Я – трус. Наверное, я трусливее всех в своей семье. Правда, отец называет это мудростью. С другой стороны, едва ли мудрость привела бы меня к тому, что происходило с моей жизнью. Да и не только с моей. Мою гордость, мое тщеславие просто душило такое слово, как трусость. И все-таки заменить его на более лояльное «нерешительность» я не хотел. Поскольку я все же принимал свои решения сам. Принимал их быстро. И безответственно. Я сперва делал, потом думал. Эдвард Каллен – осел, идиот и трус. Очень приятно.
В период полнейшего отупения от собственных страданий я не думал об этом. И очень зря. Тот период я провел, валяясь на постели, поджав ноги к животу… и периодически срываясь на вой. В те моменты, когда не выслеживал Викторию. Так много времени прошло. Хотя для бессмертного существа не так уж и много. Но с того дня, как я впервые увидел Беллу, точнее, услышал ее запах, время замедлило свой бег. Все иные события по сравнению с тем днем отошли на второй план. Мое перерождение. Моя жизнь с Карлайлом. Мой юношеский бунт. Появление Эсме. Это ведь не Карлайл с его убеждениями вытащил меня из ада, в который я сам поверг все свое существо. Нет, это была Эсме. С ее нежностью и любовью. Тогда мне впервые показалось, что я вновь нашел свою мать, которая умерла… с которой суждено было умереть и мне. Она смягчила мою боль, мою муку. Она развеяла мои сомнения. Одним только взглядом, полным обожания и понимания. Я боялся милосердия и всепрощения в глазах Карлайла. Потому что они вызывали чувство вины. Но я никогда не стыдился, если ко мне подходила Эсме, брала меня за руку и говорила: «О, мой дорогой, все пройдет, обязательно пройдет. Верь мне». И я верил. И все проходило. Мы были вполне счастливы втроем. Наверное, самый гармоничный период в моей жизни. С появлением Розали все пошло кувырком. Вечно недовольная, гордая, невыразимо прекрасная, она внесла такое разнообразие в мирное течение нашей жизни, что нам пришлось довольно долго скрываться в результате ее проделок, которые она назвала местью. Конечно, ни у кого из нас не возникло ни возражений, ни сомнений в том, что она была права. И все же… Мне трудно судить, но едва ли я бы поступил с теми людьми так же жестоко. Самым отвратительным были ее мысли. Полные горечи и обиды. На всех и вся. Сначала на Карлайла за то, что спас ее таким способом. Потом на Эсме за ее бесконечное терпение и преданность. Но это было ничто по сравнению с тем, как она забавлялась мысленно со мной, рисуя в своем воображении сцены обольщения, прекрасно зная, что меня это раздражает. Я задел ее гордость холодностью, она же, оставаясь на самом деле равнодушной ко мне как к объекту возможной любви, стала играть в свои веселые игры, досаждая мне.
Но и это прошло. Когда в ее жизни появился Эммет. Ставший для меня лучшим братом, какого я желал бы иметь. За одно это я благодарен Розали.
Потом началась война в Европе. Она застала нас, когда мы жили на севере Франции. Странное было время. Полное незначительных но вместе с тем мучительных событий. Мы с Карлайлом работали в госпитале для военнопленных. И если Карлайл научился укрощать свою жажду, то во мне она разгоралась все сильнее из-за постоянного запаха крови. Из-за мыслей этих странных людей. Мне кажется, я повзрослел тогда. Не знаю, насколько. Чувствуя, боль во всех ее проявлениях, я становился старше. Но что такое все эти физические муки, испытанные мною тысячи раз, когда меня касалось чужое сознание раненных, по сравнению с той бесконечной Болью, которая сковывала мою плоть, мысли и душу, что я узнал много позднее? Когда немцы оккупировали Париж, я едва не попал под арест. Будучи чувствительным до чужих бед, я не мог оставаться равнодушным к тем людям, которым помогал. Я, как мог, оказывал содействие сопротивлению, даже рискуя быть разоблаченным. Из всей семьи я только Эммету мог открыть это. Тот не стал бы болтать лишнего. А когда я очутился в опасности, будучи не в праве открывать себя перед людьми, именно брат вытащил меня из того сумасшествия в которое я угодил. Мы бежали в Голландию, где впервые повстречали Таню и ее сестер. Вместе мы уехали в Вашингтон. Потом наши пути разошлись.
В середине пятидесятых нас нашли Элис и Джаспер. И с тех самых пор жизнь потекла по незаметной проторенной дорожке, словно бы по спирали. Переезд - новая школа – колледж – пара лет работы – переезд. Так мы прожили около полувека. И я ненавидел этот круговорот, из которого не было никакого выхода.
Все то, что пришлось пережить за эти годы перечеркнул один вздох, когда мои легкие наполнились воздухом, пропитанным ее присутствием. Белла. Я умирал и рождался заново, когда видел ее. Когда слышал ее голос. Когда произносил ее имя, чувствуя ее вкус на своих губах. У меня росли крылья. Я вновь был человеком. По моим жилам текла горячая кровь. В моих глазах – было только ее отражение. Весь смысл жизни заключался в том, что она думала обо мне. Думала ли?
У меня была возможность убедиться.
«Да я ненавижу тебя!» - так кричала она мне.
Когда это было? Кажется так давно. Я потерял счет времени. Я не знал, сколько уже нахожусь в своей комнате. Не знал, сколько прошло дней, ночей, может быть, недель или месяцев. Все, что я чувствовал, это как боль каленым железом то и дело подступает к моей душе. А мне так хотелось уберечь ее… эту самую душу. Я противился прежде факту ее существования. Зря. Если бы души не было, я бы не испытывал такой бесконечной боли, которую едва ли может выдержать живое существо. Я лежал на полу, согнувшись пополам, закрыв глаза, не испытывая ничего, кроме невыразимой муки. Я готов был рыдать, если бы мог, если бы знал, что это поможет. Но и это, если бы было возможным, едва ли принесло мне облегчение. Состояние полнейшего отупения, бессилия. Зря я вернулся. Зря приходил к ней. Зря.
«Я тоже тебя просила. Там, в лесу… я просила тебя…»
Она была жестока. Но я того заслуживал. Даже если бы она не кричала, если бы просто молчала в моем присутствии. Или сказала бы, что простила меня, это принесло бы мне не меньшую боль. Но она не молчала. Она обвиняла меня. Она обнажала свои раны передо мной. Выворачивала наизнанку наши с ней дни и ночи. Как она ненавидела. Как любила. Как страдала. И лгала. Мне. Себе. Судьбе. Любви.
Хотя любви ли? Мне казалось иногда, что то чувство, которое мы испытывали – нечто иное, чем любовь. Любовь ведь проходит. Не исчезает бесследно, но притупляется. А в нас все было настолько живо. Настолько чувственно. Будто с нас снимали кожу, обнажая живую плоть. Будто мы срослись в единое целое. Одним оголенным нервом. Будто нас пригвоздили заживо к грубому необтесанному кресту. Меня с одной стороны. Ее - с другой. И мы за целую вечность срослись с ним. За целую вечность. У Беллы не было вечности. И все же… Это чувство никогда не пройдет. Будет так же свежо и болезненно, как в первый день. Оно может лишь усилиться, но никогда не ослабнет. Попробуй оторви одного из нас – другой тоже едва ли выживет.
И все-таки Белла жила эти четыре года. Джейкоб Блэк стал ее спасением. Он заменил ей жизнь. Веру. Надежду. Как и ко мне, она приросла к нему. И это тоже причиняет боль.
Что же я сделал? Как я это сделал? Разве одно живое существо может так все уничтожить. В одиночку.
До моих ушей донесся стон. Стонал я сам. Я прижал ладони к ушам. Я не желал этого слышать.
Следующее, что я почувствовал, это как кто-то тормошит меня за плечо. Я нехотя открыл глаза, ожидая увидеть Элис, или, в крайнем случае, Джаспера. Читать их мысли мне было совершенно неинтересно. И я поспешил отгородиться от них.
Передо мной стоял Эммет. И вид у него был крайне довольный. Хоть и озадаченный.
- О, я вижу тебе уже лучше! – весело рявкнул он, - шок прошел, и ты опять в своем нормальном состоянии – на полу и в соплях.
- Иди к черту, - ответил я, поднимаясь. Как странно, что мои мышцы никак не хотят окаменеть. Чтобы меня парализовало. Жаль, - зачем приехал?
- По двум причинам. Во-первых, Элис мне заявила, что пора вытаскивать тебя на охоту. И она таки права. Ты себя видел в зеркало?
- Какой сегодня день?
- Ты уже три недели не охотился! – отрезал Эммет.
Что ж, раз так, то по моим подсчетам с того дня, как я побывал у Беллы прошло уже четыре дня. Не так много, как казалось.
- А вторая причина? – поинтересовался я.
- О второй поговорим после охоты, - снова довольно холодно ответил Эммет.
Мне стало любопытно, и я на секунду заглянул в мысли Эммета. Но тот, видимо, хорошо подготовился – он блокировал свои мысли тем, что весьма фальшиво напевал Марсельезу.
- Эммет, тебе никто не говорил, что у тебя отвратительный французский, и ты фальшивишь? – оскалился я.
Он только усмехнулся и вышел из комнаты. Не долго думая, я проследовал за ним.

О да, я действительно слишком долго не охотился. Мы гнали двух удачно подвернувшихся пум к северу. А когда прикончили их, то этого конечно не хватило. Эммет ничего не пил. Он только наблюдал за моей охотой. Наблюдал без особого интереса, впрочем. Он, казалось, обдумывал то, о чем будет говорить со мной. Я же был слишком занят, чтобы слушать его мысли.
Солнце клонилось к закату. Сгустились сумерки. Наконец, когда жажда была утолена, я без особого сожаления смотрел, как догорает край неба, укрывая багрянцем лес. Небо вновь умирало, чтобы вскоре родиться заново.
- Эд, - Эммет отвлек меня от мыслей, - у тебя ведь есть выбор.
- О чем ты? – спросил я.
- О том, что теперь ты уже можешь делать выбор, а не ждать, пока его сделают за тебя.
- Послушай, я ничего…
- Погоди… Я тут думал… Какие бы между нами не возникали отношения, ты все-таки мой брат. И я любил тебя. И люблю. Тебе было несладко. Я признаю это. Но, в конце концов, ты только тем и занимаешься, что разрушаешь чужие жизни. Да и свою тоже. Ты как та черная кошка. Особенная кошка. Она досаждает всем. Но у нее есть семь жизней. Шанс что-то исправить, но ты, как осел, гнешь свою линию.
- О чем ты?
- Перечислить? Твоя первая жизнь – жизнь человека, которую ты безнадежно профукал. Вторая – которую тебе дал Карлайл. Она тебя не устроила. Третья – изначально провальная, когда ты перебил кучу народу. И плевать, что они были ворами и маньяками. Четвертая жизнь – когда ты смирился с тем, что могло дать тебе милосердие. Но и она разрушилась, едва ты почуял запах, который мгновенно сокрушил твою волю. Твоя пятая жизнь – самая короткая. Жизнь с Беллой. Но ты такой идиот, что умудрился упустить и ее. Шестая – в Вольтерре. Видимо, самая бестолковая, раз даже ты утверждаешь, что ничего не помнишь. Или тебе слишком стыдно. По всем моим подсчетам – сейчас у тебя должен быть последний шанс что-то начать новое. Может быть пора, а? Может быть другого шанса не будет?
Я не ожидал от Эммета такой длинной речи. Он никогда не склонен был к подобным монологам. Кроме прочего, она казалась и детской, и бредовой, но в ней была доля истины.
- С каких это пор ты заделался философом?
- С тех пор, как от меня ушла Рози, - мрачно ответил брат.
Теперь он уже не скрывал от меня того, о чем думал. И в один миг я увидел все, что мучило его. Видел себя, калечащего собственного брата. Извергающего жестокие лживые слова. Видел Беллу, забившуюся в угол, тщетно закрывающую уши руками, чтобы не слышать стальной жестокости в моем голосе. Видел Розали гордую, но испуганную, убегающую из дома в холодную ночь. Но она ни словом, ни взглядом не позволила мне понять, что произошло, в чем я был виноват. Эммет же открывал передо мной всю правду с жестокостью, на какую был способен.
- Ответь мне, - тихо спросил он.
- И ты поверил? – только и хватило мне духу прошептать.
- Я всегда верил. Она ведь была создана для тебя… - устало ответил брат.
- Ты сумасшедший. Она всегда выбирала тебя… Для нее не стояло выбора. Как его нет и у меня…
На более длинную фразу моего терпения не хватило. Я был зол. Невероятно. Немыслимо зол. Ведь для них двоих все было так просто. Как они могли позволить подобному недоразумению разлучить их?
- Где Розали? – наконец выдавил я.
- Уехала от Денали. Куда-то в Европу, вроде…
- Вроде? Эммет, ты идиот.
Он поднял на меня глаза. В них не было злости. Только страдание.
- Я верну ее, - тихо пробормотал он.

Холодная комната дома, вдруг ставшего мне чужим. Холодные клавиши фартепиано. Холодные пальцы. Одиночество не пугало меня. Холод не был моим врагом. Все было только во мне.
На столе завибрировал мобильный. Я поднес трубку к уху.
- Да.
- Каллен, у тебя есть ровно две минуты, чтобы объяснить мне, зачем я тебе звоню!
И все.