Щедро даря Озеру оранжевые блики, над глубокой водой поднималось все еще тёплое солнце, согревая попутно одинокую фигурку, что в скорбном молчании встречала рассвет. А перед ней до самого горизонта расстилалась гладь синей, местами голубовато-зелёной воды, изрыгающей белую пену на верхушках волн, что раз за разом шумно и мерно выкатывались на берег. Как сейчас Субире хотелось, чтобы Эмека появился из кустов, подошел, обнял её… И больше никогда не отпускал. Никогда!
— Скучаешь по нему? – из расступившейся листвы деревьев на песчаную отмель, где сидела львица, вышел небольшой коренастый лев.
— Да, пап, — склонила голову дочь. – Мне не хватает Эмеки.
— Ты едва не сказала: «моего Эмеки».
Субира пожала плечами, но ничего не ответила. Отец присел рядом:
— С тех пор, как мы ушли оттуда, ты каждый день сюда приходишь и смотришь вдаль, ничего не говоря. Все переживают, не заболела ли ты. А я говорю, что с тобою все в порядке, просто ты немного хандришь.
— И все по-прежнему прощают мне хандру, — вздохнула Субира, — говоря, что я – не такая как все, а лишь один в прайде большой ребенок.
— Примерно так. Но все дело в том, что ребенок сидит внутри каждого из нас. И запереть его на веки вечные – дело нехитрое. Правда если этого ребенка забивают в себе до конца, то теряют возможность просто наслаждаться тем, что нас окружает. Но нет хуже, если лев застрял в детстве. Тогда теряется способность выживать. Ведь мир вокруг нас небезопасен для детей, и ты это знаешь как никто другой.
— Да-да, я уже слышала нечто подобное, — Субира повернулась к отцу и смахнула едва видимые слезы. — Но почему ты не мог принять Эмеку? Он нужен мне, пап!
— Потому что, несмотря на то, что он – такой же ребенок, как и ты, несмотря на то, что он может наслаждаться окружающим миром, я не могу рисковать прайдом. Я не знаю его, не уверен в том, что придя к нам, он не заявит свои права на всех львиц, как сделал бы на его месте любой другой – такой как все. И не убьет таким образом в тебе то, за что я так люблю твою маму.
— Что, папа? – Субира изумленно посмотрела на отца.
— Да, Су, — загадочно, словно открывая великую тайну мироздания, ответил лев, — это называется любовь.
— Ты никогда мне про любовь не рассказывал.
— Потому что всем она не дана, моя милая. Зачем же забивать тогда голову тем, что почти все признают глупостью? Лишь старейшины в нашем роду знали, что это такое.
— А разве это не то же, что я зову влюбленностью? Тогда что?
— Обычного льва к тебе влечет инстинкт, – задумчиво заговорил отец. – Жажда удовольствия да семя свое посеять. Сделал дело и гуляй. Что потом станет с львицей, по большому счету, дела нет. А любовь гораздо больше инстинкта. Это когда ты жаждешь быть рядом, оберегать, заботиться, жить ради одной единственной, что занимает твои мысли с утра до ночи. Когда образ её волнует и захлестывает разум. Не любой подряд, а одной единственной. Понимаешь?
— Ты о маме? – спросила Субира.
Отец лишь кивнул головой и добавил:
— Как у ребенка есть только одна мать, так и у влюбившегося по-настоящему может быть лишь одна львица. Если твой Эмека тебя именно любит, то скоро вернется за тобой. И если ты его именно любишь, то будешь ждать, несмотря ни на что. Тогда и я буду спокоен. И приму его в наш прайд.
В беседу отца с дочерью ураганом ворвался дядя:
— Вот ты где! – запыхавшись, сказал он брату. – А я со всех лап сбился в поисках. Пошли, к нам чужак наведался! Я нашел свежие метки.
Отец неспешно поднялся со своего места и сказал:
— Уже иду. А ты, дочка, подумай над моими словами.
И ушел.
Брат дал ему направление для поиска, а сам отправился в другую сторону. Львицы еще не вернулись с охоты. Погруженный в свои мысли, он не обращал внимания, как именно спускался с другой стороны холма и подошел к глубокому оврагу, по дну которого протекала небольшая речушка. За ней начинались их прежние владения, откуда недавно он увел прайд подальше от двулапых. Последних он боялся больше, чем пришлых чужаков, одиноко бороздящих просторы саванны. Надо было лишь пройти большой кустарник да спуститься по небольшой тропинке вниз. Белый лев знал все камни на этой дороге наизусть, а потому шел почти с закрытыми глазами. И дойдя на самую границу владений, он не заметил нескольких пар глаз, пристально следящих за каждым его шагом.
– Вот он, – прошептала одна из них другой. – Ну что, покажемся?
– Нет, он может быть не один, – последовал ответ. – Обойди с тыла.
Краем глаза хозяин успел заметить шевеление в кустах слева от него и отпрыгнуть в сторону прежде, чем массивное золотистое тело выросло на его пути. Он быстро оправился от неожиданности и зарычал, но тут же обнаружил себя в окружении. Другой лев преградил ему путь назад.
– Кто вы? – прорычал лев. – Это моя земля!
– Думаю, уже нет, – от его тихих и яростных слов хозяину стало не по себе. – Нас больше и мы сильнее. Уходи, и останешься цел.
Вожак прайда упреждающе заревел, сделав два шага назад и пригнувшись в ожидании возможной атаки. Но это не произвело никакого впечатления.
– Если ты зовешь кого, то брось, – проговорил пришлый лев, заняв боевую стойку. – Его мы перехватим прежде, чем ты успеешь сказать «мама». Итак, будешь драться или отступишься от львиц сам? Мы так или иначе заберем у тебя все. Ты знаешь свою участь. Но может, тебе повезет в другом месте.
– Да, – вставил лев, что стоял за хозяином, — может и повезет.
– Я не предаю своих любимых, – ответил вожак и посмотрел на небо. Потом вновь на пришельцев: – Сегодня неплохой день для боя. Вы все сразу нападете или ты выйдешь со мной один на один?
– Будь мы такими благородными, как ты, – оскалился пришлый, — белыми и пушистыми, то, наверное, подрались бы один на один. Но я не хочу давать тебе даже шанса….
Лев понимал, как нужно было поступить правильно: он был королем, но не имел большого опыта боев с другими львами. Ранее ему хватало лишь одного рыка, которого теперь не испугались, потому что сила была явно за пришельцами. Однако на его стороне была всепоглощающая ярость, та самая, что порождается любовью и потребностью защитить любимую, и дает нужные силы победить в смертельной схватке.
Субира еще долго сидела у Озера, наблюдая за синей гладью. Отдаленные звуки принесли ей обрывки рыка, неразборчивого, сливавшегося воедино хора голосов. Но ничто не предвещало плохого: так уже было ранее и скоро все кончится.
Так и произошло. Воздух вскоре сотряс явственный громогласный рык. Но это был не голос отца, Субира это сразу поняла. И полная тревоги помчалась домой.
Хмурые испуганные лица львиц прайда встречали её в бывшем доме. И еще большая фигура чужака, что смотрел в небо и наслаждался. Он глубоко вдохнул и зарычал, призывая всех прийти к нему на поклон. Его грубый резкий голос отразился эхом, что скорбно подхватили львицы, разнося весть, что теперь новый лев стал королем. Молчала только Субира. Она смотрела на останки прежней безмятежной жизни у подножия некогда своего дома, не понимая, как это все могло так закончиться.
— Где мои папа с мамой? – спросила она стоявшую рядом охотницу, что была призвана в самый ответственный момент.
— Мертвы, — холодно ответила та, но подумав немного, добавила: — Твой отец, по крайней мере…
В это время скорбный плач огласил окрестности: мамы, что имели несчастье воспитывать маленьких львят, лишились своей цели в сегодняшней жизни.
— Скоты, — сплюнула охотница. – Хоть бы детей не трогали…
— Он не один?! – переспросила Субира.
На полянке появился второй, чья пасть украшалась кровяными пятнами, и, оскалившись, подошел к первому. Они явно кого-то ждали. Наконец, к великому ужасу Субиры, появился, сильно прихрамывая на правую лапу, еще один.
— Отлично, парни, дело сделано, — радостно объявил первый.
— Да уж, сделано, — протянул недовольно третий. – А тот, второй, тоже драться на смерть стал, да еще львица напала сзади. Братца моего убили.
— Чё ты ноешь?! – презрительно фыркнул второй. – Можно подумать, у тебя великое горе настало.
— Ну, как-никак, родственник все же.
— Вот именно, — сплюнул второй, — как-никак. Как добычу делить будем?
Субира сжалась в комок и сделала шаг назад.
— Беги, — шепнула охотница. – Но только как отвернутся. Сразу беги. И не возвращайся.
Однако сбежать не удалось: лапы словно приросли к месту, когда первый цепким взглядом выловил её из остальных.
— Ох ты! Глядь, какая цыпочка тут! Ну, прям в папу.
— Погоди, — вмешался второй. – Ты не сказал, как делить добычу будем.
— Закрой пасть, — не посмотрев в его сторону, ответил тот. – Живем тут. Я вожак, мне право первого куска и выбора львицы. Ты – второй, твоему дружку, что не смог стареющего льва с львицей присмирить сразу, третья очередь.
— Но мы вроде так не договаривались, — робко возразил тот.
— Я сказал, захлопни пасть! – рявкнул вожак. – Не нравится, вали отсюда, никто с тобой договариваться не будет. Или померяемся силами, а?!
Никто с ним больше спорить не стал. Сладострастно облизываясь, вожак медленно надвигался на парализованную страхом Субиру.
— Эй, красавчик! – стоявшая рядом с Субирой охотница встала и кокетливо прошлась, выгнув спину, перед новым главой прайда. – Поиграй со мною. Ну, на что тебе эта малявка? Она еще слишком юна.
— Умолкни, — отодвинул её решительным жестом тот и вплотную навис над вросшей в землю Субирой. – Пора дитятке повзрослеть…
— Прости, — охотница с сожалением взглянула в полные отчаяния глаза белой львицы, чьи губы в робкой попытке хоть как-то спастись от неизбежного, прошептали:
— Не надо. Прошу, не надо…
— Надо. Девочка моя, надо.
Когда грубая сила вырывала из её терзаемого, прижатого к земле, невинного тела бывшее детство и юность, по щекам катились слезы отчаяния, а губы шептали:
— Папа… Спаси меня! Папа!
И вдруг они выдавили еще нечто:
— Эмека…



Сервилий спешно миновал многолюдные Канобские ворота и направился по центральной улице того же имени, что и город, куда она вела за пределами ворот, в сторону иудейского квартала. Это неудивительно, ибо в Канобе, в ста двадцати стадиях от Александрии, если следовать по суше, названном по имени умершего здесь Менелая Каноба, находится храм Сараписа. Даже самые уважаемые люди верят в его целительную силу и либо сами спят там для своей пользы, либо заставляют это делать других. Некоторые записывают случаи излечения, другие же — высокие достоинства здешних оракулов. Но прежде всего там каждый день и каждую ночь народ собирается толпами на лодках, играет на флейтах и предается необузданным пляскам с крайней распущенностью, как мужчины, так и женщины; в веселии участвуют и жители самого Каноба, которые содержат расположенные на канале гостиницы, приспособленные для отдыха и увеселений подобного рода. Но Сервилию было не до веселий, на какие спешили встречные прохожие. Он торопился встретиться с хозяевами пиратских загонов, не рисковавшим появляться в большой Александрии и потому прятавшимся в Новом порту города. За ним семенил его верный слуга – бывший раб.
Миновав притихшие дома тех, кого недавно в Палестине разнесли в пух и прах, и, свернув направо, Сервилий замедлил шаг: навстречу поднимались солдаты охраны дворца Птолемеев. Уступив какому-то важному сановнику, шедшему от проконсула Египта, занимавшего и поныне пышный дворец Клеопатры, он со своим слугою вновь заспешил на набережную за этим дворцом. Лучшего места для встречи с пиратами не найти: римских солдат в городе так много, что они все теряют бдительность, уверенные в своей полной безопасности, а потому редко патрулируют улицы возле дворцов тщательнейшим образом. Гавань же пиратов находилась на Форосе, и до неё, в случае чего, можно быстро добраться.
В условленном месте портика за стеной некогда роскошного дворца еще кого-то из Птолемеев, чье имя уже позабылось современниками, – а почти у каждого в этом квартале были свои дворцы, большие или малые — его уже ждали: смуглый хитрый египтянин, зовущий себя Филадельфом, и чьего настоящего имени Сервилий не знал и знать не хотел, с парой мускулистых местных жителей. Осторожно оглядевшись, нет ли поблизости преторианцев, поприветствовав друг друга, оба торговца сразу перешли к делу.
— Я много слышал о грандиозной победе благочестивого Тита над заносчивыми иудеями, — слащаво начал издалека египтянин. – Не знает ли мой друг, будет ли триумф в столице?
— Будет, — кивнул Сервилий. – Мои друзья поведали мне, что Тит в Дамаске празднует победу со своими сирийскими союзниками, но после Римских игр вернется в столицу. С большим числом пленных и несметными богатствами. И накануне праздника Цереры ожидается большой триумф со зрелищами. Будет и травля. Понадобится очень много бестий.
— О, я рад, что такие слухи оказываются правдой, — обрадовался Филадельф. – Мой брат только на прошлой неделе продал в Алеппо на зрелища три дюжины разных пантер: и лео, и пардусов. А накануне копты изловили не менее трех сотен пантер и везут для меня. Я мог бы продать их моему другу за очень умеренную цену.
— Когда же товар будет в Александрии?
— Через несколько дней, во время праздника Бастет. Потому погрузку надо будет провести ночью, дабы никто не видел.
— Ты предлагаешь мне пантер в такое время? – брови Сервилия бросились на лоб: они всегда были священными животными в этом городе даже после гибели Птолемеев. – Не боишься гнева богини?!
— Не я их ловил, не я их убью, — последовал ответ. – Не мне и бояться, друг. Первая часть прибудет послезавтра. Через день мы доставим тигров, пантер и остальных. Ваши охотники-гетулы получат работу. А зрители – большое удовольствие.
— А если вас все же заметят с ними? – спросил Сервилий. – Львы могут рычать в дороге, кто-нибудь, да услышит.
— Конечно, риск есть, — ответил египтянин, — но что поделаешь?
Сервилий немного подумал, достал два тугих мешочка серебряных монет и без счета протянул торговцу живым товаром:
— У нас лошадям, чтобы не брыкались при виде опасности, закрывают глаза. В одном из этих мешочков задаток. В другом – деньги на ткань. Не скупись, купи хорошие куски, и накрой ими клетки, когда будешь везти бестий сюда ночью. Они и будут вести себя тихо. Об окончательной цене сторгуемся, когда товар увижу с морды и пересчитаю лично. Все деньги получишь после доставки в Остию.
— Тогда послезавтра в полночь на пристани Старого порта.
И теперь уже компаньон низко поклонился и быстро удалился.
— Но как хозяин намерен доставить так много лео в Рим? – поинтересовался слуга.
Сервилий и сам пока не знал ответа. Поручение приближенных Тита обязывало всех: в честь его победы должно было быть пролито много крови на зрелищах и цари зверей как никто подходили для этого. Поэтому префект и эдил Рима слезно умоляли на двоих спешно доставить к нему как можно больше пантер, намереваясь перекрыть некогда самую большую травлю в Риме, устроенную Помпеем. Сын императора и победоносный полководец скоро будет в Риме, потому сухопутный путь караваном сразу отменялся; пришлось связываться с местными пиратами, что были в розыске за похищение латинян и даже римлян, с продажей их затем в школы гладиаторов. Только они могли организовать на первых порах отлов и доставку стольких зверей в Старый порт Александрии. Вот поэтому и приходилось встречаться не на роскошной вилле наместника, а на задворках квартала Птолемеев, где преторианцы – не частые гости. Но как перевезти такой ответственный груз дальше морем? Сервилий пока ответа не находил. Как и на вопрос, что он будет делать со зверями, если не найдет подходящих кораблей с экипажами.
Его думающий взор медленно скользил вдоль величественного храма Изиды, отливавшего блеском статуй в лучах Великого маяка, к входу в бухту, как вдруг наткнулся на две тихоходные мачты на горизонте. Ну конечно!
— Вот что, — Сервилий решительно обратился к слуге, опуская в его руки третий, еще более тугой мешок серебряных монет. – Рабов и гладиаторов мы отправим как обычно – квинкеремой. Нам понадобится целых три с командами. А для пантер найми в Старом порту тоже три корбиты, подобных той, что сейчас завозит зерно в Александрию. Пусть ждут большого груза. Только для корма надо на носовой палубе прорезать окна. И укрепить двери входа в трюм. За день справятся.
— Вы загоните их туда вместо зерна? – уточнил слуга.
— Это идеальное место, — удовлетворенно заметил Сервилий. – Там нет гребцов, пантеры никого не смогут убить. Нет проблем. Будешь начальником каравана. Закупи мяса, не скупись. И не забудь подготовить дротики, смазанные опиумом. Так, на всякий случай.
Довольный таким решением, он отправился в театр, где начиналось вечернее представление.
Караван коптов пришел на день позже обещанного. Сервилий сильно нервничал лишней задержкой. Нанятые им три корбиты медленно покачивались на рейде порта, ожидая сигнала подойти к причалу для погрузки, а вдоль их покатых бортов шумными всплесками проплывала большая квинкерема, озаряя лунным светом две свои большие башни возле таких же мачт. Похоже, Сервилию достался самый большой военный корабль во всей Александрии!
Проблемы начались сразу, как только первая корбита коснулась бортом причала: команда, увидев груз, наотрез отказалась плыть с ним. Сервилию пришлось удвоить плату, убедив капитана в том, что пантеры не смогут выбраться из трюма до тех пор, пока кто-то не откроет крышку люка сверху. На резонный вопрос, как же их будут выгружать, он ответил, что в Риме разберут на месте переборку возле входа на капитанский мостик, когда их уже не будет на корабле. С трудом поверив, моряки все же согласились рискнуть за весьма щедрое вознаграждение.
Потом оказалось трудным загнать львов и леопардов в трюм. Для этого соорудили целую конструкцию в виде коридора клеток, по которым палками прогоняли каждую бестию на корбиту, а затем заставляли прыгать внутрь люка. Для того чтобы товар не задохнулся в пути, в переборке на месте, где будут потом разбирать доски, заранее выпилили окошко, и капитан наблюдал за тем, сколько пантер у него в трюм помещается. Когда на полу было уже некуда и шагу ступить, он подал сигнал, и люк на верхней палубе заколотили досками. А для пущей надежности, что львы не убегут, поставили большую бочку с водой.
Вторую и третью корбиту ждало тоже самое.
Но эти могучие зерновозы, как оказалось, не смогли вместить в себя всех пантер. И тогда пришлось воющие, накрытые парусиной клетки спускать на палубу квинкеремы. Их поставили вдоль бортов судна, связав крепкими канатами и прикрепив концы к выступающим в море частям портика на корме. Чтобы эта длинная лодка плавала намного быстрее, с неё сняли носовой таран.
Лишь к позднему утру удалось закончить все погрузочные работы, и небольшой караван судов был готов взять свой курс в центр империи. Сервилий написал сопроводительное письмо префекту Рима, посадил на квинкерему своего слугу и целую когорту из десятого вспомогательного легиона, осаждавшего Иерусалим. Солдаты только что получили римское гражданство и возвращались в свои пекулии, а потому попутно согласились охранять будущий триумф своего полководца. Что ни говори, а Тита сильно любили простые солдаты, особенно за храбрость при взятии города. Любой здешний легионер знал назубок историю о том, как тот лично возглавлял штурм первой городской стены и попытку захватить на плечах отступавших защитников крепость Антония, а когда иудеи атаковали со всех сторон прорвавшуюся группу, своим мечом и луком прикрывал отход назад в лагерь. И потому любая пиратская компашка, вздумай она посягнуть на груз, должна была трепетать и обратиться в прах: легионеры бы порвали их не хуже самого груза. Впрочем, на встречу с ними Сервилий особо и не рассчитывал: за безопасный проход было тоже щедро проплачено.
Пробная первая партия пантер преодолела море менее, чем за три дня, и была успешно продана в амфитеатре на третьей неделе, почти под самый занавес Римских игр. К празднику Цереры надо было успеть доставить новых зверей взамен вытравленных
И вот два партнера ночью снаряжают новый караван с живым грузом.
— Послушай, Филадельф, — попросил Сервилий, стоя рядом и наблюдая за погрузкой, — у нас не хватает людей на корбитах для кормления. Не согласился бы ты сопроводить одну из них до Остии и обратно? Я оплачу твои дополнительные расходы.
Жадно просчитав свою прибыль в уме, тот, поразмыслив немного для приличия, с деланным одолжением согласился:
— Почему бы и нет? Всегда хорошо оказать должное внимание просьбе столь дорого купца.
— Я рад, что мы так хорошо понимаем друг друга. Тогда выбери корабль по своему усмотрению.
Филадельф осмотрел корбиты, указав на самую большую из них. Справедливо полагая, что чем больше судно, тем оно безопаснее.
Ведь в порту ходили упорные слухи о сильной непогоде в море…