Глава 2
Холод чужой осени

POV Эдвард

В середине девяностых я просто-напросто не мог позволить себе подобную роскошь — отказаться хоть от одного конфликта. Тем более, начало сотрудничества с партизанами выглядело многообещающе и соблазнительно, прямо как мои любимые конфетки. Пятнадцать тысяч человек, километры сельвы, укреплённые базы в джунглях и секретные взлётные полосы. Было, где развернуться и кому предложить услуги. Война требовала жертв, а жертв, как известно, не бывает без оружия.

Однако позже я часто сомневался в правильности сделанного выбора. По правде сказать, иногда я жалел, что влез в это сырое, воняющее, дерьмовое болото. Но выгода от сделки с тысячами потенциальных потребителей, прибывавших в состоянии вечной войны с наркомафией и социальной несправедливостью, манила куда сильнее, чем слабый лучик разума. Я пошел на то унылое мёртвое сияние, исходившее от денег, что многим заменяло солнце. Да и обстоятельства, в которых я оказался на тот момент, мягко говоря, оставляли желать лучшего. Я брал кредиты практически ежедневно, оставляя в банках большей частью липовые документы. И возможно, что в один ужасный день мне бы элементарно отказали в новом займе. Средств катастрофически не хватало, я только начинал бизнес и с трудом стоял на ногах представленный всем ветрам вселенной. Современный колосс на глиняных ногах. Один удар — я бы рухнул. Увы, удара не последовало, Эдвард Каллен пережил трудные времена. По крайней мере, так я думал.

Заглушая разум приятным шорохом, на мои опустевшие счета потекли денежные ручейки. Деньги ФАРК. И я не мог сделать вид, будто бы не в курсе, что это были за деньги — деньги, заработанные на похищении людей и кокаине. Проклятом. Колумбийском. Первосортном кокаине. Я и сам пару раз видел необъятные, касающиеся линии горизонта плантации. Стоя там, вдыхая скорее воду, чем воздух — такой влажный в сельве климат — я ощущал, как вместе с невзрачными листками наливались многочисленные заграничные банковские счета. Я плохо разбирался в аграрном хозяйстве, но был достаточно сведущ в бизнесе, чтобы с уверенностью сказать — каждая полянка сулила перекупщикам и посредникам немалый доход. Один килограмм кокаина на месте стоил всего тысячу американских долларов. В Европе за тысячу долларов можно было приобрести грамм пять наркотика должного качества. Остальное без налогов и отчислений оседало где-то между США и Колумбией, доставаясь всевозможным бессовестным подонкам, во время сумевшим найти своё место в жизни и припавшим к наркопотоку. Некие суммы уходили на взятки и подкуп, а кое-что перепадало мне — окольными путями — через руки партизан и «революционный налог», взимаемый с крестьян революционерами. В спортивных сумках, утрамбованные подобно селёдкам в бочке, я вез пачки долларов. Потому как в самой Колумбии я даже не мог положить их на счёт в банке. Не потому, что боялся вопросов о нетрудовых доходах, а потому, что банки принимали только чёртовы песо.

Но в нашем деле главное вовремя прийти и вовремя же смотаться из театра боевых действий. Я ушел, наивно полагая, что с ФАРК покончено. Покончено настолько, насколько может быть покончено с коммунистическими фанатиками в принципе. Уж если правительственные силы за столько лет не смогли вытравить партизан из джунглей, то у меня шансов на успех было ещё меньше. И всё-таки я мечтал выйти из игры живым и богатым бизнесменом с кристальной репутацией. Моя мечта просуществовала ровно год и в скором времени грозила разбиться вдребезги. Я понадобился им снова. Чёрт побери, я ведь ясно дал понять, что не хочу иметь с герильей ничего общего. Что-то должно было произойти. Нечто заставившее их выйти на меня снова.

Но я сохранял лицо. Полностью контролировать мимику не под силу ни одному — пусть самому талантливому — актеру, но я старался. Я не хотел, чтобы Белла подумала обо мне плохо или случайно догадалась о сфере истинных моих интересов, простиравшихся чуть дальше простой переброски грузов с континента на континент. Я ещё раз посмотрел на Беллу. Что за паранойя? Она слишком уж благовоспитанная, ей в голову не придёт подозревать меня в связях с ФАРК и ему подобными организациями.

Потакая собственным страхам, я всё же улыбнулся какой-то невнятной хилой улыбкой. Я хотел успокоить Свон, но, думается, подобные мимические опусы способны вызывать только беспокойство.

Дрожащим пальцем я нажал кнопку принятия вызова. Прошлое неотвратимо настигало незадачливого беглеца. И лучшее, что я мог бы сделать — встретить его лицом к лицу, не падая в обморок.

— Здравствуйте, Хосе. — Я пытался быть одновременно вежливым и слегка равнодушно-наглым. Но эти две несочетающиеся интонации придавали моему голосу весьма странное звучание. Больше всего я был похож на второсортного актёра провинциального театра, не выучившего роль к выступлению. Актёру было стыдно, и он из последних сил старался вытянуть ситуацию.
— Добрый день. Мистер Каллен, вижу, вы ещё не забыли своих старых партнёров? — В голосе Сальвадора не было насмешки, напротив — от него ощутимо веяло холодком. Настоящим арктическим холодом, и я с лёгкостью мог вообразить, как на моём горизонте отчётливо замаячила ледяная глыба. — Приятно, что вы нас помните.

Мне захотелось проорать в трубку: «Разве, чёрт тебя дери, можно забыть про армию оголтелых партизан? Да я сплю и вижу, как вы людей расстреливаете. Забвение ФАРК не грозит. Я буду помнить вас вечно». Разумеется, ничего такого говорить, даже шёпотом, я не собирался, поэтому лишь вежливо осведомился, чего ради Сальвадор неожиданно объявился через год-то? Я не верил, будто лидеры ФАРК соскучились по мне и просто решили пригласить на чашечку мате де кока. Более того, мой скептицизм простирался дальше, не позволяя принимать слова Хосе на веру. Все его заверения в дружбе и моей незаменимости с момента первой нашей встречи я смело заносил в графу с пометкой «наглая ложь». Туда же шли слова о выгодном предложении и много чего такого, что я предпочел бы вообще не слышать. От него уж точно.

— Думаю, вам неудобно будет говорить сейчас? — Это «сейчас» явно предполагало некое «потом». Ситуация становилась всё хуже, а я ничего не мог поделать, потому что пока не понимал, что вообще можно поделать.
— Не очень.
— Я так и предполагал.

Не бог весть какое умозаключение. Даже если бы я сидел у себя в квартире и напивался водкой, говорить нам было бы всё так же неудобно. Место тут не играло решающей роли, ровно как и время. Это был не телефонный разговор и всё. Дальше мы могли бы пообщаться только с глазу на глаз. Без километров прослушиваемых телефонных линий. Понятие бизнес-тайны в теневом мире актуально, как нигде более.

— Когда вам удобно будет встретиться?
— Не уверен, что смогу найти время. Я улетаю завтра. — Я не боялся, что Хосе в припадке злости взорвёт мой самолет. Америка это ему не Колумбия. Да и великой тайны в завтрашнем перелёте не было. Сальвадор с лёгкостью мог узнать, к кому я полечу и зачем из тысячи источников разной степени надёжности и достоверности. Дипстатус давал ему кучу преимуществ, но я старался показать, что и в грош подобную осведомлённость не ставлю и меня не волнует, как много ФАРК обо мне узнает в целом. Мне было необходимо отыграть сданные позиции на разбомбленном поле собственной гордости.
— Ваш диктатор может подождать. Всего один день, — подтверждая худшие мои догадки, вкрадчиво проговорил Сальвадор. — Мистер Каллен, приезжайте завтра. Вы помните куда?
— Разумеется.
— Тогда всего доброго, не смею отвлекать вас более. — Вежливый сукин сын этот Сальвадор.

По линии пробежали гудки, а я всё прижимал нагревшуюся трубку к уху и пытался понять, чем для меня обернётся назревающая незапланированная встреча и вообще, где закончится очередной поворот судьбы. Туда ли я повернул? Но додумать горькую мысль не успел, я вспомнил, что вообще-то не один.

Стараясь сохранять спокойствие и не пугать Беллу мужскими истериками, я пояснил:
— Партнер по бизнесу.
— О нет! — Она взмахнула руками. — Экономика не для меня.
— Странно. Вы же учитель истории. А, как известно, под покрывалом каждой войны лежат чьи-то переплетенные финансовые интересы. Разве нет? — убирая сотовый в карман, уже абсолютно спокойно спросил я. Хотя далось мне моё напускное безразличие непросто. Слишком я был возбуждён звонком Сальвадора. Но годы игры на публику брали своё. Я просто сказал себе: «Не время и не место для переживаний».
— Для меня война — это, прежде всего, человеческие жертвы, сломанные судьбы. Меньше всего мне нравится думать о деньгах. Я, наверное, плохой учитель, слишком эмоциональный и слишком зацикленный на себе? — Она посмотрела на меня так, будто я знал ответ. Но я не знал. Мой учитель истории был старым маразматиком, которого интересовали разве что собственная собака да цвет носовых платков. Он отчего-то категорически не переносил жёлтые, распаляясь при виде кусочка материи данного цвета не хуже быка узревшего красную тряпку тореро. Про войны мистер Сил рассказывал так же, как продавщица в магазине могла бы перечислять цены на молоко. Для него это точно были не жертвы и смерть, а всего лишь чёрные буквы, выбитые на белой бумаге, которые он должен был впечатать в головы неразумных своих учеников. Я никогда не размышлял о том, что случилось бы, будь мой учитель более эмоциональным, думай он не о строчках в учебнике, а о стоящих за ними людях. Наверное, ничего хорошего не получилось бы. Не стоит целыми днями слишком сильно переживать за незнакомых тебе личностей. Учитывая, что личностей таких в каждой войне наберется не мало.
— Я не знаю, что ответить, — честно признался я.
— Да я и сама понимаю, что преподаватель из меня плохой.— Свон грустно улыбнулась. — Но мне так хочется верить в людское благородство и честь. Пусть это звучит наивно и слегка отдает романами о временах рыцарей. Но, может быть, хотя бы сто лет назад воевали не за золото, а за любовь, свободу…
— Простите, мисс Свон, что я вас перебиваю, но люди, что тогда, что сейчас склонны врать, будто бы воют за свободу и равенство. А за что они воюют на самом деле, вы знаете?
— Нет. — Ответ Свон меня поразил. Я понять не мог, каким образом Белле удалось сохранить своё сердце столь чистым и непорочным, живя в одном из самых наименее предназначенных для подобного подвига городов мира — в Нью-Йорке. Свон казалась ошарашенной. Мои слова грозили стать для неё неприятной неожиданностью, но исправить ситуацию я уже не мог, оставалось только продолжать.
— Чем пафоснее название вашей… м-м-м, скажем, группировки, тем лучше. Освобождение, Независимость? Братство? Почему бы и нет. Громкие лозунги — непременная атрибутика любой войны. Это как герб для древнего английского рода. Вывеска, под которой легче вербовать новобранцев и совершать бесчинства. Современные революционеры тоже воюют за равенство и всеобщее счастье. При этом не брезгует весьма низменными занятиями. Похищают людей, расстреливают правительственных агентов, используют деньги от выращивания коки. И всё во имя высших целей. Просто само время с присущей ему жестокостью показало, что людям даже самым идеологически правильным нужно что-то есть, где-то спать и из чего-то отстреливаться. А всяким разным крестьянам нужны средства на содержание семьи. И, кроме продажи людей и коки, взять эти самые средства больше неоткуда. — Я на минуту прервался, вспоминая давний спор с одним из революционеров ФАРК. На самом-то деле партизаны всегда выступали против наркотиков, но даже они вынуждены были мириться с выращиванием коки, соглашаясь, что иного способа выжить нет, и собирая революционный налог с плантаций, убивая людей наркокартелей и американских агентов. — Война и финансы раз за разом идут рука об руку. Этот союз самый прочный и освящен временем. Не забывайте так же, что по ходу любого процесса всплывают жадные коррумпированные личности — зеркальное отражение всего того, против чего изначально затевалась собственно война. Эти подлецы беззастенчиво тянут одеяло на себя, стремясь плотнее набить карманы деньгами. А еще есть те, для кого кока из средства достижения благой цели давно превратилась в саму цель и их отряды специально обученных наёмных убийц. — Я резко оборвал сам себя, поняв, что незаметно от абстрактных партизан пришёл к занимавшим мои мысли «товарищам» из ФАРК и их оппонентам из наркокартелей. Тут стоило быть осторожнее и держать язык за зубами. На всякий случай.
— Важно уметь внушать посторонним свои идеи и под это дело грести деньги. Бывают, разумеется, исключения, но речь не о них, — скомкано повёл я итог. Хватит уже. Я в самом деле рехнулся: стоя рядом с симпатичной девушкой, рассуждал о кокаине, партизанах и их непростой борьбе в современном мире.
Белла потрясенно молчала. Она, правда, не знала.
— Знаете, сколько платят идеологам движений и откуда берутся необходимые суммы? О, ради Бога, это же очевидно!
— Идеологи движений? — Бедняжка Свон окончательно запуталась, утонув в том потоке информации, что я на неё столь легкомысленно выливал.
— Идеология, по моему личному убеждению, важнейшая составляющая всех сущих процессов на земле. Да и какая революция без вождя с пылким сердцем и языком без костей? Кто-то должен открывать тёмным крестьянам или неграм глаза, объяснять текущую политическую ситуацию доступно и буквально на пальцах. Кто-то должен произносить верные зажигательные лозунги. Это со стороны кажется, что подобная мишура нужна для прессы и отвода глаз. На самом деле, если не сказать угнетённым массам, за что стоит побороться, они так и будут скрупулёзно и абсолютно равнодушно мотыжить землю. Им, по большому счёту, плевать и на капитализм, и на коммунизм заодно.

Колумбийским крестьянам, к примеру, всё равно, кому продавать пасту де кока и платить налоги. И если уж на то пошло, то до прихода ФАРК пасту продавать было несравнимо безопаснее. Росла себе кока и росла, крестьяне её собирали, предоставляя дальнейшие заботы об урожае представителям наркокартелей. А тут вдруг коммунисты. Пламенные последователи чуть ли не самого Маркса, хотя, конечно, не Маркса, а какого-то хрена, имени которого невежественному человеку вроде меня не вспомнить. О мирном сосуществовании пришлось забыть. Началась ужасающая резня. Приходили наёмники наркокартелей и убивали тех, кто платил «революционный налог» ФАРК. Приходили партизаны и сжигали поселения, сотрудничающие с Медельином и Синдикатом Кали. После короткого примирения сторон во времена незабвенного Эскобара противостояние вспыхнуло с новой силой и продолжалось до сих пор, не без участия американских спецслужб, почитавших себя обязанными влезать во все конфликты, завязанные на деньгах и наркотиках. Так же своё слово в развернувшемся всеобщем противостоянии пыталось сказать правительство Колумбии, двумя руками поддерживающее наркомафию и глядящее сквозь пальцы на бесчинства «парамилитарес» — эскадронов смерти.

К моей несказанной радости, мы наконец подошли к кофейне, и можно было безболезненно сменить тему разговора. Однако учитывая, что находилась кофеенка буквально за углом, тащились мы туда так же долго, как мог бы тащиться сто километров спецотряд через джунгли. Наверное, виной всему был я. Погрузившись в мысли о ФАРК, я едва передвигал ноги. Свон тактично молчала. Теперь-то я уж точно знал: она записала меня в графу клинических идиотов и терпела моё присутствие только из вежливости и боязни вспугнуть опасного шизофреника.

— Простите меня. Я временами говорю совершенно дикие вещи.
— Они не дикие, они… в чём-то разумные, но… откуда подобные убеждения? — Паузу она сделала отнюдь не потому, что я открывал дверь и на какой-то миг мы вынуждены были прервать разговор, а потому, что ей — обыкновенной учительнице — мучительно трудно подбирать слова в разговоре с человеком вроде меня.
— Слишком много смотрю ящик. — Я попытался оправдаться самым глупым образом. Но моя неловкость и выпирающая ложь не могли не броситься в глаза.
— Мне показалось, вы телевидение вообще игнорируете.
— Кроме новостей.

Кофейня была маленькой — всего на три столика. Аккуратная, какая-то слишком кукольная. Не хватало лишь розовых оборочек на занавесках. Но мне, можно сказать, понравилось. Чисто и светло, создавалось обманчивое ощущение, будто бы пришел в гости к любимой бабушке выпить чашечку чайку с пирожным. Но я давно усвоил для себя: если хочешь выжить, привыкай везде чувствовать себя чужим. Ты — желанный гость, не более. Ты нигде не дома. И уж тем более в американской кофейне.

По правде говоря, у меня был десяток паспортов, и если верить им, то смело можно было считать меня гражданином Греции, Швеции, Либерии, России и еще нескольких стран. Моя родина была разбросана по всему земному шару, но дома у меня не было. Квартира на Манхеттене — просто выгодное вложение инвестиций, и не существовало в природе сил, способных мне помешать её продать через какое-то время, выручив на разнице в цене несколько сотен тысяч. А после? После я опять планировал вложить деньги в недвижимость. И дальше повторять это действие с квартирами до скончания времен. Но на данном временном отрезке я был весьма и весьма перспективным холостым бизнесменом с канадским гражданством и элитным жильём в респектабельном районе. К сожалению, я ни разу не был в Канаде. И едва ли когда-нибудь мне удастся там побывать. В Канаде просто не найдётся для меня работёнки.

Свон аккуратно повесила пальто на спинку стула. Я, стараясь не казаться слишком уж деревянным и чужеродным, сделал тоже самое. Мой внутренний дискомфорт достиг пика. Странное дело, учитывая, как в кофейне было хорошо и уютно — посетители неспешно придавались чревоугодию, перебрасываясь короткими фразами и мягкими улыбками.

Миловидная официантка в отглаженном беленьком фартучке приняла у нас заказ. Эта девочка на краткий миг напомнила мне Таню. Удивительно ровные зубы и пшеничные волосы. Хотя, клянусь, я забывал, как выглядит Таня уже через пятнадцать минут после наших встреч. Это поразительно, учитывая мою способность запоминать всё до мелочей — обстановку, цвет стен и даже расположение трещин на потолке. Но для Тани, её бархатной кожи, её горячих губ и пронзительных глаз не оказывалось места в моей голове среди мешанины из картинок и эмоций.

— Мне нравится пить кофе здесь. — Слова Беллы выбили меня из русла грустных мыслей и заставили изобразить на лице хоть какое-то подобие понимания. Но на самом-то деле я был далек от восхищения. Первоначальное чувство уюта трансформировалось в ужасающую неловкость, в чём я и поспешил признаться:
— А мне чего-то не хватает.

Скажем, криков, автоматных выстрелов за углом или, может быть, металлического скрежета — под эти звуки я больше месяца пил свой утренний кофе в Монровии. В американском же мирке, выдержанном в светлых, пастельных тонах, было ужасающе мало ярких красок и живых звуков. Представленная мне картинка походила более на фантазию, чем на реальность. И в этой сказке совершенно точно не было места моим словам и мыслям о партизанах. На кой чёрт я вообще всё это стал вспоминать? Я что хотел рассказать Свон, какой я хороший, хотел оправдаться? Да, я хороший, а вот парни из ФАРК — плохие и жестокие. Кстати, ФАРК это Революционные Вооруженные Силы Колумбии. Вот что это такое. Потому я так и дергался от каждого упоминания о революции. Но не лучшим ли решением было выбросить всё это дерьмо из головы, глотать обжигающий чёрный напиток и не вспоминать об идущей не так далеко войне. Да, война идет. Но говорить об этом Свон ещё раз я точно не стал бы. А поскольку больше я говорить ни о чем не умел, то решил помолчать.

— Здесь хороший кофе. — Дежурная фраза, но в устах Свон она прозвучала как-то по-особенному. Это был спасательный круг брошенный лично мне. В ответ я должен был бы обмолвиться о местных кофейных достижениях либо же рассказать про колумбийский кофе. Правда, я редко пил в Колумбии кофе. Всё больше эту их фигню — чай с листьями коки. Дрянь, не идущая ни в какое сравнение даже с Либерийскими травяными настоями на спирту или дешёвом виски. И я не уверен, что местные умельцы ограничивались только растениями, может быть, они добавляли в мои коктейли и жучков-паучков.

Тем не менее, разговора про кофе не получилось. Я снова ушёл мыслями в прошлое. Вернулся в Либерию, несмотря на то, что больше всего интересовать меня должны были всё же партизаны из ФАРК, а не слесарь Чарли со своими диктаторскими замашками. Тем не менее, мёртвая девочка ангелом-призраком по-прежнему следовала за мной. Не давала и на секунду расслабиться, терзала мою память. Ещё пара недель в таком режиме, и я сошёл бы с ума. Просто не вынеся гнетущего постоянно присутствия смерти за своим правым плечом. Я попал в проклятый замкнутый круг, мечась между двумя собственными самыми страшными кошмарами: Либерией и ФАРК — убегал от одного, чтобы быстрее столкнуться с другим. Кажется, моя загнанная мысль пересекала океан быстрее пучка света.

— Простите, мисс Свон. Я плохой собеседник. Я вообще не очень хороший человек.
— Вы уже извинились за своё вторжение. Но знаете, я вам немножко благодарна, ваш приход смог хоть как-то оживить урок. Жаль, но в следующий раз дети не будут слушать меня с таким же интересом.
— Их не впечатляют старые войны покрытые пылью? — спросил я, сам не знаю почему. Это было чистейшей воды наитием. Какое мне дело до детей? Тем более, какое мне дело до их увлечений. Я ведь совершено точно знал — в этой стране всё более-менее благополучно и до гражданской междоусобицы она не скатится. Кто бы ни стоял у руля, он сможет во время схватить штурвал и отвратить неповоротливый демократический корабль с миллионами людей от опасных рифов. Стало быть, и с детьми, и с их увлечениями ничего страшного не произойдет. Они не побросают игрушки ради автомата Калашникова и двух рожков патронов к нему. Потому что бывает и такое.
— Их ничего не интересует — ни старые войны, ни как вы выразились, те, что идут сейчас.
— Кажется, это не лучшая тема для легкой непринуждённой беседы за чашкой кофе. — Похоже, мне стоило смириться с тем, что кроме как о войне говорить у нас ни о чём не получится. По крайней мере, до тех пор, пока я не выговорюсь. Вот только стоило ли мне облегчать собственные страдания за счёт мучений Свон? Нет, потому что подобный поступок сделал бы меня конченным кретином в моих же глазах. И я в очередной раз весьма неловко попытался уйти от разговора, чем наверняка смог вызвать новый приступ жалости к собственной персоне у Беллы — только этим я объяснял её столь же неуклюжую попытку поговорить о погоде. Говорить, если честно, было не о чем. Климатические явления давно перестали меня тревожить. Снег там или солнце — не так уж важно, если передвигаться по городу в лимузине с водителем, а ещё лучше не появляться в этой гребаной стране слишком часто. Но как приличный воспитанный среднестатистический болван я признал тот факт, что осень в этом году особенно холодная и что, вероятно, снег может пойти в любой день.

Так вот скомкано мы и общались, неловко соскакивая на тяжёлые для меня темы. А затем ещё более скомкано попрощались. Не знаю, как мне стоило поступить: довести Свон до дома, или до двери кофейни. В результате я предпочёл вообще никуда не ходить. Как идиот, пожелал ей хорошо провести вечер и молча наблюдал за суматошными сборами. Белла явственно спешила избавиться от меня и всей той неловкости, что моё присутствие вызывало в ней — я не хотел мешать и навязываться.

Кое-как набросив пальто и забыв повязать шарф, она ещё раз слабо улыбнулась и ушла. Я просидел в кофейне до самого позднего вечера, ровно до тех пор, пока не позвонил мой деградант-брат. То есть сначала я подумал, что мне звонит какая-то истеричная баба, захлёбывающаяся в собственных рыданиях. Эмметт нёс совершеннейшую чушь. Я не улавливал смысла, не мог понять ни слова из обширного потока, льющегося мне в ухо. Когда же братец наконец слегка притормозил и заткнулся дабы вдохнуть новую порцию кислорода, я, презрев условности, довольно грубо осведомился, зачем он мне позвонил.

— Ты что не понял? — тут же заверещал Эмметт.
Как мог я понять? Весь этот салат из воплей, всхлипываний и взаимоисключающих слов — бессвязный и тупой лепет взрослого ребенка, оказавшегося в критической ситуации.
— Давай я к тебе подъеду. Иначе мы так ничего и никогда не решим.

Не имело смысла тратить время на бестолковые препирательства по телефону. Вместо этого я намеревался разобраться во всём на месте и, в случае крайней необходимости, поговорить с Розали. Уж кто-кто, а Роз никогда не позволяла себе психовать. Жена моего недотёпы-брата отличалась крайней степенью практичности и изрядной долей прагматизма, а вместо мозга носила в симпатичной головке калькулятор со всеми необходимыми функциями. Она здорово умела считать не только деньги, но и выгоду. И что бы там ни случилось, Розали могла бы вполне чётко всё изложить мне.

Как же я ошибался. Я не знал, что еду в лапы к чудовищу. А стоило бы рассмотреть и подобный вариант. Но я был слишком занят собой, собственными мыслями и разговором с девочками брата. В отличие от своего идиота-отца, они прекрасно проводили время, выпотрошив за пару часов мою кредитную карту и принявшись за опустошение холодильника.

— Я скоро приеду, смотрите, ничего в квартире не разнесите, — понимая всю бесполезность своих напутствий, проговорил я перед тем, как в трубке что-то звякнуло, раздался задорный детский смех и связь прервалась.

Спрашивается, чего Эмметту ещё нужно? Наслаждался бы жизнью и обществом жены, пока его девочки разносили мою мебель и разбивали те немногие предметы роскоши, что я приобретал на аукционах в особо тоскливые и одинокие вечера. Лишь бы только не взорвали и не подожгли. Всё остальное я вполне смог бы отремонтировать и восстановить.

Братец встретил меня ещё на подъезде к собственному дому. В домашнем халате и тапочках он, словно пьяный, выскочил из мрака, материализуясь в каких-то десяти дюймах от капота такси. Водитель — славный ветеран нью-йоркского движения — успел нажать на тормоза. Дернувшись, машина встала. Братец, не теряя времени, подбежал к пассажирской дверце. Слава Богу, я сидел с другой стороны и успел выйти на улицу прежде, чем попасть в отнюдь не доброжелательные объятия Эмметта. Теперь-то уж сомнений у меня не осталось — брат слетел с катушек, и пора было его отдавать на лечение в соответствующее учреждение. Хотел бы я сказать, что ситуацию спас водитель. Но нет, этот барыга лишь поинтересовался, намерен ли я ему заплатить. Клянусь, я был именно что намерен, но не представлял как. Денег с собой у меня, ясное дело, не было ни цента. И то, что таксист вообще согласился меня подвести стило отнести исключительно на счёт моего приличного вида и дорогого пальто. Водителю и в голову не пришло сомневаться в платежеспособности идиота, одетого на несколько тысяч долларов. Но будь у меня деньги я бы всё равно не смог осуществить оплату за оказанные транспортные услуги. Кулачищи Эмметта мёртвой хваткой сжались на воротнике моего пальто, не позволяя не то что нормально говорить, а мешая стоять на земле. Носки моих ботинок зависли в каком-то паршивом дюйме над чёрной лентой асфальта. Ситуация была практически комической, если бы не одно но. И это «но» звучало примерно так — меня убьёт собственный брат, и я даже не буду знать за что. Откуда вдруг эта внезапная истерика? Откуда столько злобы? Что я такого успел сделать с момента нашей последней встречи? Учитывая, что весь день я вообще ничего не делал, только чесал языком и пил кофе с мисс Свон.

От нечего делать я поболтал ногами. По крайней мере, ничего больше мне не оставалось. Вырываться значило только портить одежду и причинять себе лишние неудобства. В какой-то момент положение перестало казаться мне таким уж неудобным, я сумел приноровиться, и воротник пальто практически меня не душил, лишь слегка сдавливая горло. Воздуха хватало, немедленная смерть превратилась в смерть более позднюю. Так что я висел в огромных ручищах брата и тупо любовался вечерним небом.

— Я жду объяснений! — прорычал Эмметт.

Что я мог сказать — придется ждать их до тех пор, пока ты не отпустишь меня на землю, и я не смогу нормально говорить. По этой самой причине я промолчал, с ещё большей настойчивостью принявшись зондировать небеса и пересчитывая мелкие звёздочки.

И вот наконец брат то ли сам понял, что зависая в воздухе, я ничего ему не скажу, то ли у него просто устали руки, нехотя выпустил пальто из пальцев. По ногам тут же болезненно ударил асфальт. Спасибо, хоть кости не переломал. Но может, у нас все ещё было впереди? Зависело от того, какая муха укусила Эмметта, с чего это он вдруг решил распускать руки, и почему направил свою агрессию конкретно на меня? По крайней мере, с его стороны выглядело это странно, учитывая, что ещё вчера он доверил забрать мне собственных детей из школы. Какого хрена творилось в его одинокой убогой извилине, не мог знать даже Господь Бог!

— Я слушаю!

Но тут опять влез таксист, разумно переждавший первую волну гнева и снова начавший клянчить деньги. Я лишь пожал плечами. Но Эмметт приятно удивил нас обоих — достал из кармана халата парочку смятых стодолларовых купюр и, не глядя, буквально швырнул их через открытое окно в машину. Через две секунды, повизгивая покрышками по асфальту, такси исчезло из поля зрения. Пришла пора поговорить серьёзно.

— Это я жду! Какого хрена ты на меня набрасываешься? Да, забыл тебе сказать, принимать гостей на улице невежливо.

И я как бы невзначай посмотрел в сторону домишки, где последнее время проживал братец со своей семьёй. Помимо всего прочего, я хотел напомнить брату, кто ему этот долбанный коттедж купил. Правильный ответ был слишком очевиден для того, чтобы произносить его ещё и вслух. Знал бы, что после такого шикарного подарка на свадьбу меня станут мордовать на пороге купленного домика, ограничился бы набором полотенец для ванной. Побоев махровыми изделиями я не боялся. Лет с десяти не боялся — перерос собственный страх.

— Ты хоть знаешь, что сегодня произошло?!

Эмметт по-прежнему выплевывал из себя слова, сообщая каждому небывалое ускорение и поливая доброй порцией яда, но я заметил, что он всё же сделал над собой усилие, переходя на более-менее связную речь. Стало быть, немного успокоился, и у меня появился призрачный шанс узнать, в чём собственно дело и почему я был вынужден торчать в пригороде, морозить задницу (и не только — ужасно мёрзла без шарфа шея) и ломать голову над всякой херней. По правде говоря, мне хотелось чуть-чуть поспать перед завтрашним перелетом и встречей с Хосе, немого привести мысли в моей бедной голове в порядок. Но я забыл, что не обременённые умом братья существуют только для того, чтобы крушить заранее составленные планы и отравлять жизнь.

— Давно жду, когда ты мне всё связно расскажешь.
— У нас с Розали были люди из DEA.
— Я вас поздравляю.

По правде-то говоря, поздравлять было особо не с чем. Гребаные придурки из департамента по борьбе с наркотиками не те люди, которых мой братец рассчитывал увидеть на пороге посреди романтического ужина. Такие же недалёкие и накачанные, как и сам Эмметт, федералы ворвались, можно сказать, в разгар веселья, переколотили кое-что из домашней утвари, в том числе нечаянно опрокинули урну с прахом бабушки Розали. Дальше, не снимая ботинок, нежданные гости прошлись по светлым коврам во всех возможных направлениях, перерыли шкафы и вытрясли ящики письменного стола. Разъяренного Эмметта они быстренько скрутили и, используя доступные выражения, объяснили, что ищут и куда ему пойти, дабы не путаться под ногами, а в конце добавили, что этим визитом братец обязан лично мне.
На самом деле я понимал не больше Эмметта. В собственную оплошность не верилось совершенно. Я всегда старался держаться подальше от наркотиков, беря порошок в уплату в крайних случаях. Более того, на территорию Штатов опасный груз я ввозил всего-то несколько раз. Разумеется, я со всей отчётливостью понимал, что для получения срока хватило бы и раза, но я не был настолько глуп, чтобы ещё и сбывать кокаин на месте, тем самым делая свой срок пожизненным. Америка была всего-навсего точкой транзитного маршрута — тем самым необходимым злом. Готов поклясться, я действовал чётко, ни разу не совершая ошибок — со всеми предосторожностями продавал наркотики в Европе и только проверенным людям, рекомендованным другими моими партнёрами.

Неужели в этот раз я где-то прокололся? Пять упаковок с наркотиком буквально жгли мне сердце. Я мучительно перебирал все этапы последнего перелёта и ничего не понимал. Но Эмметт, даже Эмметт, такой тупой и простой, как палка, успел связать сотворённые мной накануне Кокаиновые Штаты и визит DEA. Связал их и я. Правда, суть полученной связи всё равно ускользала, подобно закатному солнцу, постепенно растворяясь во мраке догадок. Не последнее место в моих мозгах занимала мысль — кто меня сдал властям?

Пить кофе в компании мисс Свон оказалось опасным занятием. Пока я там мучительно соображал, чего бы половчее соврать, правительственные агенты трясли моего брата. А ведь он далеко не гений и мог наболтать им с три короба. Хорошо ещё, что Эмметт и сам толком ничего не знал, то есть он не знал главного, но кокаин-то в моей квартире всё равно видел. О Боже! Я несколько раз глубоко вдохнул, стараясь унять бешеное сердцебиение. Ситуация складывалась крайне неприятная. Не то чтобы я боялся каких-то федералов и прочих придурков с эмблемами на фирменных курточках. Нет, не их я опасался. Для решения «спорных вопросов» с правительственными структурами у меня имелись матёрые адвокаты, настоящие черти от юриспруденции. В крайнем случае, я, наверное, смог бы прибегнуть к помощи денег, подкупив судью. Однако разбирательство грозило отнять ценное время и нервы. Более того, я мог бы зависнуть в Америке дольше планируемого. Или сорвать встречу с Сальвадором. Видит Бог, я не знал, как стану объяснять парням из ФАРК, почему не явился в условленные время и место и почему так откровенно решил побеседовать с нарко-полицейскими.

— Что ты им сказал? — Теперь я был дельцом. Жестоким? Да. Беспринципным? Несомненно. Но другие в нашем бизнесе не выживали. И меня не очень-то волновало, что передо мной стоял не секретный агент гребаной спецслужбы, а родной брат.
— Ничего! Они ничего не спрашивали.
— Ты, мать твою, вытащил меня сюда, устроил истерику, а теперь говоришь, что агенты из DEA просто-напросто покрушили твой дом. Ничего не спросили, не предъявили никаких обвинений? Ты, блядь, за кого меня принимаешь? Может, ещё скажешь, что они приходили посмотреть на ваше с Роуз романтическое свидание? Или что этим суровым ребятам стало безумно скучно, и они решили порадовать себя созерцанием сопливых сцен? — Чем больше я говорил, тем больше злился. Я уже не мог остановиться. Скопившееся напряжение, отыскав небольшую брешь в стальной стене безразличия и внешнего благополучия, наконец-то устремилось на свободу. На глазах ошеломлённого брата я выкипал, как чайник.
— Мне кажется, они что-то искали, — промямлил Эмметт, воспользовавшись короткой паузой в моей тираде.
— Что?! Искали? Эмметт, ты идиот!

Я мог бы объяснить, что эти федеральные уроды так просто ничего не ищут. Что их визит был похож как минимум на фрагмент чьего-то хитроумного плана. И тот факт, что целой картинки я не видел, говорил о многом. Например, о том, что противник мне достался не в пример умнее родного братца-деграданта. Кто бы он ни был — мой новый неявный враг — перед его изобретательностью и творческим подходом я готов был снять шляпу. Но правда в том, что при нашей встрече я, скорее всего, попытался бы этого хитреца урыть.

— Эмметт, сиди тихо. Никуда не ходи, не делай никаких телефонных звонков. Ты понял? — Я пристально посмотрел Эмметту в глаза, безуспешно пытаясь пробить барьер бессмысленности и отчужденности.
— Я должен позвонить маме.
В этот момент я впервые за много лет взмолился. Я попросил Господа дать мне терпения и не убить Эмметта. Но в теории всё выглядело проще, чем на деле. Я едва удерживался на краю Бездны Слепой Ярости. Я почти не мог дышать от перехватившей горло злости. И я не понимал, как можно быть таким непроходимым идиотом.
— Маме тем более не стоит ничего говорить про сегодняшнее происшествие, — спустя минуту показавшуюся вечностью, прошипел я. Каждое слово давалось с трудом. Не знаю, что бы я сделал, вздумай Эмметт спорить, но он благоразумно промолчал. Наверное, потому что выглядел я как никогда страшно. Так как и положено выглядеть людям моей профессии.
— Господи, Эдвард, я же тебе доверял! — внезапно завыл Эмметт. Только на этот раз он был по-настоящему подавлен.
— Что-то изменилось? — проорал я, но брат, кажется, не услышал моих слов.
— Я же детей тебе оставил. Зачем ты врал, будто всё в порядке?
— Не будь бабой. Я не врал. Всё в порядке. И детей я не напрашивался нянчить.
— Да, но я тебе доверял! Я, — Эмметт понизил голос до свистящего шепота, — и сам иногда забиваю косячок-другой. Но я доверял тебе, понимаешь?
— Как много «я».
— Серьёзно. Я думал, что ты ответственный и понимаешь, как дети для меня…
— Много значат, — закончил я за брата. Злость испарилась так же быстро, как нахлынула. Я в самом деле внезапно осознал, какую рану нанёс брату. Как заставил его волноваться, и не столь уж важно, что причин для переживаний не было — он-то этого не знал. — Я понимаю. Но и ты пойми — твоим детям опасность не грозила. — А ещё я понял насколько устал. Настолько, насколько только может устать человек.
— Я не знал, что и думать, когда увидел всю эту гору порошка. Ты ведь не мог всё это… упо… употребить. Да, я и сам иногда косячок могу забить, — бессмысленно бормотал брат, повторяя практически одно и тоже по несколько раз. — Я, правда, не знал, что думать. Не знал! Ты сбил меня с толку, а я хотел тебе верить… — В конце концов, голос Эмметта упал до едва различимого бормотания.
— Дай денег на такси, я устал и мне нужно подумать. Боюсь, что не в состоянии сейчас тебе всего рассказать.
— Хорошо.
— Увидимся… как-нибудь. Позже. Но не жди от меня объяснений.

Мне не хотелось бы вот так прощаться с Эмметтом, но выбора не было. Он, конечно же, дурак и малохольный, но он мой брат и в определенной степени мне дорог. Я не хотел причинять вред ему или его семье. И он это знал, просто на какое-то время парни из DEA перевернули всё в его крошечном мозгу, смешав добро со злом. Слабое утешение — ведь у меня было такое чувство, что я его сейчас потерял. Странно, что нечто подобное не произошло раньше, и я понял всю критичность ситуации именно в тот момент, когда стало слишком поздно что-либо исправлять. Не сказать, что я был заботливым и внимательным братом. Не был. Но каждый раз, прилетая в Америку, я старался встретиться с Эмметтом или хотя бы созвониться, переброситься парочкой дежурных фраз, узнать новости о маме с папой. Он был моим проводником в мир нормальных людей. Редких встреч по полчаса было мало для поддержания дружеских отношений, но нам это как-то удавалось. Возможно потому, что мы с детства были не разлей вода и сумели неведомым для меня самого образом сохранить братские чувства, еще более окрепшие после госпитализации Джаспера. Я мог сколько угодно подшучивать над тупостью Эмметта и считать его дурачком, но это вовсе не значило, что он не был мне дорог или я его не любил. Так уж получилось — это я сам для себя выстроил защитную стену, не позволявшую никому — даже родному брату — подходить ко мне слишком близко. Со временем стена стала нужна не только для моего спокойствия, но и для сохранения жизни Эмметта и жизней дорогих мне людей. За стеной начались революции и местечковые войны.

***
Пока мы в узком семейном кругу решали наши вопросы, Розали успела смотаться ко мне домой и, едва не убив пытавшегося не пропустить её швейцара, забрать девочек. Что ж, хотел бы я слукавить, сказав, что подобное поведение жены брата меня удивило или огорчило, да не стану даже пытаться. Настолько её выходка упростила мне жизнь. Меня даже не волновало, что именно Розали обо мне теперь подумает. После того, как прах её бабушки оказался втоптанным в густой кремовый ворс ковра, любой мой поступок вряд ли мог ухудшить ситуацию. Разумеется, все свои претензии Розали мне всё равно выскажет, но как-нибудь после. После того как позаботится о своих дочках. Розали, в отличие от многих современных девушек, дорожила семьей и порой преувеличивала грозящую мужу или детям опасность. Если говорить откровенно, то она готова убиваться из-за любой царапины на коленке или лишней рюмки бренди, опрокинутой Эмметтом в компании друзей. Надо полагать, визит борцов с наркотиками по шкале опасности Розали Хейл попал в красный сектор, обойдя и раскаленные сковороды, оставленные на плите, и незапертый шкафчик с лекарствами.

Но лично я по-прежнему считал, что ничего страшного не произошло. Да и произойдет что-то страшное, скорее всего, для меня одного. Если бы я только мог узнать, кто организовал сегодняшний спектакль, то вполне точно спрогнозировал бы, какие новые проблемы ждут меня в будущем. Но я настолько устал за этот бестолковый день, что вырубился, едва увидев кровать, так и не успев придумать ни одного хорошего ответа на собственные вопросы. Спал я плохо, примерно так же как могло спать бревно на лесоповале. Мне снились занесённые над головой топоры и летящие в разные стороны брызги крови. Проснулся я в пять утра, долго не мог понять, что со мной происходит и где прошла граница сна — преступил ли я спасительную черту. Поняв, что благополучно вырвался из цепких лап кошмара, облегчённо вздохнул, нашарил на полу домашние тапочки, заботливо оставленные горничной, и потопал на кухню, в точности копируя походку смертников перед эшафотом. Точнее, топал я прямой наводкой к бару. Спиртное помимо моего желания прочно входило в и без того нелёгкую жизнь мальчика на побегушках. Продолжая пить таким темпами, я имел шансы спиться ещё до того, как Санта притащит мне рождественские подарки.

Подумав и полюбовавшись двадцатилетним виски через стекло бутылки, я всё же рискнул и достал стакан. По крайней мере, спиваться нужно красиво, а не уподобляясь последнему маргиналу — из горла. Мама потратила не один год в попытках привить мне хорошие манеры. По её мнению, в современном мире хорошо могли жить только воспитанные люди. Теперь-то я знал, что Эсми ошибалась. В этой треклятой вселенной нашлось место совсем для других персонажей, нежели пай-мальчики и пай-девочки, здесь кутили и процветали подлецы всех мастей и окрасов. Балом давно правили лицемерные ублюдки и продажные сучки. Степень крутизны мерилась не столько деньгами, сколько возможностью посылать на хрен максимальное количество народу. Плевать на всех и на всё. О манерах вспоминали только во время проведения особенно торжественных приёмов. В нарядных стилизованных под старину залах это было более чем уместно. Разумеется, за один час хороший вкус не прививается, и уже после третьей рюмки леди и джентльмены с радостью возвращались к истокам — к привычному хамскому поведению. Но надо признаться, я в их среде всегда сходил за своего. Я не был против жертвовать правилами приличия ради пары тысяч наличными. Зачем рисоваться? Я такой же подлец, как и все остальные. С той лишь разницей, что иногда я об этом вспоминаю.

Если уж разбираться до конца, то я не был ни хорошим, ни плохим. Каким угодно. Но слишком далёким от подобных однозначных монохромных оценок. Временами я боялся оказаться состоящим из сплошной черноты и с суеверным страхом отметал всяческие мысли о подобном. Но и белых пятен — я понимал это всё отчётливее — во мне оставалось меньше год от года. Каждое, как спасательный круг, как остров в штормовом море, к которому я уже не надеялся доплыть.

— Я тону.

Пустота в квартире промолчала, но я почувствовал, что упал, что уже где-то на пути к плачевному финалу. Оставалось лишь молча отсалютовать полупустым стаканом собственному печальному открытию.

***
POV Белла

В руках у Элис мой шарф. Но выглядела она так, будто бы ей дали на хранение древнюю и весьма ценную реликвию. Странно, учитывая истинную стоимость несчастного шарфика.
— Белла? — И этот её вкрадчивый голос нравится мне ещё меньше, чем озорной, совершенно дикий взгляд. — Откуда у тебя это? — Элис машет шарфом.
— Почему ты спрашиваешь? — Я настолько растеряна, что не сразу понимаю — в руках у Эл отнюдь не мой дешёвый шарфик с распродажи. Это не моё черно-серое убожество за два девяносто пять.
— Понятия не имею.— Я снова смотрю на несчастный аксессуар. Хм. Погоди-ка, я, кажется, его видела. К сожалению, с детства моя память отличается изрядной избирательностью, и я частенько забываю важные вещи. Что и говорить про какие-то там шарфики. Для меня любой предмет одежды — всего лишь предмет одежды. Другое дело Эл. У неё помешательство на брендовых тряпках. Она навскидку назовет все последние тенденции и цены на новинки в мире моды. Бедняжка бредит Кристобалем Беленсиага и Карлом Лагерфельдм. Её комната в нашей квартирке подобна филиалу храма Уверовавших в Гламур. Только вместо икон вырезки из Cosmo и Elle с дистрофичными девицами. По-моему, моя соседка сумасшедшая. Нельзя же так преклоняться перед вещами, пусть и стоящими дороже нашей квартирки со всей её жалкой обстановкой.
— Это же… — Элис с такой любовью поглаживает шарфик, что мне начинает казаться — она теперь никогда не сможет выпустить его из рук.— Мужской шарф и притом стоит он не одну сотню.
Ничего себе, какой-то шарф! Это кем надо быть, чтобы с лёгкой душой отдавать подобные деньжищи за,в общем-то, небольшую тряпочку.
— Наверное, это Каллена, — делаю я единственное разумное замечание. Неужели в кафе я схватила его шарф? Наверное, да, потому что с детства я, помимо дырявой головы, имею ещё и рассеянный склероз (так, по крайней мере, утверждает Рене). Да и вообще, я неуклюжая, постоянно путаю даты, могу схватить в супермаркете корзинку с чужими покупками, и всё в том же духе. Прихватить шарф за пару сотен я тоже могу. Хотя до сегодняшнего дня никогда такого и не делала.
— Каллена. — Элис быстро теряет интерес к шарфу. Она как никто другой осведомлена о семейном положении всех родителей моих учеников. Эмметт Калллен для неё не представляет ни малейшего интереса — он женат, у него двое детей и он слишком привязан к семье.
— Эмметт Каллен? Тот тип, что привозит детей в школу на раздолбаном минивене? — с брезгливой гримасой лениво уточняет Элис. Пытаясь скопировать её интонацию, отвечаю:
— Нет, тот, что забирает детей из школы на лимузине. Его брат. Эдвард Каллен.
— Белла! Интриганка! Ты специально мне мозги пудришь? О Боже! — Элис ракетой подлетает ко мне.
— Рассказывай, — не выпуская шарфа из рук, она усаживается напротив и начинает буравить взглядом. Есть под прицелом распахнутых до неприличия глаз я не могу. Кусок застревает в горле. Да, придётся мне всё ей объяснить — такого шанса Эл ни за что не упустит и не отстанет, пока не вытрясет из меня нужную информацию.
— Сегодня он приезжал в школу за девочками брата.
— О Боже! Это судьба. — Элис выразительно смотрит на потолок — где-то там по её прикидкам находится обиталище мировых сил добра. — Хотела же я встретить тебя. Чёрт! А он богатый? — внезапно обрывает подруга сама себя. Остаётся только поражаться скорости, с которой работает мозг этой охотницы за женихами.
— Судя по всему, очень обес…
Договорить слово «обеспеченный» Элис мне не дает. Она порывисто вскакивает со стула, едва не опрокинув последний, и начинает совершать какие-то танцевальные па, больше подходящие шаманам древних племён. Несомненно, Элис счастлива и наивно полагает, будто судьба после тысяч неудачных попыток отыскать единственного ненаглядного денежного мешка дает ей шанс. Боюсь, ничего из этого шанса не выйдет, и судьба у Элис мало того, что злодейка, так ещё и с плохим чувством юмора.
— Он женат? — Опля! Второй вопрос нашей викторины. Разумеется, наличие жены как таковой может Элис и не остановить, в конечном итоге всё зависит от прочих характеристик кандидата, но семейным положением «жертвы» она интересуется всегда.
— Кольца я не видела. Послушай, Эл, он странный какой-то.
— Странный? В каком смысле? — Подруга на миг замирает, но я-то вижу, что мои слова несильно её волнуют. Она готова бороться за обладание кредитными картами Каллена с любыми странностями, со всеми какие только существуют.
— Знаешь, он отправил девочек одних кататься на лимузине. При этом отдал им все свои деньги.
— Ну и что? Мужчины, сама должна понимать. Им детей доверять не стоит. И потом, если у него нет жены, то откуда ему вообще знать, как вести себя с детьми. Это типичный мужчина средних лет, застигнутый врасплох. Он ошарашен, сбит с толку.— Элис хватает меня за плечи. И мне становится страшно от пляшущих огоньков в её глазах.— Он не умеет обращаться с маленькими девочками. Поэтому и сбагрил их куда подальше. Всё легко объяснимо.
— Возможно. Но мне это показалось странным. После всего, что сейчас происходит, детей опасно оставлять одних, тем более таких маленьких, надеясь лишь на какого-то незнакомого мужика-водителя.
— Послушай, Белла, а он красивый?
— Водитель?
Свирепый взгляд Элис лучше всяких слов говорит о том, что шутки в данном вопросе не уместны, и если я не хочу проблем, то лучше бы мне отвечать по существу.
— Обычный, — тяну я, пытаясь припомнить лицо Каллена. — Возможно, он даже симпатичный. Но повторяю, он — странный. Сама не знаю, в чём тут дело, чего в нем такого ненормального. Наверное, это из-за его слов.
— Пф! А кто в этом сумасшедшем мире не странный? Неважно, главное он богат, холост. Чем он, говоришь, занимается?
— Ты меня долго собираешься пытать? Мне нужно готовиться к завтрашнему уроку. — Я начинаю уже терять терпение. Маниакальная тяга Элис к богатой и красивой жизни порой доходит до абсурда. Она готова на всё, а меня это пугает.
— Белла, послушай. — Элис опять хватает меня за руки, но в этот раз взгляд подруги умоляющий, а не безбашенно радостный. — Мне уже двадцать пять, а я до сих пор одна. — Самые обычные слова, но в устах Элис они звучат подобно приговору. Остается, драматично взмахнув руками, заплакать, бросив лаконичное: «вот и всё, жизнь кончена».
— Кажется, он занимается каким-то перевозками, — пытаюсь вернуться к еде, но всё уже безнадёжно остыло, а на какао появилась противная белесая плёнка. Ох.
— Перевозки? Звучит не очень-то перспективно, а он, правда, так богат, как кажется? — Элис впервые с начала нашего глупого разговора задумывается, её тонкие пальчики перебирают несчастный шарф.
— Поменьше меркантильности, Элис, — выливая какао в раковину, бубню я, но подруга всё слышит.
— Не хотелось бы связывать свою жизнь с нищим бездарем средней руки.
Чашка выпадает из моих сведенных судорогой пальцев.
— Ты опять о Джейкобе? — Один глубокий вдох, чтобы не сорваться на вопль. — Полагаешь, свет клином на деньгах сошёлся?
— Уж тебе бы стоило знать, как много значат деньги в наше время.
— Вот именно. Мне стоило бы знать. И я знаю. Я всю жизнь привыкла обходиться без них! И не собираюсь бросаться на первого встречного только потому, что у него охрененно большой счёт в банке. Мне хватает моей зарплаты.
— Хотела бы я посмотреть, как её будет хватать после, скажем, рождения ребёнка.
— Я… я об этом ещё не думала и… э…
— А стоило бы подумать, — бросает Элис перед тем, как хлопнуть дверью и уйти.
Но я не успеваю даже разрыдаться, как дверь открывается, и Элис сама едва не плача переступает порог.
— Ох, прости. Я такая тупица. Прости, Белла, но ты же знаешь, я хочу для тебя только лучшей доли. Не хочу, чтобы ты всю жизнь страдала.
— Не в деньгах же счастье, — бубню я в макушку прижавшейся ко мне подруге.
— Но и без них ты никогда по-настоящему счастливой не станешь. Уж поверь мне. Это как приправа, они придают вкус жизни.

Автор: Bad_Day_48; Бета: ИрисI