Название: За гранью
Музыка к фику: Linkin Park – Somewhere I Belong



Он двигался быстро и стремительно, немного ссутулив плечи и спрятав руки в карманы жесткой кожаной куртки, непроизвольно сжимаясь под холодными и хлесткими струями дождя, которые неприятно кололи лицо и шею. Дождь лил уже несколько часов, с самого обеда, поэтому асфальт под ногами казался черным зеркалом. Во влажных отсветах неоновых вывесок и фонарей то и дело мелькали размытые очертания его фигуры, и он наступал сам на себя, тяжелыми подошвами ботинок яростно втаптывая собственное отражение в очередную мутноватую лужу.
Поздний вечер в Порт-Анджелесе. За всю свою жизнь Пол ни разу не отъезжал дальше, чем на сотню километров от родной резервации, и этот город оставался одним из самых больших, которые он когда-либо видел. Маленький островок цивилизации, окруженный густыми лесами и петляющими мимо автомагистралями. Несколько ресторанов и ночных клубов, три-четыре бара, кинотеатр, окружная больница и три школы – вот и вся инфраструктура, которой мог похвастаться Порт-Анджелес. Вроде бы, ничего примечательного, верно? Почти деревня по сравнению с такими мастодонтами, как Сиэтл или, тем более, Нью-Йорк!
И все же даже в такой вот пародии на мегаполис бурлила и кипела ночная жизнь.
Мимо с ревом проносились машины, и следом за ними из-под колес под ноги редким прохожим обрушивался мутной водопад. Более презентабельная центральная улица могла похвастаться обилием приличных ресторанчиков, куда торопливо забегали хорошо одетые парочки. У обочины время от времени притормаживали относительно дорогие автомобили, и из салона высовывалась то женская ножка в модельной туфельке, обладательница которой открывала зонт и спешила в сторону фойе кинотеатра, то лакированный ботинок молодого человека, собирающегося посидеть в самом приличном баре города. Но стоило свернуть в третий по счету проулок и пройти пару километров по петляющим грязным улочкам – тут же слышался приглушенный толстыми стенами рваный шум музыки из-за дверей полулегального ночного клуба, располагавшегося в подвальным помещении. Привалившись боком к грязной, разрисованной граффити стене спал какой-то бомж, от которого несло сивухой и немытым телом. Неподалеку группой в пять-семь человек толпились и курили молодые парни в серых фуфайках. Время от времени они окидывали редких прохожих оценивающими, острыми взглядами исподлобья. Если попадался случайно забредший в эти края очкарик в отглаженном костюме и с кожаным кейсом – ему можно было только посочувствовать. В лучшем случае, минут через пять он оставался без кейса, без костюма и без обуви, и на ближайший час главным вопросом в его жизни оставался один: как добраться в таком виде, без денег и документов, до дома. В худшем случае – он валялся в крови и без сознания за ближайшим мусорным баком, и такие мелочи, как кража документов, вряд ли стали бы его волновать в ближайшее время. Поэтому очкастые клерки в этот район города заглядывали редко.
А еще сюда не заглядывали одинокие девушки. Имеются в виду не те девушки, которые сейчас дергались под скрежет бьющей по ушам музыки за металлической дверью клуба и запирались в кабинке грязного общественного туалета с одним из облаченных в кожу бородатых байкеров или тощим молодцом в фуфайке. Имеются в виду хорошие девушки, случайно заблудившиеся в запутанном лабиринте узких улочек и совсем не ищущие приключений на свою голову. Тем не менее, когда изредка одна из бедняжек забредала сюда, избежать приключений она уже не могла.
Впрочем, кажется, сегодня мальцам не везло. Не было ни клерков, ни девушек – по узкой вонючей улице, ссутулившись и засунув руки в карманы, шел только он.
Один из парней начал было подползать справа, видимо, чтобы для начала попытаться стрельнуть сигарету. Но, напоровшись глазами на призывный горящий взгляд, полоснувший его по лицу, тут же ретировался к остальной компании.
Спустя еще триста метров и два переулка показалась очередная улица, наглухо закрытая по бокам четырехэтажными одноликими серыми фасадами обшарпанных домов. Из темноты к нему подалась тонкая фигурка в коротком красном платье. В дрожащих пальцах зажата тлеющая сигарета, светлые волосы неопрятными патлами свисают на хмурое лицо, тушь потекла. Глаза безразличные и пустые, словно мутное стекло.
- Не меня ищешь?
Голос простуженный, хриплый.
- Двадцать баксов.
Не сбавляя шага, он обошел её и снова свернул в очередной грязный переулок. Здесь еще сильнее воняло помойкой и гнилью.
Нет, это явно была плохая идея. Когда днем его накрыло желание сменить обстановку и отправиться в город, он надеялся на другое времяпрепровождение. Например, прогуляться по набережной, вкусно поесть, может быть, встретить какую-нибудь симпатичную девчонку, блондинку или брюнетку – не важно, познакомиться, неплохо провести время. Может даже ночь – если повезет.
В итоге действительно прогулялся и поел, вот только погода подвела и все симпатичные девчонки, видать, сидели по домам. По набережной слонялись разве что толстые старые девы со своими пуделями, а в ресторанчике в основном сидели парочки.
Надо было бежать к лесу, перекидываться и отправляться домой, но ноги сами вынесли в этот занюханный район, чтобы вечер закончился совсем уж пакостно.
Вечно его тянет в такие вот места. Свинья найдет грязи.
Сжатый кулак взлетел в воздух и грохнул по стене. В лужу посыпались осколки рыхлых сырых кирпичей. Костяшки саднило секунд десять, пока кровь не остановилась, и ранки не начали затягиваться.
Дождь припустил с новой силой, и редкие фонарные столбы перестали попадаться совсем. Но он все равно прекрасно видел в темноте. Видел мутные потоки воды, быстро собирающиеся у обочины и с ревом падающие в решетчатый люк. Видел валяющиеся под ногами окурки, стекла от разбитых пивных бутылок, какие-то ошметки и комки грязной бумаги. Видел серые стены одинаковых панельных домов и припаркованные у подъездов старые ржавые тачки.
Видел бедность, грязь, жестокость.
Впереди послышался какой-то шум. Из темного подъезда на улицу выскочил босой лохматый мальчишка. Выскочил, и на всех парах понесся прямо к Полу, с громкими шлепками наступая в холодные лужи. В темноте не разглядел возникшей на пути преграды и со всего размаху впечатался головой прямо в его живот. Отскочил в сторону, потирая лоб, и расширившимися от неожиданности и страха глазами принялся оглядывать высокую темную фигуру.
Следом за парнем на улицу вывалился толстяк в рваной майке и потрепанных трениках. От толстяка несло перегаром даже с расстояния в тридцать метров, а его движения были заторможенными и вялыми. Явно не ориентируясь в пространстве, он скатился по лестнице, ведущей к подъезду, и плюхнулся пятой точкой на мокрый тротуар. Пробубнил что-то не слишком лестное в адрес дождя и проектировщиков здания, а затем принялся размахивать кулаками и голосить, при этом предпринимая бесполезные попытки подняться на ноги:
- Адам! Адааам!!! А ну иди ссссюда, тварь такая! Кусок цыплячьего дерьма! Иди сссюда, я сказал!
Пацан – на вид ему можно было дать лет шесть, не больше, - вжался спиной в стену, и теперь переводил очумевший взгляд с толстяка на Пола и обратно. Видимо, пытался сообразить, как бы улизнуть от обоих. На его щеке начал наливаться и багроветь огромный синяк.
Не удивительно, что Пола мальчишка тоже моментально причислил к врагам, от которых надо сматываться. Такие всегда видят вокруг одних врагов. Потому что в этой жизни не знают ничего другого.
- Адам! Аааадааам!!! Вввернись сию секунду, мразь! Хуже будет! Ах ты, мерзкий паршивый гаденыш!..
Пол замер посреди улицы. Замер, не сводя глаз с барахтающегося в луже толстяка. Разум поплыл. Перед внутренним взором начал стелиться знакомый багровый туман, а руки сами собой сжались в кулаки с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
В висках стучали два коротких слова.
Паршивый гаденыш! Паршивый гаденыш! Паршивый…

**********
- Пол! Паршивый гаденыш! Немедленно иди сюда!
Громкий голос отца металлическим эхом разносился по дому. Его тяжелые спотыкающиеся шаги раздавались уже совсем близко. Сидя в стенном шкафу, Пол сжался в комок, закрыв голову руками, и задрожал всем телом.
- Выходи, я сказал! Проклятый выродок! Не заставляй меня искать, хуже будет!
Папаша врал. Даже если он выйдет сам – хуже не будет. Потому что хуже некуда.
Шестилетний мальчик попытался тихонько отползти еще глубже, чтобы спрятаться за тяжелым длинным пальто отца, висящим над головой.
Не успел.
Дверца шкафа распахнулась с протяжным скрипом и врезалась в стену. Он зажмурился от яркого дневного света, который после двух часов, проведенных в кромешной темноте, больно резанул по глазам. И тут же почувствовал, как в предплечье со всей силы вцепились жесткие безжалостные пальцы, оставляя на коже багровые синяки. Пола резко дернуло вверх, и он ударился головой о металлический брус, на котором висели вешалки. Потом успел почувствовать сразу две вещи. Первое – глаза заливало что-то липкое и горячее. Второе – он летел куда-то вперед и вниз. Приземлился, вспоров носом застилающие поверхность дощатого пола залежи пустых бутылок, коробок из-под пиццы, гнилых остатков какой-то еды и вонючих тряпок, от которых разило застарелым потом и сигаретным дымом.
Какое-то время он так и лежал, с отстраненным любопытством ожидая, что последует дальше. Будут ли это кулаки отца или первая вспышка острой, режущей боли после падения?..
Папаша успел первым.
…
Позже, сидя на куче соломы в старом амбаре, он неловко пытался перебинтовать кровоточащие ссадины на руках и коленях обрывками какого-то тряпья, которое нашел в углу. Лицо покрывала корка засохшей крови из рассеченного лба и разбитого носа. Но это ничего. Потом можно будет забраться в дом и отмыть кровь холодной водой из умывальника на кухне. Потом, когда папаша уснет.
Вообще-то, на этот раз он легко отделался. Жаль только, что не догадался еще утром улизнуть в лес. В будущем нужно быть начеку. Ведь знал же, чем все закончится, но рискнул остаться дома и спрятаться в шкафу – выходить на улицу, прямо в объятия холодного проливного дождя совсем не хотелось. Решил, что лучше переждать дома, спрятавшись где-нибудь.
Дурак.
Папаша запил три дня назад. Странно, что не раньше. На этот раз он вообще держался на удивление долго, месяца два. Наверно, после разговора с Билли Блэком и Лиамом Адли.
Когда папаша не пил, жизнь, в принципе, была довольно сносной. Можно было слоняться по резервации до поздней ночи, потом идти домой, совершать набег на полупустой холодильник, дожевывая холодную пиццу или затвердевший кусок сыра, и отправляться спать. Отец обычно уже дрых на диване перед телевизором, или еще был в городе, на работе в лавке миссис Гроувз, занятый чрезвычайно важным делом – раскладыванием консервов по полкам. В такие периоды они друг другу не мешали. Каждый жил сам по себе. Они просто соседствовали друг с другом, время от времени, встречаясь в узком коридоре, ведущем в ванную.
Изредка папаша что-нибудь спрашивал.
Например:
- Как дела в школе?
- Я еще не хожу в школу. Мне только шесть.
- А… ну да.
Или:
- Где вчера шлялся?
- Играл на пляже с Сэмом.
- Мог бы дома убраться, вместо того, чтобы слоняться без дела. Помощи от тебя не дождешься, сопляк бесполезный, только жрешь и бардак кругом разводишь!
В такие моменты можно было схлопотать затрещину.
Но это так, мелочи.
Отец Сэма часто интересовался, как дела дома. Пол неизменно отвечал, что нормально, и тут же старался слинять подальше, чтобы Лиам Адли опять не взял его в оборот, как случилось однажды. Тогда он посадил Пола на колени и долго рассказывал какую-то путаную историю. О том, что его папа – бывший солдат, герой. О том, что он был на войне в каком-то месте со странным названием «Вьетнам». О том, что война – это очень страшно, и люди оттуда возвращаются другими. И его отец тоже вернулся другим, не таким, как прежде. О том, что отцу трудно растить его одному, потому что так случилось, что его мама ушла на небо из-за какого-то «несчастливого» случая. Но папа все равно его очень любит, несмотря на то, что иногда злится…
Пол выслушал все это, покивал с умным видом, а про себя решил, что Лиам Адли просто наврал. Во-первых, отец его не любил. Совсем не любил. Ни капельки. Отцу было наплевать. Во-вторых, «несчастливый» случай с мамой он помнил смутно, но был уверен, что тут не обошлось без «несчастливой» руки папаши.
Мама была хорошей. Он почти забыл её лицо, но остались воспоминания и ласковом голосе и нежных руках. А еще мама была красивой. У неё были длинные черные волосы и добрые глаза. И пахло от неё удивительно приятно. Не перегаром или сигаретами, а мятой и выпечкой. И она всегда защищала его. Всегда.
А однажды вечером он услышал её крики. Она довольно часто кричала, когда папа приходил домой в странном состоянии, на заплетающихся ногах и с мутными глазами. Она кричала не на него, скорее просто кричала. Потому что он начинал драться. Тем вечером он снова начал драться, и Пол потихоньку высунул нос из комнаты. Увидел, что папа схватил маму одной рукой, а другой бьет по лицу. Колени задрожали, и парнишка почувствовал, как по щекам катятся слезы. Стало очень страшно. Очень-очень.
Мама обернулась и посмотрела прямо на него. Её глаза казались большими-большими, темными и очень красивыми. Она крикнула ему:
- Пол! Иди к себе! Сейчас же!
Она крикнула, и папа повернул голову, чтобы тоже посмотреть на него и, может быть, тоже что-нибудь крикнуть. И в этот момент его пальцы разжались. Мама полетела вниз по лестнице, и пока она падала, слышались такие глухие, жуткие удары. А потом раздался странный чавкающий звук. Мама так и не поднялась.
Отец долго кричал и плакал, даже когда в дом набежали разные люди, знакомые и незнакомые. Он плакал и рассказывал всем, что мама споткнулась и упала. Случайно. И когда какой-то дяденька в форме присел на колени, заглянул Полу в глаза и спросил, видел ли он, как упала мама. Мальчик поймал взгляд отца и отрицательно помотал головой. Потому что в эту секунду отец перестал рыдать и прижал палец к губам, глядя на него жестокими темными глазами, и его лицо стало очень страшным, прямо как морды чудовищ, которые живут под кроватью.
А потом они стали жить одни, уже без мамы. Отец, как и раньше, приходил с работы, только теперь он начал драться с ним, Полом. А еще больше не было вкусных обедов и чистой одежды. И застеленной кровати не было. И сказку на ночь никто не рассказывал.
Впрочем, Пол уже привык. Ведь с тех пор прошло много времени, целых три Рождества.
Бывало по-разному. Иногда папаша держался целый месяц, а иногда только неделю или две, но результат был один – рано или поздно он обязательно приходил домой пьяным, а значит злым. Очень, очень злым. Он пил долго, недели по три. И за это время на кухне собиралась батарея пустых бутылок, поверхность паркета скрывалась под разным мусором, и в доме начинало нестерпимо вонять. А еще у Пола появлялось несколько новых ссадин и синяков.
Поначалу папаша бил не сильно, но с каждым разом становилось все хуже. Уже не удавалось скрыть следы побоев под рубашкой с длинным рукавом, потому что глупо было бы напяливать рубашку на голову, пряча лицо. Родители друзей начали задавать вопросы, и приходилось врать, что он стукнулся лбом об дверь или свернул нос, когда упал, поскользнувшись в ванной. Наверно, взрослые считали его самым неловким мальчиком на свете. Да и другие пацаны тоже. Постепенно все они перестали с ним разговаривать, потому что их мамы им запрещали. Все, кроме Сэма. Но и Сэму нельзя было ничего рассказывать, потому что он бы обязательно пожаловался своему отцу, а тот пришел бы к папаше. И потом от папаши бы влетело так, что все предыдущие затрещины показались бы лаской перышком.
Поэтому Пол старался вообще избегать встреч с папашей, когда тот снова начинал пить. Он часто убегал в лес, возвращаясь домой лишь к ночи, чтобы тихонько пробраться в свою комнату мимо храпящего отца или переночевать в амбаре.
В лесу было хорошо. Уютно. Безопасно. Только холодно и сыро. Зато интересно.
Можно было носиться между деревьев, притворившись пиратом или разбойником, можно было возиться в грязи или строить шалаш из поломанных бурей сучьев. Можно было не беспокоиться ни о чем. А если хотелось есть – нужно было просто перетерпеть, а потом, вечером, стащить из-под носа у спящего отца кусок пиццы или открытую банку консервированного мяса.
Но на этот раз он сглупил. Остался дома, хотя отец пил уже три дня. Но на улице шел такой сильный ливень, и было так холодно и сыро…
Короче, сам виноват.
Ничего, здесь, в амбаре, хоть и не слишком тепло, зато сухо и папаши нет. Он посидит здесь какое-то время, может даже поспит, зарывшись в солому. А то что-то голова кружится – небось, от удара. Вечером можно будет прокрасться в дом, умыться, стащить побольше еды и теплую куртку папаши и смотаться в лес. На недельку.

**********
Он проснулся от хорошо знакомой, удушливой и сивушной вони. Виски пополам с пивом.
Открыл глаза и взглядом напоролся на одутловатое, расплывшееся в довольной улыбке лицо папаши. Улыбка смотрелась очень неестественно, будто приклеенная. Возможно оттого, что глаза не улыбались. Они оставались безразличными и пустыми, змеиными какими-то.
Папаша наклонился еще ближе, и по краю сознания скользнула мысль – все, бежать поздно.
- Ааааа… вот ты хххде… Вввидишь, я тебя нашел… От меня не ссспрячешьсиии…
Отец пьяно качнулся, но сумел устоять на ногах, и протянул к нему дрожащую руку с грязными ногтями. Пол вскочил на ноги, попытался увернуться и проскользнуть мимо папаши к приоткрытой двери, но споткнулся о какую-то железяку и растянулся на полу, прямо в ногах у отца. Тут же получил удар носком ботинка под дых. Он сжался в комок, стараясь как можно ближе подтянуть ноги к животу и закрыть руками голову. Услышал заплетающийся, тянущий согласные голос:
- Какой же ты мммужик?.. Ты не мммужик! Вставай, мммразь! Вввставай, я сссказал! Я сделаю из тебя настоящего солдата!..
Свою речь отец сопровождал легкими пинками. А это значило, что сил ударить по-настоящему у него не осталось, и при желании можно смотаться подальше.
Пол затаил дыхание, затем резко вскочил и головой врезался папаше в живот. Толкнул изо всех сил. Конечно, в другое время у него бы ни за что не получилось свалить папашу, но сейчас тот и так еле-еле стоял на ногах, и потерял равновесие почти моментально, скорее от неожиданности, чем от силы удара.
С громким шлепком повалился на спину и принялся орать, что есть силы. Пол не стал дожидаться, когда отец встанет на ноги. Он живенько перепрыгнул барахтающуюся в соломе тушу и бегом припустил в сторону леса. Как был, полуголый и босиком – на то, чтобы одеться, времени не осталось.

**********
Стемнело, но дождь по-прежнему не прекращался. Пол медленно брел по узкой тропинке, то и дело уворачиваясь от хлестких разлапистых веток, норовящих ткнуться в глаз. Он обнял себя руками, пытаясь хоть как-то согреться, но тело все равно била противная дрожь, и босые ступни нестерпимо ныли от соприкосновения с холодной и липкой чавкающей грязью. Зато сухая корка крови, до этого покрывавшая лицо, размокла и сошла. Хоть какая-то радость.
Он дошел до широкой прогалины, которая была его любимым местом в лесу, почти личной собственностью. Здесь, на участке между тремя высокими деревьями с толстыми стволами и узловатыми корнями, он выстроил свой шалаш. Правда, между блестящими от дождя тонкими ветками, из которых состояла крыша и стены, были довольно широкие зазоры, сквозь которые падали крупные капли. Но все же, это было хоть какое-то укрытие.
Пол залез внутрь, радуясь, что заранее накидал сюда пригоршни сухих листьев и травы. Разумеется, верхний слой промок, но нижний остался относительно сухим, и, зарывшись в прелую ароматную листву, можно было хотя бы попытаться согреться.
Что он и сделал. Через какое-то время дрожь поутихла. Не то, чтобы было тепло, но, по крайней мере, не слишком сыро. Ритмичные удары капель по веткам и уютное ощущение безопасности сделали свое дело – начало клонить в сон. Он, было, закрыл глаза, как вдруг БАЦ!..
Очередной порыв ветра пошатнул хлипкий шалашик, построенный неловкими детскими руками. Сверху на Пола обрушилась кипа тяжелых веток, и теперь он с трудом различал сквозь паутину сучьев темный лес и черное, усеянное звездами небо.
Что ж, может, оно и к лучшему. Может, так даже будет теплее. Шевелиться все равно не хотелось, и он закрыл глаза, проваливаясь в тревожный сон…

**********
… и проснулся, как показалось, всего пару минут спустя.
Его разбудил какой-то визг и звуки тяжелых ударов.
Боясь пошевельнуться или вздохнуть, он медленно приоткрыл глаза. Укрывавшие его ветви мешали что-либо рассмотреть в ночной темноте, и поначалу он различил только какие-то серые тени, двигающиеся всего в двадцати метрах от него.
Сразу вспомнились все страшилки, которые слышал от мальчишек, в основном от Сэма. Про злобных карликов, живущих в лесу и ночью выходящих из-под земли, чтобы забрать чью-нибудь душу. Про зомби, которые выползают из могил и слоняются по кладбищам, по городу, по лесу. Про жутких маньяков в масках и с бензопилами.
Но больше всего он боялся увидеть папашу, который нашел его даже тут, и теперь непременно прибьет.
Впрочем, это оказались не карлики, не зомби и не маньяки. И даже не папаша.
Это были большие собаки, немного крупнее овчарки. Более худые, но жилистые, с мощными лапами и густой серой шерстью.
Волки.
Пол затаил дыхание, не в силах даже моргнуть от страха.
Два волка дрались, яростно визжа и клацая зубами совсем близко от него. Третий стоял чуть в стороне, безразлично наблюдая за схваткой. У всех были острые треугольные морды, белые клыки и горящие в темноте глаза.
Над лесом разносился громогласный вой, скулеж и рычание. Первый волк, чуть более высокий и, видимо, более сильный, придавил второго к земле, норовя вцепиться зубами в глотку. Его когти впились в сырую грязь, оставляя в ней глубокие борозды. Казалось, победитель определен, и сейчас последует неминуемая расправа над проигравшим.
Но тут второй волк вдруг то ли зарычал, то ли взвыл, пронзительно и громко. Его тело напряглось, напружинилось, все четыре лапы молниеносно выстрелили вверх, пиная первого в грудь и живот. Раздался захлебывающийся скулеж, и первый отлетел в сторону. Оба тут же вскочили на лапы, низко пригнули морды и начали ходить по кругу, не сводя друг с друга горящих яростью глаз и скаля зубы.
Пол вдруг понял, что больше не мерзнет. И не боится. Он во все глаза наблюдал за схваткой, и в груди рождалось какое-то новое, незнакомое чувство. Оно накатывало горячими волнами, туманило голову, обжигало и не давало вздохнуть. Хотелось орать, вопить, изо всех сил сжать кулаки и врезать им всем – и папаше, и пацанам, которые отказывались дружить с ним и возвращались в теплые постельки к мамочкам под бочок, и Лиаму Адли, который все наврал про любовь отца, и тому дядечке в форме, который догадался спросить, видел ли он, как упала мама, но при этом не догадался сначала выгнать из комнаты папашу…
Хотелось дать им всем сдачи, избить в кровь, как отец избивал его, наброситься на них с рычанием, как бросаются друг на друга эти звери.
Волки все кружили друг перед другом, и скалились, и сталкивались в один визжащий, клацающий зубами комок шерсти и когтей, и вновь отпрыгивали, норовя в прыжке достать противника клыками, целясь в глотку или в живот.
Ярость, чистая, незамутненная ярость – вот чем они были, эти волки. Они не боялись драться до крови, до смерти, поэтому всегда побеждали, даже если проигрывали. Они отвечали ударом на удар.
Перед глазами возникла мутная багровая пелена, в висках стучало, по лицу, кажется, катились слезы, но Пол не обращал на это внимания. Сейчас он жалел только об одном – о том, что рядом нет папаши. Он бы так же вцепился ему в глотку, как могли бы вцепиться эти волки, сжал бы зубы изо всех сил, и рычал бы, рычал, рычал…
Он зарычал, завопил протяжно и громко, и эхо его крика отозвалось в лесу оглушительным визгом. Сжал руки в кулаки, вскочил из-под полога мокрых веток и сырых листьев и начал кружиться на месте, высоко подпрыгивая и все не замолкая.
Волки замерли при первых звуках его воя, и тут же отпрыгнули в сторону, к кромке темных деревьев. В ночной мгле, сквозь струи проливного дождя, Пол еще несколько секунд видел три пары светящихся желтых глаз, но они почти сразу исчезли.
А он все скакал по земле, по грязи, по лужам. Ломал тонкие сучья, в кровь разбивал руки о шершавую влажную кору стволов, орал во все горло, до хрипоты, и бесновался, радуясь этой багровой пелене перед глазами. Радуясь тому, что теперь чувствовал себя всесильным. Что внутри появилась всепоглощающая, темная ярость. Ярость, которая больше не позволит ему молча сносить все издевательства. Ярость, которая поможет защитить себя не только от папаши, но и от любого, кто посмеет подойти к нему.
Ярость, которую он больше не отпустит. Никогда не отпустит!

Часть 2