Утро встретило меня тусклым серым светом, робко пробивающимся сквозь тяжелые занавески. Я сладко потянулась, чувствуя, как приятная истома разливается по всему телу, напоминая о том, что произошло несколькими часами ранее.

Я не смогла скрыть удовлетворенную улыбку, когда недавние воспоминания затопили отдохнувший разум, заставляя невольно смутиться от особо откровенных образов.
Но тут тихий стук в дверь оторвал меня от приятных размышлений о том, как бы мне сейчас хотелось вернуться обратно в ночь.

Только сейчас отметив отсутствие моего вампира на соседней половине кровати, я закуталась в легкое покрывало до самой шеи и слегка недоуменным голосом разрешила войти стучавшему, не имея ни малейшего желания видеть сейчас кого-то иного, кроме Эдварда.

Но это, к моему большому сожалению, оказалась всего лишь одна из служанок, держащая в руках аккуратную стопку чистой одежды. Слегка запинаясь, она проговорила, что это сменное платье взамен той одежды, что была на мне вчера. Оставив ее на краешке небольшого стола, она быстро покинула комнату, по-видимому, не желая оставаться со мной наедине дольше положенного.

Я с большим сожалением покинула мягкую перину, в глубине души испытывая невольную благодарность предусмотрительной хозяйке замка – до этого момента я даже не задумывалась, во что превратилась моя одежда после недельного бега по диким равнинам и лесам. Сейчас было стыдно даже вспоминать, в каком виде я предстала перед родителями Эдварда. И хотя я прекрасно понимала, что глупо даже надеяться на одобрение или поддержку с их стороны, все равно каждый добрый жест Эсме отзывался неожиданной теплотой в душе.

Я обернулась к зеркалу и приложила к себе чудесное мягкое платье, вероятно, раньше принадлежавшее одной из сестер Эдварда либо же самой хозяйке. Нежная ткань приятно ласкала руки, темный цвет платья гармонично сочетался с бледной кожей, а нарядные кружева по краям пышной юбки придавали ему неожиданно праздничный вид. Я даже на секунду залюбовалась собственным отражением, пока тревожные мысли вновь не вернулись на свое законное место. Отчего-то это платье напомнило мне об Элис – и я сразу же вспомнила о том, что моя единственная подруга сейчас томится в плену у жестокой Таянии, и я могу только молиться о том, чтобы высокое происхождение уберегло ее от тех ужасов, что любила проделывать сестра Атония со своими жертвами.

Услужливое воображение тут же нарисовало страшные картины возможных мучений Элис. Не выдержав их ужасающей реалистичности, я крепко сжала пальцы в кулаки, сминая нежную ткань, на что она тут же отозвалась жалобным треском. Опомнившись в ту же секунду, я осторожно разгладила нежное полотно, раскаиваясь за такое бурное проявление чувств. К счастью, платье практически не пострадало – в чем я убедилась уже спустя минуту, аккуратно облачившись в дорогую ткань.

В последний раз бросив быстрый взгляд в зеркало и убедившись, что выгляжу достойно, я открыла дверь и ступила в широкий светлый коридор.

Секунду поколебавшись, я решила довериться инстинктам, которые через пару мгновений привели меня в просторную залу, в центре которой стоял огромный стол, окруженный ровным полукругом мягких кресел с высокими спинками. К моему несказанному облегчению, в этот момент столовая (а в том, что это была именно она, сомнений не оставалось) оказалась совершенно пуста.

Но не успела я задаться вопросом, где же мне искать хозяев замка, как внезапно почти рядом со мной раздались приглушенные голоса. В первую секунду я хотела, было, негромко кашлянуть, отвлекая невидимых мне собеседников от напряженного разговора, невольным слушателем которого я стала, но едва незнакомый мужской голос холодно произнес мое имя, это желание бесследно исчезло, сменившись резкой настороженностью. Пусть я никогда до этого не слышала голоса Карлайла Каллена, властный повелительный тон, источающий легкое презрение, говорил о характере хозяина лучше всяких слов:

– Я говорил тебе это вчера, и повторю сейчас: Эдвард Каллен, я глубоко разочарован тобой и тем, как слепо ты распорядился тем наследством, что должно было достаться более достойному вампиру. А что касается этой девки, что послужила причиной твоего падения… - обвинительную речь хозяина замка перебил гневный голос моего вампира.

– Отец, я повторяю – эту девушку зовут Изабелла Суон. И я не позволю ни тебе, ни кому-то еще обвинять ее. Она не просто захваченный трофей, а еще одна жертва этой низменной войны. И в сложившейся ситуации виноват я один. Именно я недооценил коварство Атония и его желание захватить мои земли любой ценой, поэтому отвечать за ошибки должен только я сам.

– Теперь уже поздно раскаиваться в содеянном. Сейчас необходимо поставить Вельгусов на место до того, как они предпримут следующие шаги. Я искренне надеюсь на твою благоразумность, Эдвард, потому что второго шанса все исправить у тебя уже не будет. Теперь я сам лично буду контролировать обстановку, и, поверь, я не позволю тебе ошибиться снова.

– Я был бы искренне благодарен за предложенную помощь, если бы не одно но: не забывай, что именно ты в свое время активно поспособствовал тому, что Таяния оказалась в моем замке, и в моей постели. И именно ты настоял на том, что сестра такого влиятельного вампира, как Атоний, не может быть простой наложницей, хотя я даже не помышлял о браке с этой напыщенной стервой, прекрасно осознавая, к каким губительным последствиям это может привести. Но ты вновь не прислушался к моим словам, как не прислушался, объявляя войну людям…

Разговор начал принимать опасный оборот – об этом свидетельствовало нарастающее напряжение между собеседниками, каждый из которых уже не мог сдерживать своих чувств.

– Замолчи! Как ты можешь говорить об этом! Ведь это именно они убили Трока... А ты после этого посмел взять одну из них в свой замок… - на последней фразе холодный голос дрогнул, словно одно упоминание этого имени причиняло боль.

– Да, убили! Но ведь это именно по его приказу были сожжены дотла три человеческих поселения вместе со всеми жителями. Неудивительно, что после этого люди задумали отомстить любыми способами. Но ни тебя, ни Трока, это не волновало. Неужели ты забыл, как я пытался отговорить его от этой глупой идеи – отправиться якобы на мирные переговоры! Но он и слушать меня не захотел, самонадеянно решив, что люди не посмеют напасть. За что и поплатился… - голос моего вампира все затихал, словно ему этот разговор бередил старые незажившие раны.

И спустя секунду яростный отцовский голос прошипел ему в ответ:

– И все равно тебе никогда не стать таким, как он…

Столь сильно увлекшись напряженным подслушиванием, я как-то пропустила тот момент, когда отец и сын, поглощенные неприятной беседой, оказались в столовой. И только когда они недоуменно воззрились на меня, явно обескураженные тем неприятным фактом, что их беседа имела слушателей, я нацепила на лицо маску невозмутимости и сделала вид, что только что вошла сюда.

Но за одну секунду до этого я все-таки успела заметить, как при последних словах отца на лице Эдварда промелькнуло странное выражение, неоднократно виденное мною ранее, но разгадать значение которого я не могла.
Словно яркая вспышка боли и безнадежного отчаяния, мгновенно сменяющихся ожесточенной борьбой, тени которой отражались в глубине знакомых глаз – а следом приходило безразличие. Оно пряталось за пустым и холодным взглядом, отражалось в очередной злой ухмылке, скрывалось в каждой складочке, в каждом уголке твердых губ.
И в такие моменты все попытки достучаться до Эдварда разбивались о высокую стену ледяного равнодушия, справиться с которым я не могла.

Но только теперь, собственными глазами увидев отношение отца к сыну, я начала понимать причину той внутренней борьбы, что непрерывно шла внутри моего вампира. И пусть я не слышала и большей части из их разговора, того небольшого отрывка мне хватило, чтобы понять: Эдвард постоянно сравнивает себя с кем-то, кто был для его отца дороже собственного сына.

В этот момент мои стремительные внутренние размышления прервал, собственно говоря, один из участников беседы.

– Позвольте поинтересоваться, что вы делаете здесь в этот час? Разве вам не полагается сейчас греться в мягкой постели в ожидании завтрака, на который, как впрочем, и на все остальное, у вас нет никаких прав?..

Я вспыхнула от неприкрытого презрения, коим сочился его притворно доброжелательный голос, но прежде, чем успела произнести хотя бы слово в ответ, раздалось яростное рычание Эдварда, стоящего в паре шагов от меня.

– ХВАТИТ!! Я не собираюсь терпеть подобного обращения с ней. И если ты не хочешь, чтобы мы прямо сейчас навсегда покинули твой замок, ты прекратишь вести себя так с моей супругой!

Я широко распахнула глаза, в немом изумлении глядя на Эдварда, не в силах сдвинуться с места или выдавить из себя хотя бы звук – все во мне задрожало от этого короткого слово…
Да, конечно, я прекрасно осознавала, что он назвал меня так только для того, чтобы помешать отцу унижать меня и дальше – в мире вампиров статус жены давал многое – в том числе и право на защиту, и, хотя бы формальное, но уважение со стороны других членов семьи. И то, что мой вампир пошел на этот рискованный шаг ради меня, говорило о многом.

Сквозь пелену одурманивающих чувств, вызванных таким коротким, но таким недостижимым словом, я с трудом расслышала, как Карлайл, целую минуту буравивший сына недоверчивым взглядом, коротко прорычал сквозь стиснутые зубы:

– Я жду тебя на совете через пару минут. – уже развернувшись, он бросил через плечо, удостоверившись, что мы смотрим ему вслед: – Но не думай, что я все так оставлю. Я не верю твоим словам и сделаю все, от меня зависящее, чтобы не позволить этой обращенной войти в мою семью.

Оставив нас в полной растерянности, он величественно покинул зал, сворачивая в сторону лестничного пролета.

Я собралась с мыслями, и обернулась к Эдварду, замершему рядом со мной в бессильной злобе. Сжатые кулаки явственно свидетельствовали о том, что будь перед ним не его родной отец, а кто-либо другой, моего вампира от жестокой схватки не остановило бы ни высокое положение, ни могущество соперника.
Оскорбленный и уязвленный до глубины души жестокими словами Карлайла, он продолжал оставаться на месте, бессильно прожигая стену напротив яростным взглядом.

Прекрасно разделяя его чувства, я, тем не менее, успокаивающе прикоснулась к богато украшенному манжету, только сейчас осознавая, как красиво Эдвард выглядит.
Темный сюртук идеально сидел на мускулистой фигуре, подчеркивая широкие плечи и величественную осанку.
Но такое любимое и родное лицо сейчас напоминало яростную маску, застывшую в немой злобе. Я не могла смотреть на него в таком состоянии, поэтому ласковыми прикосновениями постаралась вывести его из этого океана гнева.

Он медленно приходил в себя, пока я гладила напряженные плечи, проводила пальчиками по твердой груди, невольно освежая в своей памяти события прошедшей ночи. И, судя по короткому взгляду, в котором уже не осталось ярости, а начало зарождаться совсем иное чувство, он тоже вспомнил об этом.

Тихонько улыбнувшись от осознания того, что только мои прикосновения обладают такой властью над ним, я произнесла одними губами беззвучное «спасибо», прежде чем прильнуть к его лицу с нежным поцелуем.

Этим «спасибо» я благодарила его за поддержку и уважение; за то, что он, не раздумывая, ринулся на мою защиту, не побоявшись навлечь на себя еще больший гнев отца.
А на его любовь я ответила поцелуем, вложив в него все чувства, испытываемые в это мгновение.

Не знаю, сколько бы мы вот так стояли, тесно прижавшись друг к другу, не в силах прервать неторопливое слияние жарких губ, если бы со стороны коридора не раздались быстро приближающиеся шаги.
Мы неохотно разомкнули объятия, сделав это на удивление вовремя: в следующую минуту в столовую энергичным шагом вошла хозяйка замка, деликатно сделавшая вид, что не заметила, чем мы занимались до ее прихода.

Мягким и спокойным тоном напомнив сыну о том, что в тронном зале вот-вот начнется военный совет, присутствие на котором обязательно, она обратилась ко мне с предложением показать замок, на которое я не могла ответить никак иначе, кроме как учтивым согласием.
На секунду сжав мою ладонь в своей руке чуть крепче – словно давая знак не беспокоиться, Эдвард улыбнулся матери и исчез за поворотом.

Я обернулась к Эсме, не зная, чего можно будет ожидать от этой прогулки.

Но к моему большому удивлению, я получила искреннее удовольствие от небольшой экскурсии, наслаждаясь великолепной обстановкой всех комнат, а также легким разговором с идущей рядом вампиршей, которая оказалась хорошей собеседницей.
Я даже забыла о том, кто она и кто я сама, непринужденно смеясь и разговаривая, пока не оказалась в уютной комнате с видом на ухоженный сад. Но не вид из окна привлек мое внимание, а полотна, висевшие на стенах.

Не удержавшись от любопытства, я осмотрела их все, с интересом уточняя, кто изображен на том или на этом портрете.

Эсме спокойно комментировала каждое из них, параллельно занимаясь подсчетом плотного ряда цифр в большой хозяйственной книге – оказывается, она сама умела считать и писать, не полагаясь в этом на помощь слуг.
В наше время это было большой редкостью – как правило, отцы предпочитали не обучать дочерей наукам, вместо этого стремясь поскорее выдать их замуж.

Но когда я подошла к последнему полотну, все прочие мысли вылетели у меня из головы, сменившись растерянностью.
На этой картине был изображен Карлайл в молодости – его невозможно было не узнать, хотя непривычно было видеть на обычно неприветливом и надменном лице приятную улыбку.
Но женщина рядом с ним явно не была его нынешней супругой.
Более того, огромный округлившийся живот говорил о том, что в скором времени на свет должно было появиться дитя. И сильная мужская рука, нежно лежащая на животе, без слов свидетельствовала о том, чей это был ребенок.

Я растерянно взглянула на хозяйку, не зная, как можно расценить это полотно.
Нигде больше я не встречала эту женщину – в этом не было сомнений. Но ведь почему-то эта картина висела в общей комнате, находясь совсем рядом с семейными портретами Эсме и Карлайла.

Эсме уловила мой невысказанный вопрос, и на секунду ее взгляд затуманился легкой грустью, когда она произнесла будничным тоном:

– Это наложница Карлайла.

Я разом проглотила все слова, которые вертелись у меня на языке.
С каждым часом, проведенном в этом замке, я все больше перестаю что-либо понимать.

Но я не могла оставить все так неопределенно, поэтому спустя мгновение все же робко спросила:

– А он…Я имею в виду, вашего мужа… То есть тогда, наверное, он еще не был вашим мужем…- окончательно запутавшись, я не договорила, вопрошающе глядя на женщину.

Эсме отложила в сторону большой пухлый том и устремила на меня спокойный взгляд.

– Нет, был. И уже тогда, и за пять, десять лет до этого портрета. Она появилась у него задолго до нашей свадьбы и продолжала бы оставаться до сих пор, если бы не умерла несколько месяцев назад.

Я шокировано смотрела на нее, отказываясь поверить в то, что она так спокойно говорит об этом. Словно услышав мои мысли, она внезапно горько усмехнулась и пылко заговорила:

– А что я могла сделать? Его сердце было отдано ей еще тогда, когда наши родители договаривались о помолвке. У меня было то, чего не было у нее – знатное происхождение и огромное богатство. А у нее вместо этого была его любовь. И она бы не променяла ее ни на какие сокровища. – видя, что я продолжаю ошарашено молчать, она продолжила:
– Девочка, неужели у людских повелителей что-то иначе? У них так же есть любовницы, которые стоят рядом с супругой на всех приемах, что не мешает им открыто игнорировать друг друга, сталкиваясь в стенах замка. И при этом никто из них не делает секрета, как страстно ненавидит соперницу.

– Но ни одна человеческая женщина не смогла бы стерпеть рядом со своим портретом картины счастливой жизни мужа с любовницей! - возразила я. – И уж тем более не тогда, когда на портрете четко видно, что скоро появится еще один наследник, пусть и незаконнорожденный!

Она устало вздохнула и произнесла:

– Просто ты еще ничего так и не поняла. Пойми, это не мы придумали, а так делали веками до нас: выбирали богатых жен, а всю жизнь любили простых наложниц. И так будет еще сотни лет после. Скажи, неужели ты все еще веришь в то, что мой сын однажды женится на тебе? – она устремила на меня взгляд таких мудрых и таких пронзительно горестных глаз.

Я опустила голову, не в силах дольше выдерживать этот взгляд, яснее всяких слов говоривший мне горькую правду.

Она права. Я никогда не смогу стать для него женой. Большее, на что могу рассчитывать – вечно оставаться простой наложницей, пусть и единственно любимой, но все равно только ею.

А рядом с ним будет находиться другая женщина, обреченная всю жизнь наблюдать за тем, как ее супруг одаривает любовью соперницу. И он будет тоже страдать, замечая, как я провожаю его тоскливым взглядом, плохо скрывающим ревность, когда он будет уходить к ней…

Я помотала головой, вынырнув из омута тягостных мыслей, замечая, что Эсме уже вернулась к своим расчетам.

Я решила было, что наш разговор закончен, когда она внезапно продолжила, не отрываясь от книги:

– Но самое худшее – это видеть, как он радуется тому, чужому ребенку, как гордится им, как с трепетом наблюдает за его взрослением, порой забывая о том, что рядом с ним растут трое его родных и законных детей.

Я посмотрела на вампиршу и произнесла, скорее интуитивно, нежели чем продуманно:

– Трок?

Ее взгляд вспыхнул яростью, когда она услышала это имя. Затем, мгновенно приходя в себя, она склонилась над столом, неохотно кивнув головой.

Я решила не задавать больше вопросов, и без того за этот час узнав больше информации, чем за все прошлые дни.

Не зная, чем развеять гнетущую тишину между нами, я бесцельно присела на низкую кушетку, впрочем, вскочив с нее меньше, чем через минуту, когда решительным шагом в комнату вошел Эдвард.

Эсме оторвалась от книги и внимательно посмотрела на сына.

Он послал ей успокаивающий взгляд и ответил на мой невысказанный вопрос:

– Мы решили штурмовать замок.

– Атония? – имя вылетело само собой, оживляя страшные воспоминания темных коридоров подвала и ярких помещений лаборатории.

– Нет. Сначала необходимо вызволить из плена Элис и Розали.

При этих словах плечи Эсме напряглись, выдавая страшное напряжение, испытываемое матерью от постоянных переживаний за судьбы своих детей.

– Я с тобой – это был даже не вопрос, а утверждение, но Эдвард в ответ лишь покачал головой и произнес нежным, но твердым голосом:

– Нет, Белла, ты остаешься здесь…