…

5. Необъяснимая жестокость.

…

Вампир сбрасывает мою руку легким, почти незаметным жестом. Его взгляд – холодный, суровый и отстраненный – не предвещает ничего хорошего, и я невольно задаюсь вопросом, что может быть у него на уме.

Все, что угодно.

– Что ты хочешь знать? – холодно спрашивает он.

– Как тебя зовут, – говорю первое, что приходит на ум. На самом деле вопросов у меня много и этот – далеко не главный, но называть вампира просто вампиром уже надоело.

– Эдвард.

Эдвард. Такие имена давно непопулярны, - проносится в моей голове совершенно неожиданно.

– Ты, наверное, родился очень давно. Это старое имя, и я подумала…

Его взгляд заставляет меня замолчать.

– Тебе действительно любопытно или ты просто пытаешься оттянуть момент своей смерти? – спрашивает он, чуть склонив голову набок.

Сказать правду?

Беда в том, что я сама не до конца понимаю, что есть правда.

– А если я скажу, что пытаюсь отстрочить свою смерть, потому что мне любопытно? – мой голос звучит на удивление твердо, уверенно и как-то почти бесстрашно. Я сама не понимаю, откуда во мне столько смелости, но чувствую, что тот животный страх, который сковывал мое тело железным цепями раньше, ослаб.

Теперь, когда я знаю, что когда-то давно он спас мне жизнь, я больше не могу бояться его каждой клеточкой тела, как прежде. Может я самое глупое и наивное создание на свете, и на самом деле я глубоко заблуждаюсь, но мне жутко хочется верить, что он не хочет причинить мне вреда. Не преднамеренно, по крайней мере.

Я хочу верить в то, что на самом деле Эдвард не такой плохой, каким хочет казаться. В нем, должно быть, еще теплится что-то человечное, если он не оставил меня тогда на верную смерть. Чудовища так не поступают. И он не бы поступил, если бы его сердце было сделано из чистого льда.

Однозначно, не поступил бы.

– Так не бывает, – пугающе усмехается он. – Или ты вешаешь мне на уши макаронные изделия, надеясь, как в той сказке про тысячу и одну ночь, что за разговорами я забуду о своей жажде, и тебе повезет остаться в живых, или... – он осекается и хмурит брови.

В какой-то степени он прав, я пытаюсь выиграть для себя еще несколько несчастных часов жизни.

Сказать правду?

Я не хочу умирать – это единственная правда, которую я знаю.

– Или?

Эдвард смотрит на меня задумчивым взглядом, слегка наклонив голову влево. В его черных зрачках – как-то странно расширенных – отражается мое лицо. Я замечаю, что в моих глазах нет страха, только усталость, тяжелой ношей лежащая на хрупких плечах.

Я не вздрагиваю, и сердце не ускоряет ритм, когда Эдвард приближается ко мне с непонятным, но пугающим блеском в глазах. Наверное, все дело в самовнушении. Не знаю, каким чудовищным образом, но мне удалось убедить себя в том, что я не боюсь вампира. Что он может сделать мне? По сути ведь ничего, только убить, а смерть, я знаю, не самое ужасное, что может случиться с тобой в этом мире.

Он замирает, поджимает губы и качает головой. Его лицо снова оказывается в нескольких сантиметрах от моего, а ладони упираются в мои ноги чуть выше колен. Это не больно, и, пожалуй, даже не противно, только немного некомфортно. Мне не нравится, что я вновь беспомощна, а он вновь показывает свою безграничную власть надо мной, как будто бы я его собственность, личная вещь вроде маленького (мелочного) аксессуара, который можно сломать или выбросить.

– Стокгольмский синдром, – неожиданно говорит вампир, разочаровано и недовольно. Он спешит отвернуться, словно хочет скрыть свое… раздражение?

– Что? О чем ты?

– Не важно, – холодно шипит он, и теперь уже я начинаю его бояться.

– Хорошо. Как скажешь, – слова застревают в моем внезапно пересохшем горле, потому что вампир неожиданно становится похожим на Джеймса.

– Запомни одну вещь, Белла, – хрипло говорит он, обжигая ледяным дыханием кожу на моем лице, – если ты вдруг вздумаешь жалеть меня или оправдывать – не надо. Не надо искать какие-то оправдания тому, что я делаю, не надо искать причины, по которым я это делаю. Такова моя природа. Я убийца – монстр. Необходимость причинять боль, внушать страх, убивать заложены в моей природе, и никто не в силах меня изменить, никто. Запомни. Это единственное оправдание, если тебе от этого станет легче.

Я хочу возразить, но вовремя понимаю, что мне лучше молчать, и закусываю нижнюю губу.

Это не может быть правдой…

Или может?

Почему я так сильно хочу, чтобы его гнев и злоба, искажающие столь прекрасное лицо вампира, оказались обыкновенной устрашающей маской? Потому что это может спасти меня?

Возможно.

Хотя вряд ли.

Он хочет быть плохим. Не просто плохим, а необъяснимо жестоким. Как настоящий монстр, для которого ничто не имеет значения, кроме его собственных желаний и их удовлетворения.

Вампиры – те же люди, от нас их отличает лишь то, что они не противятся своим порывам и желаниям – низменным, всяким. Тем, что идут на поводу у своих инстинктов, даже не пытаясь оказывать сопротивление.

Они плохие вовсе не потому, что убивают, а потому что не видят в этом ничего плохого и неправильного.

Сила порождает желание использовать ее. В каких целях – это каждый решает для себя сам.

''Хороший способ самоутвердиться, если в человеческой жизни ты был неудачником.'' Но я не уверена, что в случае Эдварда это правильно.

– Неужели ты совсем меня не боишься? – он медленно качает головой, прищурившись, как лев, выслеживающий свою жертву, запрятавшись в густой траве.

– Нет, – выдыхаю я, стараясь дышать глубоко и ровно. Не дай бог, он почувствует, что внутри я едва сдерживаю дрожь.

Я не могу позволить себе подавать признаки слабости, пусть лучше думает, что я не боюсь, если это принесет хоть какую-то пользу для меня.

Однако в данный момент что-то подсказывает мне, что я ошибаюсь…

– Так не должно быть.

– Я не могу бояться того, кто спас мне жизнь. Когда-то давно люди говори, что если кто-то спасает тебе жизнь, он будет любить тебя веч... – я замолкаю, понимая, что напрасно так сказала.

Едва ли он может понять смысл слова «любить». Едва ли он вообще когда-нибудь испытывал это чувство.

– Я спас тебя. Не так ли? Я дал тебе жизнь, но так же легко я могу и забрать ее обратно. Ты просто человек – еда, а еда должна знать свое место.

Я только и успеваю, что моргнуть, когда Эдвард отстраняется от меня, с нечеловеческой скоростью перемещаясь в пространстве, так что перед моими глазами проносится лишь размытое пятно, издали напоминающее силуэт вампира.

Секунда – я пытаюсь уловить его молниеносные перемещения. Тщетно, лишь рыжеватая копна волос и клякса черной рубашки мельтешит в пространстве и легкий ветерок едва заметно колышет кончики моих волос.

Секунда – и вампир снова стоит передо мной, слишком близко, чтобы я могла имитировать спокойствие.

Он сжимает пальцах что-то блестящее, металлическое.

Секунда – и я понимаю, что в его руках нож.

– Еда должна бояться.

В зеркальной поверхности острого лезвия отражается мое побелевшее от страха лицо и глаза, которые, кажется, вот-вот выпадут из орбит. Ужас охватывает меня стальными прутьями, берет за горло, словно рука вампира – тяжелая и холодная. Я хочу кричать, но не могу издать ни звука.

Ненормальный… псих.

Нет, просто вампир.

– Пора преподать тебе один урок, Белла. Ты любишь коктейли?– спрашивает Эдвард, касаясь кончиком ножа моих губ.

Его голос – тихий, обволакивающий с бархатной хрипотцой, темные глаза, похожие на два глубоких черных омута, гипнотизируют, словно затягивая в свои смертоносные ловушки. Смотреть в них невозможно, но отвести взгляд у меня не хватает сил.

– Это такие напитки, которые смешивают из различных компонентов, чтобы создать новый вкус, – неспеша говорит он.

Острое лезвие, упирающееся в мои губы, не дрожит, зато меня буквально трясет от страха, как только шок проходит, уступая место настоящему дикому ужасу. Я слежу напуганным взглядом за каждым движением ножа в молчаливом оцепенении и слышу, как оглушительно громко стучит пульс в моих висках, он настолько громкий, что почти заглушает голос Эдварда.

Лезвие – слишком настоящее и слишком острое – ощутимо надавливает на тонкую кожу, но не прокалывает ее. Эдвард только играет со мной, очерчивая контур губ, экспериментируя с силой нажима. Кровь холодеет в венах, дыхание сдавливает, и все, что я могу, это, в ужасе затаив дыхание, смотреть на то, как он прикасается лезвием ножа к моим губам.

Я хочу закричать, позвать на помощь хоть кого-нибудь, хотя прекрасно понимаю, что никто не придет мне на помощь.

– Тихо, не надо кричать, – говорит он полушепотом. – Если бы я собирался сделать то, что в самом деле заслуживает крика и ужаса в твоих глазах, я мог бы обойтись и без ножа.

И, как ни странно, я ему верю.

Он запускает другую ладонь в мои волосы, прижимает меня к своей твердой каменной груди, откладывая нож в сторону, однако легче мне от этого не становится. Я не могу понять, что он собирается сделать, но, я уверена, что мне это точно не понравится.

– Боже мой, Белла… Ты такая хрупкая, нежная и слабая, – шепчет Эдвард. Его рука, та, что всего секунду назад сжимала нож, ложится на мою грудную клетку там, где должно быть сердце, которое безудержно колотится, словно в моей груди стучат колеса скоростного поезда.

Мой страх, моя жизнь – все сейчас находится у Эдварда на ладони.

– Ты просто очаровательна, Белла, – сладко, как будто вовсе не убить меня собирается, шепчет он. – Я буду очень расстроен, если ты выведешь меня из себя, и я сделаю то, о чем впоследствии пожалею, поэтому, пожалуйста, будь хорошенькой девочкой. Договорились?

Я пытаюсь выдавить из себя жалкое «да» или хотя бы маленький неуверенный кивок, но зажатые в оцепенении мышцы отказываются подчиняться мне.

В голову закрывается горькая, как черный кофе, и соленая, как слезы мысль, о том, что Джеймс, пожалуй, не так уж и плох. Он не стал бы так издеваться надо мной, а убил бы быстро и почти безболезненно.

Возможно.

– Хорошо. – Эдвард отстраняется и кротко кивает. – Буду расценивать это как согласие.

Он отворачивается от меня и едет к подвесным шкафчикам.

– Сегодня мы будем готовить «Кровавую Мэри», – говорит он, просматривая содержимое ящиков. – Нам понадобится водка, томатный сок, сок лайма, молотый черный перец и соль. Томатного сока у меня, к сожалению, нет, поэтому придется заменить его чем-то более подходящим под название. Так сказать, довести рецепт до совершенства.

…он не смотрит на меня, он повернут ко мне спиной и слишком сильно увлечен поисками нужных ему вещей, чтобы следить за мной. Он думает, я не попытаюсь сбежать.

А действительно ли я не попытаюсь?

До двери не так уж и далеко. Если тихо соскользнуть на пол и быстро рвануть вперед…

Я не хочу думать о том, что вампир гораздо быстрее меня и что с координацией движений дела у него обстоят порядком лучше, чем у меня. Я не хочу думать о том, что моя попытка бегства просто жалка, а шансы выбраться из его квартиры просто смехотворно мизерны. ''Сейчас день, и если мне удастся выбраться на улицу, у меня есть шанс…''

Я не хочу думать о том, что будет, когда он меня поймает.

И я не думаю, я действую.

Господи, прошу, помоги мне.

Соскользнув на пол, я как можно быстрее бегу к входной двери, едва уворачиваясь сначала от дивана, а затем от стены на моем пути. Все происходит очень быстро, как мое падение там, на холме, прошлой ночью.

Так же быстро и безнадежно.

Эдвард настигает меня почти у самой двери, мне остается всего полметра, чтобы дотянуться до ручки и выскользнуть наружу. Он грубо хватает меня за руку, выворачивая ее так, что, плечо пронзает сумасшедшая боль, от которой в глазах вспыхивают и мерцают – очень ярко – разноцветные пятнышки, а кости, кажется, не выдержат и расколются.

– А вот это ты зря сделала, – рычание вампира раздается над моим левым ухом. – Неужели ты в самом деле думала, что тебе удастся сбежать? Неужели думала, что я позволю тебе это сделать?

Он разворачивает меня лицом к себе и заводит обе мои руки за спину, сжимая их так крепко, что на глаза наворачиваются слезы. Я мощусь и шумно, со свистом, втягиваю в себя воздух, сдерживая крик боли. Кисти рук быстро немеют, однако Эдвард даже не думает ослаблять захват. Мне кажется, что ему нравится видеть мои страдания, мою боль. Он наслаждается ими. Не как просто вампир, а как энергетический вампир, питающийся эмоциями других людей. Страх и раздражение, ненависть и боль подпитывают его жизненной энергией.

– Пойми, я не хочу убивать тебя, но ты сама провоцируешь меня своим поведением, – спокойно говорит Эдвард.

Я пытаюсь вырваться, молча, дергаясь и задыхаясь, извиваясь в его руках, на что он еще сильнее сжимает пальцы, причиняя мне еще больше боли, и я начинаю кричать и молить о пощаде.

– Пожалуйста, отпусти меня, – задыхаюсь. – Я больше так не буду. Обещаю.

Он смотрит на меня, испытывающее и выжидающе, полностью игнорируя мои просьбы и мольбы. Похоже, я ошибалась насчет него. Он прав: он чудовище, настоящая беспощадная тварь, незнающая сострадания. В нем не осталось совсем ничего человеческого.

– Звуки твоей боли похожи на музыку, Белла, – он немного ослабляет хватку, но не освобождает меня полностью. Зачем, ведь я и так беспомощна? – Я поверю тебе сейчас, но учти. В следующий раз, если снова вздумаешь бежать, я не буду так нежен и аккуратен.

Комментарии, как всегда, очень жарко приветствуются. Напишите мне хоть немного и увидите, как хорошо отзывы действуют на мое вдохновение, а не то с моим нынешним настроением с Беллой может случится нечто непоправимое.