– Проснись, проснись, проснись, – кричала я, обращаясь скорее к самой себе, чем к статуе. Своей свободной рукой я хлопала себя по щеке снова и снова. – Проснись же, мать твою! – я хотела выбраться из этого сна.

Моя другая рука начинала цепенеть от ледяных пальцев, стискивающих мое запястье – я не была уверена, потому ли, что каменные пальцы сдавливали мое кровообращение или из-за неприветливости его рукопожатия. Возможно, все вместе. Я попыталась высвободить руку, но его пальцы на мне образовывали неразрывный круг. Казалось, будто статуя поглощала меня. Я посмотрела на красивый и ужасный одновременно рот снова. Губы были закрытыми, неживыми – они действительно когда-либо разговаривали? Или мне всего лишь показалось, что они назвали мое имя?

Тело не двигалось – оно не могло быть живым. Свободной своей рукой я попыталась нащупать пульс, но откуда у статуи могло взяться сердцебиение?

– Скажи что-нибудь еще раз, – осторожно попросила я, не зная, на что надеюсь: на молчание или на то, что он заговорит со мной. Речь будет значить, что я сошла с ума, молчание – что я, как и прежде, одна. Что было хуже в этой ситуации?

Я поймала себя на мысли о том фильме с Джимми Стюартом и гигантским кроликом, которого мог видеть только он. Неужели это и в самом деле так плохо – быть сумасшедшим? Удастся ли мне сохранить разум в одиночку? И уместен ли здравый смысл, когда ты остался один во всем мире? Я думала о последних нескольких месяцах, днях, похожих друг на друга, о моей тщательно выполняемой рутине, о постоянно холодной еде из банок, о разговорах с облаками ... Я смотрела на статую, которая, я не была уверена, только что назвала мое имя. Решение далось мне легко.

Я выбрала безумие.

– Хэй, – сказала я, тряся статую за плечо. – Проснись.

Он по-прежнему не двигался.

– Иисус, по крайней мере, отпусти меня! – потребовала я. Моя рука медленно становилась красной и фиолетовой.

Молчание и неподвижность.

Я прокрутила в своей голове картинки нескольких прошлых месяцев, всех тех вещей, которые я сделала, вопреки тому, что считала себя не способной пережить нечто подобное: похороны моего отца, вторжение в чужие дома, хождение на цыпочках вокруг окоченевших трупов, жизнь с тишиной в моей голове, пребывание в полном одиночестве. Оказалось, что я была гораздо сильнее, чем думала. И я не собиралась позволять какой-то каменной статуе, неважно, живой или нет, держать меня в заложниках.

- Ебучие небеса, отпусти меня немедленно, слышишь!? – я дернула руку, стиснув пальцы так сильно, как могла, представляя свою плоть жидкой, просачивающейся сквозь объятья каменных пальцев

Это было охеренно больно, но я освободилась. Грубые холодные пальцы, точно наждаком, царапали мою кожу, невозможно твердый каменный ноготь, вонзился в тыльную сторону моей руки. Это походило на крошечную рану от специального ножа со съемным лезвием для бумаги, точного и беспощадного, ловкого, как скальпель в руках опытного хирурга. Я зашипела от внезапной боли, с удивлением наблюдая, как чистый порез медленно сочился кровью.

Моя кровь была темной, насыщенного красного цвета, и воздухе появился слабый металлический запах. Задним умом я задавалась вопросом, не страдала ли я анемией и получала ли я достаточно белка, питаясь одними консервами. Глядя на кровь, стекающую из пореза, я была настолько очарована жизнью, текущей из моих вен, что сначала даже не заметила, что статуя начала шевелиться. Но когда движение, улавливаемое периферийным зрением, стало слишком заметным, я вновь сосредоточилась на таинственной скульптуре.

Я не пыталась осмыслить то, что увидела: угольно-черные глаза распахнулись, рот слегка приоткрылся. Мне показалось, что я слышу стон. Его глаза были дикими, злыми. Взгляд метнулся к моей руке, настолько отчаянный и полный желания, что кожа была словно объята огнем.

– Пожалуйста, – мне показалось, что я слышала его шепот, но голос был пустым, высохшим. Во рту у меня пересохло, я не могла говорить, только слушала его.

– Чего ты хочешь? – спросила я.

– Пожалуйста, – повторила статуя.

Он ожил после того, как я порезалась. Мог ли он чувствовать мою боль? Или запах свежей крови так подействовал на него? Я поднесла руку к его лицу и, взглянув в его глаза, поняла, что он мог легко убить меня.

– Нет, – он задыхался. – Убери это, – он говорил с такой удивительной силой, что я резко отдернула руку, и одна большая идеальная капля крови упала на его губу. Он слизал кровь языком, и его глаза снова закрылись. Он наморщил лоб; я заметила, что его руки были сжаты в кулаки. Он схватил горстку травы, сжимая ее в руках, как будто надеялся, что это удержит его на земле. Он дрожал всем телом, казалось, что он боролся с чем-то внутри себя. – Я… не причиню тебе вреда, Изабелла Свон, – сказал он сквозь зубы, чеканя каждое слово.

Не знаю, что на меня нашло, но я тихо спросила. – Тебе нужна свежая кровь?

– Не предлагай то, чего не можешь обеспечить, – ответил он, стиснув зубы и зажмурив глаза.

– Но у меня все еще идет кровь, – я пожала плечами и с силой сжала края пореза. Еще несколько капель вырвалось наружу. – Вот, – сказала я, накрыв рукой его рот и позволяя каплям падать в него, один, два, три. Он застонал, шевеля языком в полости рта, и я внезапно почувствовала себя как Люси Пэвенси с ее целительным соком из огненных цветов. ^[1] Его глаза затрепетали и медленно открылись, пальцы дрогнули.

– Как думаешь, ты можешь встать? – спросила я.

– Могу попробовать, – слабо сказал он.

Я встала и взяла его за руки, откинувшись назад всем весом. Он был как мрамор, как живой мрамор, если такая вещь вообще существует. Он переместился в сидячее положение, и я едва заметила, что крепкий захват его пальцев оставил синяки на обеих моих руках.

– Спасибо тебе, – сказал он.

– За что? Что я сделала? – мой порез к этому времени начал затягиваться. Я задавалась вопросом, оставит ли чистый порез шрам.

– Я так давно… не ел, – выдохнул он. – Нигде нет еды.

Я подумала о стенах подвала, заставленных от пола до потолка ровными линиями банок с консервами. – У меня дома есть кое-какая пища, – предложила я.

– Я не могу это есть, – сказал он.

– Не можешь или не хочешь? Прекрати, сейчас не время быть гордым. Я предлагаю тебе еду. Я делюсь с тобой.

– Не могу, – снова сказал он. Его глаза вновь метнулись к порезу на тыльной стороне моей ладони.

Все сошлось. – Ты можешь пить только кровь, я права?

Он не ответил, но, по тому, как его глаза следили пристально за моей рукой, я догадалась, что это правда. Его ситуация была гораздо тяжелее моей. Насколько мне было известно, я осталась единственным живым человеком. От меня не мог укрыться то, каким изнеможенным он выглядел, как холодная кожа обтягивала кости, как заострились его скулы, как запали глаза.

– Так давно… не было человеческой крови, – хрипло прошептал он.

Я выбрала безумие, поэтому не чувствовала себя глупо, когда спросила. – Ты вампир?

Его глаза и рот широко раскрылись, на протяжение нескольких моментов он ошарашено смотрел на меня, после чего просто кивнул.

– Ты остался один?

Он сглотнул несколько раз, его взгляд был устремлен вдаль, куда-то в глубины его памяти. – Да, думаю, что да.

– Ты настоящий? – спросила я, но тут же немедленно покачала головой и добавила. – Нет, не отвечай. Это не имеет значения. – Я присела обратно вниз рядом с ним.

Мы сидели в тишине, и я смотрела на свою кожу, медленно покрывающуюся корочкой на месте пореза. – Ты сможешь встать? – спросила я.

– Я потратил последние силы, чтобы найти тебя, Изабелла Свон. Твоя кровь влечет меня, но мне нужно больше, и я не могу просить тебя об этом.

– Почему нет?

Он резко рассмеялся. – У тебя полностью отсутствует инстинкт самосохранения? Ты хотя бы знаешь, что предлагаешь?

– Нахрен инстинкт самосохранения, – сказала я. – Инстинкт самосохранения подразумевает, что всю свою оставшуюся жизнь я проведу в полном одиночестве. Что в этом хорошего для меня?

Поддавшись импульсу, я схватила его холодную руку и провела ногтем вдоль ладони, снова вскрывая рану. – Пей, – приказала я и поднесла руку к холодным, безжизненным губам.

Он начал сосать кровь, его животная сторона брала в нем верх, и я услышала, как несколько раз он сглотнул, прежде чем заставить себя остановиться, сплюнуть кровь и вытереть губы ладонью. – Нет,  твердо сказал он, – я не буду.

Я взглянула на то месту, куда он сплюнул, моя кровь была разбавленной, розоватой. Это напомнило мне о детском аспирине. Я потянулась рукой, чтобы попробовать на ощупь его бок. Я чувствовала ребра. Я видела его бедренную кость, выступающую над брюками, настолько поношенными, что создавалось впечатление, словно они были его любимыми. А теперь они висели на нем, как старая змеиная кожа.

– Это убьет тебя, – сказал он. – Это убьет нас обоих.

– Не понимаю, – призналась я. – Почему это убьет тебя? Вампиры пьют кровь. Разве нет? Или есть что-то, чего я не знаю?

– Вирус, – сказал он. – Портит кровь… вот почему я остался один. У меня единственного оказалось достаточно сил, чтобы не питаться. Мы… не можем умереть от голода.

– Я единственная выжила, – сказала я. – Я была одна очень долго. Думаю… думаю, вирус бы уже давно добрался до меня.

Я просунула руки между коленями и уставилась на мои вытянутые ноги. Я чувствовала его взгляд, хлестающий меня по спине.

– Ты очень интересна, Изабелла Свон, – наконец сказал он, медленно поднявшись на ноги. Он протянул мне руку, чтобы помочь подняться.

– Откуда ты знаешь мое имя? – спросила я, позволяя поднять меня в вертикальное положение, хотя я и не нуждалась в его помощи.

Его глаза потемнели. – Все правильно, ты не должна была помнить меня. Ты никогда не должна была знать меня. Это эгоистично с моей стороны – возвращаться сюда, но… я должен был попрощаться.

Мы начали идти, рука об руку, моя ежедневная рутина была окончательно разрушена. Развернувшись, я пошла обратно к дому, за несколько часов до того, как обычно возвращалась. Солнце светило слабо в лицо, и я не стала оборачиваться, чтобы увидеть, сколько теней было позади, одна или две, наступая мне на пятки, следуя за мной домой через бесплодные земли.

[1] Отсылка к Хроникам Нарнии.