Женщины любят только тех, которых не знают.
М.Ю. Лермонтов

Глухая лесная чащоба, укрытая невесомым покрывалом темноты. Пронзительный и резкий крик ночной птицы и шелест незримых крыльев где-то высоко меж облетевших крон... Как долго длится эта ночь!.. Хотя, пожалуй, это вполне естественно — ведь эти лунные часы вбирают в себя годы. Годы давно минувших жизней — наших и чужих. Призраки героев этих ставших почти сказочными историй безмолвно слетаются к нашему костру, чтобы услышать о самих себе из наших уст...

Ты говоришь, вглядываясь в беспокойную пляску пламени с затаенной мольбой в глазах, словно в языческой молитве огненным духам, прося их вместе с сухими ветвями сжечь и до сих пор не оставившую тебя боль... А я слушаю и безмолвно удивляюсь тому, как на самом деле похожи наши рассказы, как схож узор наших жизненных путей. Тебя они вели сквозь разочарования, страх и потери — и меня тоже. На твоем пути были тайны, которые страшно разгадывать, и неожиданные повороты судьбы, и разбитые чувства, и горькая сладость любви — и на моем тоже. Но есть отличие. Твой рассказ воскрешает из пепла множество знакомых тебе лиц, сонм видений давно минувших дней, будит отголоски давно окончившихся приключений... А мое повествование пустынно и ново для меня самой — ведь у меня нет воспоминаний. Ты спрашиваешь, откуда же тогда я знаю, что со мною было — ответ очень прост...

У тебя была семья, были родные и близкие, кого заботила твоя судьба, кого волновали твои переживания; у меня — нет. Но мне слишком хотелось воображать обратное, слишком хотелось создать для себя хотя бы иллюзию семейного тепла, хоть мнимую атмосферу любви и заботы — ведь я даже не помнила, было ли у меня это когда-то, не помнила, каково это... И первым, что я сделала, когда Джереми наконец позволил мне покинуть наше уединенное лесное убежище, было попыткой вспомнить. Однажды ночью, собрав всю остававшуюся у меня смелость, я отправилась к дому, где, по рассказам Джереми, жили мои родители. Не знаю, что за семья живет там теперь, но меня там никто не ждал, никто не проливал слезы счастья при моем нежданном появлении, не раскрывал мне объятия. Окна дома были черны в этот поздний час. Я, словно вор, прокралась внутрь и замерла, прислушиваясь к звукам. Ответом мне было лишь тихое дыхание спящих людей. С тех пор, как я научилась себя контролировать, этот звук не пугал меня. Я, как бесплотный призрак, бродила по темным коридорам, заглядывала в незнакомые мрачные комнаты, рассматривала старые картины в потускневших рамах, перелистывала забытые на столах книги... В одной из комнат мне почудилось, что здесь есть для меня что-то важное, будто тянувшее меня внутрь. Я тихо отворила дверь, вошла внутрь и огляделась – эта комната, обставленная с простотой и вкусом, явно принадлежала совсем молодой девушке. Ее хозяйка мирно спала на огромной кровати под воздушным белым пологом. Выражение ее лица было таким нежным и трогательным, темные волосы разметались по подушке, прядками спадая на ее лицо... На короткое время я замерла, глядя на девушку и думая о том, что много лет назад я сама, возможно, жила в этой комнате, у меня была обычная человеческая жизнь, мечты, сны…

Вдруг я снова почувствовала то, что заставило меня заглянуть в эту комнату – странное притяжение из угла. Я неслышно пошла на этот безмолвный зов, тихо ступая по старинному паркету. В том месте, где чувство было самым сильным, я присела на корточки и увидела, что одна дощечка чуть-чуть выступает над остальными. Я подцепила ее пальцем, и она легко поддалась, открыв тайничок в полу. Сунув туда руку, я обнаружила сверток, в котором была вот эта тетрадь и несколько безделушек, которые могли представлять ценность только в качестве воспоминаний. На обложке тетради красивым, немного старомодным почерком было старательно выведено: «Мэри Элис Брендон». Это был мой дневник…
Более странного чувства, чем то, что я испытывала, читая эту повесть о себе самой, наверное, невозможно и вообразить...

Джаспер, ведь у меня тоже была юношеская любовь – всепоглощающая и пылкая, какой и должна быть любовь шестнадцатилетней девушки. Когда я открыла дневник первый раз, из него выпал сухой полевой цветок, вложенный в эту записку:

С того момента, как я увидел Вас впервые, я понял, что пропал, что для меня больше не существует других девушек. Ваш смех – единственная музыка, которую я хочу слушать, Ваши глаза – единственное зеркало, в которое я хочу смотреть, а Ваши губы… Не будьте суровы к бедному влюбленному, прошу, дайте знак, что я могу надеяться на взаимность.
Навеки Ваш, Дж.

Не смотри на меня так - я совершенно не помню этого юношу, мне просто приятно думать, что хоть кто-то любил меня в то далекое время…

***

Маленькая Мэри Элис Брэндон с трудом дождалась, пока родители уйдут на работу, а младшая сестра Синтия убежит куда-то играть с подругами.
Дрожащими руками она достала купленную вчера толстую тетрадь с замочком, раскрыла ее на первой странице и, вздохнув, написала первое предложение:

3 сентября 1911 года.
Никогда не думала, что поддамся этой пагубной моде на девичьи дневники. Все мои подруги давно ведут их, но я только посмеивалась над ними, заявляя, что это не по мне.
Но некоторое время назад произошло нечто, заставившее меня передумать. Мне просто необходимо поделиться с кем-то своими мыслями, но они таковы, что доверить их человеку невозможно.
Все началось около месяца назад, с того ночного кошмара. Мне снилось, что я бегу по темному лесу, и меня преследует кто-то сильный и быстрый. Я спотыкаюсь о корни деревьев, ветки кустов рвут мое платье, я падаю и поднимаюсь вновь, кожа на ладонях и коленях содрана в кровь… Внезапно, я выбегаю на поляну и вижу маленький домик, который кажется мне единственным спасением от моего преследователя. Я вбегаю внутрь и вижу, что дом пуст, заброшен, хотя и обставлен пыльной мебелью. Я успеваю спрятаться под кровать, когда раздается скрип двери, и в дом кто-то заходит. Я осторожно выглядываю из-под своего убежища и вижу странно светлокожего мужчину. За окном начинается гроза, слышится гром, и вспышка молнии на мгновение освещает комнату и лицо моего преследователя – его губы изогнуты в зловещей улыбке, из уголка рта стекает струйка крови, а глаза светятся красным огнем. Одежда и руки незнакомца также перепачканы кровью. Внезапно его ужасное лицо оказывается прямо передо мной, рука вцепляется в мое плечо и тащит на себя с такой легкостью, как будто бы я ничего не весящая пушинка... Я кричу, пытаюсь вырваться и… просыпаюсь.
Этот сон повторялся несколько раз, и мама, конечно же, не могла не заметить, что ее дочь мучают кошмары – пришлось ей все рассказать. Первый раз она сочувственно сказала, что это всего лишь страшный сон, и, успокаивающее погладив меня по голове, осталась со мной в комнате, пока я не забылась беспокойным сном. Когда кошмар повторился снова и снова, она начала волноваться за мое душевное состояние, а вчера… Вчера я случайно подслушала ее разговор с отцом.
Вернувшись от Мариссы позже обещанного, я тихонько попыталась прошмыгнуть мимо родительской комнаты к себе, когда услышала взволнованный голос матери:
- Джон, ты не понимаешь! Мэри постоянно бредит во сне, тебе не кажется, что такие кошмары – это странно для столь юной девочки? Красноглазый окровавленный мужчина, преследующий ее – где она могла набраться таких гадостей?
- Успокойся, родная! Может быть, она просто начиталась каких-нибудь страшных историй, и теперь они не отпускают ее?
- Я не знаю… Я не знаю, что делать… Если это повторится, мы просто обязаны будем показать ее врачу. Мне кажется, она сходит с ума!
Я стояла в коридоре, закрыв рот руками, чтобы не закричать от обиды – я доверилась ей, а она хочет отвести меня в психушку! Не собираясь подслушивать дальше, я прокралась в свою комнату и села на кровать. Моя мать больше ничего не узнает о моих снах! Я больше никому не расскажу о них!

***

Я не знаю, сколько прошло времени с тех пор, как я очнулась в этой комнате и впервые увидела Джереми – время с некоторых пор не нуждалось в подсчете. Я осталась у моего вынужденного спасителя, ведь кроме него у меня никого не было. Вернее, у меня была моя человеческая семья, которую я не помнила, но Джереми отказывался рассказывать мне о ней, говорил, что еще слишком рано, что я должна научиться контролировать себя в обществе людей. Должно было пройти время - год или два. Потом, если бы я захотела, он рассказал бы мне все и предоставил выбор: остаться с ним и забыть свою семью или попытаться найти их и, хотя бы издалека, наблюдать за ними, незримой тенью присутствовать в их жизни. Я отдавала себе отчет в том, что вернуться к ним и жить обычной человеческой жизнью я уже никогда не смогу. Даже если забыть о том, что мне отведена вечность, и они рано или поздно заметили бы, что я не меняюсь, не старею, я не смогла бы спрятать свои глаза цвета крови…

Кровь. Это слово теперь кардинально поменяло свой смысл. Несмотря на то, что я была молодым вампиром, мне была противна мысль о человеческой крови. Противна и одновременно притягательна. Первый раз попробовав ее, я поняла, что в мире нет ничего прекраснее - куда там божественным амброзии и нектару! Но охотится на людей? Убивать их? Я не могла представить себя в роли убийцы. Джереми жалел меня и приносил мне кровь из больницы, а этого вполне хватало для того, чтобы я не испытывала мук жажды. Но вот муки совести не оставляли меня. Питье даже донорской крови казалось мне ужасным преступлением, и, если бы я могла отказаться от нее, заменить хоть чем-то другим, я сделала бы это незамедлительно. Но отказаться от крови совсем я не могла – жажда начинала одолевать меня. Первое время, когда я боролась с ней, я могла держаться довольно долго и отказываться от крови неделями. Сначала это отзывалось болью в горле, со временем разливавшейся по всему телу и начинавшей медленно сводить меня с ума. В какой-то момент, когда Джереми в очередной раз заходил ко мне с порцией... пищи, я не выдерживала и с жадностью набрасывалась на нее. Через некоторое время я окончательно сдалась, смирилась с тем, что отныне я монстр, питающийся человеческой кровью, и успокаивала себя лишь тем, что никто не умирает ради того, чтобы стать моей едой.

Я часто думала о своей настоящей семье. Кто они? Почему они поместили меня в лечебницу для душевнобольных? Волнуются ли они о моей пропаже? Все эти вопросы пока оставались без ответа, но я надеялась, что когда-нибудь узнаю правду.
Джереми всеми силами старался отвлечь меня от тягостных мыслей. Он постоянно придумывал для меня какие-то занятия, приносил горы книг и журналов, которые довольно быстро мною прочитывались; мой гардероб ломился от количества подаренных им платьев, которые я с совершенно детским удовольствием примеряла перед зеркалом, словно играя в куклы с самой собой. Мое отражение радовало меня все больше, особенно после того, как я смогла привести в относительный порядок свою нелепую прическу, выровняв длину прядей и придав им хоть какую-то форму. Видимо, раньше у меня были довольно длинные волосы – я иногда ловила себя на жесте, как бы отбрасывающем прядь волос с лица, хотя мои волосы теперь были слишком коротки для того, чтобы лезть в глаза.

Джереми разрешил мне полностью переделать обстановку нашего маленького домика и разбить перед ним сад. Мои новые способности помогали мне делать такие вещи, о которых я раньше даже не помышляла – я с легкостью таскала тяжелые бревна, из которых соорудила беседку недалеко от дома, очень быстро обработала землю и засадила ее цветами. Вся эта деятельность приносила мне огромное удовольствие — впервые я делала что-то своими руками и видела результат! А ухаживая за цветами и глядя, как они поворачивают к солнцу свои разноцветные лица, я думала о том, что вместо того, чтобы отнимать жизнь, я создаю ее.

Теперь наше жилище имело совсем другой вид – из маленького неухоженного охотничьего домика оно превратилось в очень уютный коттедж с пышным садом, которым я гордилась так, как, должно быть, мать юного гения гордится своим ребенком.
Кроме того, я увлеклась рисованием. Не знаю, занималась ли я этим в своей человеческой жизни, но сейчас это занятие увлекло меня полностью, не давало скучать и предаваться грустным мыслям. Я частенько уходила на весь день с мольбертом и рисовала пейзажи, лучшие из которых теперь украшали стены нашего дома. Джереми волновался, когда я пропадала целыми днями, но и удержать меня в нашем домике он не мог – понимал, что сидение на одном месте по-настоящему сводит меня с ума. Сам он тоже довольно часто отсутствовал – работа в клинике отнимала много времени.

Занимая себя всем этим, я намеренно старалась не думать о том, что пугало меня. Но, несмотря на все мои старания, эти мысли все чаще настигали меня. Главной причиной моих страхов был Джеймс, рассказ о котором так взбудоражил меня… Я не понимала, почему так боюсь этого незнакомого мне вампира, ведь я совершенно точно не могла общаться с ним, будучи человеком – Джереми говорил, что тот пришел откуда-то издалека и был совершенно одичавшим. Он никогда не рассказывал Джереми, почему я так заинтересовала его, почему он не убил меня, почему преследовал... Эти «почему» не давали мне покоя.

На мои осторожные вопросы о Джеймсе Джереми рассказал мне, что не видел его с того самого момента, как обратил меня. Запутывая следы, Джереми укусил меня довольно далеко от собственного дома и перенес в него после того, как мой человеческий запах полностью пропал. От мысли о том, что возможно сейчас этот странный вампир разыскивает меня, я чувствовала неприятный холодок в области сердца, хотя и понимала, что в моем нынешнем состоянии он не сможет причинить мне вреда. Или мне так только казалось?

В один из мирных, не омраченных пугающими мыслями о таившейся в моем прошлом угрозе дней я сидела на своем излюбленном месте на высоком берегу извилистой реки, к которой выходил наш лес. Мимо проплывали тяжелые баржи, загруженные лесом, шлюпки рыбаков, торговые суда. Мне нравилось издалека наблюдать за миром, к которому я больше не принадлежала, за людьми, запах которых не доносился до меня, и потому я ощущала себя в относительной безопасности. Я часто приходила сюда просто полюбоваться этой далекой жизнью, подумать или порисовать. Дома лежали десятки пейзажей, изображавших это место в различное время года и суток. Утренние солнечные лучи играли на моей коже - наверное я никогда не привыкну к этому волшебному блеску. Руки непроизвольно срывали лесные цветы, собирая их в букет, который я собиралась поставить в своей комнате позже. Задумавшись, я механически обрывала лепестки с пышного цветка шиповника, сорванного по дороге, и наблюдала за тем, как они легко скользят в утреннем ветре, уносясь к блестящему зеркалу воды.

Внезапно со мной стало происходить нечто странное – река и лес поплыли перед глазами, затягиваемые какой-то белой пеленой. Вспышка света – и я вижу солнечный день и чьи-то изящные руки, порхающие над листом бумаги, сжимая карандаш. Сначала это всего лишь хаос черточек и линий, но постепенно на бумаге проявляется рисунок - лицо, удивительно красивое лицо молодого человека, обрамленное светлыми растрепанными кудрями. Это лицо, должно быть, притягивало взгляды многих девушек - кроме внешней красоты в нем чувствовалась спокойная твердость и внутренняя сила. Цвет глаз карандаш передать не мог, зато он прекрасно передал взгляд юноши - твердый и гордый, но в то же время ласковый, словно светящийся веселой, безмятежной уверенностью...

Когда видение оборвалось, я некоторое время продолжала сидеть на месте, прокручивая его в своих мыслях. Кто этот юноша? Почему-то его лицо казалось мне таким близким, почти знакомым… Был ли этот человек видением из моей прошлой жизни, о которой я совсем ничего не помнила? Что меня с ним связывало? Хотя я видела только руки рисовавшей, было совершенно понятно, что так передать внутренний мир человека в рисунке может только кто-то любящий. Кем же была та женщина, вложившая в рисунок столько любви?
Внезапно я вскочила и со скоростью ветра понеслась к дому. Мне просто необходимо было попробовать перенести свое видение на бумагу!

Ворвавшись в комнату, я вытащила из стопки чистый лист и почти дрожащими руками взялась за карандаш. Опыт рисования портретов у меня был небольшой - в груде рисунков на столе было несколько более-менее удачных изображений Джереми, которые я сделала по памяти, а также пара автопортретов. Других моделей, кроме Джереми и меня самой, у меня не было.

Через несколько минут я взглянула на результат своих стараний. Получилось… похоже. Но чего-то не хватало. У меня не получилось передать глубину взгляда – это была лишь красивая картинка. Я расстроено отложила набросок в сторону и упрямо потянулась за новым листом. Я сама не знала, зачем мне так нужен этот рисунок, знала лишь, что для меня это почему-то очень важно.

***

Мэри открыла обложку заветной тетрадки – единственной поверенной всех ее тайн. Быстро пролистав страницы, заполненные небогатыми событиями ее коротенькой жизни, добралась до пустой и застрочила по ней красивым округлым почерком:

26 сентября 1916 года.
Сегодня я опять видела того, кто так затронул мое сердце. Мы с подругами проходили мимо центральной площади, где в это время дня всегда столпотворение. Вдруг, я увидела его, стоящего на ступенях Оперы, среди друзей, таких же франтов, как и он сам – так называемая «золотая молодежь» нашего города. Но даже среди этих молодых красавцев он выделялся – был выше, стройнее, красивее… Или это мой влюбленный взгляд добавляет ему шарма?
В этот раз мне вновь показалось, что он, посмотрев на нас, проходящих мимо их веселой компании, остановил на мне свой заинтересованный взгляд и улыбнулся – улыбнулся свой чарующей улыбкой мне одной. Может быть, это не так, и я лишь выдаю желаемое за действительное, ведь мне так хотелось бы нравиться ему…Я боюсь говорить о нем с кем-то, ведь рассчитывать мне не на что – он богат, красив, из хорошей семьи. А единственное, чем могу похвастаться я - это только не самая дурная кровь. Когда-то моя семья была богатой и знатной, но после войны за независимость мой род разорился, и теперь я с сестрой вовсе не являемся желанными невестами для таких, как он. От былой знатности остались только старые портреты наших предков, надменно смотрящие на нас со стен отцовского кабинета.
Подруги говорят, что я красива, но сколько таких красавиц вьется возле него? Думаю, что его семья уже могла присмотреть ему подходящую невесту…
Не хочу думать об этом. Лучше буду вспоминать его красивое лицо, чуть насмешливый взгляд голубых глаз, слегка поднятую бровь, в тот момент, когда он увидел меня, чувственные губы…
Он вошел в мою жизнь - и все изменилось, мои мысли теперь только о нем, и даже ночные кошмары оставили меня, сменившись снами о нем, снами, от которых не хочется просыпаться.
Через неделю мой шестнадцатый день рождения, и единственное, чего я хочу - это он… </i>

Мэри вздрогнула, услышав из прихожей скрип входной двери, – мать с сестрой вернулись с прогулки. Прежде, чем захлопнуть дневник и спрятать его обратно в укромное местечко, она быстрым, неровным от спешки почерком дописала в конце страницы:

О Джеймс, я знаю, ты не обидишь влюбленную в тебя девушку жестоким равнодушием…