Она не должна расплачиваться за мои ошибки!
- Так вот кто я для тебя? – горечь его слов оседает каплями яда в моем и без того кровоточащем сердце, - всего лишь ошибка? Какая малость…
- Да нет же! – я уже не замечаю, как перехожу на повышенные тона, - ты не ошибка, ты – мое все! Ты мой воздух, мой свет, моя жизнь, но… - я не могу закончить фразу, а лишь судорожно хватаю ртом воздух, - от тебя так невозможно отказаться, но так мучительно приходится это делать. А что, если пройдет время, и ты сам поймешь, что это все не то? Что тогда? Все жертвы принесены зря?
- А ты не думала, что все может случиться с точностью до наоборот, - он тоже повышает голос и в нем звенит сталь, - почему ты считаешь, что это только для тебя трудное решение? Думаешь, мне было прекрасно жить с этим, мириться с тем, что ты принадлежишь другому?
- А ты думаешь какого ему будет узнать, как я с ним поступила? – мой голос уже звенит от негодования и я, сама того не замечая, занимаю оборонительную позицию. – Он-то чем все это заслужил? Он столько лет был предан своей семье, мне, дочери. Думаешь, семейная жизнь – это одни сплошные праздники? Это еще и серые будни, и рутина повседневности, и все самое скучное, но неотъемлемое, что кроется под простым определением «быт». Ты так уверен, что готов ко всему этому и будешь лучше, чем…
- Послушай! - он резко обрывает меня и в глазах уже бушует нешуточный океан гнева, - я не собираюсь выяснять, кто из нас лучше и достойнее, еще не хватало устроить тут шоу «Последний герой!», я лишь говорю о том, что хочу быть с тобой! Тебе этого не достаточно или этого слишком мало для тебя? Почему ты считаешь, что мне так легко и просто?
Он делает глубокий вдох, дабы обуздать эмоции, хлещущие через край, и я впервые вижу эту сторону его натуры:
- Если ты не заметила, я уже не мальчик. Я наконец-то встретил женщину, с которой хочу разделить дом, постель, радости и горести, от которой я хочу детей. Ты это понимаешь? – его пылкая речь никак не способствует возвращению моего самообладания, - или и этого тебе мало?
Флер горечи окутывает каждое его слово:
- И что, ты никогда не задавалась вопросом, к чему нас ведет время? Сколько ты готова была это продолжать? Год, два? А что потом?
- Я не знаю… - мой запал мгновенно улетучивается от тяжести и правоты его таких простых, но таких истинных слов.
- Зато я знаю. Ты так боялась этого выбора, что тешила себя надеждой на то, что я все решу за обоих! Все решу за тебя! Но в жизни все не так просто. И нужно уметь брать ответственность за свои поступки и решения! Для себя я все решил. Выбор за тобой.
***
Мы одеваемся в полной тишине, не обмолвившись и парой фраз. Садимся в машину, летим по шоссе. Мимо несутся сказочные ели, окутанные красноватым маревом последних лучей заходящего солнца, а в душе многоголосной какофонией поет реквием по мечте глухая пустота…
Он открывает дверцу, я выхожу из теплого салона и попадаю под порыв ледяного, совсем не майского ветра, но даже этот порыв не может сравниться с состоянием абсолютного нуля, которое затопило всю меня. Мы, как всегда, не прощаемся. Но теперь все по-другому. Теперь любое слово даже о самом ближайшем будущем весит неимоверно много и кажется непосильным грузом, который ни он, ни я не можем взять на себя.
Я подставляю лицо очередному шквалу разбушевавшейся не на шутку стихии и иду к подъезду.
_____________________________________________________________________________

Форум