Я бреду по пляжу, чувствуя, как солнце согревает мой голый торс, а сквозь пальцы просачивается песок. Каждый мой вдох наполняется запахом океана, а тепло окутывает как уютная оболочка.
На одну недолгую минуту я останавливаюсь, закрыв глаза, и внимательно вслушиваюсь.
Замерев, жду. Слышу, как тихо у берега плещется океан, а мой бестолковый шоколадный лабрадор Орео гавкает на волны. Слышу щебечущих над головой пташек и слышу смех.
Смех — это мое любимое. Самый любимый на свете звук — смех моей жены.
Ну, наверное, мой второй любимый.
Он доносится до меня с теплым бризом и ласкает слух как приятная мелодия. К черту мужественность — от этого смеха в животе типа эти бабочки порхают. Всегда. И мне нравится. Я спокоен, ведь она счастлива. А это для меня самое главное.
Я открываю глаза и осматриваю пляж.
Сердце сжимается в груди, когда я замечаю…
Ее.
Она в купальнике, спотыкаясь, бежит по песку и заливается громким смехом, когда вода касается ее маленьких пяточек. Я вижу, в каком она восторге. Господи боже. Я в жизни не видел создания прекраснее.
Она плещется и смеется, и этот чудесный звук разносится по пляжу. Я слушаю ее и сохраняю в памяти, чтобы в далеком будущем, в мрачный дождливый денек, его вспоминать. Хохочу, когда она снова спотыкается. Такая неповоротливая. Но все равно совершенная. Она кружится, пиная песок, и ее волосы на солнце отливают красными и шоколадными оттенками.
Мой смех привлекает ее внимание, и Орео тоже вдруг перестает беспрерывно лаять. Она смотрит на меня, и на ее лице появляется улыбка — я, черт возьми, сражен наповал. Я протягиваю руки, и она подскакивает, побежав ко мне так быстро, как могут ее ножки. Пару раз споткнувшись, она оказывается рядом, и я поднимаю ее в воздух, подкидывая вверх и ловя, визжащую от удовольствия.
Она кладет обе свои маленькие ладошки мне на щеки и сжимает их.
— Папуля, — улыбается она во все свои молочные зубки.
— Привет, зайка, — отвечаю я и целую ее пухленькую щечку.
Я дую на нее, громко фыркнув, и она хихикает, ерзая у меня на руках.
Ее смех? Да, вот мой самый любимый звук.
Крепко прижимаю ее к груди. Крепко, потому что не хочу, чтобы она упала. Потому что люблю держать ее на руках, такую теплую и чудесную. А еще хочу, чтобы она знала: со мной она в безопасности, я люблю ее больше, чем мог бы себе представить. Она должна знать, что это никогда не изменится.
Я не хочу, чтобы она росла, как рос я, думая, что меня никто не любит, и считая себя брошенным.
Потому что я ее люблю.
Я охеренно обожаю свою дочь. Обожаю с той самой минуты, как в ночь нашей второй годовщины Белла сообщила мне о беременности. Обожаю с той секунды, как впервые услышал стук ее сердечка, когда она появилась на свет два с половиной года назад, пинаясь, крича во все горло и стибрив мое чертово сердце.
Как скажет вам любой отец: я, не раздумывая, отдам жизнь за нее. Я люблю ее всем своим естеством.
Когда я взял ее на руки, все эти шесть фунтов и три унции, Мэйси Роуз Каллен стала моей вселенной. Безусловно, я до усрачки боялся (а кто бы ни боялся на моем месте?), но преодолев страх уронить ее и осознав после нескольких смен памперсов и банных процедур, что она не такая хрупкая и нежная, как мне подумалось вначале, я понял, что легко принял на себя роль отца.
Я люблю и я любим. На моем запястье под часами даже появилась такая татуировка.
Любим.
Она напоминает мне, какой я на самом деле везучий мудила.
Не спуская с рук Мэйси, я продолжаю идти по пляжу к белому домику, который когда-то принадлежал моей бабушке. Теперь мы переехали сюда окончательно.
Иногда мы возвращается в город в квартиру Трайбеки, но и я, и Белла всей душой любим этот дом. Он много для нас значит. К тому же, мне нравится, что дочь постоянно находится на свежем воздухе, подальше от суматохи Нью-Йорка.
— Деда сегодня приедет? — тихонько спрашивает она, теребя у меня за ухом волосы.
— Деда приедет попозже, малыш, — отвечаю я, аккуратно придерживая ее головку. — На ужин.
Деда — это мой отец, Карлайл.
Да, я в курсе.
Это действительно странно. После рождения Мэйси мои с ним отношения точно улучшились, что для меня остается дикостью, если вспоминать наше прошлое. Примирение между нами сначала пошло чертовски туго, но Белла убедила хотя бы выслушать его и приложить немного стараний, чтобы выстроить из этих обломков мост. Поскольку я, безусловно, отказать ей не мог, то послушал совет.
Мы ругались, орали, игнорировали друг друга, но вскоре, устав от боли и гнева, сдались. Сначала мне оказалось трудно понять, почему он так легко бросил меня, ушел от ответственности, потому что теперь, став отцом, я не мог себе подобного и представить. Чем больше мы разговаривали, тем сильнее я понимал, что в ситуации и без того дерьмовой он сделал все, что мог.
Семья моей матери так ужасно с ним обошлась, что самым простым вариантом было сделать, как велят они и предписания суда. Очевидно, что я со своими подростковыми тревогами, не упрощал ситуацию. Но откуда мне было знать? Услышав от него, наконец, правду о том, сколько раз он защищал меня в прошлом, я рассвирепел. Он боролся с трудностями, потому что оказался чертовски упрям, чтобы просить помощи у других. Он был уверен, что справится сам, противостоит семьей моей матери и ошибся.
Белла любила повторять, как мы с ним похожи.
Наверное, она права.
Тем не менее, мы познакомились с его женой Эсме. Она кажется очень славной. Грустно, но несмотря на весь наш энтузиазм и нескончаемые милости, сомневаюсь, что мы с отцом станем лучшими друзьями, но мы разговариваем и пару раз в месяц он бывает у нас в гостях.
Досадно, но мои девочки его любят.
Мы празднуем вместе с ними, Рене и Наной Бу дни рождения и Рождество. Я понял, что люблю встречать праздники в кругу семьи — особенно теперь, когда у меня появился ребенок. В детстве я никогда не праздновал Рождество по всем его канонам, поэтому теперь малость свихнулся с этими гирляндами и остальным дерьмом. Белла, да хранит ее Господь, как-то терпит этого мальчишку во мне, который радуется, вешая над камином чулки и праздничную мишуру. Я люблю подарки, ель, угощения и компанию родных людей.
О да, теперь я, нахер, одомашненный семьянин.
Аж смешно становится.
Вот же бред. Если бы шесть лет назад мне предсказали такое будущее, я бы рассмеялся этому человеку в лицо.
Я вздыхаю, чувствуя, как моя малышка обводит своим крошечным пальчиком татуировки на плече. Она делает так, когда устает. Она вообще частенько засыпает, лежа на мне, и ее пальчик кружит по разноцветным рисункам на моей коже. Самые чудные времена.
Самые ценные.
Она приподнимает голову, резко проснувшись, и я смеюсь, услышав, как она кричит псу:
— Орео! Пошли домой!
Он тащится за нами, плескаясь в океане, гавкая и рыча на волны.
— Ах ты моя маленькая командирша, — говорю я, поцеловав ее в лобик. Она пахнет сладким желе и океаном. — Ты кушала желе? — вытаращив глаза, спрашиваю я. — Без меня?
Она трясет головой, и ее каштановые кудри с красноватым отливом подпрыгивают в воздухе.
— Мама кушала. Она со мной поделилась. — Она кладет пальчики мне в рот, чтобы я попробовал остатки. Пальчики сладкие, липкие и шероховатые из-за песка. Пофиг. Я посасываю их и прикусываю ее ручку.
— Мама кушала? — смеюсь я. — Не сомневаюсь. Теперь ей нравится желе?
— Кому там нравится желе?
Я поворачиваюсь к жене, стоящей в конце деревянной дорожки, которая ведет к нашему дому. В одной руке у нее миска с желе и мороженым, а в другой — ложка. Она одета в белое платье длиной до пола и без бретелей, оно почти просвечивает и офигенски клево подчеркивает ее загорелую кожу. В Хэмптоне стоит жаркое лето.
— Тебе, — улыбаюсь я.
— Ты сдала меня, Мэйси? — Белла нежно хмурится нашей дочери, и та, смеясь, прячет личико у меня на шее. Белла щекочет ее, и девочка хохочет еще громче. Сейчас она так похожа на Беллу. В груди привычно трепещет, когда я смотрю на них обеих.
Господи, до сих пор больно думать, что я чуть не потерял все это.
Я стараюсь не думать о принятых мною несколько лет назад тупых решениях и рискованных действиях, но частенько и крайне нежданно они всплывают в памяти, и тихий голос мне шепчет: «Это твой второй шанс, Каллен. Не просри его». Я его не проебу. Клянусь Богом, не проебу.
Мэйси хлопает в ладоши и кричит:
— Поиграй с Орео, папуль! — Она извивается у меня на руках и, когда я ставлю ее на землю, бежит к Орео, гоняется за ним, пытается поймать за хвост. Пес обожает эти игры.
Белла подходит ко мне, и я обхватываю ее правой рукой, другую положив на ее чудесный круглый живот. Как это восхитительно — знать, что в ней растет новая жизнь, в создании которой я принимал активное участие. Моя дочь стала чудесным, но пугающим приключением длиной в девять месяцев. На этот раз я чуть успокоился. Я уже отлично исполняю роль Папули. И, признаюсь честно, в восторге от каждой минуты.
Безусловно, помогает Белла — самый необыкновенный партнер, жена, мать. Клянусь, без нее… господи, и представить себе невозможно. Сейчас она подрабатывает в исправительном учреждении для малолетних, преподает английский. Она обожает свою работу, ну а я волнуюсь. Волнуюсь каждый гребаный раз, но понимаю, что она намного сильнее, чем мне кажется. Я страшно ее недооцениваю, даже после всего пережитого. Мы женаты пять лет, и она по-прежнему, каждый день, меня поражает.
Каждый день с ней лучше предыдущего, и, если таковое возможно, с каждым днем я люблю ее еще сильнее.
Я с любовью поглаживаю ладонью ее животик, и она довольно мурчит мне в шею. Я улыбаюсь, глядя на свою руку, на безымянный палец, где вытатуировано слово «персик». Одновременно с ним Белла вытатуировала на своем безымянном «Каллен».
Господи, как же это сексуально — видеть мое имя на ее коже. Кстати, думаю, она пристрастилась к татуировкам, как и я. Недавно у нее появилось еще несколько: на бедре буква «э» вместе с датой нашей свадьбы, и буква «ч» за правым ушком в честь ее отца. На запястье — имя Мэйси.
Имя Мэйси появилось и над моим сердцем, рядом с буквой «Б», обозначившейся там в период нашего медового месяца.
— Хорошо себя чувствуешь? — спрашиваю я, когда она трет свой животик и морщится.
— Отлично, — отвечает она, поцеловав меня в подбородок. — Мелкий просто поджимает мою диафрагму.
— Правда?
Она кивает, и я поворачиваю голову, крепко ее поцеловав.
И это как в первый раз — яркий золотистый, мать его, салют и все такое.
Я отстраняюсь и смотрю на нее.
— Вы прекрасны, миссис Каллен, — говорю я.
Я всегда ей говорю эти слова.
— Ты тоже, — она улыбается мне, протягивает полную ложку желе, и я беру ее в рот.
Фыркаю с набитым ртом.
— Персиковое желе?
Она пихает меня локтем.
— Тихо! Мне нравится. Мой любимый вкус!
Я смеюсь и целую ее волосы, притягивая к себе.
— И мой, — шепчу, закрывая глаза и вдыхая ее аромат. — И мой.

---

Перевела Sensuous
Вот и всё. На этом пятилетние мытарства читателей и переводчиков Фунта заканчиваются. Герои счастливы, мы тоже, но вместе с тем бесконечно грустно, потому что эту страницу наших приключений придется перевернуть. Мы безумно рады, что нам довелось поработать с такой живой и объемной историей, и будем также рады, если у читателей найдется пара - а может и больше - слов, которые мы ждем на нашем Форуме. Кстати, там же можно и обсудить книгу по Фунту плоти, вышедшую в январе этого года. В сентябре этого года русские читатели увидели и продолжение, но уже про других героев. В общем, перевод закончен, но тему мы ни в коем случае не закрываем!