Ветер выплескивает пригоршни дождя на мутные оконные стекла, опоясанные алой ленточкой витиеватого названия этой крошечной полупустой закусочной, с лихим свистом носится по опустевшим улицам, весело и нервно треплет полотнища флагов и полосатые тенты оставшихся после вчерашнего праздника палаток, в буйном восторге долгожданной свободы швыряет в воздух обрывки газет и мокрые голубиные перья, насмешливо хлещет мокрыми холодными пальцами по лицам спешащих укрыться от него людей — за то, что они не те, не те, кого он ждет. Не те, кого жду я.

Тикают часы на стене за моей спиной, тихо шуршит полотенце в руках бармена, протирающего стаканы за стойкой, едва слышно шипят жемчужные пузырьки в стоящем передо мной бокале с шампанским. Шампанское... Его пьют только в особенные дни. Бокалы с ним поднимают, приветствуя приход Нового года, оно весело искрится в хрустальных фужерах в руках влюбленных на самом главном в их жизни свидании, с веселым шипением льется дразняще-нежной белой пеной в скромные стаканчики на пикнике в честь долгожданного дня рождения... И, поднеся бокал к губам и чувствуя, как щекочут нос колючие и сладкие пузырьки, я мысленно произношу тост за все три эти праздника, которые одиноко праздную сегодня в этом скромном кафе: за убегающие в вечность секунды моей прежней жизни, за готовую вот-вот вступить в свои права новую, за так и не случившуюся до сих пор встречу с любимым, за первый и счастливейший день рождения моего сердца.

Задорно тренькает полированная медь старомодного дверного колокольчика, напряженное стаккато дождя на мгновение становится громче, и я рывком оборачиваюсь, едва не теряя равновесие и не падая с обитого алым плюшем высокого стула у стойки. Только что вошедшая молоденькая девушка в модном полосатом плаще осторожно сдвигает на затылок промокший до нитки радужный шарф и поправляет пышные белокурые локоны, закусив губу и расстроенно глядя на свое отражение в стеклянной витрине. Я едва сдерживаю вздох разочарования — снова кто-то другой, не тот, кого я жду. Снова не ты.

Секундная стрелка тоненьким пальцем гладит циферблат, упрямо обводя круг за кругом, и я в такт ей вожу ногтем по краю своего опустевшего бокала, обещая себе, что больше не стану оборачиваться на каждого входящего в зал посетителя, с постыдной легкостью поддаваясь отчаянной надежде по первому же ее зову. И сразу же нарушаю собственное слово, дернувшись, словно от электрического разряда и жадно впившись взглядом во вновь прибывшего, вошедшего с поливаемой шаловливым дождем улицы под медную песенку дверного колокольчика. Высокий черноволосый юноша в твидовом пальто нараспашку и с фантазийным алом шарфом на шее быстрым движением встряхивает мокрый черный зонт, рассыпав в воздухе целый фонтан сверкающих капель, и, взволнованно улыбаясь, подсаживается к пришедшей минуту назад девушке, с восторженной робостью в хрипловатом голосе прося прощение за свое опоздание. Снова едкое обиженное разочарование поднимается в душе - горькое, словно прописанное суровым доктором лекарство, которое я запиваю, быстро глотая новую порцию своего праздничного шампанского, налитого мне добродушно и почти по-отечески наблюдающим за мной барменом, и чувствую, как непроизвольно кривятся мои губы от раздражающей душу горечи.

- Не волнуйся, крошка, он придет, никуда не денется! - с успокаивающей теплотой говорит старик-бармен, понимающе глядя на меня из-за стойки, и я благодарно улыбаюсь в ответ, старясь заставить себя поверить ему, поверить самой себе — ведь я никогда еще не ошибалась, ведь я знаю, что ты придешь! Так почему же по жилам разбегается холодок и сердце колотится так быстро всякий раз, когда я слышу шаги и шум отворяемой двери и оборачиваюсь так быстро и резко, что едва не сбиваю на пол свой стакан, почему с нарастающим умоляющим страхом смотрю на красный диск часов, непроизвольно подсчитывая время, оставшееся до закрытия? Я ведь знаю, знаю, знаю, что ты придешь! Знаю, что сегодня ты не опоздаешь на наше первое свидание!.. На первое в моей жизни свидание. О, с какой лихорадочной, почти безумной радостью я готовилась к нему!..

Давно, много лет назад, в своем видении я увидела себя сидящей здесь, на этом самом обитом вытершимся плюшем стуле, одетой в это самое платье, увидела аккуратно лежащую на краю стойки передо мной изящную маленькую шляпку с атласным голубым бантом и пару тоненьких белых перчаток с нежной вышивкой на своих руках, увидела, как я нетерпеливо постукиваю по поцарапанным ножкам своего стула мыском бирюзовой лаковой туфли на невообразимо высоком каблуке... Я помню, как в полуслепом, взволнованном восторге носилась по магазинам, жадно разглядывая витрины и трясущимися пальцами листая страницы каталогов, разыскивая все части этого театрального костюма, в котором мне предстояло играть на премьере спектакля моей новой жизни, как едва боролась с бушующими волнами черного отчаяния, ничего не находя и зная, что я наконец встречу тебя лишь тогда, когда стану такой, какой была в том видении... Помню, как меня переполняло наивно-зачарованное восхищение, когда я затягивала на талии лазурно-серебряный ремешок — последнюю деталь моего предсказанного самой себе наряда... Наверное, так не замирала в предчувствии чуда, в нетерпеливом ожидании готового вот-вот совершиться волшебства даже Золушка, примеряя свои хрустальные туфельки перед поездкой на сказочный бал!

Тикают часы, шумит дождь, с тихим стуком ударяется моя туфля о дерево стойки - почти не слышимая другим напряженная мелодия ожидания, интерлюдия перемен. И вот снова соло дверного колокольчика, и шумит кровь в ушах, когда я быстро оборачиваюсь и расширившимися глазами смотрю на нового посетителя... Глухой вздох вмешивается в размеренную музыкальную тему секундной стрелки — это снова не ты!.. Немолодая женщина ласково стряхивает капли дождя с плеч худенького мальчишки с тяжелым рюкзачком за спиной, треплет его по мокрым кудрявым волосам и, усадив его за столик у окна, заказывает ему горячий чай с яблочным пирогом.

Мне кажется, за звонким щелканьем секундной стрелки я различаю и ленивый шорох минутной, словно подгоняемой своей быстрой товаркой и неумолимо ползущей от деления к делению, отнимая у меня последние остатки времени и надежды. Сжав губы, чтобы скрыть их дрожь, я вновь невидяще смотрю на дно своего стакана, словно пытаясь отыскать там истину — должна же она быть и в шампанском, если есть в вине?.. Бармен участливо смотрит на меня и сочувственным тоном предлагает:

- Может, чего-нибудь покрепче?

Мне хочется засмеяться и заплакать одновременно: вместо романтического свидания я молча и одиноко напиваюсь, не пьянея... А как хотелось бы растворить свою разочарованную, злую тоску в веселых пузырьках обманувшего меня шампанского, в безумном веселье недоступного мне хмельного дурмана... Я полусмеюсь-полувсхлипываю и киваю.

- Двойной виски, пожалуйста.

Теплый красный свет низкой лампы под алым абажуром наполняет граненый стакан передо мной красноватыми отблесками жидкого заката — такого же, что занимается в небе над окутанным кисеей дождя городом, где-то высоко-высоко, за душной пеленой облаков...

Жестом настоящей пьяницы я подношу бокал к губам, и в то же мгновение заливается насмешливой трелью жестокий медный колокольчик, смешиваясь с громким перезвоном дождевых капель из-за открывающейся двери. Я не повернусь к очередному пришедшему, не стану поддаваться лживому соблазну, не хочу снова разочаровываться - довольно на сегодня!.. Но, в очередной раз обманув саму себя, я медленно оборачиваюсь, старательно делая вид, что вовсе не жду никого, что сижу здесь столько часов просто ради приятного одиночества и отличной выпивки, что...

С дребезжащим стуком стакан с так и не начатым виски падает из моих разом ослабевших пальцев на полированное дерево стойки, а я шальным, словно и правда пьяным жестом заправляю за ухо выбившуюся из старательно сделанной утром прически коротенькую прядь — просто затем, чтобы хоть что-то сделать, чтобы почувствовать, что раз я могу двигаться, то все происходящее не сон...

Вошедший отбрасывает со лба мокрые волосы, встряхивает головой, так что с концов светлых прядей во все стороны летят искрящиеся капли, мальчишески-размашистым движением перекидывает через плечо мокрый до нитки скромный серый плащ, который почему-то не надел, пока был на улице, и окидывает полутемный зал рассеянным, словно невидящим взглядом — как будто и не догадывается, что здесь есть кто-то, кроме него... Задумчивый, печальный, уставший и одинокий, с тенью безнадежности в бархатных черных глазах, со слабой улыбкой какой-то утомленной, невеселой радости на бледных губах — улыбкой замерзшего и измученного бродяги, наконец-то добравшегося до дверей теплого и светлого приюта...

Шуршит моя пышная юбка, когда я соскакиваю со стула, и кажется, что я вот-вот споткнусь и упаду, словно разучившись ходить, пока медленно иду тебе навстречу. Ты смотришь на меня с недоверчивым удивлением, будто не зная, чего от меня ждать, а я говорю, точно со стороны слыша свой собственный голос:

- Я тебя заждалась!..

Я знаю, помню, что так я и говорила в том видении, что такой была моя первая реплика в этой наконец-то начавшейся пьесе. Но вот каким будет твой ответ, мне не ведомо, и я дрожу и замираю от непривычной неизвестности, пытаясь заглянуть в будущее и услышать твои слова прежде, чем ты их скажешь, но никак не получается — я как будто совсем позабыла, как это делать. А ты неожиданно склоняешь голову, словно в прекрасной светской гостиной девятнадцатого века — грациозным и выверенным до дюйма движением, каким можно было научиться только во времена благородной рыцарственности и волшебных вальсов под звуки скрипок и банджо, в беломраморных стенах южных поместий — и говоришь:

- Простите, мэм.

И я не знаю, что ответить, не знаю, как можно выразить и передать все то, что я чувствую сейчас, и я лишь молча протягиваю тебе руку. Что-то вспыхивает в твоих глазах — глубокий и неуверенный огонек отчаянной решимости и непонимающей и нерассуждающей надежды — и ты берешь меня за руку, осторожно, словно драгоценный фарфор, сжимая мои пальцы в своей ладони... В душе взвихряется буря веселого и сладостного восторга, когда я странно неловким движением подхватываю со стойки свою круглую шляпу — ведь нам пора идти! - и глупый стакан с нетронутым виски, задетый ею, все-таки соскальзывает со столешницы и с победоносным и дерзким звоном падает на пыльную плитку пола, рассыпав вокруг сноп огненных искр расколотого стекла — последний аккорд моей томительной увертюры.

- На счастье! - беззаботно говорит мой милый бармен, улыбаясь и кивая мне на прощание, - На счастье!