Глава 12. Нежданное известие

С каждым днем положение в Новом Орлеане всё больше осложнялось, от былой праздности и беззаботного веселья не осталось и следа. И хоть город располагался вдалеке от боевых действий, жители его были вынуждены жить по законам военного времени. Драконовые налоги, постоянные благотворительные вечера и сборы средств на нужды конфедерации превращали в бедняков даже самых состоятельных господ, продовольствие заканчивалось быстрее, чем поступало на склады, морская блокада федерации перекрыла доступ в гавань торговым судам, а потому цены взлетели до небывалых высот. Юг оказался зажат в тиски, хотя многие до сих пор отказывались это признавать, свято веря в непобедимость армии.

Поезда с ранеными прибывали каждый день, и жители пришли в настоящее смятение. Такого количества пострадавших здесь не видели никогда, даже во времена болотной лихорадки, унесшей жизни сотен горожан. Больницы и дома милосердия были переполнены, кроватей катастрофически не хватало, и раненых укладывали прямо на земляной пол в наскоро возведенных шатрах и на тюках хлопка – на складах. Все гостиницы, пансионы, постоялые дома и частные владения были забиты жертвами войны. И еще вчера благочестивые барышни-аристократки превратились в кухарок, прачек, медсестер и портних. Совсем еще юные девочки, которым не позволялось работать в госпиталях, скатывали бинты и щипали корпий из старого тряпья. И все это вершилось для общего дела. Во имя свободы! Во имя победы!

Вслед за ранеными нахлынула и волна беженцев, затопляя и без того забитый людьми город. Вдовы, сироты, увечные старики наполнили тесные улочки, волоча за собой повозки со скарбом, который успели увезти из разоренных земель. Они жгли костры прямо на мостовых, просили милостыню у собора, а по ночам пролезали в торговые лавки, забирая то немногое, что оставалось. Преступность и проституция процветали, в довершение ко всему был издан специальный манифест, обязывающих состоятельных горожан размещать раненных в своих резиденциях. Усадьба Борегар, апартаменты Штернов, плантация Хэвортов, дом Муров и Тарлтонов превратились в маленькие госпиталя, где ходили за больными, идущими на поправку. Когда же очередь дошла до старого особняка на холме, Лионель наотрез отказался делить крышу с незнакомцами, чем вызвал настоящую бурю осуждения со стороны почтенных горожан. И если бы в дело не вмешалась Аврора, отдавшая на нужды госпиталя всю мебель и драгоценности, дело могло принять совсем иной поворот. Хотя, как оказалось, и этого было мало. Ее широкий жест вызвал новые обсуждения среди недоброжелательно настроенных горожан.

– Уверена, что они скрывают там настоящие сокровища, раз не пожалели таких средств на госпиталь, – твердила одна из престарелых кумушек, провожая взглядом Аврору, облаченную в черное с ног до головы.

– Иностранцам никогда не понять нашей войны, – тут же вторил ей седовласый старик, покачиваясь в старом кресле.

– Они колдуны, верно говорю! Поэтому никого и не пускают в свой дом. Берегут секреты. Уж поверьте, это их рук дело, госпожа! – звеня чашками и разливая чай, пропыхтела старая негритянка. – Это они на нас порчу навели! Я такие дела чую.

– Чужаки они! Не место им в нашем городе и в наших домах. Век мы с такими не знались и еще столько же знаться не будем.

С каждым днем отношение к таинственной парочке, презревшей все устои старого Юга, ухудшалось. Если прежде их приглашали в знатные дома, преломляли хлеб и соль, то теперь отворачивались, едва завидев их на горизонте. Впрочем, сама Аврора, давно привыкшая к такому отношению, не обращала никакого внимания на пересуды, полностью посвятив себя работе в госпитале.

Впервые за долгое время она смогла забыться, почувствовать себя нужной: спасала жизни, а не забирала их. Это было своего рода искупление за те грехи, что она совершила и без сомнения еще совершит в своей жизни, эта была та самая спасительная соломинка, что прокладывала измученной душе дорожку к свету, и не позволяла девушке забыть о том, кем она когда-то была.

К тому же госпиталь был едва ли не единственным местом, где ее магические знания могли быть использованы во благо. Целебные бальзамы и настойки, перевязка ран, ассистирование при операциях – все это давалось ей с такой легкостью, что бывалые врачи едва могли скрыть свое восхищение. Красотку не пугали ни гнойные раны, ни кровь, ни гангрена. Ее лицо не искажала брезгливая гримаса при виде вшей и немытых зловонных тел, а безнадежные больные, за которыми ходила юная француженка, быстро шли на поправку, едва ли не обожествляя свою спасительницу, умевшую врачевать не только тела, но и души.
В этом была вся Аврора, несмотря на собственное недомогание, что терзало ее не первую неделю, девушка не позволяла себе расслабиться ни на секунду. Уходила из дома с рассветом, возвращалась – глубоко за полночь, изможденная, уставшая, но полная решимости. Добрая душа – она не давала себе и минуты отдыха, ведь пока она отдыхала, те, кого она могла спасти умирали. Отходили в мир иной быстро, молча, слишком истощенные, чтобы сражаться с гангреной, лихорадкой, тифом и кровавым поносом, что начались раньше, чем раненых доставили в Новый Орлеан.

И это стало еще одной проблемой, которую обостряла поистине библейская жара, установившаяся над городом. Гробовщики не успевали вывозить разлагающиеся тела, лежавшие в специально отведенных складах, и улицы постепенно наполнялись зловонным смрадом гниющей плоти, что привлекало целые полчища плотоядных мух. Жирные, отвратительные, они донимали несчастных хуже боли от ранений. И это было невыносимо, как могла Аврора боролась с ними, раскуривая в железных кружках душистые травы, но все было бесполезно – мухи налетали снова, ползая своими мелкими лапками по потным телам. Отвратительно!
Обреченность и смрад обступали девушку со всех сторон, повиснув в воздухе тяжелой липкой пеленой. Ее чистое платье быстро вымокало от пота, пока она медленно переходила от одной кровати к другой, меняя повязки, делая компрессы и читая сводки последних новостей из газет. Господи, как ей было мерзко сейчас. Как дурно! Какие невыразимые усилия она прикладывала, чтобы сдержать рвотные позывы в тот момент, когда ей приходилось удерживать несчастных, пока скальпель хирурга вонзался в их истерзанные грязные тела. Их истошные вопли сводили ее с ума, это был настоящий Ад, поднявшийся на землю. Хотя, нет! Это было хуже! То ли ее воспоминания о бездне проклятых притупились за это время, то ли, действительно, Земля начала превращаться в худший кошмар всего человечества.

Лекарств не хватало, хлороформ и опиум давно закончились, как и целебные травы Авроры, а потому в большинстве случаев приходилось резать «живьём», теряя больных уже не от ран, а от болевого шока и потери крови. Даже алкоголь, к которому прибегали в особо тяжелых случаях, подходил к концу, и его выдавали лишь умирающим, чтобы как-то облегчить их переход в иной мир, живым же оставалось страдать, как и завещал Творец.

– Милосердия! Молю лишь о прощении, – прохрипел какой-то мужчина, когда Аврора, шелестя юбками, прошла мимо него. – Алекс, позовите Алекс, – привлеченная знакомым голосом, девушка оглядела солдата, лежащего на тюке соломы под навесом на госпитальном дворе. Неузнаваем! Лицо его сильно отекло, огромный синяк чернел под глазом, светлые волосы слиплись, прилипнув ко лбу и скулам. Оглядев незнакомца тяжелым взглядом, Аврора с горечью подметила рваную рану на его животе. Кусок кишки, держащийся внутри лишь благодаря тугой повязке, вылезал из под окровавленной рубахи, а лихорадка, терзавшая мужчину уже не первый день иссушила его на глазах, превратив в скелет, обтянутый кожей. Не жилец, сразу видно, а потому врачи и медсестры не тратили на него время, останавливаясь на тех, кому еще можно помочь.
Аккуратно присев на угол его нехитрого ложа, она смочила чистую тряпку холодной водой, отирая с лица запекшуюся кровь, копоть и грязь. Прохлада подействовала отрезвляюще, и несчастный открыл карие глаза, с благодарностью воззрившись на девушку.

– Алекс, мадам, позовите Алекс, – проговорил он, дрожащей рукой ухватив Аврору за запястье. – Я желаю проститься. Алексия…

– Мартин! – практически взвизгнула она. – Судья Штерн? – не имея сил ответить, мужчина лишь кивнул головой.

– Прошу, мое время на исходе, приведите ко мне Алекс, мадам д’Эневер.

– Я сию секунду пошлю к ней посыльного. Мужайтесь! – подобрав юбки, чтобы легче было идти, Аврора буквально выскочила на улицу, ухватив под локоть первого попавшегося негритёнка, и вручила ему последний серебряный доллар, что у нее был. – Ты знаешь Французский квартал?

– Да, мамзель, – кивнул он.

– Против собора есть дом в викторианском стиле с покатой синей крышей и резными окошками, ступай туда и приведи миссис Алексию Штерн – жену городского судьи. Скажи, что ее муж приехал на последнем поезде и серьезно ранен. Все понял?

– Да!

– Тогда ступай! – проводив убегающего мальчонку долгим взглядом, девушка уже собиралась вернуться к Мартину Штерну, как вдруг почувствовала, как с неба на нее упала капелька, а стоны умирающих заглушил громовой раскат. Слава Богу – долгожданный дождь, он принесет желанную прохладу и смоет с улиц смрад. Видимо Бог услышал их молитвы. Она радостно подняла лицо навстречу холодным каплям, но в ту же секунду все ее существо пронзил леденящий холод. Она отерла щеку – кровь.

– Охрани нас, – прошептала она, стремглав бросившись под крышу шатра, сталкиваясь с такими потрясенными прохожими, ополоумевшими от суеверного страха. Мало им было напастей, так еще и это проклятие с небес. Вскочив внутрь, девушка оправила подол платья, благо на ее и без того окровавленном переднике не будут заметны капли крови. Стараясь не выдавать своего волнения, она вернулась к ложу умирающего.

– Что происходит? – откашливаясь, прохрипел он.

– Просто дождь, – проговорила Аврора, вглядываясь в небольшое оконце в шатре, по которому пошли кровавые дорожки.

– Кровь! Кровь! Это кровь! – с улицы донесся истошный крик. – С небес течет кровь!

– Это проклятие! Проклятие на наши головы!

– Не пытайтесь успокоить меня, – проговорил он. – Это расплата. Мы были нечисты, мы отмечены клеймом падших, – при этих словах Аврора поморщилась, инстинктивно коснувшись лопатки, кончиками пальцев ощущая огонь, которых вспыхнула печать Асмодея.

– У Вас жар, – ответила она, положив на лоб несчастного компресс. – Это лишь видение измученного рассудка.

– И это видение? – он поднял над собой руку, которая была по локоть в вязкой густой крови. Аврора опустила голову вниз, и едва сдержала крик, прикрыв рот ладонью. Ноги ее по щиколотку увязли в багровой жиже, подол платья потяжелел, а в глазах вспыхнул страх. Страх, который читался в глазах прочих раненых, не смевших пошевелиться, чтобы не накликать на себя проклятие.

– Что это? – прохрипел Штерн.

– «И услышал я из храма громкий голос, говорящий семи Ангелам: идите и вылейте семь чаш гнева Божия на землю. Пошел первый Ангел и вылил чашу свою на землю: и сделались жестокие и отвратительные гнойные раны на людях, имеющих начертание зверя и поклоняющихся образу его. Второй Ангел вылил чашу свою в море: и сделалась кровь, как бы мертвеца, и все одушевленное умерло в море» – Аврора, как завороженная глядела сквозь окно на багровую реку, текущую по тротуару, заглянула в собственный таз, где заалела кристальная прежде вода, и бездумно твердила Откровение Иоанна Богослова, заученное еще в прошлой жизни. – «Третий Ангел вылил чашу свою в реки и источники вод: и сделалась кровь. И услышал я Ангела вод, который говорил: праведен Ты, Господи, Который еси и был, и свят, потому что так судил; За то, что они пролили кровь святых и пророков, Ты дал им пить кровь: они достойны того. И услышал я другого, от жертвенника говорящего: ей, Господи Боже Вседержитель, истинны и праведны суды Твои. Четвертый Ангел вылил чашу свою на солнце: и дано было ему жечь людей огнем. И жег людей сильный зной…».

– Вы думаете, это Конец Света? – произнес судья Штерн, едва шевеля посиневшими губами и кутаясь в дырявое одеяло, будто оно могло защитить его от праведного гнева самого Творца..

– О нет, это только начало… – очередной раскат грома, сотрясший стены, будто подтвердил ее слова. И в шатре повисла долгая и мучительная тишина, даже стоны умирающих стихли, ибо последние боялись привлечь к себе внимание потусторонних сил. Лишь оторвавшийся полог палатки нарушал молчание, трепеща на ветру.

– Мартин! – голос Алексии, будто ножом прорезал тишину, впустив в смрадную душную палатку глоток свежего воздуха. Отважная девушка, черпающая силы в своей любви к супругу, она не побоялась выйти из дома в момент библейской бури, чтобы разделить с возлюбленным последние его минуты в бренном мире. Когда-то и сама Аврора была такой же, хотя…почему была? В каждом жесте, в каждом поступке миссис Штерн она видела себя, скорбела вместе с ней. – Мартин!

Облаченная в старое домашнее платье и туфли, прикрытая легкой окровавленной накидкой, перепуганная и растрепанная девушка влетела внутрь, будто ураган. От быстрого шага волосы ее выбились из косы и теперь липкими, с алым оттенком, прядями обрамляли лицо. Блуждающим взглядом окинув раненых, она остановилась на Авроре, неуверенно сглотнула, предчувствуя худшее, и встретилась глазами с измученным взглядом супруга.

– Мартин! – в один момент она пересекла палатку, рухнув к телу умирающего мужа. Дрожащей рукой приподняла бинты и с ужасом ахнула. От раны исходил омерзительный запах, кожа вокруг пошла бордовыми пятнами, а внутри, объедая гниющую плоть, копошились жирные белые личинки плотоядных мух. – Господь Всемогущий, смилуйся над нами, – прошептала Алексия, заливаясь слезами. – Ему нужно помочь! Врача! Позовите врача! Доктор! – в порыве отчаяния она вцепилась в руку Авроры, но та словно статуя застыла на месте, сверля глазами спутницу госпожи Штерн, что прикрывая белоснежным платком нос, медленно двигалась к ним меж кроватями умирающих. – Да помогите же ему! – взвизгнула Алексия.

– Алексия… я… я сожалею, – совершенно искренне ответила Аврора, переводя глаза с Элеоноры Борегар на юную миссис Штерн. – Его привезли слишком поздно, началось заражение крови и…

– Нет! Нет! Он не может умереть! Не должен! Он так молод… слишком рано! Аврора…– несчастная залилась слезами, упав на грудь мужа. – Что-то наверняка можно сделать?

– Увы… я… я не в праве Вас обнадеживать. У нас нет лекарств, нет бинтов, даже свежая вода и та на исходе. Из-за засухи пересохли колодцы и много ли пользы от воды, что обратилась кровью…

– Молись, Алекс, молись за мою душу, – положив тяжелую ладонь ей на голову, прохрипел судья Штерн. — Я грешен, Алекс. Грешен перед и тобой, и перед Богом, и не знать мне покоя в мире ином. Я буду гореть, я знаю… он хочет ее, хочет мою душу. Молись…

— Что… что ты такое говоришь? — пролепетала она, вскинув на него наполненные слезами глаза. — В чем бы ты ни был виноват, Бог простит, и я прощаю…

— Нет-нет, ты не понимаешь! Он придет, потому что моя душа принадлежит ему — Асмодею! — при звуке этого имени, Аврора, не сумев совладать с волнением, выронила из рук кувшин с водой. — я был тогда на монастырской площади, Алекс, я предался блуду, потому что так мне повелел его голос. Он звучал в голове, доводя до исступления. И я не устоял, он словно вселился в меня тогда.

— Успокойся! Успокойся, родной, — лепетала Алексия, обхватив его голову. — Это жар. Он скоро спадет, и ты будешь вспоминать о нем, как о страшном сне.

— Нет. Это правда. Я проклят, и после смерти меня ждут нескончаемые муки в огненной Геенне, — из последних сил, хрипя и откашливаясь, он попытался привстать, но когда попытки его не увенчались успехом, мужчина содрал с плеча край рубахи, открывая взгляду присутствующих выжженный на коже сигил Асмодея. — Это его печать, он помечает каждую душу, чтобы потом отыскать ее в Аду. Что же я наделал? У меня просто не хватило духа отказаться тогда. Это было…когда он был там, в монастыре, от него словно исходил невидимый ореол, и наслаждение… я такого никогда не чувствовал. Это было колдовство, и тогда я думал, если соглашусь, то блаженство не иссякнет, как рог изобилия. Молись за меня, Алекс, и помни, я грешником прожил эту жизнь, но любил лишь тебя. Ты была моим светом. Спаси… спаси меня… мою душу… спаси…

— Как? Что я должна сделать? — но он уже не слышал ее, неосознанно сжимал в руках старую простыню, беззвучно шевеля губами. Сознание его спуталось, взгляд помутнел.

— Прости меня, моя Алекс, — из последних сил выдавил он. Путем неимоверных усилий ему удалось чуть повернуть голову и посмотреть на нее, встретиться с ней глазами. Мартин пытался еще раз извиниться, — и увидел, что она давно простила. А потом он попытался сказать ей какие-то прекрасные слова, которые навек бы ее утешили, но понял, что и это не нужно. Она такая, она все вынесет. Все! Она сильная, намного сильнее его. И он закрыл глаза, и наконец-то пришло облегчение: пришла смерть.

— Мартин, нет! Не умирай! Прошу! — задыхаясь от слез, кричала Алексия. Сейчас ей казалось, что умер он, но врата Ада распахнулись для нее. Земля разверзлась под ногами — бездонная, бездонная пропасть, и Алексия проваливалась в нее, глубже, глубже, края сомкнулись над головой, и уже вовек ей не выбраться оттуда, до самой смерти. — За что, Господи? Чем я провинилась перед тобой?

— Алекс, мужайся! Ты должна быть сильной! — коснувшись ее плеча, проговорила Элеонора Борегар.

— Сильной? Ради чего мне быть сильной? У меня ничего не осталось! Все, что когда-то было дорого… забрали. Его душа, Боже, Нора, ты слышала, какие ужасы он говорил про свою душу? Про Ад? Это ведь не может быть правдой? Я должна…я должна поговорить с преподобным отцом. Он наверняка найдет решение. Мы ведь спасем его. Я спасу…

— Конечно, мы поговорим, Алекс, и не только с преподобным, — Элеонора бросила на Аврору, стоявшую у постели усопшего быстрый взгляд, подхватив подругу под локоток. — Мой отец говорил, что ни одна битва не проиграна, пока есть те, кто готов бороться. И не слушай тех, кто отчаялся! Кто говорит, что это невозможно, мы обязательно найдем выход. Спасем его душу. А теперь пойдем! Пойдем! Настоящая леди всегда держится достойно, даже тогда, когда сердце ее уничтожено. Не совершай моих ошибок, не показывай своих слез никому.

— Я никуда не пойду, не оставлю его! — обнимая мертвое тело, твердила Алексия.

— Нам нужно идти! Мы… мы заберем его с собой!

— Алексия, — тихо произнесла Аврора, и голос ее, полный участия, касался затаенных струн души, — я соболезную Вашему горю. Мне знакома такая потеря, но знайте, как бы тяжело не было сейчас, время…
— Благодарю, мадам д’Эневер, но боюсь, время – никчемный лекарь, — всхлипнула Алексия, которая, казалось, была сама ни своя от горя. Собственно, если бы Элеонора не поддерживала ее, то девушка без сомнения рухнула бы на землю, не выдержав подобного потрясения.

—Пойдем! Пойдем, дорогая. Его повезут следом, — взглянув на увечное тело, проговорила миссис Борегар, выводя подругу из шатра.

— Постойте, Алексия, Вы должны знать, что есть вещи, над которыми мы не властны, Ваш муж… не принимайте необдуманных решений, потому что у всего есть своя цена, — она хотела еще многое сказать, но то ли от волнения, то ли от голода и духоты, каждое слово давалось ей все с большим трудом, внезапно перед глазами все закружилось, и Аврора, потеряв сознание, рухнула на пропитанный кровью пол.

— Аврора! Воды! Дайте воды,— вскричала Алексия, выхватив из рук одной из рабынь кувшин с водой и мокрую тряпицу. Отерев вспотевшее лицо и щеки девушки, она в ужасе выронила тряпку. – Кровь! Господь милосердный, Богородица пречистая, – Алексия рукой отерла кровь с лица Авроры и склонилась над ней совсем низко, пытаясь уловить дыхание.

— Что с ней? Приступ?

— Нет, просто без сознания! — ответила новоиспеченная вдова, давая возможность набежавшим в шатер рабам уложить девушку на укрытую тканью солому. — Совсем себя извела бедняжка! Чашка горячего бульона и пара дней отдыха, и силы к ней вернутся.

— Нам лучше уйти! — укрыв Аврору пледом, проговорила Элеонора. — Ты сама едва стоишь на ногах, а тут о ней позаботятся. Мы известим ее брата. Все будет хорошо. А ты, — она кивнула чернокожей рабыне, что сопровождала их, — останься здесь! Присмотри за мисс д’Эневер, окажи ей любую помощь, в которой она будет нуждаться. Иначе…

— Да, мамзель! Не извольте беспокоиться.

— Хорошо, — едва ли не с силой вытащив Алексию из шатра, Элеонора помогла той забраться в бричку, и ударила поводья. И хоть негоже было благородной барышне самой править коляской, сейчас, в утонувшем в крови городе всем было все равно.

Дорога до апартаментов Штернов пролетела на одном дыхании, а после потянулись долгие часы скорбного ожидания. Алексия была безутешна, как и сама Элеонора не долее чем пару месяцев назад. Дом ее, полный раненых, превратился в настоящую обитель смерти, где в каждом углу царила обреченность, а потому девушка до самого утра не покидала своей комнаты, проливая горькие слезы, когда же на небе зажглась алая зарница, она отерла платком глаза, облачилась во вдовье платье с креповой вуалью, и спустилась вниз.

— Скажи, ты веришь в жизнь после смерти? — первый же вопрос, и сразу такое.

— Да, — кивнула Элеонора, потирая кулачками отяжелевшие после сна на кушетке веки. — Ну а точнее, я верю в существование демонов, а если есть они, то существуют и ангелы. А это в свою очередь означает, что есть и Рай, и Ад.

— Знаешь, я всегда верила в Бога, но… я никогда не могла представить, что эти потусторонние миры… что они могут быть так… материальны. Я не думала, что демоны во плоти могут являться в наш мир, помечая угодных им людей; не думала, что они способны на то, что этот Асмодей сотворил у ворот монастыря. Это кажется таким…невозможным. И когда узнала об этом, я списала все на массовое помешательство, ведь бывает такое. Бывает, правда? Я ненавидела Мартина за то, что там произошло, отказала ему в близости, а когда эскадрон отбывал на передовую, я… я даже не вышла с ним проститься. Но вчера, когда Аврора передала мне, что он лежит раненым в госпитале, я поняла насколько мелочными и глупыми были мои прежние обиды. Они обратились в ничто перед страхом потерять любовь всей своей жизни. Когда же я узнала, что он продал, — она замолчала, пытаясь проглотить слезы, — продал душу. Я… я не могу это так оставить. Не могу, Нора! Если Библия говорит правду, и Ад действительно существует, я не могу позволить душе Мартина гореть в огне. Это мой долг, как жены. Это его последняя воля. Я должна помочь, но даже не представляю… – она всхлипнула, поднеся к носу надушенный платок, и на глазах ее вновь навернулись слезы.

— И что ты собираешься сделать? Церковь – творение рук человека, и священник не властен отменять такие сделки. Он может обратиться к Создателю, но если договор с нечистым заключен без принуждения, даже Бог не сможет расторгнуть его.

— Откуда тебе это известно?

— Ты же знаешь, что Айла – старая рабыня нашей семьи практиковала магию Вуду, и не только ее. Она многому сумела меня научить, правда я поначалу считала, что это все бабушкины сказки, — ответила Элеонора, опуская глаза, — потом ее продали, страшась колдовства и ее влияния на меня, но… еще девчонкой я бегала к ней и многое узнала о потусторонних силах. К тому же, в последнее время моя жизнь складывалась так, что я была вынуждена искать ответы.

— И нашла?

— Я нашла людей, через которых можно общаться с загробными мирами. У них есть знания и власть над духами, а силы их произрастают из глубин бездны.

— Ты говоришь о гадалках и жрецах Вуду? — недоверчиво переспросила Алексия.

— Я говорю о колдунах и ведьмах! О настоящих! О тех, в чьих венах течет кровь друидов. Их не коснулись костры святой инквизиции, они прошли сквозь века и постигли древние знания и сейчас держат в своих руках ключи от потусторонних миров.

— А разве такое бывает?

— «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам»*, — процитировала она. — Если ты хочешь развеять свои сомнения и спасти душу своего возлюбленного, думаю, они смогут тебе помочь.
— Я… — много вопросов крутилось в голове Алексии Штерн в эту минуту. Откуда Элеонора столько знала о черной магии и загробном мире? При каких обстоятельствах познакомилась с этими таинственными людьми? Кто они? Как могли помочь ее беде? И можно ли было ей помочь? Какой ценой ей придется оплатить за подобную магию? Не шутка ли все это над обезумевшей от горя вдовой? Но все сомнения напрочь сметала иная мысль, пока она колебалась в своем решении, душа ее возлюбленного супруга, возможно, горела в адском огне, терзаемая невообразимыми чудовищами. — Я согласна! — ответила она, пытаясь придать голосу уверенность, но получилось не слишком убедительно. — Поговори с ними, Нора, скажи, что у меня есть деньги, золото, есть дом, я готова пожертвовать всё, лишь бы помочь Мартину.

— Клянусь тебе, Алекс, я сделаю все возможное, чтобы помочь, — обнимая подругу, произнесла Элеонора. — Нынче же вечером переговорю с ним.

Воистину, благими помыслами устлана дорога в Ад, если бы Авроре было дано вернуться в прошлое, и избрать иной путь, она бы это сделала, ибо выбранная ею тропа принесла лишь боль и разочарование, а осколки ее разбитого сердца хрустели под ногами при каждом шаге, при каждом вздохе. И это было невыносимо. Великим испытанием и великим грехом стала для девушки ее жертва и ее любовь к князю Преисподней, а теперь по этому же пути собиралась пройти еще одна чистая душа. Очередная жертва, и все во имя любви. И в том была горькая правда: любовь, завещанная Создателем, для одних была величайшей радостью, а для других – трагедией. И, видимо, и Авроре, и Алексии на роду было написано страдать. Может когда-нибудь, на исходе своей долгой жизни, Алексия Штерн пожалеет о своем решении и о своей слепой любви, но не сейчас, когда в сердце ее пылал огонь любви, а душа рвалась на помочь любимому. Всему свое время.

*Из трагедии «Гамлет» Уильяма Шекспира (1564 1616), слова Гамлета (действ. 1, явл. 4)

***

Особняк, в котором жили Лионель и Аврора был построен в дальнем углу Французского квартала и имел весьма мрачную репутацию. Тому способствовали не только пересуды местных сплетниц, но и таинственный облик здания и, разумеется, ужасно запущенный сад, в котором обосновалась огромная стая ворон. Неухоженные розовые кусты, некогда высаженные возле домика прислуги, разрослись теперь до дорожки, ведущей к потайному ходу, и живой изгородью протянулись вдоль нее почти до самого дома. Сейчас растения находились на пике цветения, и их приторно-сладковатый аромат неимоверно раздражал Лионеля. Мужчина не раз грозился выкорчевать всю эту колючую мерзость, ведь магические ритуалы, необходимые для призыва демонов и наведения порчи, не нуждались в разведении подобной фауны, однако брать в руки лопату и садовые ножницы ведьмак считал ниже своего достоинства. Да и Аврора находила скрытую прелесть в этом буйстве цветов: колючих и благоухающих одновременно. Правда, у нее были и иные пристрастия по части садоводства: мак, белладонна, чертополох и мандрагора росли здесь вперемешку с волчьей ягодой, полынью и кустами конопли, превращая прилегающую к дому территорию в непроходимые джунгли. И делу польза и желающих побродить по саду в тени древних кипарисов заметно поубавилось.

Хотя у этой запущенности была и иная причина. Такую роскошь, как приходящая прислуга, колдунья и чернокнижник себе позволить не могли – слишком много здесь было странного, чтобы позволять чужому любопытству проникать дальше холла и гостиной. А потому, когда в его дверь постучались посыльные, имевшие намерение превратить дом в лазарет для жертв войны, Лионель, несмотря на все протесты и уговоры Авроры, ответил категорическим отказом. Казалось бы, точка поставлена! И плевать он хотел на всеобщее осуждение и шепот, что раздавался за его спиной, но Аврора – добрая душа, не смогла остаться в стороне от чужого горя, отдав на нужды госпиталя не только драгоценности, но и мебель, которую, кстати сказать, в условиях морской блокады южных штатов достать было практически невозможно. И теперь на его антикварном столе из красного дерева смешивались микстуры и целебные порошки, на китайском фарфоре подавали обед тем, кому не суждено было дожить до завтрака, а диваны и кушетки, которых в доме и вовсе не осталось, превратились в окровавленную и поломанную рухлядь, которой место на ближайшей свалке. А библиотека, его королевская библиотека за неимением дров была обречена стать топливом для каминов. И теперь по пустым залам гулял унылый сквозняк, а каждый шаг эхом разносился внутри старинных стен – весьма удручающая картина. И ладно бы на этом дело закончилось, так нет же: война требовала все новых и новых жертв, и те, кто не проливал кровь, сражаясь на передовой, превратились в тружеников тыла.

Аврора, как и остальные благородные девицы города, стала сестрой милосердия, и теперь дни и ночи ее были расписаны по минутам, а сама девушка буквально разрывалась между перевязкой ран, помощью на операциях и врачеванием душ. И хоть сам Лионель подобного альтруизма возлюбленной не разделял, все же нашел в себе силы оное принять.

Их жизнь, их занятия не проходили бесследно, медленно, но верно выжигая душу дотла. Он давно с этим смирился, найдя спасение в своей любви к Авроре, но ей, видимо, этого было недостаточно. Она с достоинством несла крест своего проклятия, не позволяла мукам совести сломить свой дух, но с каждым годом это бремя все сильнее давило на ее плечи, а боль и отчаяние все чаще затмевали взор цвета янтаря. И хоть она пыталась это скрывать, шило в мешке не утаишь – он знал и понимал…

Особенно заметно это стало теперь, когда война и смерть раздирали мир на части, а истинная причина этого безумия была известна лишь избранным. Аврора, без вины виновная, чувствовала себя зачинщицей и участницей этой трагедии, а потому впала в состояние молчаливой отрешенности, отделив себя и от него, и от остального мира. И раз подарить ей покой могло лишь искупление, быть по сему.

Но у всего должны же быть свои пределы. Слепой фанатизм – вещь опасная, он еще никого до добра не доводил, а Аврора трудилась с удвоенными усилиями, потеряв из виду саму цель. Порой ему даже казалось, что она сознательно изматывает себя, чтобы забыть… не думать ни о чем. И это только разжигало беспокойство Лионеля. Верить в то, что тому виной стали Темный бал и ее встреча с Асмодеем, не хотелось, хотя факты были громогласны. Видимо такого́ было их проклятие, ибо с самого начала этих отношений они танцевали танго втроем – это слишком много, но… всегда ведь оставалась надежда, пусть крохотная, что дело вовсе не в этом – в войне, в чувстве вины, в усталости, только не в греховной любви.

Несколько раз Лионель пытался поговорить с возлюбленной, но она словно не слышала его, пускаясь в долгие рассуждения о жертвах, о госпитале, о людях, которые нуждались в их помощи. Но…черт возьми, все нуждались в помощи, все выживали, как могли! И они исключением не стали! Таков был мир! Так почему же она заботилась обо всех, кроме себя самой!

Впрочем, долго предаваться этим мыслям ведьмак тоже не мог. В связи с угрозой смерти на войне, клиентуры у него прибавилось: одни желали уберечь свое состояние от янки и обеспечить достойное существование семье, если случится непоправимое; другие страшились смерти, а потому готовы были продать свое бессмертие ради выживания в бренном мире; жены – спасали мужей, девушки – возлюбленных, забывая о том, что истинная жизнь ожидает их на той стороне мироздания. Сделки следовали одна за другой, а за таинственными смертями и вовсе уже не следили. Да и констебль Мур, лишившись своего поста, был призван в ряды доблестной армии, как тут не возрадоваться. Теперь хоть никто не будет дышать в спину, угрожая осложнить им задачу. Правда и хлопот с новыми клиентами стало больше, как и количество отчетов в адскую канцелярию. Мелким бесам задач хватит на пару месяцев вперед, пока их старшие товарищи с мечами наголо пытались урегулировать внешнеполитические вопросы с пернатыми обитателями высшего мира.
Лионель как раз занимался составлением очередного отчета, потягивая прямо из бутылки пятилетний бренди, когда в дверь его постучали. И кого только принесло к нему в дом, едва закончилась библейская гроза. Определенно или безумец, или глупец. Нехотя отбросив учетные книги, он запахнул домашний халат, надетый поверх шелковой сорочки, и спустился в холл.

– Кто там? Сегодня мы не принимаем! – прохрипел он, застыв на последней ступени огромной лестницы.

– Господин! Господин! – послышался за дверью мальчишеский голос.

– Ступай отсюда, мальчик! Из этого дома больше нечего забирать!

– Меня послали из госпиталя, господин. Ваша сестра… – Лионель одним шагом перескочил прихожую, распахнув дверь с такой силой, что та едва не сорвалась с петель.

– Что с ней?

– Я не знаю, господин. Мне сказали, что ей внезапно стало плохо, и она лишилась чувств. Я должен вас оповестить. Мест в госпитале не хватает, как и врачей, поэтому держать там дольше ее никто не сможет.
– Пойдем, – коротко прохрипел Лионель, захлопнув защелку на двери.

Наверное, сейчас у него был вид человека, узнавшего о том, что самые страшные опасения его подтвердились. И как, спрашивается, такое вообще могло случиться? Магия хранила их от любой хвори и злого глаза, а тут такое. Ведьмак на мгновение даже подумал, что это Аврора совершила попытку наложить на себя руки и отправить душу в небытие, чтобы больше не сгибаться под волею Преисподней, но нет… Нет! Такого быть просто не могло. Девушка слишком чтила святость жизни, чтобы так бессмысленно расстаться с нею.

Путь до госпиталя пришлось проделать пешком. После прошедшей бури, которая закончилась так же внезапно, как и началась, город стал напоминать некрополь, в котором кровоточили даже стены. После дождя все фасады домов были заляпаны багровыми подтеками, твердь под ногами стала напоминать кровавое месиво, в котором намертво увязли повозки и обозы. Что уж говорить, даже ноги при каждом шаге по голень погружались в грязь. Порывы ветра с корнем вырвали десятки деревьев, лежащих на обочине дороги; сорвали с крыш черепицу, перевернули беседки, а люди, ставшие свидетелями произошедшему, с потерянным видом сидели на ступеньках собственных домов, выискивая взглядом того, кто мог бы объяснить произошедшее. Одни молились, другие стенали, третьи молчаливо жались друг другу. Да, определенно Новый Орлеан сейчас представлял собой образчик постапокалептического мира.

Лионель покосился на мальчишку, смело шагающего впереди него. Лет двенадцать – не больше, светловолосый и голубоокий, он шлепал босыми ногами по кровавой грязи, даже не задумываясь о том, что несколько часов назад свершилась катастрофа библейских масштабов, что ангелы и демоны схлестнулись в великой битве, такой суровой, что отголоски ее были слышны на Земле. В такие моменты ведьмак начинал завидовать детям. Оное для них было лишь странным природным явлением, очередным приключением – не более того, но он-то…он-то понимал что за этим последует нечто ужасное.

– Мистер, еще совсем чуть-чуть, – деловито объявил юнец, когда они свернули с набережной на первую улицу, и вдали уже виднелся покосившийся от ветра флюгер лазарета. Однако поразило Лионеля другое. Несмотря на страшную бурю и госпиталь, и шатер были невредимы, как будто чья-то рука отвела от них беду. Видимо Аврора, пытаясь защитить раненых, использовала слишком много энергии, чтобы окружить здания магическим куполом, как сделал это сам Лионель, и силы оставили ее. Объяснение показалось вполне логичным, а потому ведьмак несколько успокоился. Магия просто забрала свое – несколько дней постельного режима и хорошего питания, и Аврора снова встанет на ноги. – Нам сюда, – мальчишка провел его по узкому коридору, поднявшись по лестнице вверх, туда, где прежде находилась комната медицинского персонала. – Дальше мне нельзя!

Проводив взглядом убегающего мальчика, мужчина притворил дверь, оглядывая комнату. Полнейший беспорядок: кругом окровавленные простыни, старое тряпье, на полу в беспорядке, уложенные башней ютились десятки книг, которые за неимением дров пускали на топку, как и книги из библиотеки самого Лионеля. Еще секунда! И сердце его упало. Без сознания, на двух сдвинутых столах, укрытая чьим-то поношенным плащом, лежала Аврора. Под головой ее находился небольшой белый сверток, который по подозрению Лионеля раньше был чьей-то рубахой. Ужасное зрелище! Слишком ужасное, чтобы выносить его дольше…

– Рори, – распахнув дверь, прокричал Лионель, подскочив к девушке, и едва не зашибив престарелого врача, прикорнувшего на полу. – Рори, – он обхватил руками ее плечи и встряхнул, но сознание к ней так и не вернулось. – Что с ней?

– А кем Вы ей приходитесь, молодой человек? Кто Вы? – окинув мужчину оценочным взглядом, произнес доктор. Да, видок у ведьмака был потрепанный, только сейчас, столкнувшись с этими глазами, проникающими в самую душу, Лионель осознал, что выскочил на улицу в домашнем халате, что является нарушением всех норм поведения рабовладельческого Юга. Благовоспитанный джентльмен ни при каких обстоятельствах не должен был позволять себе подобного поведения.

– Меня зовут Лионель Демаре, я… ее брат.

– Насколько мне известно, эта девушка носит иную фамилию! – отирая носовым платком очки, отозвался старик.

– Она вдова, и находится на моем попечении и под моей защитой! – эту ложь Лионель не любил больше прочих, ибо каждый раз произнося эти слова, он словно бы признавал, что Аврора принадлежала другому мужчине.

– Соболезную ее горю, – прохрипел врач, – и как давно она потеряла своего дражайшего супруга, мсье?

– Достаточно давно, чтобы пережить свое горе! – все больше закипая от злости, прошипел Лионель. – К чему все эти вопросы?

Сейчас во взгляде доктора светилась укоризна и осуждение. Старик смотрел на него таким взглядом, будто Лионель совершил какое-то ужасное преступление и был пойман с поличным. Впервые за долгое время, под этим тяжелым взглядом, ведьмак почувствовал себя неуютно: опозоренным и грязным. И с чего бы это?

– Врачи всегда задают много личных вопросов, чтобы суметь поставить верный диагноз. Не понимаю, почему это Вас так удивляет, молодой человек.

– Не думаю, что сейчас это сильно помогло. Что с ней? – врач слегка помялся, опустив глаза, как делают люди, не желавшие сообщать плохую весть и, открыв рот, замолчал.

– Доктор… – протянул Лионель, не на шутку встревоженный поведением старика. – Что с ней произошло?

– Вопрос весьма деликатный, – прокашлялся старик, все еще сверля взглядом собственные ботинки, – и учитывая то, что мадам лишилась мужа, становится еще более щекотливым…

– Доктор, не томите, – не выдержал Лионель, до хруста сжав кулак.

– Ваша сестра в тягости!

– Что? – не веря своим ушам, переспросил мужчина.

– Она ожидает ребенка. И хоть срок еще небольшой, симптомы уже вполне ясны, но… поскольку супруг мадам давно почи́л, это событие налагает тень на репутацию вашей сестры и вашу собственную…

Лионель, потрясенный этим известием, застыл на месте, будто перед ним выросла каменная стена. Ребенок! Неужели после стольких лет им еще раз придется пройти через горе расставания с собственным чадом. Когда они были вынуждены отдать дочь на воспитание чужим людям, Аврора едва не сошла с ума. И сейчас, о силы небесные, им придется сделать это снова. Отказаться от собственной кровиночки, чтобы уберечь её от их образа жизни, от демонов, что полностью контролировали их перемещения. Теперь ему стало ясно, почему Аврора впала в такое уныние, отрешившись от всего. Она боялась! Она не хотела вновь пройти через эти муки.

– Мсье, мсье, Вы меня слушаете? – встряхнув Лионеля за плечо, произнес врач.

– Что, простите?

– Хотите добрый совет, юноша, – прохрипел старик. – Уезжайте из города! И забирайте с собой Вашу… сестру, как только состояние ее улучшится. Здесь Вам не вольнодумная, безнравственная Франция, на американском Юге не прощают адюльтер.

Только сейчас, когда дрожь волнения ослабила свою хватку, до сознания Лионеля начали доходить слова старика. Аврора была вдовой, и прознай горожане о ее беременности, жизнь их превратится в настоящий Ад. Ведь старые сплетницы наверняка припишут отцовство единственному мужчине, который был подле нее – ее мнимому брату. Про них и так ходили слухи один страшнее другого, что же будет, когда всплывет сия деликатная подробность?! К тому же, сейчас в город прибыли и другие жнецы, и если они узнают – станет известно и демонам. В этом случае без сомнений падшие заберут дитя, ибо тот, кто рожден слугами Преисподней, обречен на вечное служение силам зла. Нет, не этого желал он для своего ребенка, но и уехать они тоже не могли, особенно в разгар жатвы.

– Доктор, я прошу вас, – он стянул с пальца фамильный рубиновый перстень с гербом, протягивая старику единственную ценность, что была у него при себе, – заклинаю всем, чем Вы когда-либо дорожили, сохраните это втайне. А остальным скажите, что тому виной утомление и душевные терзания из-за того, чему она стала свидетельницей.

– Это лишнее, мсье! – проговорил врач, отказываясь от драгоценного дара. – Врачебная этика обязывает меня хранить этот секрет. К тому же мадмуазель д’Эневер оказала госпиталю неоценимую услугу, спасла десятки, сотни жизней, и я, кто бы что о ней не говорил, проникся к ней глубоким уважением. Такие женщины рождаются не каждое столетие.

– Это точно, – кивнул Лионель. Старик даже не догадывался, насколько он был прав.

– Но Вы должны понимать, что долго скрывать ее беременность у вас не получится. Не станете же Вы запирать несчастную девушку в четырех стенах до того момента, как она разрешится от бремени? Или заставлять ее скинуть дитя?

– Нет! Разумеется, нет! – задумчиво произнес Лионель.

– Тогда вам стоит как можно скорее завершить ваши семейные дела и уехать! Хоть здесь и нет строгих нравов Саванны, Новый Орлеан не милостив к симпатичным барышням, попавшим в подобное положение, – кивнул старик.

– Благодарю Вас за понимание и за заботу о ней, доктор…

– Джонсон! – наконец представился старик, забирая свой плащ, что укрывал Аврору. – И не стоит благодарности, я просто делал свою работу. Вам лучше вынести ее через заднюю дверь, это вызовет меньше вопросов. К тому же, там есть коляска, на которой перевозят раненых с железнодорожной станции. Последний поезд прибыл еще утром, поэтому смею надеяться, что и бричка, и кучер на месте.

– Спасибо, мсье.

Подхватив Аврору на руки, словно невесомую пушинку, Лионель, кружа по коридорам, через несколько бесконечно долгих минут вышел на задний двор. Мысли в его голове запутались настолько, что все его движения приобрели механический характер, по прошествии времени он даже не мог вспомнить, как нашел бричку, как уговорил кучера оказать ему услугу, как они толкали увязшую в грязи коляску, как он добрался до опочивальни, уложив возлюбленную на кровать. Все происходило, как в тумане, мысли кружились дьявольской каруселью, перед глазами пролетали знакомые образы и материализовавшиеся страхи, но все происходило не осмысленно. Разум не мог зацепиться ни за одну мысль. Явственным сейчас было одно – он скоро станет отцом: его возлюбленная ждет ребенка. Живи они в другом мире, радости его не было б предела, но… сейчас в сердце его царили лишь грусть и отчаяние.

Таким, как они не суждено простое человеческое счастье, сквозь века они проносят историю, знания тысячелетий, и у этого дара есть своя цена – душа, со всеми вытекающими последствиями. Никогда этот еще не рожденный малыш не назовет его «папой», а дочь не узнает о том, насколько сильно он ее любит. Да, невидимым оком Лионель неустанно присматривал за ней, радовался ее достижениям, обеспечивал безбедное существование, но разве его можно назвать отцом? Нет! Всю свою жизнь его малышка называла «папой» постороннего человека, и теперь он вынужденно обречет на такую судьбу еще одного своего ребенка. Но это было еще не всё. Куда сильнее душу его разрывало осознание иной истины: сейчас их дочь внешне была ровесницей Авроры, но пройдут годы, она выйдет замуж, родит детей, состарится и умрет, пройдя по пути обычного человека. А они будут вынуждены приходить к ней на могилу, всё такие же молодые и красивые, ибо время не властно над их магией. Родители не должны хоронить своих детей. Это противоестественно! Разве может быть удел ужасней? Да будь она проклята такая судьба!

Предыдущая глава || Следующая глава