Глава 38

Я не знаю, когда он успел оказаться рядом. С ним такое часто бывает, его движения для меня слишком уж стремительны. Вот он сидел, и темный плащ подступившей ночи лежал на его плечах, а вот уже спокойно открывает дверцу. Вечер теплый, ветер, влетевший в салон, нежнее шелка, он гладит по голым ногам. Ветру смешно, мне не очень. Мне совсем, совсем невесело. Пальцы мистера Садиста – холодные и жесткие, как стальной браслет – обхватывают запястье. Один рывок, и он вытаскивает меня из машины. В пробитой последними отблесками дня темноте я вижу только строгие шпили елей и пучки кустарника. Ничего, что могло бы вселить в меня оптимизм относительно будущего. В самом деле, одинокая могила на краю леса не выглядит оптимистично. Хреново она выглядит, если честно. Я не хочу подобного для себя, но противопоставить омывающему меня океану злости нечего.

- Эдвард, я не думала тебя оскорблять.

Он лишь улыбается. Прикрыл глаза и улыбается, но я чувствую его бешенство, не в последнюю очередь через сомкнувшиеся на руке пальцы, в которых грохочет бешеный ритм его сердца. Похоже, все это время, находясь на краю пропасти, он лишь выглядел спокойным, как если бы стоял на ровной дороге. Его непоколебимость и отстраненность ввели меня в заблуждение. И ладно бы я просто вывела его из состояния равновесия, но поскольку за спиной у мистера Садиста была целая бездна безумия, то он туда и упал. Я его столкнула, а обратно мне его, совершенно точно, не вытянуть.

Я пытаюсь вырваться. Лицо словно оклеили листом сырой бумаги. И будь возможно умереть от обезвоживания, просто плача, я бы, наверное, умерла – вся вода в моем теле обратилась в слезы. Я скулю. Я упираюсь. Из ран на босых ногах быстро начинает сочиться кровь. Я кричу и изворачиваюсь, но мистер Садист с издевательской легкостью ловит меня и заводит руки за спину.

В фильме нас бы в последний момент окликнул запозднившийся любитель природы, выбежала из-за деревьев собака. Будь фильм совсем дерьмовым, прилетели бы пришельцы. Но когда в реальности звонит телефон, даже это не помогает. Мистер Садист забрасывает мобильный в салон, где тот продолжает биться в агонии входящего вызова. Абонент недоступен, он занят убийством. Убийство? Он же меня убьет! Стоит открыть этому слову дверь в свои мысли, как ноги отказывают. Это слово, как острый нож, подрезает нервные окончания под коленными чашечками. А, может, это планета стала стремительнее вращаться, и я просто за ней не успеваю. Она убегает из-под ног быстрее, чем я успеваю сделать следующий шаг. В результате я падаю, но, на самом деле, нелепо проседаю – колени не касаются усыпанной иглами земли. Два дюйма отсюда и до вечности.

Идти я не могу, но мистер Садист с легкостью меня тащит, ухватив за руки. Сил на то, чтобы вырываться, не осталось, а в голове вместо боли стоит вязкий туман, притупляющий мысли. Я не кричу, я вою, как, наверное, воет попавшее в капкан животное. Вот только говорят, чтобы вырваться, животное может отгрызть себе лапу. Я не могу. И поэтому вою. Первобытный страх стирает человека. Там, где властвует первобытный страх, еще не придумали слов, не построили цивилизации и не выучили законов. И уж точно еще не слышали о поганой морали – изобретении слабых, тоже хотевших выжить.

Но самое обидное, я понимаю, что главная жертва, принесенная мной в жизни, оказалась напрасна. Я тихо плыла по течению, но и этого было мало. Отстранившись, я возвела надежные стены. Я переломала себя и не пошла дальше. Отринула тысячу блестящих возможностей ради существования. Отдала немало за то, чтобы просто жить. За то, чтобы делать вдохи и слышать, как мерно бьется сердце. Каждый день его тихий стук говорил мне о том, что все верно. Так вот же, ни хрена подобного. В расчете нашлась фатальная ошибка, я скоро умру. И то, чего я боялась больше всего, свершится – слабый трепещущий светоч моего разума погаснет. Даже если за чертой что-то есть, я не уверена, что сохраню себя, свои мысли и мою суть неизменными. Там уже буду не я, а, наверное, некая часть целого, частица абсолюта, крупица космического единства. Короче, безликое ничто. И это уж не говоря о том, что у моего тела тоже были свои радости. Теплая чашка в замерзших руках и струйки тепла, бегущие по венам. Скользящие по лицу косые лучи, которыми солнце прощается на закате, разливаясь плавленым золотом и малиновым вареньем по небесной чаше. Снежинки, целующие щеки и нос, пока идешь, утопая в снежной вате. Тишина. Немного тусклой радости. Замкнутый мир. И я лишусь последнего. Тоскливая мысль обжигает, опять и опять вспыхивая в отупевшем мозгу.
Эдвард тащит меня дальше. Но для любой драмы главное – это выдержать временные рамки, ведь драма хороша своей остротой. Поэтому уже через пять минут и страх, и чувство отчаянья притупляются. Я готова страдать бесконечно, как в аду. Но не в аду, а на земле. Главное, чтобы мы никогда не пришли к конечной точке. Боль в ногах не кажется такой уж страшной. Я смогу ее вынести, смогу еще терпеть хоть три круга по лесу. Но я не хочу подыхать.

Когда мистер Садист останавливается, я начинаю рыдать, словно подключился резервный бак со слезами. Я рыдаю и сама же глотаю соленые слезы вместе с прилипшей на лицо землей и гнилыми листьями. Мне не приходит в голову их выплюнуть, а, может, я намерено вбираю в себя тлен. Мне хочется быть готовой, пропитаться этим вкусом увядания, примириться. Я много с чем примирялась, но смириться со смертью не так легко, как с пустотой жизни – она слишком чуждая для человека, слишком огромная.

Я снова пытаюсь вырваться. Собираю оставшиеся силы, как нищие собирают с земли последние мелкие монетки. И как они, я надеюсь, что этого хватит для того, чтобы прожить еще хоть один день. В душе я знаю, что гнусно лгу себе и насколько дешево стоит моя неправда. Она ничего не стоит, она даже не успокаивает.

Стало еще темнее, сумерки уплотнились, и я понимаю, что перед смертью абсолютно потерялась. Проступающие из темноты очертания выглядят плохо проработанными картинками – торчащие в стороны аляповатые ветки, блеклое пятно озера с примитивными штришками ряби, размытые полосы неба. Не хватает четкости и прозрачности. Не хватает ярких цветов, черный душит волю и напоминает о похоронах. Закрыв глаза, я вижу Розали и маму в черном. Летящие на крышку гроба черные комья земли. Священника, держащего в руках молитвенник в черной обложке. В моем настоящем и будущем остался лишь этот цвет и ничего больше. Черный как небытие, в которое я вскорости уйду.



Автор: Bad_Day_48; бета: tatyana-gr