"Уважаемая мисс Грейнджер!"

Бедняга. Как его жизнь скрутила. Уважаемая, надо же.

"Полагаю, Вам известно, что усилиями мистера Поттера..."

А Гарри у него что, неуважаемый?

"...портрет покойного директора Снейпа был включён в августейшее общество и занял место в кабинете директоров Хогвартса..."

Строго говоря, Гарри мог бы и не прикладывать никаких усилий, так как участие Снейпа в окончательном падении Волдеморта не вызывало сомнений. Рано или поздно бесстрашный зельевар занял бы подобающее место в ряду героев магической Британии. Но Гарри надавал интервью во все газеты, дневал и ночевал в Министерстве, размахивал флаконом воспоминаний Снейпа в Визенгамоте и добился полной посмертной реабилитации, и даже, можно сказать, канонизации покойного директора Снейпа в рекордно короткие сроки. Классический пример применения атомной энергии в мирных целях. Незадолго до Рождества покойный профессор получил всё, что ему причиталось по мнению властей: орден Мерлина, мраморный обелиск и портрет в директорском кабинете.

Гарри рассказывал, что на портрете изображён уголок Снейпова кабинета, а именно стол, натурально, уставленный колбами, ретортами и склянками, и старое викторианское кресло.

А в кресле никого.

Гермиона ожидала чего-то подобного, хотя не смогла бы внятно объяснить, почему. Может быть потому, что её самоё подташнивало от этого приторного посмертного набора. Человек, истёкший кровью и ядом на грязном полу Визжащей Хижины заслуживал чего-то другого. Чего?

Огромный чёрно-белый филин напомнил о себе негромким уханьем. Яркие глаза птицы взирали на неё с презрительной тухлецой, свойственной всем представителям дома Малфоев.

Может, в письме Драко Малфоя содержится ответ?

"Здесь стоит пояснить, что я заказал портрет Северуса Снейпа несколько раньше — для своего кабинета. До вчерашнего вечера этот портрет также оставался пустым..."

Зачем ему портрет Снейпа? Для профессиональных консультаций? Или он просто мазохист?

"Вчера же вечером Северус Снейп появился в портрете и обратился ко мне с довольно странной просьбой. Он заявил, что желает переговорить с Вами. Подозревая, что Вам неприятно посещать мой дом..."

Неприятно.

"...он предложил встретиться в кабинете директора Хогвартса в любое удобное для Вас время. Покойный директор Снейп просит прощения за возможные неудобства..."

Это точно Малфой писал? Это точно про портрет Снейпа?

"...но речь идёт о деле, весьма важном для него, и он полагает, что Вы ему не откажете.

Не имея представления о сути дела, я всё же присоединяюсь к просьбе директора Снейпа, хотя сомневаюсь, что моё мнение может повлиять на Ваше решение.

Драко Люциус Малфой. Писано в Малфой-Мэноре, тысяча девятьсот девяносто девятого года, октября тридцатого дня."

Гермиона задумалась, глядя в глаза Малфоевского филина.

Над кем, интересно, издевался Снейп? Над своим бывшим любимчиком, заставив его писать ненавистной грязнокровке, или над Гермионой, передав просьбу о встрече через Малфоя, а не через директора МакГонагалл, что намного логичнее?

А может быть, портрету незнакомо понятие логики, ведь воплощению в портрете подлежат лишь самые яркие черты характера. Характера, а не интеллекта. С другой стороны, портрет покойного Дамблдора виртуозно руководил ходом войны с Волдемортом до победного конца...

Филин не выдержал игры в гляделки и сморгнул. Гермиона очнулась от задумчивости, поколебалась несколько секунд между пером и шариковой ручкой и, из чистой вредности, выбрала ручку.

"Мистер Малфой.

Я так же, как и Вы, не имею ни малейшего представления о сути просьбы профессора Снейпа, а также о причинах, побудивших его прибегнуть именно к Вашему посредничеству. Но, разумеется, я встречусь с ним, так как питаю глубокое уважение к его памяти и его личности. Завтра в шесть часов вечера я буду в кабинете директора Хогвартса.

Гермиона Грейнджер, тридцатое октября тысяча девятьсот девяносто девятого года."

Она перечитала письмо и подумала, что просьба портрета её озадачила и взвинтила до того, что она сорвалась на Малфое. Неблагородно унижать побеждённых, тем более, в мелочах, но даже ради соблюдения формальной вежливости, даже в письменном виде она не в состоянии обратиться к Хорьку, как к "уважаемому мистеру Малфою".

Скатав письмо в маленький свиток, она вложила его в серебряный с изумрудами футляр, свисавший с лапы филина. Птица немедленно снялась с места, совершила величественный круг под потолком (Гермиона внимательно следила за полётом — вот пусть только попробует нагадить!) и вылетела в раскрытое окно.

Осталось договориться с МакГонагалл.

* * *
— Селёдочная голова!

Противу всех ожиданий, горгулья послушно отъехала в сторону. Гермиона подумала, что в своём стремлении продолжать традиции Дамблдора МакГонагалл, пожалуй, несколько перестаралась.

Директриса встретила свою лучшую ученицу строгим взглядом поверх очков.

— Я рада тебя видеть, Гермиона, но боюсь, что ты пришла сюда напрасно. Профессор Снейп так и не появился...

— Вы не совсем правы, директор, — тихий голос резанул по нервам так, что обе вздрогнули.

— Встреча назначена на шесть, а точность — единственная доступная мне вежливость в моём нынешнем состоянии. Кстати, здравствуйте.

— Здр... Добрый вечер, профессор, — выдавила Гермиона. МакГонагалл молча склонила седую голову.

Состоялось что-то вроде минуты молчания.

— Что ж, — директриса решительно встала, — мне нужно спуститься к ужину. Полагаю, ты дождёшься меня, Гермиона?

Гермиона собралась с силами и взглянула на весьма реалистичное изображение зельевара. Изображение, впрочем, равнодушно смотрело в сторону, словно подчёркивая, что не оно является хозяином положения, и Гермионе ничего не оставалось, кроме как ответить утвердительно.

После того, как МакГонагалл вышла, Снейп очень долго молчал, и у Гермионы было время, чтобы вполне прочувствовать, что, кроме неё, в кабинете никого нет. И удивиться тому, как это больно.

От взгляда Северуса Снейпа отнимались языки первокурсников, и гас огонь под котлами, его присутствие давило, как скала, он всегда о щ у щ а л с я, как ощущается опасность — спиной, затылком, ознобом…

А теперь?!

Неожиданно для себя Гермиона всхлипнула и испуганно зажала себе рот ладонью.

— Простите, сэр…

— Становитесь сентиментальной, Грейнджер?

Язвительные слова, тихий голос, бесцветные интонации. Даже в воспоминаниях голоса звучат более выразительно.

Сдерживать слёзы становилось всё труднее.

— Сожалею, Грейнджер, но если вы сейчас заплачете, вы не сможете меня выслушать. Потрудитесь взять себя в руки, у меня нет ни желания, ни возможности утирать вам сопли.

— Да, сэр. Простите ещё раз, я не думала, что так отреагирую…

— Прощаю, тем более что ваша реакция доказывает, что я не ошибся, выбрав вас.

— Для чего?

— Для того, чтобы уничтожить это, — Снейп сделал жест, повторяющий очертания рамы.

— Вы хотите, чтобы я сломала раму? Зачем?!

— Чтобы я мог вылезти отсюда и закатить вам оплеуху. Что с вами, Грейнджер? Не заставляйте меня думать, что в годы учёбы вы были лучшей потому, что уроки за вас делали родители…

— Простите, сэр, — в третий раз ей приходилось просить прощения, — я действительно не понимаю…

— Я прошу вас уничтожить портрет.

Может ли портрет сойти с ума?

— Сэр, вы в своём уме?

— И вы тоже, что бы вы ни думали.

— Но… Почему?

— Мне не нравится это подобие жизни. Как и вам, полагаю.

— Как вы узнали?

— С тех пор как повесили... эту раму, здесь перебывали все, включая вашего рыжего наречённого, хотя и знали, что портрет пуст. Все — кроме Драко Малфоя и вас. Драко приходить сюда без надобности…

— Его бы, скорее всего, и не пустили…

— Должно быть, он тоже так подумал, потому и заказал портрет для своего дома. Но вас-то приняли бы с распростёртыми объятьями! Тем не менее вы не пришли. Тому могли быть две причины — либо ваша антипатия ко мне оказалась сильнее чувства благодарности…

— Сэр!

— Дайте мне закончить. Либо вам тяжело видеть меня таким, — Снейп слегка развёл руками, как бы демонстрируя свою двумерность.

— Даже если так, как могли вы подумать, что я смогу вас убить?

— Убить? Грейнджер, я мёртв уже полтора года. Меня змея укусила, помните?

— Перестаньте!

— А вы не будьте ребёнком. Разве вы не видите, что это не жизнь? И не смерть. Я никогда этого не хотел, но Мерлин, у меня не было времени заниматься завещанием. Я дорого бы дал, чтобы обойтись своими силами, но я совершенно беспомощен. У меня даже палочки нет.

— Как нет? Почему?

— Я пария, Грейнджер. Я оставил пост директора.

— Но Гарри…

— А Поттеру пора учиться прежде думать, а потом действовать. Правила существуют для всех. Да, сделано исключение, но за всё нужно платить.

Пария, вечный неприкасаемый. Оставил Лили, оставил Волдеморта, оставил пост директора. И теперь, после смерти, лишён палочки и вынужден служить на побегушках…

Будет ли этому конец?!

Она в первый раз за всё время разговора заставила себя посмотреть ему в глаза. Но и там не было живого Снейпа. Просто немного чёрной краски…

Но его — душа? — да, наверное, его суть, измученная суть была ещё здесь. Смотрела нарисованными глазами и молча ждала её решения. И в молчании этом было бесконечное унижение.

В её власти было прекратить это издевательство над живыми и мёртвыми. Здесь и сейчас.

— Гермиона? — позвал он совсем тихо.

У неё опять сжалось горло.

— Отпусти меня.

— Отпустить?! — она яростно уставилась на него. — Это сейчас так называется?

— Глупая девчонка. Я всего-навсего прошу покоя, главной привилегии мертвеца. По-вашему, я его не заслужил?

— Вы заслужили целую жизнь, сэр, долгую, спокойную и счастливую, и если бы я только могла...

— Я не прошу у вас невозможного. Вам всего лишь нужно взмахнуть вашей дурацкой палочкой и произнести одно-единственное Воспламеняющее. Могу вас заверить, никакой боли вы мне не причините. Напротив, избавите от неё раз и навсегда.

Может быть и так, но ведь он сгорит у неё на глазах. И его больше никогда и нигде не будет — даже вот такого...

— Пожалуйста.

Она зажмурилась, и прижала ладони к ушам. Хотя бы на секунду избавиться от его пустого лица, от несоответствия едких слов и бесцветных интонаций некогда выразительного голоса. Несколько мгновений темноты и тишины...

И пришло решение.

Ни у кого нет права на подобные просьбы. Но у всех есть право выбора.

-Add Portrait!

Полотно рядом с рукой Снейпа как бы надорвалось. В образовавшемся проёме клубилась чернота, более густая, чем тёмный фон картины.

— Trahe virgae Snape!

Чернота обрела форму, стала чёткой, и вот на столе лежит палочка. Чёрная палочка Снейпа.

Снейп смотрел не веря. Осторожно взял палочку, приласкал кончиками пальцев — палочка ответила снопом зеленоватых искр. В его растерянных движениях было что-то настораживающее, и Гермиона плотнее сжала рукоятку своей палочки во внезапно вспотевшей ладони.

— Напрасно вы это сделали, Грейнджер, — голос изменился, в нем послышался отзвук прежней силы и... ненависти?

— Гриффиндор — это диагноз, — монотонно констатировал Снейп. Гермиона застыв, как кролик перед удавом, следила за поднимающейся, поворачивающейся палочкой, пока та не стала чёрной точкой на плоскости.

Что он делает? Этого не может быть… Это же просто рисунок!

— Avada…

— Incendio!!! — в смертельном ужасе завизжала Гермиона.

Вспыхнула чёрная палочка, огонь перекинулся на руку, охватил мантию, волосы, полыхнул в глазах. Лицо Снейпа стало чёрно-огненной маской, выражавшей то ли страдание, то ли торжество, и мгновение спустя картина осыпалась пеплом.

Гермиона всё ещё неподвижно глядела на этот пепел, когда за её спиной скрипнула дверь, и послышались твёрдые шаги МакГонагалл.

— Надеюсь, вы закончили... О Каллах, что здесь произошло?!

— Простите, директор, — прошептала Гермиона, — кажется, я повинна в порче школьного имущества…

— Что он тебе наговорил? — твёрдая, как древесный корень, рука директрисы обняла Гермиону за плечи.

— Много всякого. Он заставил меня... Уничтожить портрет. Почему — меня?!

— Обычно здесь никто не бывает. Только я. А от меня ему было мало пользы. Дело в том, что портреты директоров обязаны помогать действующему директору, но попросить ни о чём не могут.

А ведь это садизм.

— Он умел владеть собой.

— О да, — еле слышно согласилась Гермиона.

— Мне и в голову не могло придти, что его так тяготит это... существование.

Директриса замолчала. Видимо, впервые в жизни задумалась об этом самом "существовании".

Гермиона обнаружила, что руку, держащую палочку, свело судорогой, и принялась осторожно разминать кисть.

МакГонагалл всё молчала.

Когда Гермионе удалось ослабить собственную мёртвую хватку, убрать палочку в рукав и несколько раз сжать и разжать пальцы, директриса, наконец, огласила результат своих раздумий.

— Я бы сделала для него то же самое.

— Правда? — шепнула Гермиона.

— Правда. Мне жаль, что я не догадалась раньше, и тебе пришлось взять это решение на себя. Видно, старею.

— Что вы, директор...

Гермиона смогла наконец оторваться от созерцания горсти чёрного пепла и посмотреть на своего бывшего декана.

МакГонагалл сочувственно погладила её по плечу.

— Я попрошу эльфов принести тебе поесть.

— Нет-нет, директор, я лучше пойду.

— Зайди хотя бы к мадам Помфри, попроси успокоительного.

— Спасибо, но мне пора. Похоже, тут мне больше делать нечего.

— Что ж... В следующий раз, когда захочешь ещё что-нибудь поджечь, постарайся сделать это не в моём кабинете.

Глава опубликована: 17.09.2011
Малфой

...Когда в камине появилась хвостатая белобрысая голова, Гермиона была уже вполне в кондиции.

— О, Хорёк. Заходи, враг мой, помянем твоего покойного декана, змея чёрного, под-ко-лод-ного...

— Однако, — сказал Драко Малфой, но приглашение принял. Вошёл, отряхнулся, поколебался, но всё же сел на ковёр напротив Гермионы.

Она протянула ему початую бутылку. Весьма початую. Почти наполовину.

— Занимаешься вандализмом, Грейнджер? — осведомился Малфой, приняв бутылку. Брезгливо осмотрел горлышко, осквернённое её губами. Гермиона была уверена, что он сейчас демонстративно произнесёт Очищающее, но он вдруг присосался к бутылке, даже ладонью горлышка не обтерев.

— Подцепишь что-нибудь, — не удержавшись, сказала она, — например, герпес.

— Справлюсь, — хмыкнул он, рассматривая этикетку, — и с маггловской заразой, и с маггловским... и даже ирландским алкоголем. Хотя мерзость редкая.

— Не нравится, не пей. Мне больше достанется.

— Не достанется. Сам выпью. Или вылью. А тебе хватит.

— Я тебе выл-лью! — Гермиона выхватила палочку из-под диванной подушки и нацелила Малфою страшно сказать, куда.

— Да на, на, возьми! — он поспешно сунул ей бутылку. — И убери палочку! С ума сошла — колдовать в таком состоянии!

— Не провоцируй пьяную гриффиндорку. И что там насчёт вандализма?

— Как что?! Прихожу домой, захожу в собственный кабинет, а там пустая рама и пепел на полу. И трясущийся домовик сообщает мне, что профессор Снейп, сгорая в пламени, просил передать свою благодарность мисс Грейнджер. Весьма интересная просьба, ты не находишь?

— Н-не-а, не нахожу. Просто проявление дурного характера. И могила не исправила, и огонь не очистил...

— Эй-эй, оставь хоть пару глотков! И объясни, за что он тебя благодарил? Я подозреваю, что ты сожгла его хогвартский портрет, но мои-то вещи причём? Дом бы мог сгореть, а у моей семьи ничего, знаешь ли, не осталось, кроме дома...

Так вам и надо, чуть не сказала Гермиона, но время лишаться собутыльника ещё не пришло.

— Хочешь предъявить мне иск?

— Зависит от того, что произошло. У тебя есть, что сказать в своё оправдание?

— Мне не в чем оправдываться!

— Поэтому ты здесь надираешься в одиночестве?

— Вообще-то это моё дело!

— А моё имущество — это моё дело, и я вправе требовать объяснений.

Гермиона аккуратно отставила бутылку.

— Ладно. Дашь дёрнуть тебя за хвост?

— Что?!.

— Очень хочется потрогать твои волосы.

— И давно?

— С первого дня.

Малфой подпёр кулаком подбородок и уставился на Гермиону во все глаза.

— Ну, что смотришь? — буркнула она краснея, — такое у меня условие. Я дёргаю тебя за хвост, а взамен всё тебе рассказываю. Тебе придётся потерпеть всего несколько секунд.

— Ты меня пугаешь, Грейнджер.

— Ладно, не буду дёргать. Просто поглажу тебя по головке.

— Так бы сразу и сказала, — Малфой встал, распахнул мантию и с пресерьёзным видом принялся расстёгивать брючный ремень.

— Да ну тебя! — Гермиона замахала на него руками, захихикала...

И хихиканье сделало своё чёрное дело — перешло сначала в смех, а потом и в рыдание.

Она говорила и говорила. Временами она забывала о присутствии Малфоя, ей казалось, что в комнате только она и каминное пламя. Но отсветы этого самого пламени выхватывали из темноты длинное лицо — абсолютно бесстрастное и предельно внимательное, и Гермиона, на мгновение протрезвев и осознав — кому она это всё говорит? Зачем? — но не успев остановиться, продолжала плакать и говорить, и… жаловаться? Как было страшно стирать собственное прошлое, как было страшно уходить, как страшно было лезть в Министерство, как расщепило Рона, и алая кровь хлестала на бурую листву, как этот Рон, их Рон, её Рон, огромный, рыжий, лохматый, тёплый, верный, как ньюфаундленд, ушёл, бросил её и Гарри, и с тех пор страх взялся за неё всерьёз, грыз её днём и ночью, а тут ещё чокнутая старуха, обернувшаяся чудовищной змеёй (лицо Малфоя совсем окаменело), и пришлось левитировать оттуда Гарри, и лечить Гарри, и Рон вернулся и разбил дрянной медальон, и она обрадовалась даже не этому, а тому, что страха будет меньше, но нет — чувство защищённости так и не вернулось, она Рону больше не верила. И плен в особняке Малфоев, и Беллатри….

Малфой сорвался с места и выскочил из комнаты с такой скоростью, как будто за ним гналась упомянутая дама.

Гермиона продолжала бормотать, вцепившись в волосы и зажмурясь. Ей казалось, что если она замолчит, воспоминания её задушат.

— Ну-ка…

Это Малфой вернулся со стаканом воды. Ах, ещё и виски туда плеснул.

Она попробовала взять стакан, но руки ходили ходуном. Почему она не выплакалась МакГонагалл? Почему вывалила всё это на Малфоя? Нет у неё сил об этом думать, и нет сил просчитывать последствия. У неё стакан воды поднять, и то сил не хватает.

Малфой осторожно влил в неё всё содержимое стакана, твёрдо придерживая её затылок. Потом заглянул ей в лицо.

— У тебя, судя по всему, имеется опыт общения с истеричками, — заметила Гермиона. Ей наконец-то стало неловко.

— Не совсем, — возразил он. — Но приходилось отпаивать… людей… при всяких обстоятельствах, — он отвёл глаза.

— Стало быть, я хотя бы похожа на человека, — слабо хихикнула она, безуспешно пытаясь собрать под заколку растрёпанные волосы.

Ответ: "Ты похожа на пьяную грязнокровку," отпечатался на физиономии Хорька столь отчётливо, что она опять слабо хихикнула.

— Эй, не начинай.

— Постараюсь, — пробормотала она, откидываясь на диванную подушку. Ей стало тепло, пожалуй, даже жарко, а от Малфоя шёл неожиданно свежий запах — то ли весенней травы, то ли мяты.

Малфой подбросил поленьице в камин, примостился снова на ковре и непринуждённо напомнил:

— Так что там с портретом?

— Он хотел, чтобы я сожгла портрет. Он...

— Говори, Грейнджер. Расскажи мне всё. Пожалуйста. Мне важно знать.

Она молчала, глядя в камин. Малфой нервно заломил руки, потянулся, хрустя суставами.

Говорить было очень трудно, но она преодолела себя и выложила Хорьку всё, раз уж сегодняшние звёзды велели ему быть её конфидентом. В конце рассказа ей стало невмоготу смотреть на пламя, и она перевела взгляд на Малфоя.

И обомлела.

Малфой хохотал.

Он смеялся совершенно беззвучно и, видимо, уже давно, поскольку был красен и утирал слёзы. Услышал, что она замолчала, посмотрел на неё, схватился за голову и заржал в голос.

— Он меня развёл, — констатировала она.

— Как пер… первокурсницу, — простонал Малфой, — как магглу безграмотную… Ты что, поверила, что портрет может наложить Смертельное?! Грейнджер! Ой, не могу!! — он лёг навзничь и в изнеможении застучал ногами по ковру.

По-хорошему, его следовало убить или хотя бы как следует проклясть, но вместо этого она всхлипнула и уткнулась лицом в ладони. Малфой сразу прекратил веселиться, подполз к ней и обнял за плечи.

— Ну ладно, ну извини. Я забыл, Гриффиндор — это диагноз.

— Он тоже так сказал, — пробормотала она.

— Он вообще часто это повторял. Ну, всё-всё…

— Гад он, — сообщила Гермиона, — почему он тебя не попросил? У тебя же был его портрет.

— Ничего бы не получилось. Портреты директоров служат директору Хогвартса, стало быть, там что-то вроде управляющего центра. Все остальные портреты занимают подчинённое положение. Чтобы уничтожить систему, нужно бить в центр. Впрочем, кого я учу?

— Я смотрю, вы там всё обдумали и решили, что я идеальный исполнитель?

— Ни фига, — горячо возразил Малфой, — он мне сказал только то, о чём я тебе написал, ни слова больше. То есть, я подозревал, что ему не нравится висеть на стене, но подозрения ещё не факты…

— Змеи, — сказала она и попыталась высвободиться из его объятий, — твари ползучие…

— Тихо-тихо… Сиди, отдыхай. Всё позади. Теперь никто не будет решать за него. Грейнджер, — он преодолел её усталое сопротивление, взял её за щёки и заставил посмотреть себе в глаза, — наверное, моё мнение ничего для тебя не значит, но ты поступила правильно. Как и всегда.

— Я его убила.

— Нагайна его убила. А ты его освободила. Всё, давай целоваться.

И полез целоваться.

Она не возражала. Как-то не осталось возражений. Какие тут возражения, когда человек оправдывает один из худших поступков в её жизни, вытирает ей слёзы и так умопомрачительно пахнет… и даже запах табака не заглушает луговой свежести, даже горечь сухих губ слаще тыквенного сока…

— Куришь?

— Закурил. Жизнь заставила.

— Тогда мне остаётся только на иглу сесть…

— Сейчас ты у меня сядешь… только не на иглу… — жёсткие пальцы находят соски под толстой домашней мантией, медленно вдавливают — как больно, как сладко…

— А!... — и снова горькая, сухая, хмельная темнота, нечем и незачем дышать, длинные руки змеями обвивают её, и в ответ в ней тоже просыпается змей, древний змей, невыносимое желание — багровой жаркой спиралью медленно разворачивается и вдруг вытягивается струной — и она вытягивается, и стонет, как струна...

Малфой коротко, торжествующе хохотнул, и она почувствовала холодный ток воздуха на своей обнажившейся спине, и вновь мучительно выгнулась, ощутив голой грудью его всасывающий рот…

В спину снова повеяло холодом, и сладкая тьма на мгновение отступила.

— Подожди, — зашептала Гермиона, высвобождаясь из его рук, — подожди, я сейчас…

— Не уходи, потом, всё потом… Убей меня, если хочешь, но потом…

— Сейчас, — она уже не слушала его. Было важно, очень важно добраться до аптечки…

Неверными шагами, машинально натягивая на ходу полуснятую Малфоем мантию, она добрела до ванны, повернула выключатель. Режущий свет заставил зажмуриться. Она почти вслепую нашарила дверцу аптечного шкафчика — быстрее, быстрее, сладострастные судороги внизу живота сводят с ума, ещё немного, и она полностью утратит контроль над собой…

Потом она сидела на полу, ощущая, как на смену жгучему желанию приходит жгучее сожаление, потом облегчение и усталость.

Малфой остановился на пороге. Она устало взглянула на него. Бледный, тощий, с провалившимися глазами. На такого даже Нарывное тратить жаль.

— Прости, — сказал он.

— Уходи.

— Я не хотел ничего плохого, правда. Я только…

— Малфой, ты слышал, что я сказала? Вон.

Он сел на пороге, обхватив колени руками и прислонившись спиной к косяку.

— Чего ты хочешь, Малфой? Ещё раз по морде?

— Послушай, я… Ну, глупо, согласен.

— Вот именно. До того глупо, что даже не подло. Ты что, пари на меня заключил?

— Что?.. Нет. Конечно, нет. С кем? Давно уже никого из… наших… не видел. Сидим, как пауки, каждый в своей паутине. Я и с родителями почти не вижусь. Отец пьёт, мать молчит. Не дом, а склеп. Там нельзя спать по ночам, знаешь? Такая мерзость снится — он же там жил, это его сны, они убивают... А ты живая, Грейнджер, такая живая, горячая, как Солнце… Не знаю, что на меня нашло. Или нет, знаю, это как мёртвые на живых бросаются… Я подумал, хотя бы один раз, любой ценой. Я ведь правду сказал, если хочешь, убей меня…

— Много чести, — сказала она, поднимаясь и плотнее закутываясь в мантию. — Ладно, раз не хочешь домой, переночуй сегодня на диване. Но имей в виду, если начнёшь приставать — меня на тебя вытошнит.

Он покорно поплёлся за ней в гостиную. Она достала из стенного шкафа гостевую постель, поддёрнула рукава мантии и принялась застилать диван.

— Ванна ты знаешь, где. Захочешь поесть — кухня справа от входной двери. С холодильником справишься? — он механически кивнул, не сводя глаз с её рук. Был он при этом даже не бледен, а сер.

Гермиона недоумевающе посмотрела на свои руки. На внутренней стороне левого предплечья алела чёткая надпись: "г р я з н о к р о в к а".

Малфой тяжело опёрся о край стола. Гермиона машинально одёрнула рукав и подошла к Малфою, прикидывая, не принести ли нашатырю.

— Ну, ты чего, Хорёк? — надо же, какая нежная мимоза.

Малфой выпрямился, криво улыбнулся и медленно потащил вверх левый рукав.

— Я покажу тебе свою руку, — почти прошептал он, — если ты покажешь мне свою.

Бледный контур Тёмной Метки был едва видим. Но он был.

— Это навсегда, — сказал он.

— И это тоже, — она подняла рукав и приложила свою руку к руке Малфоя. Клеймо к Метке, кожа к коже. Малфой вздрогнул от её прикосновения и недоверчиво посмотрел ей в глаза.

— Это не имеет значения, — сказала Гермиона. Малфой сжал зубы, взгляд его загорелся, стал тяжёлым. Он медленно опустился на колени, распустил шнурок, стягивающий волосы, и склонил голову.

Гермиона заворожённо коснулась рассыпавшихся серебристых шелковинок, погрузила в них пальцы, и застыла на несколько мгновений, пока знакомая горько-сладкая, сухая и жаркая волна не подхватила их обоих, и тогда они вцепились друг в друга, чтобы спастись или утонуть — вместе…

Нежность и страх, нежность и горечь, нежность и ненависть — это когда сводит пальцы от желания вцепиться в хрупкое горло, на мгновение ощутить, как оно дрожит от крика, а потом смять его и сломать, раскрыть грудную клетку и добраться до судорожно сжавшегося кровавого комка, вонзить в него зубы, жадно смотреть в угасающие глаза... нет, нет, это очередной омерзительный кошмар, но наяву с ним можно справиться. Да, можно. Можно заставить её кричать — как полтора года назад в твоём доме, как мгновение назад в твоей гнилой грёзе. Она будет кричать — от наслаждения.

— Хватит, Драко, хватит, я не могу...

— Молишь о пощаде, Грейнджер? Всегда об этом мечтал...

— Не н.. не надо...

Давай же, давай! В старом доме толстые стены, никто не услышит, не бойся. Ну!

— А!.. — руки горячечно комкают простыню, мечутся по телу Драко, ищут что-то, чем можно умерить мучительный жар. Вот — прохладный гладкий шёлк, Гермиона набирает его полные горсти, прижимает к лицу, к груди, но это же волосы Малфоя, они не помогут, не утолят, будет только хуже, жарче, больнее...

— А!

— Ещё!

Последняя судорога пронизывает её, корёжит, бьёт, а Драко жадно смотрит в её угасающие глаза, и впитывает эту муку, муку жизни, ты заслужил её, Малфой, это твоё, бери...

Она вдруг притягивает к себе его голову, бешено впивается в губы...

Твоя очередь отдавать, Драко.

...Потом они лежали валетом, пытаясь закутать ноги друг друга в собственных волосах. Гермиона хихикала и вдруг стала засыпать, и тогда Малфой решился.

— Слушай, — сказал он, — а как ты догадалась?

— М-м-м-м?

— Что я тебя Амортенцией напоил?

— А-а-а, — она перелегла к нему на плечо и доверительно прошептала в ухо, — понимаешь, ни при каких обстоятельствах от тебя не может пахнуть маггловской зубной пастой. Имей в виду на будущее.

— Вот я дурак. — помолчав, сказал он.

— Мгм, — согласилась она и уснула.

Но успела почувствовать, как сухие губы, едва касаясь, целуют левую руку — там, где багровые рубцы складываются в слово "г р я з н о к р о в к а".

* * *
...Малфою захотелось курить. Он выбрался из-под руки Гермионы, накинул мантию и вышел на кухню, в серый рассветный сумрак, нашаривая в карманах сигареты.

Закурил, сразу и глубоко затянувшись, погасил сигарету и снова полез в карман. Вытащил нечто, разгладил на ладони.

Фантик от шоколадной лягушки. Чёрный, как дыра в Ничто.

— Спасибо, сэр, — сказал Малфой.

Фантик немедленно занялся оранжевым огоньком, сердито зашипел и сгорел. Драко тоже зашипел — от боли — и судорожно стряхнул чёрный пепел с обожжённой ладони.

— Понял я, понял, — проворчал он и лизнул ожог. И упрямо повторил:

— Всё равно, спасибо.