От автора: эта глава может показаться вам сумбурной, дорогие читатели (быть может, такая она и есть), потому как очень длинная, а написана за очень короткое время, но после многочисленных исправлений я все же решила оставить эту часть в первозданном виде. Надеюсь, получилось не так уж плохо. В любом случае спасибо за прочтение!

Ночь полна таинственности. В каждом её уголке, в каждом шевелении ветерка есть что-то неожиданное, приятное и манящее… Что-то, ради чего можно многое забыть и многое оставить.
В ночи есть сокровенность и искренность, какую не отыскать днем. В эту пору дня куда проще решиться что-то сказать или сделать. Почему-то под покровом мягкой темноты отпускает страх быть отвергнутой…
Быть может, именно поэтому я решилась и сказала. Взяла и сказала, отбросив все сомнения.
Призналась.
И, кажется, сейчас пожалею…
Лицо Эдварда, лежащее на подушке напротив меня, бледнеет больше прежнего. Тени устраиваются под глазами, пряча в своей темноте ошеломленные малахиты, касаются щек, не позволяя двум оставшимся капелькам соленой влаги достичь своей цели – моих пальцев. Они останавливаются на полпути. Как и мои мысли после ответа мужчины.
Я многое ожидала – отрицание, сомнение, просьбу подумать, даже испуг (чего только не покажут книги и голубые экраны), в конце концов, в самых смелых мечтах даже принятие, взаимность!.. Но на ответ «ошибаешься» даже у меня не хватило фантазии.
И, тем не менее, он уже прозвучал.
- Что?.. – это самая умная фраза, что я могу сейчас сказать. Не знаю, что ещё в состоянии занять её место. Мне кажется, я упускаю что-то важное, что-то, что расставит все по местам. А пока ни черта не понятно.
Эдвард глубоко вздыхает, прогоняя угасающие всхлипы, сопровождавшие его в рассказе ужасной истории моего ангелочка, немного прикрывает глаза.
- Ты слышала.
Так…
- Почему ошибаюсь? – голос предательски вздрагивает, внутри на тоненькой ниточке покачивается что-то тяжелое, грозясь оборваться и разбиться на мелкие кусочки, из которых уже вряд ли можно будет сложить прежнюю картинку. Но удивление точно не даст слезам появиться прежде, чем я получу окончательные ответы на все вопросы. Их не так много, как кажется.
- Ты не понимаешь, кому и зачем это говоришь, - бархатный баритон сам на себя не похож. В какой-то момент мне кажется, что этого голоса я не знаю. Поджав губы, повернувшись ближе к подушке и головке Джерри, чем ко мне, Каллен выглядит разочарованным и раздраженным, но вместе с тем – расстроенным. Словно бы я намеренно сделала что-то такое, от чего ему больно.
- Я тебе это говорю, - проглатываю горечь, обосновавшуюся в горле, вынуждая пальцы ожить и прикоснуться к нему снова. Ненавижу видеть Эдварда в таком состоянии! Глажу даже ласковее, чем прежде. Так хочу показать, что я рядом. Так хочу показать, что говорю чистую правду. И даже если у него есть повод сомневаться во мне, даже если то, что было, та, что была, заставила в принципе усомниться в таком светлом и приятном чувстве, я помогу. Мне только нужен шанс. Лучше бы было, если бы он промолчал…
Эдвард поднимает руку с покрывал, оставляя беззащитными плечики сына, и хочет, по всей видимости, что-то сделать с моими ладонями. Траектория движения явно рассчитана к собственному лицу… но потом резко меняется. Длинные пальцы, едва касаясь, проводят по пижамным штанам своего обладателя. Словно гладят.
- Что такое? – встревоженно зову, хмурясь. На место прежнего страха – недоумения, приходит новый, уже более осязаемый.
Касания становятся сильнее. Мягкая ткань издает характерный звук, когда Каллен что есть силы проводит по ней ногтями. Туда-сюда…
Приступ.
- Все хорошо, - придушенно шепчу, одновременно подавляя зарождающийся внутри ужас и аккуратно передвигая Джерома на другую сторону кровати, к себе. Благо этому противодействовать Эдвард не собирается. Он слишком занят ногой.
- Эй, - подбираюсь как можно ближе, заглядывая прямо в его глаза, пытающиеся от меня скрыться, - посмотри, все в порядке! Попытайся расслабиться, сейчас пройдет…
- Не пройдет, - в его голосе уверенности больше, чем чего-либо иного. И она, совершенно не щадя, отсылает меня к прошлой ночи. Той, в особняке, после которой и удалось понять, что я по-настоящему чувствую к этому мужчине. Но неужели снова?.. Здесь, за сотни тысяч миль… А кто поможет? Флинна нет!
Надеюсь, он был прав и болезнь правда не имеет физического аспекта.
- Эдвард, - прочищаю горло, запирая как можно глубже все негативные эмоции и страхи, грозящие окончательно усугубить положение, - тебе нужно успокоиться, и все. Подумай о чем-нибудь хорошем.
Он стискивает зубы, но категоричного «нет» я не получаю. Вдохновляет.
- Помнишь, как Джером играл с дельфинами? – первое, что приходит в голову, но, должна признать, весьма действенное воспоминание. Малыш потрясающе выглядел тогда. И я уверена, счастье, исходящее от него ваттами, Эдвард тоже заметил. Замечательный выбор.
- Да… - ответ теряется между глубоким вдохом и резким выдохом.
- Отлично. А когда мы строили замок? Помнишь, как он улыбался? – не останавливаюсь, пытаюсь… не могу даже представить, что будет, если я остановлюсь. На фоне происходящего теряется недоразумение о необдуманном признании, о реакции мужчины – есть вещи куда серьезнее и важнее сейчас, чем разбор полетов.
- Нет…
- Ну как же нет, - из-за всех сил стараюсь быть беззаботной, - внутренний дворик, смотровые башни, ракушки на стенах…
- Не помогает, - рычит Каллен, обрывая меня, - хватит!
Замолкаю, прикусив губу. Он снова мокрый – луна сегодня щедра на свет. Все, как и прежде.
- Помоги мне…
- Конечно, - с готовностью киваю, перебирая в голове варианты той самой помощи, - о чем мне рассказать?
Его передергивает. Длинные пальцы с животной ненавистью впиваются в левую ногу. Сейчас вырвут с корнем. Правая рука, ударяясь об угол деревянной тумбочки, едва не выворачивает её содержимое на пол.
- Слева... черт... слева, Белла! - он повышает голос, зажмуриваясь.
- Что слева?
- Укол. Дай мне...
- Какой укол? – что? Откуда?!
- Белла! – уже не сдерживается. Выгнувшись на простынях, хватает мою руку, рывком разворачивая к нужной полке. Ему не хватает пары сантиметров, дабы дотянуться до неё самому.
- Эдвард, - произношу спокойным тоном, но с каждым мгновеньем крепнущие оковы скоро явно его уничтожат, - тебе не нужно лекарство, Флинн говорил…
- Не учи меня, что делать! – яростный выкрик сотрясает комнату. В который раз радуюсь, что Джерри спит. Лицо Каллена до неузнаваемости преображается. В нем сейчас светится та звериная угроза, от которой хочется бежать как можно дальше. Которая прекрасно подходит для свершения описанного в выражениях «испепелить взглядом», «уничтожить на месте» и многих других в том же роде.
- Эдвард, послушай…
Не будет слушать. Точно и однозначно.
- Дай мне его немедленно! – ярость, ненависть, гнев – все слова, известные человеку на тему таких чувств, не дадут точного описания. Его просто не существует – такое можно только увидеть.
А может, действительно, послушать? Дать?.. Ему больно, страшно, хочется избавления – и мне бы хотелось – к тому же, я единственная, кто может ему помочь… Могу ли я говорить «я люблю тебя», а потом, меньше чем через пять минут, отказываться спасти от боли? Сумасшествие.
Но и слова Флинна, его «чудо-прогноз» я тоже помню. И куда лучше, чем все остальное…
- Нет, - губы сами дают ответ. Мне кажется, они знают его лучше, чем сознание.
Эдвард кусает губы, тщетно пытаясь, судя по выражению лица, найти другое объяснение моим словам. На мгновенье яростная пелена спадает. Ужас, четко вырисовывающийся, без лишних пояснений понятный, проступает на лице. В морщинах, отчаянном взгляде, подрагивающих тонких губах и мокрых от пота щеках. Он шумно сглатывает, словно с чем-то смиряясь.
- Помоги мне… - просит тихо-тихо, как ребенок. Тем же бархатным баритоном, который люблю, тем же молящим тоном, как после побега Джерома, после возвращения едва не утерянного смысла жизни. На это я тоже должна отказать?
- Я помогу, Эдвард, - смаргиваю соленые капельки, наворачивающиеся на глаза, убирая со взмокшего лба потемневшие волосы, - смотри на меня, я здесь, Джерри здесь, конечно мы тебе поможем.
Он громко прочищает горло, резко выдыхает.
- Вот на чем кончается ваша любовь, - шепчет, сжимая зубы, - «в болезни и в здравии», «в богатстве и в бедности»…
Часто дышит. Тяжело, будто каменный, отворачивается от меня. Смотрит на тумбочку.
- Больше не спрашивай, почему ошибаешься…
- Что ты такое говоришь? – поражаясь безжалостности его слов, качаю головой, - это ведь неправда, Эдвард. Я хочу помочь. Ты же помнишь, чем грозит продолжение всего этого! Мы ведь здесь, чтобы прекратить это!
…Это, похоже, становится последней каплей. Окончательно будит в нем зверя.
В широко распахнутых малахитах, налившихся кровью, нет места ничему другому, кроме как всепоглощающему яду.
- Не для этого! – не жалея сил, выкрикивает он, - ты ни черта не знаешь, Белла! И лезешь туда, куда нельзя! Ты понимаешь сама, что делаешь?!
- Чего не знаю?..
- Большая Рыба в курсе о Джероме, - поясняет он. Со свистом, сквозь зубы, втягивает воздух, - Италия хочет развязать войну с нами! Со мной! И никакие «пожелания» и рецепты Флинна, никакие его прогнозы не заставили бы меня покинуть США, если бы не это!
Правда – как ушат холодной воды. Настолько неожиданная и внезапная, что я не могу не то что сказать, ответить что-то вразумительное, но даже пошевелиться.
- Поэтому прекрати играть Мать Терезу и дай мне этот чертов укол! – его подбрасывает на простынях, лицо искажается жуткой гримасой боли, - если я сдохну сейчас, Белла, это будет на твоей совести!
«Он сказал, я выдумываю боль… и ничего более не происходит».
Я сказала, что верю Эдварду. И вправду верю, что ему больно. И я верю. Но сейчас, в данной ситуации, слова доктора кажутся весомее. От вымышленной боли ведь нельзя умереть, да? Нельзя ведь?!
Господи… что же мне делать?
- Пошла ты к черту! – так и не дождавшись моего решения, яростно восклицает Эдвард. Что есть силы сжав пальцами простыни, одним резким рывком придвигается на самый край кровати, громко застонав. Рука со вздутыми синими венами, побелевшая, как у вампиров, готовится схватить крошечного золотого слоника – ручку ящика полки – дабы получить желаемое.
…Успеваю опередить её буквально на пару секунд.
- Отпусти… - угрожающе рычит мужчина. Его лицо приобретает стальное выражение, глаза пылают ярко и всепоглощающе, в глубине даже зияет безумство.
Кажется, теперь я понимаю, почему он Изумрудный Барон. И почему является Боссом… Такому нельзя не поклоняться. Он выше. Он сильнее. Он могущественнее и может стереть в порошок одним лишь пальцем…
Если бы этот мужчина не был тем Эдвардом, который утешал меня на пляже этой ночью, я бы, не споря, оставила его в покое. Это было бы логично и дальновидно, а ещё обеспечило бы безопасность.
Если бы этот мужчина не был папой Джерри, тем человеком, что убаюкивал его полчаса назад в своих руках, как в колыбельке, я бы отвернулась и позволила всему идти так, как запланировано. Не стала бы вмешиваться в это страшное, неоправданное противостояние.
Но Барон Каллен – наш, мой, Джерри… теплый, ласковый, любимый человек, которого никто из нас никуда не отпустит! Я не позволю ему уверенно шагать навстречу смерти и с этого фланга. Хватает других.
И именно поэтому держусь за слоника, как за последнюю надежду. Острые края больно впиваются в кожу, грозясь разорвать её, но даже это не пугает. Я сказала, что люблю. И за слова свои отвечаю.
- Нет.
- ДА! – не соглашается Эдвард. И, судя по всему, терпеть больше не намерен. Не щадя ни полки, ни ручки, ни моей руки, крепко сжав за запястье, резко дергает влево, к балконным дверям. Не успеваю ничего предпринять - с дьявольской силой этого мужчины я точно ничего не смогу сделать.
…Сижу на полу, в метре от своего прежнего места на кровати, с некоторым отрешением, будто наблюдаю сцену из фильма по телевизору, глядя на то, как Каллен всаживает тонкую иглу под кожу. Запрокидывает голову, выжимая золотистое содержимое шприца внутрь себя. Дрожит, громко и часто выдыхая. Как всегда. Как и в прошлые разы.
Моргаю, и вот перед глазами уже другая картинка – полусекундной давности – обезумевшие, потерявшие всякий контроль над собой малахиты, ледяные пальцы, едва заметная боль от их прикосновения…
Это наводит на мысль, которую я решаюсь проверить. Будто во сне, куда медленнее, чем обычно, опускаю глаза вниз, на свою ладонь.
Золотой слоник, наполовину окрашенный в красный цвет, там же. Он остался у меня. А кожа, как и предполагалось, в самом центре вспорота. Здесь, где порез подлиннее, был хобот. А тут, где короче – хвост. А эти четыре равных кружочка, заполнившиеся кровью – ноги. Точно он.
Как зачарованная, смотрю на эти отметины, пытаясь понять, откуда они взялись. В голове туман – ничего не помню. Только вот горечь все равно есть. Все равно, как тысяча кошек, скребет горло.
Придушенно всхлипываю, позволяя слезам спокойно течь вниз. Вправе ли я им мешать?
Что здесь только что было?..
Я сидела на кровати – точно помню. Я смотрела на Эдварда, говорила с ним… а потом?!
- Белла? – тихий голос кажется спасением. Я знаю его! Он поможет, он защитит от меня от всего и вся! Я ему верю!..
Но затем, прислушавшись, внезапно вспоминаю и то, что защищать не от кого. Он! Он - обладатель бархатного баритона - собственноручно отправил меня на пол. Отомстить самому себе у него явно не получится.
- Эдвард, - слабо улыбаясь, киваю, смаргивая слезную пелену. Все случившееся кажется полетом фантазии, но уж никак не реальностью, нет.
Однако саднящая кожа дает вполне реалистичное подтверждение. Без сомнений.
Ну вот, я вспомнила. Только легче почему-то не стало.
- Я сплю в другой спальне, - сглатываю комок рыданий, обосновавшийся внутри, и, кое-как поднявшись на ноги, прохожу мимо кровати.
Не оглядываюсь. Ничего не добавляю.
Просто закрываю дверь.



Нежная материя одеяла ласкает кожу. Не знаю, зачем в государстве, где температура никогда не опускается ниже двадцати градусов, одеяло, но, так или иначе, оно здесь. Создает вокруг меня хоть какую-то атмосферу уюта и безопасности, которых как никогда не хватает. Закрыв глаза, лежу, не двигаясь. Слушаю негромкие звуки, сопровождающие начинающееся утро. Легкий ветерок, вздымающий полупрозрачные белые шторы у балкона, тихонькое тиканье настенных часов, пристроенных на полке возле комода, шуршание белых простыней, по которым я то и дело провожу пальцами туда-обратно. Наполненная благодатной тишью, комната успокаивает. Теперь тишина не мой истязатель, не мое наказание и даже не моя ненависть. Она – спасение. Стала им, как только рассеялся странный туман…
Раскалывающейся на части голове любой громкий звук подобен смерти. Точно так же, как глазам, опухшим от слез, саднящим от их неимения, яркий свет. Утро только-только начинается. Рассвет брезжит на горизонте, алое солнце потихоньку поднимается из-за тонкой линии, освещая океан и песок, окрашивая небо в бледно-розовый, а водную гладь – в красно-голубой цвет.
Стены, окружающие меня, сходны с таким оттенком. Неконфликтные и нежные. В отличие от спальни, где ещё вчера я укладывалась спать, и откуда ещё вчера двумя часами позже полуночи трусливо сбежала, заливаясь слезами, на них нет ни фотографий, ни картин, ни даже узоров. Идеально ровные. Идеально чистые. Самое то к моему теперешнему состоянию.
Я глубоко вздыхаю, когда порыв ветерка становится чуть ощутимее. Свежий воздух, особенно морской, прекрасное лекарство от любой боли.
Может, пора вставать? Новый день уже наступил, Джерри скоро проснется…
Но не могу. При всем желании я не могу. Тело налилось свинцом, в горле пересохло. Боюсь пошевелиться, дабы не усугубить все окончательно.
Время слезной истерики явно не пошло мне на пользу.
Кажется, этой ночью было все. Все, начиная от боли и разочарования и заканчивая глупостью, страхом и осознанием самых невероятных вещей…
В который раз общеизвестная пословица про «вовремя остановиться» выходит на первый план, подтверждая свою значимость.
Да. Стоило.
И не тогда, когда постель утонула в соленой влаге, не тогда, когда дело дошло до кровотечения… раньше. Гораздо раньше. В тот самый момент, когда захотелось признаться. Сделать глупость, не поддающуюся описанию. Зачем-то, ради каких-то невнятных целей открыть перед человеком, совершенно в этом не нуждающимся, душу. Уверена, если такая дилемма снова встанет на пути, я заставлю себя молчать любой ценой. Убегу, сбегу, уткнусь лицом в подушку – что угодно. Уж слишком больно и тяжело терпеть последствия необдуманных решений…
Я была ко многому готова. Но фраза оригинального Эдварда «ты ошибаешься» явилась полнейшей неожиданностью и словно бы перерезала что-то внутри меня. А потом было «вот, на чем кончается любовь»…
…Это отвратительное ощущение. Настолько отвратительное, что невозможно описать его словами или привести примеры из жизни, способные передать хоть какую-то часть того чувства. Ужасно? Несомненно. Больно? Вполне. Не повторяйте чужих ошибок.
Интересует лишь вопрос, почему получилась такая ситуация. Мне казалось, мужчина готов. Мне казалось, я ему нравлюсь и значу что-то большее, чем кто-либо из знакомых женщин. Его слова про безопасность меня успокаивали, его касания, обещания, поцелуи – заставляли верить. Я полностью ему доверяю. Все самое что ни на есть ужасное, страшное, болезненное, грязное… Я доверила ему всю себя, сказав эти чертовы три слова. И вот что имею в итоге.
Неужели все, что было – вымысел? Притворство? Неужели он вправду не понимает, как сильно я его люблю? Как сильно хочу быть рядом?..
Во мне причина? Я веду себя не так, как следует? Не имею достаточного опыта? Не сплю с ним?
Не даю ему наркоту, когда потребует?..
Последнее предположение вырывает изнутри наружу парочку слезинок. Тонкими струйками спускаясь по щекам, они теряются в одеяле. Сглатываю, поспешно зажмуриваясь, предупреждая новую волну рыданий.
Нет.
За сегодня я уже достаточно выплакалась.
Как бы там ни было, мистер Каллен, ваши слова предельно ясны. Спасибо, что показали правду вовремя. Отныне заниматься глупостями я больше не буду. Вы убедили. И слоник.
Я помню это: рука саднила, тело трясло, а слезы, безмолвно, без рыданий текущие по щекам, облегчения не давали. Оставаться более в этой комнате не было смысла. Однозначно.
Может быть, я действительно не знаю, кому сказала «люблю»? Мой Эдвард и Барон, необъяснимо преобразившийся из-за своего бешенства, один и тот же человек? Не верю.
Я, обвив руками подушку, лаская её так, будто успокаиваю саму себя, тщетно ищу мысль, помимо Эдварда, за которую можно зацепиться и вырваться из этого безумия. Тихий отдых? Море, солнце, спокойствие? Как бы не так!
Я больше не выдержу слез. Я больше не могу обо всем этом думать!..
И, через бесчисленное множество попыток, свое спасение я нахожу. Ответ подсказывает та самая подушка. Вернее, то, как мой мальчик, сжав её этой ночью до белизны пальцев руками, рыдал, заливаясь горькими слезами. Его кошмар – наяву и во сне. Его боль – неутомимая и запечатанная глубоко внутри, не прорывающаяся наружу так, как должна. Плохие сны для неё – один выход. Потому и мучают Джерри так часто.
…Эти слезинки оправданы. Всхлипнув, позволяю себе пожалеть о судьбе моего ангелочка, даже не поднимая пальцев, чтобы стереть соленые дорожки. Сейчас – можно.
То, что я услышала из рассказа… его папы, было поистине ужасно. Поистине душераздирающе и невероятно. И его слезы, его мольбы и крики преобразуются в моей голове в единый ролик, подкрепленный сводящими с ума картинками произошедшего.
«Сожгла».
«Сожжен».
«Восемь месяцев».
В груди разгорается пламя, сметающее все на своем пути. Крепче впиваюсь руками в злосчастную подушку, глотая слезы. Он мой, слышишь? МОЙ! Я не позволю никому и ничему сделать ему так же больно! Я не оставлю его ни на минуту, если будет нужно! Я собственноручно затушу любой огонь и остановлю любую катастрофу, дабы спасти его. Мой мальчик нуждается в защите. Мой мальчик её получит. Джером мое истинное сокровище. Мой драгоценный камушек, мой ребенок, мое солнце. И что бы ни происходило между мной и его отцом, чтобы ни сделала его мать, как бы он ни боялся и как бы ни относился ко мне, я буду любить его всю свою жизнь. И всю жизнь буду делать то, что поможет ему быть счастливым, здоровым и безмятежным.
И начать стоит, пожалуй, сейчас. Эти четыре дня – его отдых, его безопасные деньки под солнышком и рядом с океаном. Пора спокойствия и уюта, пора любви, искренней и чистой. Я не имею никакого права испортить ему оставшиеся выходные. Я возненавижу себя, если сделаю это после того, что услышала.
История Эдварда на многое открыла мне глаза. Как и то, что было после…
Итак, первостепенная задача: прийти в себя. К тому времени, как Джерри откроет глазки, я снова буду веселой улыбающейся Беллой, готовой день напролет резвиться в водной глади, строить песочные замки и, поедая такие любимые моим мальчиком абрикосы, смотреть «Чипа и Дейла».
…Создание, предстающее в зеркале, как только я подхожу к нему, пугает своим видом. На миг даже кажется, что задача невыполнима. С выбеленной кожей, с красными, потухшими, уставшими глазами, с подрагивающими синеватыми губами и гримасой, исказившей их, я не узнаю себя. Подсказывают, что увиденное – правда, алые полосы, размазанные по всему лицу. Запекшаяся кровь выгодно выделяется на бледной коже. Я. Без сомнений.
Забираю с полки полотенце, включая воду. Её шум эхом отзывается в по-прежнему беспокоящей голове, но пытаюсь абстрагироваться, игнорируя это. Получается.
Джерри… ради Джерри.
Под конец, заканчивая водные процедуры, исправляю недочеты, пытаясь вернуть коже прежний вид. В конец отчаявшись, испугавшись мертвецкой бледности, делаю то, что давным-давно отправлено в архивы памяти: выуживаю из недр ванной полки тональный крем, снимая с банки крохотную крышечку…



Овсянка – любимое блюдо Джерома. С фруктами, с джемом, с молоком или с сахаром – он готов есть её в любом виде, я подметила это ещё в особняке. Но на полке кухонной тумбы её нет. Любые другие – сколько угодно, в цветастых упаковках с красивыми картинками, от которых текут слюнки – но не овсянка. Тот, кто закупал продукты, её не ест?..
В общем, задумка приготовить Джерри завтрак, который на сто процентов придется ему по вкусу, потерпела крах. Надо придумать что-нибудь другое.
Идею дает одна из упаковок, самая большая. На её красно-желтой картонной поверхности изображен поднос с завтраком, в центре которого стоит какая-то желтоватая, неизвестная мне каша, а чуть позади – две чашки кофе и маленький, скромно притулившийся у самой стенки, кекс.
…А что насчет шоколадных маффинов?
Я помню, Эдвард говорил о запрете... но сейчас мне все равно. Дети любят шоколад. И Джером, я уверена, тоже любит. К тому же, глупые правила мистера Каллена как никогда хочется нарушить...
Я проверяю все ингредиенты, перевернув порядок в полках окончательно и, к счастью, убеждаюсь, что все есть. Подойдет.
Готовка вообще потрясающая вещь. Она дает возможность не только успокоиться и собраться, но и занять делом голову и руки, не пуская глупых мыслей внутрь сознания. Может быть, потому после гибели отца я полностью заняла мамино место на кухне? И она, кстати, была совершенно не против его отдать. Рене никогда не любила готовить, хотя получалось у неё довольно неплохо. Почти как у бабушки.
Не спеша, полностью сконцентрировавшись на процессе, исполняю все семь шагов кулинарного рецепта из большой оранжевой книги, давным-давно обнаруженной на нашем чердаке. Итак, растопить шоколад – готово. Влить сливки – уже. Добавить кофе – помня о Джерри, кладу куда меньше положенного количества. Сахар, мука, яйца – перемешать и…
Негромкие шаги привлекают внимание, вынуждая оторваться от завтрака. Чьи-то маленькие босые ножки прокрадываются по ступеням лестницы, выдавая себя тихими звуками, которые она в рассветной тишине не скрывает.
Нежно улыбнувшись белокурой головке, промелькнувшей между толстыми перилами, возвращаюсь к тесту, делая вид, что не замечаю малыша.
Выждав две минуты тишины, наблюдая за тем, что я делаю, сонными глазками, Джером решается-таки показаться.
В тот самый момент, когда я достаю формочки с верхнего ящика, крохотные теплые ладошки обхватывают мои ноги.
- Привет, - впускаю в голос каплю удивления, поворачиваясь к мальчику, - кто-то у нас уже проснулся?
Джером, продолжая обнимать меня, вздыхает. Ничего не говорит.
- Да это Джерри! – радостно восклицаю, поднимая свое сокровище на руки, - с добрым утром, мой хороший.
Дважды моргнув, прежде чем посмотреть на меня, белокурый ангелочек снова вздыхает. В его глазах серьезность слилась с чувством вины. Он выглядит немного потерянным, но в то же время глубоко задумавшимся одновременно. Губки подрагивают. Сейчас он похож на малыша из ночи. Такой же хрупкий, такой же бледный.
- Солнышко, что?..
- Мама, - мальчик перебивает меня, поглаживая пальчиками мою щеку, - мама…
- Тебе снилась мама, родной? – чмокаю детскую ладошку, понимающе глядя в драгоценные камушки, - ничего, это был просто плохой сон.
- Мама, - с долей упрямства повторяет Джерри, обвивая меня за шею.
Я – мама? Он об этом?
Натыкаясь на мое недоумение, Джером супится.
- Мама! – увереннее, громче зовет он, целуя мое лицо, - мама, мама, мама! Мама!
Будто бы доказывает кому-то…
Верно. Догадки оправдались.
- Ну конечно, сыночек, - улыбаюсь ему со всей возможной лаской, какую только могу в себе найти, - твоя мама.
Как же приятно произносить это слово! Сыночек… Я чувствую себя самым счастливым человеком на свете. С Джерри мне не больно. Что бы ни случилось.
Наконец-то его губ касается улыбка. Не отказываясь от неё, мой ангелочек прижимается ко мне всем телом, успокоено выдыхая.
Поглаживает волосы на спине, тихонько бормоча:
- Люблю.
- А я тебя как люблю, - отзываюсь ему, легонько укачивая из стороны в сторону, - у меня самый замечательный мальчик на свете.
Подобное признание окончательно расслабляет его. Прикрыв глаза и искренне улыбаясь, Джером выглядит совершенно спокойным. Ничто не может его потревожить.
И прекрасно. Так и должно быть. Он – ребенок. Он ни в чем не виноват. Он – маленькое солнышко. И он должен быть счастливее нас всех, спокойнее нас всех, радостнее нас всех вместе взятых.
Держу на руках Джерри и понимаю, что справлюсь. Эти дни я ему точно не испорчу, что бы ни случилось. Потом, в Америке, придется столкнуться со страхами и людьми, желающими его смерти, но сейчас… Нет. Я растворю его в себе, я спрячу его от них. Большая Рыба не посмеет даже взглянуть на Джерома.
- Родной, - нахожу, что это самый подходящий момент, тем более после таких мыслей, - что бы ни случилось, кто бы тебе что ни говорил, я хочу, чтобы ты знал: я никогда не дам тебя в обиду. Любого, кто заставит тебя плакать, любого, кто сделает тебе больно – накажу. К моему мальчику никто не посмеет притронуться.
Джерри затихает. Выглядит удивленно-встревоженным, когда драгоценные камушки смотрят на меня. Но говорю. Все равно говорю. Чтобы сомнений, как в самолете, больше не было.
- Если ты… сомневаешься во мне, - бормочу, припоминая ту ночь, - если что-то хочешь спросить или рассказать… Джерри, в любое время дня и ночи я выслушаю тебя. Договорились?
Он быстро-быстро кивает.
- Люблю, - кусает губки, обнимая ещё крепче прежнего, - мама, люблю, мама…
Такое ощущение, будто бы я ему не верю.
- Я знаю, - успокаивающе глажу детскую спинку, - я сказала это, солнышко, чтобы тебе не было страшно. Я ничуть не сомневаюсь, что ты меня любишь.
Джером устраивается на моем плече, ещё раз кивнув. Задумчиво глядя на прядку волос, проводит по ней пальчиками, успокаивая дыхание.
- Ну вот, - улыбаюсь, наблюдая за тем, как постепенно расслабляется его личико, - давай пока я закончу с завтраком, а ты посмотришь мультик?
Предлагаю, оглядываясь на незаполненные металлические формочки.
Джером тоже смотрит туда. На тесто, на глазурь, на духовку…
Из-под опущенного взгляда, сквозь свои длинные ресницы, просительно глядит на место рядом со мной.
- Хочешь помочь?
Кивает.
- Замечательно, родной. Я буду только рада.
Опускаю его обратно на пол, выдвигая из-за стойки высокий стул. Джером забирается на него, внимательно глядя на миску с тестом. Его интерес паутинками пронизывает всю столовую.
- Любишь кексы? – интересуюсь, добавляя в тесто ещё немного муки, помешиваю остывающую глазурь.
Завороженно глядя на постепенно светлеющую шоколадную смесь, малыш дает ответ с некоторым опозданием. И пусть он беззвучный, чем дольше он рядом, тем больше во мне уверенности, что скоро с этим извечным молчанием будет покончено. В его арсенале уже целых семь слов! А это всего-то за полтора месяца!
- Хочешь попробовать? – цепляю его взгляд, указывая на тесто.
Вопрос белокурого создания так и повисает в воздухе.
- Смотри, - стерев глазурь с края миски пальцем, облизываю его, улыбаясь Джерри, - м-м-м, вкусно…
Немного удивленно и с каплей робости он повторяет за мной, протягивая к смеси руку. Подвигаю миску ближе, дабы облегчить ему задачу.
- Ну как?
Маленькие малахиты загораются восторгом. Искренняя, широкая улыбка полноправно завладевает лицом их обладателя.
- Твоему носу тоже понравилось, - посмеиваюсь, стирая каплю шоколада с личика малыша, - кажется, уже всех накормили.
Джером тоже смеется. Не тревожно, весело, наслаждаясь новой игрой. Пробует растаявший шоколад ещё дважды – теперь каждый из крохотных пальчиков побывал в глазури.
- Оставь немного для теста, зайчик, - протягиваю ему салфетку, качнув головой, - а то не хватит кексам.
Джером, смущенно хихикнув, оставляет глазурь в покое. С шоколадом на руках справляется крайне быстро, возвращая мне салфетку обратно.
- Ну вот, теперь можно и испечь, - разлив смесь по формам, сообщаю я, - поможешь мне их украсить?
Вместе с малышом мы очень скоро завершаем все приготовления к отправке выпечки в духовку. С точностью, многим детям неподвластной, не пролив почти ни капельки мимо формы, Джерри заливает кексы шоколадной глазурью из большой ложки, восхищенно наблюдая за результатом своей работы.
И его вид в этот момент, улыбка, горящий взгляд, восторг – убеждают меня, что все будет в порядке. Кошмары перестанут мучать маленького ангела. Они оставят его в покое и позволят жить жизнью обыкновенного ребенка. Они не заставят его плакать, как этой ночью, не заставят пить снотворное, чтобы уснуть и не видеть больше всяких ужасов… Это вполне реально, хотя раньше и казалось волшебным сном. Все реально, если верить. Теперь я в этом убедилась.
Отправляю формочки в духовку, включая нужную температуру, когда Джером внезапно спрыгивает со стула, кидаясь к лестнице.
К тому моменту, как я оборачиваюсь, он уже сидит на руках отца, восторженно указывая ему то на меня, то на духовку и изображая руками кексы, которые мы печем. Выглядит совершенно счастливым ребенком.
Эдвард внимательно и с улыбкой слушает сына, но что-то в его взгляде подсказывает, что мысли мужчины уносятся куда дальше, чем описание маффинов. Похоже, он даже не замечает, что речь идет о том, что они из шоколада... Он кажется усталым настолько, будто бы целую ночь занимался тяжелой черной работой. И совсем не спал. Внутри меня что-то вздрагивает, но очень быстро потухает. Его слова и действия прошлой ночью рушат все хорошее, что зарождается в груди. Отвернуться – единственное желание.
По окончании рассказа мальчика, Эдвард, целуя бледный лоб, сосредотачивает в глазах выражение, столь ожидаемое Джеромом. Разделяет и его радость, и его приятное волнение, и восторженность… Возвращается.
- Кексы, значит, - посмеивается, спускаясь по лестнице на оставшиеся пару ступеней, - здорово!
Не верю этому его настроению. Ни капли. Уже ничему в нем не верю. Рука, будто подавая сигнал воспоминаниям, саднит.
- Белла приготовила?
- Мама, - чуточку нахмурившись, поправляет Джерри, - ма-ма!
- Мама, - Каллен с готовностью соглашается, на мгновенье касаясь меня взглядом. Поспешно отвожу его, возвращаясь к формам. Не хочу смотреть.
В кухне повисает молчание. И это молчание напрягает Джерома. Я вижу, что он находится в некотором недоумении, почему я не бегу к Эдварду и не смеюсь вместе с ним, как прежде. И почему не улыбаюсь так же искренне, как вчера. На пользу мальчику это точно не пойдет.
- Посмотрите «Спасателей», - киваю на телевизор и кресла перед ним, разряжая накалившуюся обстановку - а я уберу здесь.
Эдвард пожимает плечами, покрепче перехватив сына.
- Пойдем спасать мир, - заговорщически шепчет ему на ухо, - бурундуки без нас не справятся.
Джерри не против. Он даже пытается усмехнуться шутливому тону папы. Но то ли чувствует его натянутость, то ли под кожу пробирается напряжение, повисшее между нами, то ли он просто догадывается, что случилось что-то не очень хорошее, но прежний блеск внутри драгоценных камушков затухает.
Безвозвратно.

…Белая дверь идеально ровная. Её гладкая деревянная поверхность, серебристая ручка, поблескивающая от яркого солнца, забравшегося в дом через окно, со вчерашнего дня ничуть не изменились. Это – удивительное свойство предметов, в отличие от людей. Человеческая жизнь идет, вкусы, нравы меняются, отношения людей, характеры, мысли – непостоянны. А предметы все те же.
И если вчера вечером я, даже не догадываясь, что будет всего через пару часов, заходила в нашу спальню, забираясь на кровать между Джеромом и Эдвардом, обнимая их обоих, то сегодня я стою в коридоре. Том самом. Возле той самой стены. Внимательно изучаю глазами пол, стены, потолок и лестницу… жду.
Актриса из меня бы вряд ли получилась. Ещё там, в Америке, с Джеймсом, когда провал – ощутимое физическое наказание, может быть. Но с тех пор много воды утекло, и теперь с каждым разом прятать истинные эмоции удается все хуже.
Я честно стараюсь. Я стараюсь для Джерри, и моя игра не так уж плоха, наверное, раз малыш не расстроился, но… не знаю. Заподозрил он что-то точно. Да и как тут не заподозрить?
Внезапно деревянная застава распахивается, выпуская моего ангелочка наружу. Переодетый в уже знакомые мне плавки, он выбегает в коридор, улыбаясь мне. Похоже, возвращение на пляж, к океану, его успокаивает и прогоняет сомнения. Ему следует жить поближе к воде.
- Готов?
Отрывисто кивнув, мальчик просительно смотрит вниз.
- Конечно идем, родной, - теперь мой черед согласиться. А затем наблюдать, как малыш с неподдельным детским восторгом кидается вниз по лестнице, не утруждаясь даже держаться за перила. Похоже, все не так плохо, как казалось.
Я разворачиваюсь, уже собираясь спускаться следом, но внимание привлекает крохотная щелка в дверном проеме. Видимо, Джером недостаточно плотно закрыл дверь. Подхожу на шаг ближе, намереваясь побыстрее исправить положение, но невольно заглядываю внутрь. Всего на секунду, однако и этого хватает.
Я вижу Эдварда. Он стоит возле большого деревянного комода в своих брюках для дайвинга, нахмурено глядя в зеркальную поверхность дверцы шкафа. В отличие от личика Джерри, с его лицом никаких изменений не произошло. Разве что, в худшую сторону - оно настолько изможденное, что мне, несмотря на все случившееся, по-прежнему отчаянно хочется войти внутрь, подойти со спины и, крепко обняв его, спросить, в чем дело. Что бы ни происходило, я не перестану любить ни одного из Калленов. Но слова Эдварда, произнесенные вчера, то, что было чуть позже… я не могу пересилить эти события. По-прежнему стою в коридоре. По-прежнему стискиваю пальцами серебристую ручку. И наблюдаю – не столько за тем, что он делает, сколько за тем, как выглядит при этом. Однако, как выясняется спустя пару мгновений, внимание все же заслуживают действия.
Эдвард, оглянувшись, дабы убедиться, что Джером точно не вернется в комнату в ближайшие несколько минут, подступает на шаг ближе к зеркалу, поворачивается немного влево, истязая взглядом его поверхность.
Я стою достаточно близко, чтобы увидеть то, на что смотрит мужчина. И вначале даже не сразу понимаю, что вижу, когда он спускает вниз левую часть импровизированных плавок…
Но затем картинка все же складывается.
Возле уже увиденного когда-то шрама – самого большого – чуть слева расползся, поражая своими размерами, багрово-фиолетовый синяк. Если ничего не путаю, он находится ровно в том месте, куда Эдвард вчера спешно всадил иглу…
Да. Да, то самое место. С моего ракурса прекрасно было видно – с пола, как оказалось, вообще замечательно видно. Все верно.
Застыв, ошарашенно разглядываю гематому, которой вчера точно не было. Какой ужас… Неужели уколы?..
- Мама! – голосок Джерома, нетерпеливый и не совсем довольный моей задержкой, слышится снизу. Если не спущусь в самое ближайшее время, он сам поднимется.
Эдвард тоже слышит. Мотнув головой, возвращает штаны на место. Собирается выйти…
Я, заставив пальцы подчиниться и отпустить злосчастную ручку, успеваю спуститься по лестнице, дважды споткнувшись, к тому моменту, как мистер Каллен покидает комнату.
Не удивлюсь, если он меня заметил, но когда папочка Джерри через стеклянные двери попадает на веранду, мы с малышом уже расстилаем на теплом утреннем песке зеленое полотенце…



- Крем в сумке.
С трудом выпутавшись из дремоты, пришедшей вместе с расслаблением от яркого солнышка и тихого плеска маленьких волн, открываю глаза, оборачиваясь на голос. Обращаются явно ко мне.
Эдвард. Мокрый от недавнего «погружения», с маленьким желтым ведерком в руке – видимо, за ним и пришел сюда – стоит рядом, неодобрительно глядя на мою спину.
Прикусываю губу, когда воспоминания с легкостью подсовывают недавнюю картинку, подсмотренную сквозь дверную щель. Вдох прерывается на полпути – воздух будто перекрывают.
- Держи, - вздыхает, собственноручно извлекая из небольшой пляжной сумки оранжевый флакончик с изображением шезлонгов и разноцветными зонтиками на этикетке. – Иначе сгоришь.
С сомнением смотрю на небо, постепенно затягивающееся небольшими тучками. Мягкий ветер прогоняет жару, а лучи уже не кажутся такими яркими, как прежде. Что за глупости?
- Мне и одного раза хватит, - отзываюсь, отворачиваясь обратно.
- Белла, не испытывай мое терпение, - предупреждающе, но тихо рычит он, - я ведь могу и силой заставить тебя послушаться…
Этот тон… из ночи. Я помню! Я помню эти чертовы ненавистные нотки!
Чего точно не ожидала, так это того, что в безмятежном Чили придется вернуться к тому, с чего мы начинали в белом особняке. Ну уж нет!
- Глупая трата сил, - огрызаюсь, демонстративно закрывая глаза. Придаю голосу столько безразличия и жесткости, сколько найдется. Не вы один умеете играть в такие игры, мистер Каллен. – Намажь лучше Джерома.
В какой-то момент из-за повисшей тишины мне кажется, что Эдвард сейчас подумывает над тем, как бы всунуть этот флакончик мне… под кожу – его гнев очевиден – но ничего подобного не происходит.
Глубоко и быстро вздохнув, он разворачивается – тень, укрывавшая мои плечи, пропадает - забирая крем с собой.
- Удачно поджариться, Изабелла, - слышу вслед.
Хочу что-то ответить, но малость замешкавшись, передумываю – рядом его уже точно нет.
Вместо этого утыкаюсь носом в полотенце, пытаясь успокоиться. Мне горько, неприятно и страшно. Я не знаю, что будет дальше, и это неведение хуже всего иного. Я его ненавижу.
Остается лишь понадеяться, что все как-нибудь встанет на свои места. Иначе в Америку мы вернемся кровными врагами…

Этот день – последний полноценный - несмотря на разлады, мы проводим довольно весело. Как и прежде кормим чаек, под конец обнаглевших настолько, чтобы выхватывать хлебцы прямо из рук, как прежде играем с дельфинами – только сегодня осмотрительные животные не подплывают так близко, как раньше. Видимо чувствуют то, что повисло между нами. И даже мультфильмы Джерри – в перерывах между купанием и лепкой из песка – смотрим втроем. И чем больше идет время, чем больше его провожу рядом с Калленами, тем больше успокаиваюсь. Все-таки все не так страшно, а уж обиды и точно не смертельны. Да, на моей ладони ещё есть отпечаток слоненка (для Джерри я порезалась формочкой маффина), да, я все ещё помню «ошибаешься» Эдварда – одну из причин прорыдать всю ночь в другой спальне, вдали от моего ангелочка, и да, я не забыла о наркотиках, которые, как оказалось, принес наш проводник. В день приезда, когда Эдвард отпустил нас в дом, разговаривая с мужчиной и держа наготове бумажник, они говорили не о безопасности резиденции, нет. Нисколько. Предметов разговора явился спасительный «чудо-препарат»…
…А ещё я знаю, что случилось с Джеромом. Знаю, почему и кто сделал ему так больно, что это не дает спать по ночам. Я очень многое знаю. И сценка, разыгравшаяся перед глазами этим утром, когда Эдвард разглядывал гематому на ноге, хмуро глядя в зеркало, не исключение.
В выяснении отношений и раскрытии тайн мы точно продвинулись. На огромное расстояние.
Может, все не так плохо?..
Пока мы ещё здесь, пока в безопасности, пока рядом… нужны ли эти ссоры и выяснения отношений? Не хватит ли острых ощущений в дождливом по весне США, когда вернемся? Нужно портить отдых?..
Я глубоко вздыхаю, чмокая белокурую макушку маленького солнышка, устроившегося в моих объятьях. И тут же получаю поцелуй обратно – в ладонь.
Оглядываюсь на Эдварда – он делает вид, что внимательно следит за происходящим на экране, но, зная этого мужчину, могу быть уверена, что боковым зрением он подмечает каждое мое движение. И сегодняшний день исключением не становится, это точно.
С некоторой робостью и грустью, не касавшейся за эти дни никого из нас до вчерашней ночи, осторожно переплетаю наши пальцы. Легонько, едва-едва – если не захочет, я уберу руку. Но, похоже, это желание обоюдно. Длинные пальцы никуда не исчезают, наоборот, чуточку крепче прижимаются к моим.
Эдвард по-прежнему на меня не смотрит, по-прежнему уделяет Чипу и Дейлу больше внимания, чем тому, что происходит в комнате, но, могу поклясться, расслабляется. Возможно, не так сильно, как хотелось бы, но довольно ощутимо. Успокоенно выдыхает…
На мгновенье мне кажется, что я прощаю ему. Все.

…За весь день я не вспомнила о пожелании мистера Каллена – да и был ли повод? В голову не приходило даже мыслей, хоть как-то схожих с этой темой… Зато к вечеру, как только пришла пора укладывать Джерри спать и нужно было подняться с мягкого дивана, ощутила всю полноту обещанного, всю правоту мужчины. Вся задняя часть тела ныла и горела так сильно, будто мгновенье назад по ней вволю поскребли наждачной бумагой. Ощущение, в принципе неизведанное до сегодня. Плакать от боли – единственное, чего хотелось.
Но под удивленным взглядом Джерома это было непозволительной роскошью. А потому, сжав зубы, пришлось выдавить улыбку, подняться и, уложив его в постель, делать вид, что все хорошо, что совсем не больно, до тех пор, пока малыш не заснул.
Мне захотелось позвать Эдварда – вряд ли без его помощи мне удастся добраться до другой комнаты – но, отвлеченный каким-то звонком, мистер Каллен, меряя шагами балкон, приглушенно разговаривал с кем-то и, судя по выражению его лица, разговор не был пустяковым.
И я ушла. Глотая слезы, сама встала, плотно закрыв дверь спальни Джерри.
И только тут, в комнате, где уже ночевала, в комнате, где плакала не так давно, обернув пылающие ноги ледяным мокрым полотенцем, я позволила слезам вернуться.
Сейчас у меня снова было на это право.
Надо было послушаться…



Кажется, я заснула. Нет, скорее не заснула, а задремала – тело слишком жжет, чтобы заснуть. А потому, когда что-то холодное прикасается к ногам, вызывая волну боли, распахиваю глаза куда быстрее, чем после обычного кошмара. Первое и единственное движение – попытка прекратить болезненные касания – вполне справедливо завершается стоном: все становится лишь хуже. Обожженное тело точно не нуждается в излишней активности.
- Тише, - ровным голосом велит бархатный баритон. Одна из рук перекочёвывает с коленей на волосы, гладит.
Прикусив губу, пытаюсь обернуться – куда уж. С моего ракурса максимальный предел — это поворот головы. И он, конечно, нужного результата не дает. Я ничего… никого не вижу.
- Не надо… - хнычу, как маленькая девочка, когда ледяные прикосновения продолжаются.
- Надо, - не соглашается мужчина. Слышу характерный звук выдавливания из упаковки крема, - иначе долго не пройдет.
- Больно… - пальцы сами собой впиваются в наволочку подушки. Влажная…
- А будет больнее, - не соглашается Эдвард.
Приходится смириться. Противостоять ему сейчас все равно бессмысленное занятие.
- И надо тебе быть такой упрямой, - бормочет он, поднимаясь чуть выше коленей, - да, Белла?
Стискиваю зубы, сдерживая внутри всхлип. Как никогда в жизни хочется рыдать в голос. И не от боли – она вправду не так страшна, бывало и куда хуже, и не от разочарования, и не от того, что было этим длинным днем… Просто хочется. Словно бы вместе со слезами уйдет все плохое, что преследует нас каждую секунду. Не будут Джерри сниться кошмары, не будет Эдвард покупать у Диего наркоту, что оставляет на коже такие страшные синяки, я не буду думать ни о Джеймсе, ни о том, что между нами было и чего ждать, вернувшись… и бояться не буду. Ничего. Никого.
Думаю, думаю, думаю… и сама не замечаю, как разрешаю себе плакать. Опять. Это день слез, ей-богу. Я слишком много плачу сегодня.
Тишина в комнате отвратительна. Ещё утром я говорила, что она мне нравится? Как бы не так! Сейчас это чертово беззвучие не скрывает мои всхлипы. Они слишком громкие.
- Нужно снять ночнушку, - Эдвард говорит тише прежнего, наверняка замечая, как подрагивает моя спина. А уж после его слов и подавно.
- Нет! – с отчаяньем бормочу, вжавшись в подушку. Одна лишь мысль о том, чтобы остаться обнаженной – сейчас, черт подери, без возможности пошевелиться, приводит в ужас. Я ему доверяю. Все ещё доверяю (и вряд ли это изменится). Но не хочу… не хочу!
Напоминаю сама себе непослушного, капризного ребенка. Или испуганного – с какой стороны посмотреть. Но, так или иначе, слушаться Каллена категорически отказываюсь.
- Ты предлагаешь мне обработать спину через ткань? – его смешок выходит натянутым и напряженным, - Белла, хотя бы сейчас не упрямься.
- Нет, - повторяю тише, но оттого не менее уверенно. Тот самый липкий, ненавистный страх возвращается. Я ещё помню, чем кончается раздевание – сомневаюсь, что смогу когда-нибудь совершенно спокойно остаться без нижнего белья. Особенно верхней части комплекта…
Слышу шаги. Раз, два… гладит. Снова гладит волосы.
- Viola, - зовет бархатный голос совсем рядом. Крепче зажмуриваю глаза – я не могу сейчас смотреть в малахиты, это выше моих сил, - non avere paura (не бойся).
Кажется, он понимает, в чем причина моего несогласия. Называет фиалкой… как прежде. Ничего не было. И это малость, но успокаивает.
Впрочем, не настолько, чтобы побороть ужас. Я просто не могу. Я сегодня отвратительно слабая.
- Белла, нужно только помазать спину, больше я ничего тебе не сделаю, - клянется. Слышу, что клянется. Можно ли не поверить? Усомниться?.. Только если в это же время и в себе самой.
Ничего не отвечаю. Плотно закрыв глаза, губы, все же вытягиваю руки вперед. Как только пальцы упираются в деревянную спинку, чувствую на макушке легкий поцелуй.
- Умница.
Осторожно приподняв меня над простынями, Эдвард на удивление быстро справляется. Сомневаюсь, что я бы смогла так даже с Джеромом. Мгновенье – и ночной сорочки нет. Только поглаживающий кожу легкий ветерок из раскрытого окна напоминает, что на теле что-то было. Должна признать, такое охлаждение даже приятно.
- Не страшно? – мягко, тоном доброго волшебника из детских сказок, тоном родителя, обращающегося к перепуганному ребенку, зовет Каллен. Помогает занять прежнее место на кровати, намеренно не притрагиваясь к груди. Талия, шея – и ничего больше. Он знает меня куда лучше, чем казалось. И знает, чего я больше всего боюсь.
Едва заметно качаю головой. Слезы почти прекращаются, но как только ледяной крем оказывается на коже, с завидной скоростью восстанавливают утраченные позиции. Холодно…
- Ч-что это? – судорожно вздохнув, спрашиваю, немного выгибаясь.
- Мазь от ожогов. Или тебя интересует название?
Нет. Название точно не интересует.
- Очень хорошее лекарство, Белла, - натыкаясь на мое молчание, добавляет мужчина, - испытано лично.
- Ты тоже сгорел?..
- Не так сильно, как некоторые, - он усмехается, пробуя вселить мне оптимизма, - все быстро заживет.
Вместо ответа издаю шипение. Плечи – самая пострадавшая часть, похоже.
Эдвард понимает. Прикасается осторожнее. Длинные пальцы ласково и нежно растирают белую жидкость, стремясь закончить побыстрее, но вместе с тем сделать все необходимое.
Какой он все-таки хороший…
Наконец, болезненное действо кончается. Судя по всему, обожженной кожи, не затронутой мужчиной, больше не осталось. Это радует.
Минутка тишины, повисшая после окончания процедуры, настораживает. Напряженно жду, что будет дальше, надеясь, что больше ничего плохого не случится. То, что сейчас было… волшебно. Пусть продолжается, пожалуйста!
Я не хочу снова ругаться!
Мне кажется, Эдвард читает мои мысли. Остается.
Подходит к краю кровати, присаживаясь перед ним. Убирает с моего лица вымокшие от слез волосы, позволяя нашим глазам встретиться.
Малахиты добрые. Такие добрые и понимающие, такие сострадательные и виноватые, какими не были никогда в жизни. Сейчас кажется, что Барон из ночи – выдумка больного воображения. Никогда эти глаза не могли пугать, никогда не могли заставить усомниться в истинном лице их обладателя, никогда не делали больно. Случившееся – вымысел. Сон, не больше. Нет здесь Изумрудного наркобарона. Нет здесь Каллена, Босса Мафии. Здесь мой теплый Эдвард. Здесь мужчина, с которым я ничего не боюсь и с которым хочу провести если не остаток жизни, то большую её часть однозначно. И то, что я думала о нем, то, что воображала, кажется непростительным. Почти предательством.
- Scorpione (скорпион), – шепчу, пробежавшись пальцами по его щеке. Не могу удержаться.
Как и в самолете, мою руку тут же перехватывают. Легонько целуют.
- Упрямица Белла, - отзывается он, усмехнувшись, - легче?
- Да, спасибо.
- Не за что, - Эдвард придвигается немного ближе. Со щек пропадают остатки слез.
- Не нужно плакать, - недовольно просит он, пристально разглядывая мою слезинку на собственном пальце, - для этого нет причины.
- Есть…
- Боль скоро пройдет, Belle.
- Нет, я не об этом… - запнувшись, размышляю, стоит ли. Ещё утром я клялась себе, что в момент очередного откровения сумею вовремя остановиться. Приложу для этого все силы, чего бы мне не стоило. Но теперь, когда этот момент непосредственно наступил, я просто не вижу в этом смысла. Может быть, я мазохистка, может быть, схожу с ума, а может мне просто нравится лить слезы – не имею ни малейшего понятия, однако обрывать себя не хочу. Завтра мы вернемся… домой. И дома будет точно не до признаний.
- Ты сказал, что если мне понадобится… поговорить, ты будешь готов меня выслушать, - тщательно подбираю слова, но от полыхающих малахитов не отрываюсь, - а затем, когда я сказала, ты… то есть ты не… - делаю резкий и глубокий вдох, решая, что лучше говорить о болезненных темах быстрее, чем растягивать их надолго.
- Я тебе не нравлюсь?.. Ну, в смысле… совсем?..
Ну вот. Опять на те же грабли.
Эдвард поджимает губы. Взгляд наполняется серьезностью и скрытой грустью. Ему даже неприятно это слышать?
- Если ты скажешь мне «нет», я не буду пытаться это изменить, - обещаю, ненавидя повисшее в спальне молчание, - в любом случае я буду для Джерома самым близким другим и сделаю все, чтобы спасти его. Наши отношения никак не скажутся на нем.
Он этого боится? Что если откажет, я буду как Ирина? Потому не сказал прямым текстом вчера? Увертками, молчанием поэтому ответил?
- Тебе обязательно говорить об этом ночью?
- Значит «нет»? – черт, разочарование все же проскальзывает.
- Я не говорил «нет», - он морщится, резко выдыхая. Качает головой. - Белла, вчера вечером ты не сказала, что я тебе нравлюсь. Ты сказала, что меня любишь. Так?
- Да.
- А знаешь, что значит «любить»?
- Конечно, я ведь…
- Любить – это не «нравиться». Правда не нравиться, Белла. Это куда серьезнее. Все то, что случилось с Джеромом, все то, что было со мной, наглядно доказывает, подтверждает, укореняет – любовь оправдана только к детям. К своим детям.
- Ты думаешь, я сделаю то же, что и они?
- Я не могу этого знать, - он пожимает плечами, отчаянно на меня глядя, - и ты не можешь. В этом все дело.
Выдыхает. Берет трехсекундный перерыв.
- Белла, ты мне нравишься, - гладит мои пальцы, проводит по волосам во всю их длину, - если ты сомневаешься, что я тобой дорожу, это самый большой просчет, который ты допустила. И за вчерашнее…
Эдвард морщится, оглядывая мою ладонь с отпечатком слоника.
- Я прошу у тебя прощения. Я… вчера, когда ты ушла, я утром… Их нет больше. Все до единого в мусорном баке. Вещи, из-за которых я могу сделать больно тебе или Джерому, рядом находиться не должны.
- Ты выбросил?.. – улыбка сама собой расползается по лицу, а удивление, приятное, радостное удивление, выбрасывает из головы все негативные мысли.
- Да, я выбросил, - он кивает, будто сознаваясь в чем-то постыдном, - ты была права, без них тоже можно жить. Я научусь.
- Эдвард, - игнорирую жжение, сопровождающее это движение, игнорирую боль, которую оно вызывает. Обнимаю мужчину за шею, как можно ближе пододвинувшись к краю. Самый лучший аромат на свете заполняет легкие. Я дома. Я в порядке. Я счастлива. – Ты молодец, ты большой, большой молодец, ты ведь знаешь это, правда? Ты справишься, конечно справишься, мой хороший. Я не сомневаюсь.
Он немного расслабляется – то ли от моих слов, то ли от прикосновений. Намеревается ответно обнять, но, вспомнив про спину, убирает руку. Целует в щеку.
- Все самое плохое оправдывается любовью, - шепчет, спустя некоторое время, - я не хочу, чтобы это стало твоим или моим оправданием.
- Ты судишь неверно, - мягко осаждаю, утыкаясь носом в его шею, - правда, Эдвард. Любовь делает людей счастливыми. Это – высшая форма привязанности. Я просто… просто не могу больше ни без тебя, ни без Джерри жить. Я вас люблю.
Признаюсь в сокровенном. И теперь не страшно, ни капли.
- Нужно придумать для этого другое слово. «Любовь» не подходит.
- То есть, если я буду говорить другими словами, ты… не против?
- Белла, ты замечательная, - он ласково улыбается, с нежностью глядя мне в глаза, - ты столько всего сделала для нас… ты можешь говорить мне что угодно. И как угодно.
- Но «люблю» ты слышать не хочешь…
- Нет, - он вздыхает, - не хочу. Всего лишь не хочу.
- Ладно, - примирительно замечаю, окончательно успокаиваясь. Обида, горечь – все отпускает. - Мне достаточно знать что то, что ты сказал, правда. Знаешь, говорят: о любви вслух кричать не принято.
Мой оптимизм его смешит.
- Я рад, что ты не сомневаешься, - честно произносит мужчина, - я не думал, что натолкну тебя на такие глупые мысли вчерашним разговором.
- Ты все исправил…
- Да уж… - Эдвард смущенно опускает взгляд, усмехаясь сам себе, касается глазами деревянной спинки - думаю, уже можно надеть обратно твою ночнушку.
- Думаю, да.
Он поднимает с другой стороны кровати мою одежду и, похоже, только сейчас замечает на простынях красные пятна. Их немного, но среди материи белого цвета выделяются они вполне ярко.
- Что это? – недоумение так и сквозит в вопросе.
- Истонченные капилляры, - бормочу, нерешительно посмотрев туда же, - так бывает…
- У тебя шла кровь?
По-моему, мой ответ очевиден.
- Белла… - Эдвард выглядит потерянным, - это из-за меня? Когда началось?
- Не важно, уже все в порядке, - просительно протягиваю руку в его сторону, не желая ни вспоминать, ни думать о вчерашнем. Сегодня. Сегодня замечательный день. И если для нашего примирения, для объяснения нужно заново сжечь спину, я согласна. Хоть сто раз. По сравнению с тем, что было, эта боль ничего не значит.
- Ладно, утро вечера мудренее, - Каллен, мотнув головой (чувствую, мы ещё вернемся к этой теме), говорит будто сам с собой, занимая свое прежнее место возле меня, помогает тем же путем, что и прежде, надеть ночнушку, - засыпай.
- Я засну, - расслабленно улыбаюсь, закрывая глаза, - иди к Джерри. Он не должен спать один.
- Не должен, - медленно соглашается Эдвард. На мгновенье замолкает.
- Спокойной ночи, Belle, - желает, чмокнув меня, как когда-то папа, в лоб, - все хорошо.
Нечленораздельно бормочу свое согласие, удобнее устраиваясь на подушке. Мазь и вправду очень действенная. Тело уже не жжет так сильно, как раньше.
…Почти засыпаю. После ухода Эдварда слышу, как хлопает дверь, слышу его шаги по направлению к спальне… уже сдаюсь Морфею, как внезапно тот же хлопок, что и успокоил, убаюкивал, вытаскивает на поверхность из цветных сновидений.
- Ш-ш-ш, - замечая мое недоумение, ограничивающееся поворотами головы из стороны в сторону, шепчет Эдвард.
Тихонький скрип кровати. Чей-то вздох.
Наконец, сориентировавшись в темноте, вижу светлые волосы Джерома. Как раз на подушке напротив, но на достаточном расстоянии, дабы не потревожить мою кожу. Половина вытянутой руки.
- Вот теперь точно все в порядке, - удовлетворенно вполголоса произносит Эдвард, накрывая нас с сыном невесомой простыней, - а то мне надоело спать раздельно. Спокойной ночи.
Ложится рядом с сыном, довольно улыбнувшись.
- Спокойной ночи, - ответно улыбаясь, переплетаю свои пальцы с его и глядя на них обоих.
Все хорошо, это правда.
У нас все хорошо…
- Эдвард… - тихонько зову, чувствуя явное желание кое-что сказать, кое-что, пришедшее в голову от вида моего белокурого ангелочка, – по поводу Джерома… я никогда не сделаю ему больно.
Вспоминается деяние Ирины. Рассказ Каллена, пропитанный горечью и гневом… рассказ о поступке, не имеющем ни оправдания, ни смысла. О ненавистной мне женщине.
- Я знаю, - открыв глаза, мужчина с самым серьезным видом кивает, - поэтому в непредвиденном случае ты и будешь его опекуном.
- Никаких непредвиденных случаев, - не соглашаюсь я, - Бароны обо всем знают.
- Не обо всем…
Рассмешить его не удается.
- Эдвард…
- Мы поговорим об этом потом. У нас есть целый день свободы завтра – на острове и в самолете. Не о чем беспокоиться.
- До завтра…
- Уже прогресс, - пальцы сжимают мои крепче, - спи, viola. Как бы там ни было, вы с Джеромом в любом случае останетесь на поверхности…

С огромным нетерпением жду ваших отзывов! Для вашего автора эта глава имеет особое значение :)