Доктор Каллен. Язык мягко коснулся неба, когда Эсми произнесла про себя его фамилию. Тембр голоса завораживал, и девушка не сразу сообразила, что ей задали вопрос. Только лишь она хотела ответить, как за неё это сделал отец, и Эсми слегка застонала от разочарования, когда доктор замолчал и склонился к её ноге. Она продолжила украдкой его рассматривать. Глаза такого необычного оттенка, как будто в них собрано все тепло мира. Эсми это сразу заметила, но подумала, что ошиблась, ведь собственные уже кололо и резало от слез. Он не может быть настоящим. Это все шок от перелома. Хватит на него смотреть, Эсми. Это неприлично. Если бы её мать заметила это, то, несомненно, добавила, что дочь ведет себя как «эта Лесли Джонс». Женщина, которой пугали всех молоденьких фермерских девочек с окраины Эшленда. Лесли можно было часто увидеть в компании самых разнообразных мужчин, когда она заходила или выходила из бара. Это имя стало нарицательным. Её осуждали и обсуждали где только можно, приклеив к имени слово, которое Эсми даже произнести вслух не могла. И все же она до глубины души жалела «эту Лесли Джонс», может, потому что, сталкиваясь с ней на улице или в магазине, видела огромную боль и грусть в её глазах, понимая, что ни одна женщина добровольно не опустится до такой жизни, которую она вела. Однажды Эсми попыталась заговорить с ней. Только поздоровалась. Женщина на секунду опешила, а потом просто ушла, не сказав ни слова, видимо, посчитав, что такая компания, как она, не лучшая для девочки из приличной фермерской семьи. Всю дорогу Эсми думала над этим и пошла к их соседке, самой старой жительнице окраины Эшланда. И та ей рассказала об одной единственной ошибке, которую допустила Лесли, влюбившись в женатого мужчину. Мужчина с семьей уехал, а Лесли осталась. Одна. С прочно приклеившимся ярлыком «шлюха». А дальше ей лишь оставалось только скатываться все ниже и ниже. Тогда Эсми поняла, что никогда и не при каких обстоятельствах не будет судить о людях по одному единственному поступку. Потому что именно люди делают из себе подобных изгоев. Одна единственная фраза, брошенная на ветер и подхваченная им, способна погубить жизнь человека.
Эсми отвернулась к стене, но красивое, нет, даже прекрасное лицо доктора Каллена не выходило из её головы. Почему мама так спокойна? На этот вопрос Эсми быстро нашла ответ. Миссис Платт изначально была лишена чувства прекрасного, а так же чуткого сердца, каким была наделена её дочь. Он похож на Давида, он даже красивее. Эсми продолжала смотреть в стену сквозь боль, которая немного уменьшилась (или это она отвлеклась?). От созерцания стены внезапно очень захотелось спать. Глаза непроизвольно стали закрываться, и тут она почувствовала холод. «Наверное, лед приложили,» - мелькнуло в мыслях. Она повернула голову и увидела, как руки доктора ощупывают её ногу. Непроизвольно она дернулась и во все глаза уставилась на него. Нога горела огнем, но даже через этот огонь она почувствовала ледяное прикосновение. Оно принесло облегчение, но породило непонимание: как у человека могут быть такие холодные руки? Зимой понятно. У кого-то даже летом. Например, Эсми знала одну девочку из школы. Она постоянно мерзла, и её руки на ощупь всегда были, словно бы она подержала в руках снег. Но все равно это не шло ни в какое сравнение с руками доктора Каллена. Они были ледяными.
Глаза цвета солнца. Зимнего солнца. Солнца, которое светит ярко, но не дает тепла, что от него ждут. Но вот доктор Кален быстро убрал руки, и Эсми стало казаться, что это ей почудилось. Ведь действительно у людей не может быть таких рук, как будто в них совсем нет крови… как у … Девушка поморщилась.
Доктор опять заговорил, и она уже забыла про это, полностью погрузившись в мягкий баритон. Он ласкал слух, и в живом воображении Эсми сразу же возникла змея, которая поднимается из горшка, зачарованная звуками дудочки. Причем это она была змеёй. Его хотелось слушать, даже когда доктор говорил о том, что нужна госпитализация. Это значило, что предстоит провести тут не один день, а она не любила больницы. Для неё хуже этого места было не придумать. В больнице кто-то все время умирал. И это давило на каждую клеточку. В детском сознании прочно укрепилась мысль, что люди, попав сюда, уже больше не возвращаются к жизни. Каждый раз, когда кого-то с их улицы забирали в больницу, их потом хоронили, или же они доживали свою жизнь глубоко больными людьми. Став старше, она поняла, что причина вовсе не в больнице, а в самих людях, которые по разным причинам попадали туда. Но страх остался. Просто Эсми морально не могла находиться в таком месте, где люди несчастны. Слишком их было много. Это давило на её чувствительную натуру. Хотелось хоть как-то помочь, разделить, сопереживать. Но не всегда это было нужно. Многие закрывались в своем горе и не впускали туда никого. Эсми этого не понимала. Ведь если поделиться проблемой, то должно становиться легче. Со временем девушка научилась не навязывать свою помощь тем, кто этого не хочет. И вот доктор Каллен уже опять смотрит на неё. Слова ободрения, прозвучавшие от него, как ни странно, вселили уверенность в девушку. Она поверила, что это не просто слова, что действительно все будет так, как он говорит.
- Спасибо. Я не буду бояться, - пролепетала она. И действительно, чего тут бояться? Тут радоваться надо, ведь она сможет его видеть каждый день, получив, наконец, реальное подтверждение своим мечтам и мыслям. Не то, чтобы она уже начала питать романтические иллюзии на его счет. Она даже не знала, сколько ему лет, есть ли у него жена. Просто ей всегда нравилась красота во всех её проявлениях. А доктор был потрясающе красив, насколько Эсми могла судить в силу отсутствия какого либо опыта. Просто любоваться - в этом же нет ничего предосудительного? Точно так же она может любоваться красивой картиной или чем-то еще. Конечно, может. Но доктор Каллен был человеком. Был мужчиной. Ох, слышала бы мама ее мысли. Упала бы в обморок.
Часть 4. Ангел с небес.
(от лица Карлайла )
Я не мог не понять, что привлекло внимание девочки. Именно девочки, которую я сейчас осматривал. Но я уже давно понял, что внешность очень обманчива. Это заставил понять мир, в котором мне довелось очутиться.
Я только раз приподнял свой взгляд, когда осматривал переломанную ногу. Раза, видимо, хватило, чтобы в перепуганном взгляде Эсми я прочитал ее душу. Мои руки до безумия холодные, наверное, чуть облегчили боль, которую испытывала девушка, и это также не ускользнуло от меня. Мои пальцы сейчас явно ощущали припухлость и образующийся синяк. Я быстро поднялся и через какое-то мгновение опять уже сидел на том же месте, но только теперь в моих руках были чистые бинты, которые я аккуратно прижимал к ноге. Из-за кровотечения, что всегда возникает при открытых переломах, мне было бы довольно сложно определить его тип, если бы я не был бы вампиром.
Еще немного, и ее нога вся покроется синевой. Это даже хорошо, что перелом открытый. Одна минута, и я убрал свои руки. Я улыбался. Да, не прямо, слегка приподняв уголки губ, но я улыбался. Переведя свой взор на отца девушки, я стал абсолютно серьезным, но стоило мне вновь взглянуть на Эсми, я чувствовал, как взгляд опят теплел.
Да, что с тобой? Ты взрослый человек. Даже будь ты именно человеком, а не проклятым существом, которое обреченно жить вечно, подавляя в себе зверя, ты не имел бы права даже заговорить с ней. Она слишком юна… и безумно красива.
Я никогда не любил. В моей человеческой жизни было не до любви. Были женщины, которые пытались привлечь мое внимание. Были женщины, которые нравились отцу, поэтому он пытался «пристроить» меня к ним. Были легкие увлечения. Но любви, такой, за которую хотелось бы отдать свое сердце, свою душу или просто принять все возможные страдания или же наоборот, неимоверное счастье, ее как раз не было. Ну, а жизнь вампира, видимо, просто не приспособлена для любви. Ведь нельзя любить кого-то, ненавидя себя при этом. Да и не было больше той души, которую хотелось отдать без остатка. Не было того сердца, которое билось бы быстрее только от одного слова, от имени любимой. Да и теми страданиями, теми угрызениями, что были у меня, я просто не мог с кем-то поделиться. Вместо этого была Тварь, пожирающая изнутри, не желающая сдавать свои позиции, требуя крови. Тайна превыше всего. Тайна – вот мое настоящее…
- Ну, так что, мистер Платт? Я не советую тянуть. Ваша дочь очень молода, и ее кости срастаются намного быстрее, чем у взрослого человека, - я опять заговорил, с трудом заставив себя подняться. Но это было только внутренне, внешний же вид меня не выдавал, в какую-то секунду я уже стоял на ногах и направлялся к своему столу.
Мужчина молчал. Да что же ты думаешь?! Хочешь, чтобы твоя дочь осталась калекой? Была бы моя воля, я бы сейчас сам взял девочку на руки и, не задумываясь, отнес ее в операционную. Но я был доктором, который был обязан подчиняться правилам, да той же элементарной этике, хоть и начинал злиться.
- Конечно, доктор Каллен, мы согласны, - голос подала женщина, которая уже успела присесть рядом с дочерью и взять ту за руку.
Я коротко кивнул и взяв карту. Аккуратным почерком я вывел точный диагноз, и уж тут оставалось полагаться только на свой врачебный опыт. Ведь не было такого аппарата, который бы облегчил нам работу и мог показать состояние кости сквозь другие ткани. Еще до того, как я закончил писать, в кабинет вошла медсестра, приветливо улыбнувшись и подойдя ко мне. Чтобы отдать указания медсестре, подхватить Эсми на руки и пересадить ее на кресло, в котором я собирался отвезти девочку в операционную, понадобилось всего пару минут. Я уже устал просто наблюдать за муками девушки и той болью, что была у нее в глазах.
И вот мой кабинет сменился на комнату, которая была оборудована под операционную. Я ушел готовиться, оставив Эсми на попечение медсестрам. Вообще в операции не было ничего сложного. Нужно было всего лишь вправить кость на место, остановив кровотечение, облегчить боль и наложить гипс, который должен будет в дальнейшем помочь правильно срастись кости.
Я оставил Эсми в палате. После операции прошло не больше тридцати минут, девочка просто спала. Уговорив родителей поехать домой, убедив их, что персонал позаботится об их дочери, и им все равно сейчас не разрешат зайти к ней в палату, я молча наблюдал за пациенткой, тихо устроившись в одном из дальних углов. Я специально выбрал палату, где у нее не было бы соседей. И сейчас просто любовался девочкой. Любовался ее сном, ее лицом, которое было так безмятежно. Было сложно, но все-таки я ушел. Заставил себя уйти.