От автора: как бы Белла не старалась, но рассказать свою историю целиком и полностью, осветив все подробности за один раз - невозможно. Не хватит даже 20 страниц. Поэтому мы постепенно ещё вернемся к этому вопросу. И ответы на все будут - обязательно :)

Легко ли доверить кому-то свою жизнь? Вернее, её историю? Страшную, отчаянную, отвратительную и по-настоящему жуткую повесть, столько времени бывшую тайной?
Под силу ли разрешить себе открыться перед человеком, пусть даже тем, кого любишь, не боясь цены, что можешь заплатить за такую откровенность? Все самое неприглядное, самое недостойное и самое пугающее вытащить на поверхность, заставив кого-то другого погрузиться в одно болото, одну пучину с тобой? И имеет ли смысл при всем этом надеяться на отсутствие страха? Не только своего, но и его. Вашего общего…
Я чувствую ужас. Самый настоящий, ничем не прикрытый. Он раздается в звенящей тишине, он взял под контроль липкую темноту, воцарившуюся в комнате, и воздух – душный, но почему-то при всем этом, ледяной. Все эти факторы вполне соответствуют атмосфере, необходимой для моего рассказа.
Мне страшно. Мне никогда на свете прежде не было так страшно. Конечно, потеря Джерома или Эдварда несравнима с подобным, но остальное… господи, как же это пережить?
Я не могу остановить слезы – они душащие, горячие, бесконечные.
Я не могу прекратить дрожь – голоса, тела и в особенности пальцев, которые так нежно целует мужчина.
Я вообще ни на что не годна.
Эта фраза – чертова спонтанная фраза – сослужит мне ужасающую службу, я уверена. Одной веры мало, мало одного доверия, хотя без них, разумеется, не бывает ни отношений, ни откровений. Нужна сила. Много-много качественной, достойной силы, какая может удержать на поверхности и не дать захлебнуться отчаяньем.
Я вошла в болото по колено – трясина уже начала свое дело. Но как выйти – не обдумала. Не рассчитала, способна ли добраться даже до спасительного островка посередине , чтобы перевести дух.
Просто вошла.
И просто утону.
Эдвард терпеливо ждет. Он знает, что торопливость – последнее, что мне нужно. Сэкономить какие-то остатки сдержанности, какой-то запас спокойствия, вселенного им, проще без спешки. Кинувшись в омут с головой, я могу растерять все свои богатства в первые же пять минут, а потом, всхлипывая и рыдая, молить его не слушать. Закрыть глаза, уши, отвернуться или заснуть. Только не слушать…
Так дело не пойдет. Я пообещала. И, как и Эдвард, обещание свое сдержу.
- Подожди… минуточку, - с силой зажмуриваюсь, усмиряя слезы. Сбитое дыхание и очередное кровотечение - последние вещи, в которых я нуждаюсь.
- Белла, - теплое дыхание, что слышится на волосах, посылает по телу миллион мурашек, - ты знаешь, сколько сейчас времени?
Не самое лучшее напоминание. Но дельное.
Размеренность размеренностью, однако до утра мне желательно раскрыть рот.
- Я знаю… я знаю, и я… сейчас… одну минуту, правда…
- Нет, - Каллен наклоняется поближе к моему уху, - я не к тому… viola, ты ведь устала, ты горишь и напугана, может быть, будет лучше перенести этот разговор на завтра?
Наблюдая мой отчаянный, полный ужаса взгляд, тут же переметнувшийся на его собственное лицо, он поспешно добавляет:
- Я всегда тебя выслушаю, - говорит серьезно, но ласково. Не прекращает гладить. Никогда не перестанет, пока знает, как мне это нужно.
- Эдвард… - путаюсь в словах и часто моргаю, хватая ртом воздух. Затапливая сознание, сковывая грудную клетку и сдавливая все тело в железных тисках, испуг быстро и точно пробирается к своей цели. Бьет в самое сердце.
Только не это. Пожалуйста, ну пожалуйста, только не это!
Я не могу так. Я должна, я согласилась, я пытаюсь… подготовиться.
Ещё одной попытки не будет. По той простой причине, что я её уже не выдержу.
Либо сейчас, либо никогда.
- Пожалуйста, - вовремя опомнившись, пока он окончательно не принял на рассмотрение свою затею, молящим шепотом прошу я, - сегодня, Эдвард… сегодня, иначе я… не смогу. Я больше не могу. Пожалуйста, выслушай меня. Пожалуйста… я не могу!
Моя мольба явно производит на него впечатление.
Хмурость на лице Каллена сменяется едва ли не ощутимой болью. Но почти тут же, видимо, вспомнив, в чем причина моего безумия, губы изгибаются в улыбке. Ободряющей. Уверенной.
- Ну конечно сегодня, - бормочет он, собственноручно перемещая меня с подушек на свою грудь. Позволяет занять все её пространство, позволяет устроиться так удобно, как только возможно. – Если тебе так проще, то сегодня. Я слушаю, моя девочка.
Накрывает руками спину, подтягивает выше одеяло.
Он создает мне все условия. И делает все, чтобы прекратить слезы.
Боже, и это тот самый мужчина? Тот, которого я встретила у Вольтури? Тот, кого посмела, не глядя на все кощунство, на все святотатство подобного, назвать чудовищем?
Он не дорог мне, нет… это по-другому, совершенно по-другому называется.
Он – один из двух людей на всем белом свете, из-за которых я могу дышать. Он – величайшая награда, которую я могла получить. Мечтать о большем, желать большего – невозможно. Рядом со мной самый настоящий, самый верный, самый преданный и самый понимающий мужчина на свете. Он никому не отдаст меня, он спасет меня из плена холода и страха… только он. Кем бы не являлся.
Я отплачу. Я обязательно отплачу за это – чем попросит. Отказать не имею права.
Без него, без его касаний и поцелуев сейчас я просто не в состоянии справиться. Отдам за них душу дьяволу.
- Не бросай меня, - давясь всхлипами, прошу я, - per favore!.. Я все, все сделаю… только… пожалуйста!..
- И что я буду без тебя делать? - Эдвард, грустно усмехнувшись, проводит пальцами по моему лбу, избавляя его от испарины, - если оставлю, что буду делать?
Я молчу. Я ничего не отвечаю.
Обнимаю его так крепко, как никогда не обнимала и, наверное, никогда больше не обниму. Каллен питает меня силой.
…Тишина царит в номере очень долго. Сначала я, перебирая пальцами волосы мужчины, немного успокаиваюсь, затем, выводя узоры по его груди, решаю, с чего лучше начать.
История в высшей степени сумасшедшая, но ничего не поделать. Откуда лучше начинать подобные рассказы? Если, конечно, есть кто-то, кто их рассказывал и знает, что да как.
Мои мысли заходят в тупик. И там бы, наверное, они и остались, если бы не проницательность Эдварда. Порой мне кажется, что он понимает меня лучше, чем я сама.
Не думала, что расставание способно произвести такие перемены. Я не просто его чувствую – я будто бы стала его частью. И то же самое, мне кажется, происходит в нем.
Часы уверенности в смерти не прошли мимо… отпечаток свой оставили. Надолго.
- Значит, ты родилась в январе? – потирая мои плечи, словно бы невзначай интересуется Каллен. Пытается показать, что можно расслабиться, и делает вид, что мы будем говорить о чем-то добром и светлом, а не о черном и страшном. Для меня делает.
- Да, - я киваю, догадавшись, с какого направления стоит браться за поставленную задачу – начало начал, действительно. Вполне логично.
- Я была первым и единственным ребенком.
- А ты говоришь, мы с ним похожи, - отвлекая мое внимание и пытаясь снять скованность, мужчина кивает на посапывающего Джерри, - посмотри, сколько у вас сходств.
- Он никогда не будет на меня похожим… - с горечью отрицаю я.
- Ничего подобного. Он уже на тебя похож, - Эдвард целует меня в макушку, качнув головой, - ты очень многому его научила, мама…
Судорожно вздохнув, утыкаюсь носом в его футболку. Сейчас без такого знакомого запаха я ни на что не способна.
- Я никогда не считала себя кем-то нормальным… - слова льются сами собой, подобному бурному потоку, - ни ребенком, ни девушкой я нормальной никогда не была…
Эдвард неодобрительно вздыхает, желая опровергнуть мои слова, но я не даю ему такой возможности. Перебиваю.
- Мне было семнадцать, когда я ушла из дома, - выдаю эту фразу быстро и точно. Жду реакции – такой же быстрой.
- Из-за чего?
Это не совсем тот вопрос, которого я ожидала. Любой другой в первую очередь спросил бы о том, для чего и куда, но уж точно не причину.
- Мама решила выйти замуж…
- Твой отчим домогался к тебе? – его голос твердеет, а ладони, держащие меня, напрягаются.
На лицо почему-то просится улыбка. Даже сквозь слезы.
Он защищает меня.
- Нет, - набравшись смелости, отвечаю весьма слышно. Чуть приподнимаю голову, целуя то место, где слышу ровное биение его сердца, - Фил никогда не думал о таком… он был с Рене. И только.
- Тогда в чем было дело?
Ему правда интересно. Он хочет знать, но не из праздного любопытства, а чтобы утешить меня. Это вдохновляет.
- В папе… - ну вот, конец положительным эмоциям. Они все как одна тонут под градом чертовых воспоминаний. Настолько живых и болезненных, что становится неизмеримо горько.
Я поднимаю на Эдварда глаза. Сейчас я как никогда хочу его видеть.
- Мой отец умер, когда мне исполнилось двенадцать. Я не готова была с ним расстаться.
- Никто и никогда не готов, - дополняет он, тяжело вздохнув. Участливо смотрит на меня, стараясь утешить.
- Да. Но я никогда не стала бы готова.
Обвиваю его ладонь, так кстати лежащую совсем рядом, затаивая дыхание. Волна всхлипов грозится прорваться наружу.
Вижу Джерри. Вижу его затылок, его светлые волосы и бледную кожу. Вижу моего маленького ангела. И со всей точностью, со всей уверенностью могу сказать, что он никогда ничего подобного не испытает. Его папа бесценен для нас обоих. И для него, за него, Каллена-старшего я сберегу. Любой ценой.
- Я не собираюсь умирать, - будто прочитав мои мысли, шепчет мужчина.
- Даже если соберешься, не получится, - кое-как прорвав череду судорожных вдохов, мотаю головой, - ты нам очень нужен…
- Спасибо.
- Не смей говорить за это спасибо, - слезы возвращаются и ощутимо душат. Никуда от них не деться.
Он усмехается, но в дискуссию со мной не вступает. Понимает глупость противоречий в этом вопросе. Тем более сегодня.
Я беру маленький перерыв. Думаю, на него право у меня точно есть – ждать долго никого не заставлю. Я просто… выбита из колеи. Да, лучше назвать это так.
- Тот декабрь был очень, очень холодным, - не своим голосом произношу я, покрепче прижавшись к Каллену. Четкая цветная картинка белого покрывала на земле и деревьев, укутанных в иней, предстает перед глазами, - снега было… много.
- Belle…
- Слишком много… - на глаза наворачиваются слезы. Ужасно жгучие.
- Сейчас тепло? – Эдвард-таки задает свой вопрос, дождавшись от меня краткой паузы. Многозначительно смотрит на одеяло.
- Да. Сейчас – да.
- Хорошо, - больше не перебивает. Успокоился.
Вот и момент истины. Мы медленно, но верно с темы детства дошли до борделя. И сбежать от неё не выйдет – некуда.
- В ту ночь была метель, - боже, я почти чувствую острые снежинки на коже, - погоду обещали самую отвратительную, но она даже синоптиков удивила своей силой. Подвалы как назло были закрыты… и я нашла «Урсулу».
Я опасливо оглядываюсь на Эдварда, но, судя по его недоумению, он не совсем понимает, о чем идет речь.
- П-публичный дом, - объясняю. Есть ли смысл уже что-то скрывать?
- Публичный дом? – его глаза вспыхивают. Вспыхивают так ярко и так пугающе, что внутри меня что-то обрывается. С глухим стуком упав к ногам, заставляет сердце биться у самого горла.
- Там было тепло, и Карл обещал накормить меня… там было одеяло и кровать у батареи, а ещё окна… толстые окна… они не открывались и не пускали внутрь холод… я только из-за него… - сверкающие малахиты никуда не пропадают, а потому постепенно мой запал разубедить мужчину в том, что я вошла внутрь двухэтажного кирпичного здания сугубо из-за погоды, тает.
- «Урсула», - шмыгнув носом, говорю уже прежним голосом, не срывающимся, - публичный дом. Бордель, если хочешь. Я была там.
Он открывает рот. Я догадываюсь о том, что он сейчас скажет, а потому спешу опередить. Слышать это слово от Каллена будет верхом ужаса. Лучше сама. Какая, к черту, разница?
- Шлюха.
На последних буквах голос совсем некстати вздрагивает. Звонкой пощечиной значение произнесенного, теперь уже озвученное, ударяет по лицу. От него никуда не деться.
«Сегодня у меня очень плохое настроение, - откидывая к ногам ремень и величая меня в крайней степени неприличным словом, Рауль кивает на металлическую спинку кровати, - так что лучше держись крепче».
«Не понимаю, почему они все платят за это, - Хью, неодобрительно поправив простынь, влажную от его стараний, вынуждает меня перевернуться, - по-моему, с тобой куда интереснее сзади».
«Какая красивая ночная бабочка, - её подрагивающие губы на сухом, морщинистом лице изгибаются в улыбке. Тонкий палец очерчивает контур моих губ за пару секунд до того, как получу нежеланный поцелуй, - милая девочка-Беллочка, ты мне уже нравишься».
- И что дальше? – не выдерживаю звенящего молчания, повисшего в комнате. Оно дает полную свободу воспоминаниям, а они, как, в особенности, те, о Виктории – сестры Карла, если не ошибаюсь, сводят с ума хуже любых кошмаров. – Ты презираешь меня? Запретишь общаться с Джеромом? Что ещё ты можешь сделать?!
С трудом удерживаюсь, дабы не закричать. Мальчик не виноват. Он ни в чем, ни в чем не виноват. Какое право я имею рушить его сон? Какое право имею пугать после всего того, что было?
Я плачу. В очередной чертов раз плачу, не в силах ни побороть эти слезы, ни удержать под контролем. Я не собираюсь давить на жалость. Я не жду никакого понимания, как бы сильно в глубине души этого не хотелось. Разочаровываться слишком больно. Слезами точно не отделаюсь…
А он ведь имеет право… многие бы на его месте так и сделали.
Эдвард ничего не говорит. Он по-прежнему молчит, и тишина по-прежнему режет слух тупым ножом. Но недолго. Через пять секунд, а то и меньше, все меняется.
По крайней мере, положение моего тела точно.
Мужчина больше не лежит на кровати, и его руки не накрывают мою спину.
Теперь мы сидим. На самом краю, обернувшись к зашторенному окну.
Он укачивает меня, как маленького ребенка, поудобнее перехватив и спрятав под все тем же одеялом.
Эдвард меня целует. Больше всего и чаще – в лоб, но со временем скулы и щеки тоже получают по поцелую. И гладит. Так нежно, так истинно любяще гладит…
Не произносит ни слова при этом.
Постепенно я понимаю, почему: ни одно утешение, ни одно ласковое прозвище, ни одно отрицание того, что я сказала, не будут настолько красноречивы сейчас. Касания и поцелуи куда значимее. Без слов зачастую удается понять куда больше. Теперь я точно знаю, что так и есть. И пусть кто-то посмеет поспорить.
- Ты очень хороший…
- Это ты хорошая, - воистину бархатный баритон вплетается в тишину, забирая все её негативные стороны и превращая во что-то теплое, безопасное и родное, - никогда не смей называть себя подобным словом. К тебе оно точно никогда не будет относиться.
Приглушенно всхлипнув, с полуулыбкой, сморгнув слезы, решаюсь посмотреть ему в глаза. Последний рубеж. Последнее подтверждение, что все происходит на самом деле, и он честен со мной.
…Вижу. Вижу так явно, как никогда прежде. А ещё нахожу там утешение и уверение в полной правдивости того, что «это слово» не мое.
Приятное тепло, ручейками растекаясь по всему телу, согревает не хуже одеял. Приникаю лицом к его шее. Наслаждаюсь моментом.
- Их было двое…
- Двое, - укладывая подбородок поверх моей макушки, эхом отзывается он. Кивает.
- Я пробыла там всего неделю, - то ли как оправдание, то ли как объяснение, смущенно шепчу я, - а потом, когда Виктория предложила… с ней, я сбежала. Ещё раз.
- Женщина?! – его резко прорвавшийся наружу гнев меня пугает. Вздрагиваю, против воли сжимаясь в комочек.
- Да… но я не была с ней, Эдвард… даже за тепло, я не была! – отчаянье, казалось бы, заснувшее, завладевает мыслями за миллисекунду. Я сама понимаю, как это отвратительно. И ни за что бы, никогда… неужели он не верит?
- Я знаю, все, все, тише, - Эдвард поспешно соглашается, ответно, что есть мочи, прижимая меня к себе. Догадывается, что испугал, - тише, это кончилось. Все кончилось. Я здесь.
Вот теперь без слов не обойтись.
Вот теперь мне нужно его слышать.
Господи, за плечами едва ли половина, а я уже чувствую себя усталой. Слезы тому причина или рыдания, а может то, что впереди ещё Джеймс…
- На этот раз район был другой… я боялась, что Карл меня найдет. Он обещал найти, - шумно выдыхаю, чудом удержав в плену пару слезинок, - теплее, конечно, не стало, но теперь было понятно, что греться можно не везде.
- Почему ты не вернулась домой? – внезапный вопрос Каллена выбивает из головы всю нить повествования. И самоконтроль так же разбивает на мелкие осколки. – Неужели родители тебя не искали?
Я понимаю, чему обязаны эти слова. К тому же, он недвусмысленно оглядывается на Джерома. Он – папа. И он бы искал. Он бы перевернул город, штат и даже всю страну, если бы потребовалось – за своего мальчика. Но не всем такое под силу. И не у всех есть подобное желание.
- Может и искали… - пожимаю плечами, поджимая губы, - а может и нет… я не знаю. Но даже если бы нашли – что бы я им сказала? Что сбежала из дома ради «Урсулы»?
- Откуда у тебя такая уверенность, что людей нельзя понять? – он нагибается к самому моему уху, но слова и так звучат слышно. Пальцы, ласкающие меня, делают это куда сильнее. – Не все твои поступки правильные, но ты же от них уже пострадала!
- Сама и виновата.
- Нет! – шипит он, стиснув зубы, дабы не сорваться на крик. Шумно выдыхает. Повторяет уже тише:
- Нет. Есть вещи, которые в принципе нельзя презирать. Твои родители поняли бы все, что случилось и приняли тебя обратно. Тебе нужно было вернуться.
- Не поняли бы…
- Белла, - натыкаясь на мои бесконечные отказы поверить, Эдвард говорит строже, - тебя не за что презирать, от тебя не за что отворачиваться и отвращение, которого ты так боишься, может появиться только у самого закоренелого ублюдка. То, что делали с тобой те твари, полностью на их совести. Не на твоей. И никогда не говори, что сама во всем этом виновата.
- Но виновата же! – не унимаюсь я, вздрогнув, - я сбежала, я пошла к Карлу, я поверила Джеймсу, согласилась на Маркуса и… отказала тебе! Я сама. И никто не принуждал.
Моя последняя фраза явно выбивает его из колеи. Дело в упоминании того, как мы встретились, или в том, что он не ожидал такого моего ответа – не знаю. Но легче не становится, запал не проходит.
- Ты говоришь, что не чувствуешь отвращения… что его нельзя чувствовать, - выпутываюсь из его рук, кое-как, впившись ногтями в бледные ладони, удерживая равновесие на его коленях, - но что ты знаешь о его причинах? Если продажа девственности за пятьдесят долларов и анальный секс три с половиной часа подряд не является поводом, то Джеймс… его… игры…
Воздух очень быстро кончается. Во многом тому причиной слезы – они текут, сметая на своем пути все, в том числе и нормальное дыхание.
Как никогда велико ощущение, что я сойду с ума. Прямо сейчас, прямо здесь. Просто от того, что расскажу. Просто потому, что позволю ему знать. Грош цена убеждениям, пока нет точной картины случившегося. Пока не знает…
Теперь будет. И теперь, наверняка, больше никогда об отвращении не заикнется – я буду видеть это в его глазах. Каждый. Божий. День.
- Я знаю все позы Камасутры, - всеми силами держась за шепот, пусть и громкий, пусть и хриплый, но пока шепот, признаюсь я, - во всех изданиях, во всех вариациях, целиком и полностью. Я позволяю ему себя резать. Где угодно и как угодно. Я никогда ему не отказываю, потому что однажды Джеймс едва не сбросил меня с восьмого этажа – и опять же, я не упиралась. А ещё… - чудовищных размеров комок подкатывает к горлу, когда мысль сказать подобное проносится в голове. Спешу, пока не стало слишком поздно. Спешу, пока остались хоть какие-то силы.
- Он пил мою кровь. Когда мы заключали договор о принадлежности… и я пила его. Четверть стакана.
…А вот и конец. Как и ожидалось, в принципе.
В быстром, испуганном и таком болезненном водовороте мысли ударяют в сознание, буквально вспарывая его. И все содержимое – все страхи, все воспоминания, все цветные картинки и слова, произнесенные под них – вырываются наружу.
Едва успев схватить ртом воздух, даже не пробую от них отбиваться. Налетая, как рой ос, набрасываясь, как разъяренная стая диких зверей, они, без сомнения, победят. И очень скоро.
Глупо было бы называть эти слезы – слезами, а эти рыданиями – рыданиями.
Глупо было бы утверждать, что прошлое – всего лишь прошлое и ничего не значит.
И, конечно, в корне неверно доверять тем, кто говорит, что нельзя испытать чувство сгорания заживо, не оказавшись в огне.
Можно, я подтверждаю.
Можно, я горю.
А утонуть? Захлебываться без воды можно?..
Ещё бы.
Ничего не ощущаю телом, ничего не вижу глазами. Тону. И в этот раз вытащить на поверхность никому не под силу – океан глубокий-глубокий, а скорость моего падения слишком большая…
И на это я согласилась сама, да?! И на это подписалась?!
Знай бы, что будет дальше, хотя бы на каплю, хотя бы чуть-чуть, не ставила бы себе геркулесовских планов подобное пережить и выплыть наружу.
Это просто невозможно. Даже для самых сильных.
Не было бы согласия. Ничего бы не было – оно того не стоит.
…С трудом понимаю, что происходит. В какой-то момент чувствую, что задыхаюсь, и тогда что-то сильное накрывает собой, вынуждая изогнуться дугой. Оно шепчет фразы, плохо разделимые на отдельные слова, и прижимает к лицу какую-то ткань. Держит крепко, будто бы я попытаюсь убежать.
Конечно. Особенно сейчас.
В горле пересохло и болит, в груди ощутимо тянет, но даже это не мешает мне говорить. Все, что знаю. Какая мысль – такие и слова.
Вижу Джеймса у бильярдного стола и рассказываю о той игре. Главная цель: попасть в лунку. Отвлекающий фактор: секс. Промах: ещё три минуты. Всего шаров: семь.

Сижу на неудобном деревянном стуле, глядя на лицо незнакомого человека с коричневым блестящим чемоданом. Он достает оттуда какие-то бумаги, объясняя их назначение. Многозначительно смотрит на моего благоверного, и тот, правильно разгадав знак, протягивает руку, забирая из специального маленького кейса острое лезвие.
« - Как тебя зовут, девочка?
- Изабелла Свон.
- И откуда же ты?
- Джорджия, Саванна.
- У тебя есть семья?
- Нет.
- Была?
- Нет.
- А если офицер захочет поговорить с тобой в отделении? Что ты скажешь?
- Я – Изабелла Свон. Жена Джеймса Лорена. Всю жизнь провела в Сиэтле и никогда никуда не выезжала»
…Лезвие кладется обратно.

А вот и знакомый тюремный фонарь, вот метель и снежинки, пробирающиеся под кожу. Незнакомец. Приветствие. Обещание согреть. Согласие.

Вот розочки на кровати. Они больно впиваются в спину, но это не важно. Сейчас вся боль сконцентрирована в другом месте.

Душ?.. Да-да, душ. Мелкими струйками обжигающе-горячий кипяток вырывается наружу, грозясь опалить меня, едва притронется. Мужчина, удерживающий его, подходит ближе. Шепчет мне что-то… включает свое орудие на полную.

Ключи на полу, спальня в оранжевом свете, незакрытая входная дверь, проклятия в сторону «старика Вольтури», мокрое полотенце, ведерко для льда, блестящие наручники…

Я говорю, говорю и говорю. У меня уже кончаются и слова, и голос, чтобы делать это, но остановиться я не в состоянии.
Словно бы вскрыли застарелую рану – кровь идет и идет, ничто ей не помеха.

Серая бумага с эмблемой похоронного бюро. Две причудливо изогнутые черные шпаги, скрещенные перед алой одинокой розой.
« - Что это?
- Извещение.
- Извещение?..
- Да. О похоронах Изабеллы Мари Свон, трагически погибшей от руки неизвестного насильника… если кто-то попытается отыскать тебя, моя красавица, найдет эту могилку».

Все время моих рассказов кто-то гладит тело. По рукам, по волосам, по лицу. Не останавливается даже тогда, когда я плачу сильнее от подобных касаний. Будто бы чувствует, что без них я умру быстрее.

«Договор» - выведено большими черными буквами. Внизу идет текст условий – мелким шрифтом, от которого слезятся глаза. Чернокожий знакомый Джеймса, сидя на стуле возле дубового стола, неторопливо зачитывает их все. Останавливается, давая мне вставить слово «согласна». По велению Кашалота любое «нет» расценивается как попытка уклониться от правил. А значит, «царапин» на руках будет больше.
« - Половых партнеров выбирает Муж.
- Согласна.
- Встреча с мужчинами только с позволения Мужа.
- Согласна.
- Покорность и подчинение Мужу в любое время суток или соответствующее, выбранное им наказание за непослушание.
- Согласна.
- Никакого самоудовлетворения и никаких любовников, о которых Муж не знает. В случае невыполнения – наказание, выбранное Мужем.
- Согласна.
- Режим дня, установленный Мужем, соблюдается неукоснительно.
- Согласна.
- На улицу без позволения Мужа появляться запрещено; запрещены так же телефонные звонки и электронная почта.
- Согласна…»

…Что-то мягкое касается лба, плеч, ладоней. Хочет, наверное, что-то сказать, но не может. Я не понимаю.
Я продолжаю говорить и когда чувствую под щекой подушку. Это точно она – мягкая, сухая. Впиваюсь в неё ногтями, но не замолкаю.
Все те же попытки успокоить и привести в чувство. Все так же безрезультатно.

Одно из наказаний. Долгое, мучительное и болезненное: десять часов. Без перерыва. Без воды.

…Засыпаю. Чернота перед глазами становится непроглядной.
Но вряд ли проходит много времени, когда, закричав в подушку, так кстати подвернувшуюся под руку, я просыпаюсь.
Опять говорю. Мой слушатель (если он ещё есть, конечно) скоро сам меня пристрелит.

Знакомство с Маркусом в приватном зале дорогого ресторана. Элегантный костюм, великолепно уложенные черные пряди, внимательные темные глаза, высасывающие из тела душу. Джеймс рассказывает о моих способностях, а Черный Ворон посмеивается. Говорит, что заплатит, как только уверится лично. Как только покажу.
По приказу Мужа, тут же получившего залог в пять тысяч, ухожу вслед за незнакомцем за огромную деревянную ширму в углу зала…

Снова сон… в нем есть что-то успокаивающее до тех пор, пока непонятные видения – страшные и горькие – не проносятся перед глазами.
В очередное пробуждение рядом ничего не оказывается. Ни тех поглаживаний, ни тех касаний, ни уверений – ничего.
Ушли – понятно. Ушли – ожидаемо.
Но как же больно…
Умоляюще хнычу, зовя их на помощь. Темнота оживает самыми жуткими видениями. Силуэт Джеймса очень четко прорисовывается перед глазами. Он протягивает ко мне руки, что-то произнося. А вон и Вольтури… они вместе.
- Это я, это я, - шепчет кто-то из них, обнимая меня, - давай-ка, всего пару глотков.
Ледяная поверхность касается губ. Меня подбрасывает на кровати.
- Н-н-е-т… нет, п-по-пожалуйста!
Напрасно. Поздно.
Они практически силой заставляют выпить.
А потом целуют. Так, как хочу, так, как мечтаю.
- Вот так, - и обнимают… они обнимают меня?! - Все, все пройдет. Тише.
И проходит, вправду проходит!
Медленно, постепенно, но проходит…

Джеймс у дивана…
Хью гладит по спине…
Черный Ворон целует грудь, скользя черными прядями по коже…
Рауль стискивает пальцами…

Оковы, сковавшие и тело, и голову, исчезают. Глаза закрываются, отпуская на волю последние, жалкие остатки слез. Темнота принимает меня к себе, как напуганного маленького ребенка. Укладывает в плетеную колыбель, покачивая из стороны в сторону. Шепчет бархатным баритоном, прикоснувшись ко лбу:
- le montagne saranno forti*, tesoro.



Самое лучшее время дня – утро. Под только-только проклевывающимися лучами солнца, под голубым небом, какое обычно видно из окна, от легкого ветерка, пробегающего по лапам елей, как никогда хочется жить.
И как никогда верится, что это возможно.
Простынь, на которой я лежу, мягкая. Взбитая подушка с чистой белой наволочкой приятно ласкает кожу. А одеяло теплое. Большое, теплое и безопасное. Под ним можно переждать самую суровую зиму.
Устроившись в прежней позе, разве что теперь лицом к окну, а не к Эдварду и Джерри, как обычно, я медленно освобождаюсь от пут Морфея.
В горле саднит, глаза печет от соленой влаги, выпущенной ночью в таком жутком количестве, а голова и тело налились свинцом. Не самое лучшее самочувствие, но вполне ожидаемое. Вчера, сгорая среди бесконечных, бескрайних видений, я думала, что лучше не будет. Ошибаться приятно.
Я осматриваюсь вокруг, стараясь отвлечься от головной боли и попытаться восстановить картину событий. Помню только отдельные куски всего рассказа, а уж после признания, как заключался чертов договор, вообще все темным-темно. Я рассказала ему, да? Все рассказала?
Но если ответ положительный, почему я не помню?
А что он сказал?..
От проскочившей мысли – очередной насмешки над самой собой – становится страшно. Я ведь не слышала ответа, не видела реакции. Может быть, Эдвард уже давным-давно… отказался от своей затеи. От всех затей, касающихся меня.
Болезненное желание узнать, что все-таки случилось на самом деле, становится сильнее страха. Если мне и есть ещё чего бояться, то только слов мистера Каллена. Все остальное уже случилось – он знает, он видел, он слышал, он понял…
Я хочу повернуться. Всей душой надеюсь, что сплю в кровати не одна. И что как бы то ни было, эта история не повлияет на наши с Джерри отношения и никогда ему не откроется – даже через двадцать лет. Это будет невыносимо.
Однако после первого же моего движения из ниоткуда взявшаяся на талии ладонь – достаточно сильная, дабы удержать меня – оживает.
Теплые губы, появившиеся из-за спины, целуют мои волосы.
- Ш-ш-ш, - просят, поглаживая кожу, - тише.
Этот голос, этот запах может принадлежать лишь одному человеку.
Собственной ладонью, заставляя её слушаться, пробираюсь под одеяло, отыскивая руку мужчины. Длинные пальцы… он!
- Доброе утро…
- Доброе, - в его голосе слышится улыбка, - но ещё не совсем утро. Ты не хочешь поспать хотя бы до семи?
Хочу ли? Не знаю. Ничего не знаю.
Прикусив губу, хмурюсь, обдумывая, что собираюсь сделать.
- Можно мне обернуться? – спрашиваю, осторожно проведя линию по тыльной стороне его ладони.
Моим вопросом Эдвард явно удивлен. Недоумение так и рвется из него наружу.
- Конечно, - с готовностью убирая руки, сдерживающие меня, он позволяет. Чуть-чуть отстраняется, освобождая немного места. Без единого сомнения – хороший знак.
Теперь у меня есть возможность видеть малахиты. Они сонные, пусть и искрящиеся пониманием. В их уголках спряталась усталость, а в самой глубине, воюя с нежностью, гнев. И как бы сильно он его не маскировал, я все равно вижу. Осталось только выяснить, на кого он направлен.
- Привет, - шепчу, ощущая как щеки совсем некстати пунцовеют.
- Привет, - Каллен улыбается, пробежавшись пальцами по моим скулам, - вот так уже лучше.
- Как?
- Когда они сухие, - он усмехается, чуточку прищурившись. Теперь улыбка кривоватая. Как раз та, которую больше всего люблю.
- Ты спал сегодня? – я не решаюсь прикоснуться к синеватым кругам под его глазами, но оттого вижу их ничуть не хуже.
- Я найду время выспаться, Belle. Не беспокойся.
Ясно. Значит, шансов у меня все меньше. Немного сбивает с мыслей его теперешнее отношение – поглаживания и поцелуи, как и ночью – но оно вполне может испариться, как только разговор коснется болезненной темы. Быть может, не до конца ещё проснувшись, он просто не вспомнил.
Я должна сказать. Я должна напомнить, потому что по-другому ничего не решится. Сколько бы он ни смотрел на меня и сколько бы ни гладил, рано или поздно подобная мысль всплывет. И будет лучше, если я её озвучу. Так, по крайней мере, все пойдет быстрее.
- Что? – интересуется Эдвард, наверняка заметив мою нерешительность. Он в принципе очень наблюдательный.
- Я рассказала… вчера?
- Что рассказала, viola?
«Фиалка» придает решимости. Хватит.
- Про все. Про Джеймса, про «Урсулу»?
Черты его лица заостряются и суровеют. Сонливость мгновенно с них пропадает.
- Рассказала.
Рассеяно киваю. Ну конечно, ещё бы.
Я стараюсь смотреть куда угодно, кроме его глаз. Обвожу взглядом всю комнату: замечаю Джерома, по-прежнему, как и ночью, спящего, входную дверь, тумбочку, лампу, призрачный свет из зашторенных окон – уже не темно, но ещё не светло, Каллен прав, рано, – подушки и одеяло. Охватываю взглядом всю картину целиком. И только затем возвращаюсь к малахитам, кое-как набравшись смелости:
- И что ты думаешь?
Эдвард смотрит на меня в высшей степени серьезно.
- А разве я не сказал вчера, что думаю?
- Но ты слышал про договор и про Маркуса?..
- Я все слышал, - подтверждает он, - но от этого ничего не изменилось.
- Совсем ничего? – не могу поверить, слишком невероятно, - а кровь?.. тебе не было противно?
- За этот договор, - мужчина кривится на последнем слове, малахиты страшно пылают, - я сам её у него выпью. До последней капли.
…Наверное, тому, что я чувствую после его слов, нет ни описания, ни объяснения. Наиболее приближенно можно сказать: любовь, но мне кажется, это куда больше. Куда сильнее и куда, куда приятнее. Совмещенное с восторгом облегчение, тихая радость, которая способна перевернуть горы, разливающееся по телу тепло, парочка оставшихся, сохранившихся со вчера слезинок…
Может, я тороплюсь, может, зря так быстро принимаю все за чистую монету, но мне кажется, что он вправду меня не бросит. Он меня не отдаст. Он не презирает, как обещал. Ни капли.
- И что ты… ты ничего мне не сделаешь? – голос дрожит, а оттого шепот превращается едва ли не в шелест. Теперь не боюсь на него смотреть. Только этого и желаю.
Этот гнев – не мой. Ярость – не моя. Она против Кашалота. Она его испепелит.
Самое невероятное ощущение на свете – защищенность. Не думала, что значение выражения «как за каменной стеной» может воплотиться в реальности.
Наконец-то вижу смысл того, что сделала. Даже если к этой теме мы ещё вернемся, даже если ещё не раз увижу и Кашалота, и даже Каллена в кошмарах, справлюсь. С такой-то поддержкой!
Если он и сейчас меня не презирает, то вряд ли возможно вызвать в нем это чувство и в будущем. По-моему, ничего более жалкого, ничего более отвратительного, чем рассказанная история, не существует.
- Ну как же, сделаю, - он притягивает меня к себе совсем близко, крепко, как ночью, обнимает, - я столько всего сделаю… и знаешь, с чего начну?
- С чего? – улыбаюсь, так же, как и он, искренне. Это лучшее утро за все мое существование. Впервые чувствую какую-то странную, почти преступную легкость. Будто бы с плеч упал тяжелый крест, что столько лет приходилось нести. Эдвард освободил меня. И ничего не требует взамен.
- С этого, - осторожно стирая одинокую слезинку пальцем, сообщает Каллен, - моя девочка больше никогда не будет плакать.



От третьего лица

Они ели клубнику. Сидя на кровати и поджав под себя ноги, глядя на огромное блюдо красных ягод перед глазами и маленькую сахарницу рядом – Джером любит именно так – о чем-то разговаривали. Мальчик смеялся, когда шутила Белла, и время от времени сам говорил что-то смешное, судя по её улыбке.
Они сидели совсем рядом, тесно-тесно к друг другу прижавшись. И безмятежность, воцарившаяся в номере, передавалась Эдварду даже через тонкий экран мобильного телефона.
- Отличная программа.
- Да уж, - Джаспер, усмехнувшись, закидывает ногу на ногу, глядя туда же, куда и босс, - скоро все эти центры управления и крупногабаритные камеры станут не нужны. Маленький телефон вполне справляется.
- Надеюсь, ты не включаешь это, когда я там?
- Зачем же? - Хейл качает головой, тут же выпрямляясь; говорит вполне серьезно, - в этом нет необходимости.
Каллен щурится, оглядываясь на телохранителя и на мгновенье выпуская из поля зрения серый экран. Мужчина хмурится. И только-только собирается сказать что-то ещё в свое оправдание, дабы окончательно уверить босса в собственной честности, как тот усмехается.
- Я знаю, Джаспер. Расслабься.
Мотнув головой, глава охраны выдавливает ответную улыбку.
Джерри оставляет блюдо с клубникой, оглядываясь на подушки за ними. Что-то спрашивает, ожидая ответа. Его лицо теряет умиротворение, наполняясь, пусть пока и немного, но грустью.
Белла прекрасно исправляет положение. Вернув на прикроватную тумбу сахарницу, забирает ребенка на руки, нашептывая что-то на ушко. И постепенно розоватые губки снова украшает улыбка.
В груди Эдварда теплеет от подобной картины. Джером его забудет? Едва ли. Белла не позволит.
- Как Элис? – мужчина ловит себя на том, что впервые, совершенно не стараясь, избежал клички сероглазого создания.
- В порядке, - Джаспер тоже замечает эту особенность. Капля подозрительности проступает в его голосе.
- Ей нравится дом?
- Да, мистер Каллен.
- Эдвард.
Бровь белобрысого вопросительно изгибается.
- Эдвард, мистер Хейл.
- Джаспер, - исправляет он, догадавшись, о чем речь.
- Джаспер – Эдвард, - Эдвард посмеивается, когда они обмениваются рукопожатиями, - приятно познакомиться.
Джером всплескивает руками, что-то рисуя в воздухе. Время от времени оглядывается на маму, убеждаясь, что она внимательно следит за тем, что он пытается показать. Они оба смеются, когда представляют себе только что изображенную фигуру. Судя по характерному движению пальчиков, малыш подводит последние штрихи импровизированной кисточкой.
- Ты сберег самое дорогое, что есть у меня в жизни, - Эдвард с нежностью наблюдает за происходящим на экране, а затем, обернувшись к Хейлу, смотрит на него с очевидной благодарностью, - спасибо.
- Не один я к этому причастен, - смутившись, отзывается тот.
- Ты сделал больше всех, - мужчина вздыхает, удобнее перехватив мобильный, - и я тоже сделаю. Эммет и Деметрий уже должны были приземлиться. Они проследят за ней.
- Скорее напугают…
- Нет, у них есть четкие указания не попадаться глаза. Я учел свои ошибки.
- Спасибо, - искренность Джаспера совсем неподдельна. Эдвард знает, что он в принципе не способен изображать что-то, когда речь идет о собственной семье.
- Не за что. Пока ещё не за что.
- Пока?..
- Вот когда прилетишь к ней, тогда уже…
Каллен внимательно следит за реакцией мужчины. И, заметив ожидаемое непонимание с кое-где пробивающейся наружу надеждой, ухмыляется.
- Когда это дело кончится, я тебя освобожу.
- Освободите?
- Дети должны расти с родителями, - его взгляд снова возвращается к телефону, - без них они никогда не станут счастливыми.
- А как же вы? Белла и Джером? – восторг, всколыхнувший душу Хейла, немного затухает.
- Мы ещё это обсудим, - отмахивается Каллен, не желая теперь тратить на это время, - а пока у меня есть одна просьба.
- Я слушаю, мист… Эдвард.
- Организуй мне встречу с Лореном, - Эдвард вздыхает, осторожно, едва касаясь, проведя пальцем по изображению Беллы, танцующей в тесном номере под руку с мальчиком, - пусть едет сюда. И, если ему так нужно, пусть везет Кая. Но как можно быстрее.
- И что же, настраивать его на беседу?
- Нет… - в глубине малахитов загорается смертельная ненависть, которую подпитывают отрывки рассказа Беллы, её страх, её слезы и стенания до самого утра, - настраивай его на кровопускание. И передай, что нам понадобится куда больше, чем четверть стакана.



С нетерпением жду ваших отзывов! Но помните, что ответы на комментарии даются только на нашем форуме