2024-4-19

17

0

0

Прошло две недели. Живот Кетрин значительно увеличился, и, по мнению Карлайла, срок беременности уже соответствовал двадцати четырем неделям. И уже ясно ощущались движения ребенка, и мы уже могли определить, когда он спит, а когда бодрствует. И иногда на твердом животе выступала выпуклость, образованная маленькими ручками или ножками. И я видел, что Кетрин испытывала боль от наиболее резких движений малыша, но изо всех сил старалась не показывать вида.
Карлайл привез из больницы самый современный аппарат УЗИ, и вся семья собралась в его кабинете, сгорая от нетерпения. И вот на достаточно большом экране появилась долгожданная картинка. Никаких внутренних органов Кетрин не было видно, ребенок как будто находился в воздухе.
Маленький смешной комочек. Неестественно большая головка и мелкое, щупленькое тельце со сморщенной кожей. Прижатые к телу ручки и ножки с длинными скрюченными пальчиками. Ребенок слегка покачивался в невесомости, глаза у него были приоткрыты, и нам даже показалось, что он нам улыбается.
– Это мальчик, – заворожено пробормотал Карлайл.
Сын. У меня будет сын. И если для меня не имело большого значения, кто именно у нас родится, то сейчас я был абсолютно уверен, что хотел именно сына.
– Мальчик, – мечтательно повторила за ним Кетрин, – я хочу, чтобы его звали Олег.
Олег? Это вроде скандинавское имя. Роуз тут же нашла в Интернете все значения этого имени. Священный. Упорный в достижении поставленной цели. Хорошая уравновешенность характера и спокойное остроумие. Аналитический склад ума. Мне определенно нравилось, что мой сын будет таким. Я старался представить, как он будет выглядеть, когда появится на свет. И мне бы очень хотелось, чтобы он был похож на Кетрин.
Но мои жалкие попытки вообразить, каким будет мой сын, были ничто в сравнении с даром Элис. Мелькнувшее в ее голове видение помогло получить ответы на мои вопросы.

/Огромный детский городок прямо на лужайке перед нашим домом. Многочисленные цветные горки, башенки, лесенки и канаты. В арке одной из башенок маленький симпатичный карапуз лет пяти. Темные глазки, забавно вздернутый носик, длинные пушистые реснички, пухлые, упрямо выпяченные вперед губки, смешные бронзовые кудряшки, веселая, открытая, по-детски наивная улыбка.
– Олег, спускайся, пора кушать, я тебе твои любимые блинчики приготовила, – зовет его Эсме, но малыш лишь смеется и скрывается в многочисленных переходах своего замка.
– Догоню, догоню, – фальцетом пищит Эммет, пытаясь пролезть в слишком узкие для него проходы, чтобы добраться до непослушного шалуна.
Малыш радостно верещит, убегая от грозно рычащего дядюшки, и мы все смеемся, умиленные их игрой.
– Папа, – кричит мой сын.
Малыш прыгает с самой высокой горки, я ловлю его на руки, прижимаю к себе, он смеется, трогая ручками мое лицо, я подкидываю его высоко в воздух, снова ловлю…/

Тоненький детский голосок снова и снова эхом отдается в моих мыслях. Мой сын. Я теперь знаю, каким он будет. Он превратился для меня из чего-то неизвестного, но такого желанного во вполне реальный образ, и я уже мог ясно представить себе, кого я буду любить и оберегать. Волшебное видение наполнило мою душу радостью, но что-то не давало мне покоя, в нем явно чего-то не хватало. И я с ужасом понял, чего именно. В этом видении не было Кетрин.

После видения моей любимой сестрички наша жизнь кардинально изменилась. Все с жадностью выспрашивали подробности, и мы с Элис по сотому разу пересказывали каждую деталь, вплоть до того, как выглядел детский городок. И только сейчас все ощутили реальность происходящих событий, ведь ранее все относились к рождению ребенка с некоторым опасением, боясь поверить в ожидающее нас чудо.
И все мои родственники рьяно занялись подготовкой к этому радостному событию. Больше всех, конечно, старалась моя любимая сестричка, но Роуз тоже от нее не отставала. Были полностью оборудованы детские комнаты, причем не только в нашем особняке, но и на вилле, которую я подарил Кетрин. Все, что предлагала легкая промышленность для счастливых родителей, приобреталось в неимоверных количествах, одних колясок было закуплено штук пять различных моделей и цветов. А комплекты разнообразной одежды занимали огромную гардеробную, причем размеры были для детей всех возрастов, начиная от новорожденных и до подростков лет восемнадцати. Такое впечатление, что мы ждали не одного ребенка, а, по меньшей мере, собирались завести целый детский сад.
Элис сделала набросок детского городка из своего видения, и Эммет с Джаспером занялись его изготовлением и установкой. По настоятельному требованию Джаспера все закупки, связанные с ребенком, делались только за наличные и в наиболее отдаленных от нашего дома магазинах. Для доставки всего этого барахла огромный джип Эммета был превращен в грузовик.
Эсме изучала кулинарные книги и смотрела соответствующие передачи по телевизору, уделяя особое внимание рецептам блинчиков. Она даже закупила продукты и попробовала что-то приготовить, впервые использовав по прямому назначению имеющуюся в нашем доме кухню. И каждый из нас вежливо попробовал результаты ее трудов, но с таким же успехом мы могли бы жевать бумагу. А Кетрин, единственная из нас, кто смог бы по достоинству оценить мамину стряпню, отказалась даже заглядывать на кухню. В оправдание своему малодушному поведению она заявила, что не желает умереть, захлебнувшись в собственной слюне.
Карлайл основательно готовился к родам, изучая различную литературу по акушерству и гинекологии. Он даже съездил на какой-то семинар в Сиэтл, где обсуждались последние научные достижения в этой области, хотя вряд ли он мог узнать там что-то новое после более чем века активной врачебной практики.
А я, как привидение, слонялся по дому без дела, только мешая и отвлекая всех от столь важных занятий. Элис с Роуз выталкивали меня из будущей детской комнаты, чтобы я не болтался у них под ногами. Эм с Джасом не доверяли мне гвозди и молоток, мотивируя тем, что я, пребывая в состоянии повышенной задумчивости, ненароком отобью себе пальцы. И все родственники тихонько посмеивались надо мной, отмечая мою нездоровую рассеянность и восторженность.
И только Кетрин никак не реагировала на всю эту нездоровую суету. Я все чаще ловил ее отрешенный и затравленный, как у побитой собаки, взгляд. Она замыкалась в себе, и предпочитала находиться в одиночестве, думая о чем-то своем. Я в отчаянии пытался достучаться до нее, поговорить, отвлечь, расшевелить, но с каждым днем становилось все хуже и хуже.

Следующие две недели очень напоминали мне катание на качелях. Я то взлетал вверх, окрыленный надеждой, то стремительно падал вниз, полностью отчаявшись добиться от Кетрин хоть чего-нибудь путного. Мы практически не оставались с ней наедине, все время рядом был кто-то из семьи. И я явно видел, что она старалась избегать меня. И с каждым днем я все больше утверждался в мысли, что она скрывает от меня что-то важное, связанное с нашим ребенком.
И еще меня стал просто невыносимо раздражать Джаспер. Началось все с того, что он услышал ребенка. На его лице отразилась глупая счастливая улыбка, и из его мыслей я понял, насколько прекрасны эмоции моего еще не родившегося сына.
Но это были только цветочки. Когда Кетрин согнулась от боли, Джаспер стал стараться успокоить ребенка, и ему это очень даже неплохо удалось. Он приложил свои руки к животу Кетрин, и малыш постепенно затих. Кетрин смотрела теперь на Джаса с благодарностью, а на меня нахлынуло неконтролируемое чувство ревности. Какого черта он трогает мою женщину?
Поймав мою эмоцию, Джаспер удивленно приподнял бровь и с некоторым недоумением посмотрел в мою сторону.
/Эдвард, ты ревнуешь?/ – услышал я его мысленный вопрос.
Я ревную? Нет, все нормально, успокаивал я себя, а Джаспер снова отвлекся, потому что эмоции моего ребенка были ему гораздо интереснее, чем мои.
И теперь, когда ребенок чересчур резвился внутри Кетрин, причиняя ей боль, Джаспер успокаивал его своим даром. Он сидел теперь рядом с ней в кресле, когда она спала. Он незримой тенью следовал за ней, с тревогой следил глазами за каждым ее движением, и, как наркоман, впитывал в себя светлые, чистые эмоции ребенка, получая от этого ни с чем несравнимое удовольствие.
Противоречивые чувства раздирали меня. С одной стороны, я был рад, что Джас может повлиять на ребенка, и он наносил меньше вреда телу Кетрин, а с другой стороны, я просто завидовал брату. Мне хотелось самому слышать мысли ребенка, но, сколько я не старался прислушаться, у меня ничего не получалось.
Недовольство нарастало во мне, как снежная лавина. В очередной раз поймав ее полный отчаяния взгляд, который она не слишком успешно пыталась от меня спрятать, я не выдержал напряжения последних дней и довольно резко перехватил ее руку.
– В чем проблема? – спросил я, – ты не хочешь ребенка от меня? Ты боишься?
Она покрутила головой, и я так и не понял, это означало да или нет.
– Скажи мне, что происходит, – я сжал ее слишком сильно, она вскрикнула от боли, – я хочу знать, что ты все время от меня скрываешь.
Она недовольно повела плечами, отворачиваясь от меня, но я не собирался ее отпускать, мне надоело оставаться в неведении, я был твердо намерен сегодня получить ответы на свои вопросы.
– Я имею право знать, что будет с моим ребенком, – продолжал настаивать я.
И опять ее глаза блеснули дьявольским огоньком, прорезаясь желтыми прожилками, и покраснели глазные яблоки, заставляя меня отпустить ее. И теперь я уже был на сто процентов уверен, что это что-то значит, что она что-то делает со мной, с моими мыслями, с моим мозгом. Именно через глаза.
– Что ты делаешь, – и я снова схватил ее, разворачивая ко мне спиной, чтобы она не могла заглядывать мне в глаза, – ты гипнотизируешь меня?
Она по-прежнему молчала, а я с силой тряс ее за плечи. Меня захлестнуло волной бешенства, я ненавидел ее сейчас, мне казалось, что она предала меня, обманула нашу любовь.
– Мне больно, – чуть слышно прошептала она.
– Тебе больно? – возмутился я, – а ты представляешь, как больно мне? Ты все время врешь!
– Эдвард, успокойся, – рука Джаспера легла на мое плечо, и меня накрыла ледяная волна безмятежности и апатии.
Я легонько оттолкнул ее от себя, и она как всегда успела вовремя сгруппироваться и минимизировать последствия от моих таких глупых действий. Она вся сжалась в комок, пряча глаза за длинными густыми ресницами, стараясь не смотреть в мою сторону.
– Она даже не может сказать, как ее зовут, – уже скорей пожаловался я Джасперу.
– Не может, значит, так надо, – философски заявил он.
– И что ребенок, она заберет его в свой мир? – продолжал скулить я, – неужели просто нельзя сказать мне об этом, я пойму?
– Я не знаю, – вдруг взрывается она, – ты понимаешь меня? Я ничего не знаю, и мне нечего тебе сказать!
И она убежала в свою комнату, оставив меня выслушивать гневные мысли родственников.
– Ты идиот, – безапелляционно заявил мне Джаспер, – ты должен носить ее на руках и сдувать с нее пылинки, а ты на нее кричишь.
– Вау, может, у нашего будущего папочки токсикоз? – оскалился Эммет.
– Так бывает, – поддержал его Карлайл, – в процессе беременности отец может набирать лишний вес, испытывать тошноту и повышенную раздражительность. Это связано с эмоциональными переменами, а также с неготовностью взять на себя ответственность за будущего ребенка.
– Да уж, наш Эдди очень боится ответственности, – продолжал хихикать Эммет.
А я вышел на свежий воздух, раздраженно хлопнув входной дверью, и вставное фигурное стекло вылетело, звонко разбившись на бесчисленное множество осколков. Они были правы, я повел себя сегодня, как эгоистичная свинья.
Я не поднялся к ней этой ночью. Я сидел на диване в холле и нервно щелкал каналами телевизора, пока Эммет силой не вырвал у меня пульт. Я прислушивался к каждому звуку, доносящемуся сверху. Я слышал, как она ворочалась на своей кровати, и не могла уснуть.
Звук ее шагов по лестнице. А я с нечеловеческой скоростью приближаюсь к ней, и просто заглядываю ей в глаза. Она замирает, и я снова вижу острую боль в ее потухшем взгляде. И я знаю, что я должен сейчас сделать. Я беру ее за руку, и она послушно идет за мной в гараж, где стоит моя машина. И я не обращаю никакого внимания на возмущенные вопли Джаспера в моей голове, потому что сейчас для меня существует только она. И мы должны просто побыть с ней наедине, в том месте, где я не буду слышать чужих раздражающих мыслей.
Я вез ее на нашу виллу. Она всю дорогу молчала, делая вид, что ей очень интересен мелькающий за окном пейзаж. И я в отчаянии сжимал зубы, понимая, насколько неправильно я себя сегодня повел.
Я помог ей выбраться из машины и сразу увлек в нашу спальню. Я раздевал ее медленно и нежно, трогая руками каждый миллиметр ее тела. А она практически не отвечала на мои ласки, но все-таки расслабилась, подчиняясь моим рукам. И только сейчас я понял, как я соскучился по ее телу за последние две недели.
Быстро освободившись от мешающей мне одежды, я прилег рядом с ней. Она потянула меня к себе, и я прижался к ней губами, стараясь не задевать ее живот.
И мы опять сидели на нашей кровати голые и просто держались за руки. Наши лица были близко, так близко, что мы почти соприкасались носами, мы дышали одним воздухом, и я поймал себя на мысли, что повторяю ритм ее дыхания.
– Прости меня, – наконец прошептал я прямо ей в губы, – я очень переживаю за тебя и за ребенка. Мне невыносимо осознавать, что тебе больно, и что это все из-за меня.
– Понимаешь, этого не должно было случиться, – вдруг хрипло и быстро зашептала она, буквально захлебываясь словами, – я не могла забеременеть здесь, это противоречит всем моим познаниям, всем законам логики. И я теперь не знаю, является ли правдой то, во что я так безоговорочно верила. Я боюсь, я очень боюсь.
Она боялась. Ох, ей было страшно, и я ни чем не мог ей помочь. Мне тоже было страшно, я сходил с ума от мысли, что с ней или с ребенком что-то может случиться. Мы должны были разделить наши страхи на двоих, я притянул ее к себе, бережно прижав к груди, стал гладить ее спину, волосы, стараясь успокоить себя и ее.
– Не закрывайся от меня больше, – попросил я, – я хочу, чтобы ты доверяла мне.
– Постараюсь, – прошептала она, ложась на спину.
Я пристроился возле нее на коленях, положив руки на уже огромный твердый живот. Я ощущал, как все более уверенно бьется сердечко нашего ребенка.
– Как ты там, малыш? – прошептал я, приблизив лицо к ее животу.
– Он хорошо, – усмехнулась Кетрин, – думаю, он сейчас спит.
Мой ребенок спал. А я пытался совладать со своим желанием, потому что я не был уверен, что смогу сделать все, не причинив ему вреда. Но Кетрин сразу поняла, о чем я сейчас думаю, и обхватила руками мою голову, притягивая ее к своим губам.
– Мы осторожно, – прошептала она прямо мне в ухо, – мы не причиним ему вреда.
И я как всегда подчинился ей. Я перевернул ее на бок и пристроился сзади, лаская руками ее грудь, покрывая быстрыми жадными поцелуями ее шею и плечи.

Уже под утро ей стало плохо. Ребенок толкал ее с все возрастающей силой, и я не мог ничего сделать. Пришлось звонить Джасперу.
Мой брат появился на редкость быстро, из его мыслей я понял, что он просто ошивался неподалеку, но на достаточном расстоянии, чтобы я его не услышал.
Не теряя времени на разговоры, он приблизился к кровати и откинул простыню, полностью открывая наготу Кетрин. И я услышал, как в его голове мелькнула похабная мысль о ее груди. Собственник внутри меня заставил меня зарычать, я готов был сейчас разорвать своего брата.
/Эдвард, спокойно, это совершенно нормальная мужская реакция на обнаженную женскую грудь,/ – тут же начал оправдываться в своих мыслях Джаспер.
– Не смей даже думать о ней, – взревел я, – она моя! И ребенок тоже мой!
И мы уже стояли друг напротив друга в напряженных позах, готовые к бою, но тут вмешалась Кетрин.
– Вы с ума сошли, – прошептала она, – Джас, мне больно, сделай что-нибудь.
Ее слова отрезвили нас обоих. Джаспер переместился к ней, и я, стиснув зубы от ревности, смотрел, как он водил своими руками по ее животу и успокаивал моего ребенка.
Вскоре она уснула. Я жестом пригласил Джаспера следовать за мной, и мы вышли на террасу. Уже светало, и первые лучи солнца пробивались сквозь тяжелые низкие тучи, медленно плывущие над океаном.
– Эдвард, – и Джаспер повернулся ко мне, – я делаю все, чтобы ей было легче.
– Я знаю, Джас, – кивнул я, – просто мне невыносимо от мысли, что ты можешь ей помочь, а я бессилен что-либо сделать.
– Все будет хорошо, – он ободряюще хлопнул меня по плечу.
И мне очень хотелось ему верить.

Все произошло неожиданно. До назначенного Карлайлом срока было еще несколько дней, и вся семья отправилась на охоту. Элис буквально вытолкала в шею из дома не охотившегося две недели Джаспера, ему пришлось подчиниться, хоть он очень не хотел оставлять Кетрин. И у нас появилась столь редкая возможность побыть наедине.
Схватки начались ближе к утру. Кетрин вдруг согнулась от боли, и я ясно слышал, как сильно бьется ребенок, разрывая ее внутренности.
– Началось, – обессилено прошептала она, когда первая волна схваток отступила, давая ей возможность перевести дух, – нужно срочно резать.
Я тут же начал звонить Карлайлу, но его телефон был вне зоны действия. Выбора не было, мне придется все сделать самому. У меня были теоретические знания по медицине, в том числе и в области акушерства, но в силу известных причин я никогда не применял их на практике.
Я отнес ее в специально подготовленную для родов комнату, где Карлайл установил операционный стол со специальными лампами. Здесь же был солярий, в котором Кетрин смогла бы восстановить свою защиту после родов, если день не будет солнечным.
Я осторожно положил ее на стол, и она перехватила мою руку.
– Эдвард, – прошептала она, с трудом преодолевая новую волну схваток, – пообещай мне одну вещь.
– Все, что ты захочешь.
– Если с ребенком будет что-то не так, ты должен будешь надеть на него мой браслет.
До меня туго доходило, что означают ее слова.
– А ты? Что тогда будет с тобой?
Она зажмурила глаза от нового приступа боли, но затем снова приоткрыла, и в ее взгляде мелькнула столь присущая ей решительность.
– Эдвард, – ее голос был хриплым и чуть слышным, но взгляд стал твердым и тяжелым, просто невыносимо давящим на мое сознание, – я хочу, чтобы наш ребенок жил. И для этого ему может понадобиться моя защита. И когда за ним придут такие, как я, ты должен пообещать, что ты отдашь его им.
Вот что она от меня скрывала все это время! Она была готова отдать свою жизнь за нашего ребенка. Когда-то она говорила мне, что возможность выбора – это гораздо страшнее, чем смерть. И только сейчас я стал понимать, что она тогда имела в виду.
– Я обещаю, – прошептал я.
– Я люблю тебя, – едва слышно шепчет она, и я осторожно накрываю ее губы своими.
Я нехотя оторвался от нее, изгоняя из своей головы предательскую мысль, что это может быть наш последний поцелуй.
Я как можно более бережно перехватил ремешками ее руки и ноги, закрепив ее на операционном столе. Я решительно откинул полы рубашки, прикрывающей ее живот. Я осторожно провел пальцами прямо под выпуклостью, в точности намечая надрез, который обычно делают при кесаревом сечении. Я должен быть сильным. В моих руках сейчас жизнь двух самых близких мне людей. И я уверенно взял в руки скальпель.