Я стояла перед зеркалом и сумрачно рассматривала свое полураздетое отражение. То, что я видела, никогда не приводило меня в восторг, а сегодня нравилось мне еще меньше, чем обычно. Ноги слишком худые, руки тоже, ключицы острые, но талия при этом не блещет драматичной тонкостью, а про грудь вообще лучше молчать, не привлекая слишком много внимания к такому малозаметному предмету. Волосы заурядные, в лице тоже ничего особенного, кожа нездорового бледного оттенка... Как, как ухитряются все эти гламурные красотки с разворотов Вога выглядеть такими сногсшибательными, почему у них так кожа сияет, и волосы такие восхитительные, и на их фигуры все пускают завистливо-вожделеющие слюни?.. То есть я знаю почему, конечно, я не такая дура, чтобы не понимать, сколько человек трудятся над их фигурами и волосами и сколько потом доводят их труды в фотошопе до абсолютного совершенства. Но невозможность соответствовать этому не существующему в природе идеалу все равно мучала меня ничуть не меньше.

Повернувшись к зеркалу спиной, я оглядела свою пятую точку, аппетитную процентов на пятьдесят меньше, чем мне бы хотелось, и, разочарованная своим осмотром, надела халат и рухнула на кровать. Какое счастье, что кроме меня хоть никто этого не видит - всю эту мою тусклую, некрасивую оболочку. Неожиданно это соображение изменило направление моих мыслей, и я ощутила, что жарко краснею.

Наши с Эдвардом отношения, абсолютно во всем походившие на сказку, рано или поздно ведь должны будут привести к тому, что следует за словами «жили долго и счастливо» и что обычно происходит в постели... Однако пока этого не происходила, и страница с трепетными, возвращающими к жизни поцелуями все еще не была перевернута. Если даже Эдвард и хотел чего-то большего, он никак не показывал этого и отнюдь не пытался затащить меня в постель - хотя если судить по фильмам про наши веселые школьные дни, еще как должен был бы. Со одной стороны я была только рада - я чувствовала себя не готовой, мне было страшно, страшно от всего: оттого, что я совсем не похожа на тех соблазнительных красоток, которых Голливуд демонстрирует нам в своих глянцевых любовных сценах, оттого, что это больно, оттого, что я ничего не знаю и не умею... А с другой стороны мне было как-то по-глупому обидно. Наверняка Эдвард считает меня такой же непривлекательной, какой себя считаю я сама, а потому вовсем и не торопится убедиться в этом окончательно. Наверное, это было очень глупо - так думать, но то, что из нашего с Элис и Розали трио теперь в ипостаси «девицы» пребываю я одна, тоже было очень неприятно. Я чувствовала себя по сравнении с ними дитятком, ничего в жизни не смыслящим и ничего вообще не знающим, ребенком в обществе взрослых. Я всегда была мастером додумывать за других и решать, что они обо мне думают и как относятся ко мне, и поэтому с того единственного раза, когда тема девственности и ее потери всплыла во время прошлого нашего девичника, и Элис сказала что-то туманно-многозначительное, красивое и невнятное, а Розали просто покраснела как рак и промолчала, я об этом не заговаривала, чтобы лишний раз не ощущать себя неудачницей. Поводов для этого чувства в последнее время и так было предостаточно.

Сегодня была последняя суббота пасхальных каникул, Чарли отбыл с визитом вежливости к каким-то дальним родственникам, позволив мне не составлять ему компанию, и дом остался в полном моем распоряжении на все выходные, а потому всю первую половину субботы я потратила на приготовления к девичнику. К пяти часам запасы поп-корна, колы, пиццы, кексиков и мороженого были заготовлены, гора дисков со всеми последними ужастиками и романтическими комедиями уже ждала в гостиной, а я предавалась безрадостному созерцанию своей фигуры в зеркале и попыткам придумать, что сделать со своей внешностью, чтобы, когда придут подруги, не чувствовать себя типичной некрасивой приятельницей двух красивых девушек.

Розали просто родилась красивой, ей можно ничегошеньки с собой не делать, а Элис хоть и не Елена Троянская, но зато в ней столько шарма и столько уверенности, что даже Виктории вряд ли удастся поколебать ее шансы стать королевой выпускного. Виктория, кстати, не красотка тоже, но об этом вряд ли кто-то думает, она в любом случае уже звезда. И только мне не повезло родиться именно тем, что я есть - и не полной уродиной (тогда хоть можно было бы просто махнуть на себя рукой - все равно ведь уже ничего не попишешь), и не красавицей, и даже не милой. Я бы, наверное, пожаловалась на это подругам, но мне было просто стыдно заговаривать о такой ерунде, когда у них обеих проблемы куда серьезнее: Розали по-прежнему не вылезала из работы, а после происшествия на вокзале с Элис было вообще страшно разговаривать - никогда нельзя было поручиться, что даже самая банальная и безобидная фраза вдруг не доведет ее до слез.

В дверь позвонили, и я, быстро натянув старые джинсы и какую-то майку, пошла открывать.

- Ну что, что сказали? - не здороваясь, спросила Элис, едва перешагнув порог и зачем-то оттащив меня в сторону от двери с таким издерганно-взолнованным видом, как если бы собиралась купить у меня партию наркоты.

Сама она не бывала в больнице ни разу с тех пор, как сама оказалась там вместе с Джаспером после их милой беседы на платформе, с истеричным упрямством отказывалась съездить его навестить и вместо этого узнавала о его здоровье через меня. Разумеется, я скорее бы пришла в школу голой, чем объяснила Элис, в чем дело, но эта новая обязанность, которую она так запросто взвалила на меня и от которой мне не хватило духу отказаться, была почти невыносимой. Мои личные чувства к Джасперу были здесь почти ни при чем - это ведь всегда шок, когда кто-то знакомый, кто-то, кого-то ты столько лет видишь живым и здоровым, вдруг оказывается на пороге могилы, и не важно, друг это твой или враг. Но вот каждый божий день навещать в больнице друга - это одно. А навещать Джаспера - совсем другое.

- Сказали, что все в порядке. Почему ты сама не можешь к нему сходить? - не скрывая раздражения, спросила я, хотя отлично знала, что именно услышу - и к тому же увижу - в ответ.

Глаза Элис предсказуемо наполнились слезами, и она задрожавшим голосом пробормотала:

- Потому что мне страшно. Это ведь я во всем виновата, из-за меня он чуть не... - Громкий всхлип оборвал предложение, и Элис, как будто забыв о том, что только что винила во всем себя, с жаром воскликнула: - И это все он виноват! Пусть теперь Мария его навещает! Все из-за него!.. Я его еще не простила, и... и не прощу! И он меня не простит, и... и я не знаю.

Вошедшая вслед за Элис Розали закатила глаза и покачала головой, но воздержалась от своих обычных комментариев. Когда стало ясно, что жизни Джаспера ничего не угрожает и что он отделался прямо-таки сказочно легко для сбитой экспрессом жертвы - всего-то пара переломов, обещавших зажить без каких либо катострофических последствий, ушибы и сотрясение мозга - она перестала сочувствовать слезам и терзаниям Элис и прямо заявила, что та делает из мухи слона, сама все усложняет и должна просто-напросто спокойно поговорить с Джаспером и расставить все по местам. Когда Элис отказалась, Розали безаппеляционно обозвала ее неблагодарной трусихой. После этого Элис неделю с ней не разговаривала. К тому же известие о том, что через пару месяцев Джаспер будет уже почти как новенький, о чем я радостно сообщила ей, примчавшись из больницы прямо к ней домой, Элис тоже восприняла неожиданно: вместо облегчения, радости или хотя бы успокоения она опять залилась слезами и прорыдала, что после таких переломов он уже не сможет играть на гитаре. Учитывая, что Джаспер запросто мог умереть, терзания относительно потери возможности играть на какой-то там гитаре показались мне просто смехотворными.

Сегодня, к счастью, Элис была вроде бы спокойна и не впадала в транс или слезы при малейшем упоминании музыки, нездоровья или поездов, поэтому девичник обещал пройти весело. Мы поедали шоколадки, пили колу, перемешанную с мороженым, смотрели ужастики, чередуя их с комедиями, красили ногти и занимались всей прочей веселой ерундой, а Элис фотографировала нас за этими занятиями на свою новенькую миниатюрную камеру.

После «27 свадеб» заговорили о призвании, работе и выборе университета.

- Папа говорит, мне лучше поехать учиться в Европу, - сказала Элис. - Он ведь сам постоянно ездил по обмену в свое время. К тому же иностранные языки никогда не бывают лишними... - с сомнением добавила она.

- Да ну, - со своей извечной самоуверенностью заговорила Розали. - Кому нужны все эти языки, если кроме них ты ничего не занешь? Языки имеют смысл только как приложение еще к чему-то.
К тому же если ты планируешь дальше заниматься музыкой, то никакие языки тебе будут не нужны - ноты ты уже знаешь, - добавила я и, прищурившись, подозрительно спросила: - Ты ведь именно музыкой собираешься заниматься?

Элис явно чувствовала себя не в своей тарелке.

- Не знаю. Папа говорит, что музыка - это лотерея, что сначала повезет, а потом можно все равно ни с чем остаться... Ну и что это только хобби, а карьера должна быть устойчивой и стабильной, и...

Она говорила, перечисляя остальные, не менее логичные и разумные аргументы мистера Брендона, а я слушала, чувствуя, как необъяснимая клокочущая ярость медленно закипает у меня в груди. Я сама не понимала, что же так взбесило меня, но чувствовала себя как раб, всю свою жизнь угнетаемый, унижаемый и безответный, и вот наконец дошедший до предела своего терпения.

- К черту все это! - воскликнула я и сама удивилась злой силе, с которой прозвучал мой голос. Элис замолчала на полуслове и удивленно уставилась на меня. - У мистера Брендона своя жизнь, вот пусть ей и распоряжается. А своей распорядишься ты сама.

- Но... Он все-таки старше и умнее, и своей жизнью он неплохо так распорядился, - сказала Элис, имея в виду весьма недурную карьеру отца в юриспруденции. - В конце концов что-то ведь есть в его словах, верно? Сколько народу умеет на чем-нибудь играть, и причем неплохо, и сколько из них становятся звездами? Да один процент, не больше! А кто сказал, что я попаду в этот процент?

К собственному изумлению я вдруг обнаружила, что у меня дрожат руки.

А кто это сказал тем, кто все-таки стал? Стингу кто сказал, или Джей Ло, или Аврил Лавинь? Наверняка им, как и тебе, говорили, что вся эта их музыка - это полная ерунда и что вместо этого лучше бы они пошли в офис работать и строить стабильную и респектабельную карьеру, но они же не послушали! Так почему эту чушь должна слушать и верить ей ты?

- Белла...

- Я не талантливая и я ничего особенного не умею, - оборвала я подругу. - Для таких, как я, как раз и созданы все эти «стабильные карьеры», потому что мы все равно ничего другого не можем, да и не хотим, наверное. Ну а ты не такая, и ты будешь жалеть, если послушаешься тех, кто в тебя не верит. Джасперу хоть руки и музыкальную карьеру с ними вместе поезд сломал, а ты ломаешь себя сама!

Элис хотела что-то возразить, но передумала, и в комнате на долгую минуту повисло молчание, нарушаемое только какой-то веселой музыкой, игравшей на титрах только что кончившегося фильма. Розали переводила взгляд от меня к Элис, и в ее глазах мне почудилось чувство, похожее на мою азартную, бунтующую злость.

- Я думала о музыкальном колледже Беркли, в Бостоне, - медленно заговорила Элис. - Мне нравится их программа... И там учился сам Говард Шор! Я только после его музыки поняла, насколько сильно может звучать скрипка.

- Ну вот! - ликующие воскликнула я. - Туда и поступай! Уверена, они с руками тебя оторвут.

- Надо было записать твою тираду на видео, - сказала Розали и взяла со стола камеру Элис. - Как тут у тебя видеозапись включается? Белла, повторишь на бис?

Элис в ответ на это предложение только неуверенно улыбнулась, но я чувствовала, что моя неожиданно пламенная речь действительно не оставила ее равнодушной и что у меня получилось составить достойную конкуренцию мистеру Брендону. Это было лестно - переспорить юриста!..

- А ты сама куда планируешь поступать? - спросила Розали, поставив камеру обратно на стол, и мой боевой дух немедленно угас.

Я старалась об этом не думать. Разумеется, Чарли, Рене и даже дальние родственники и школьные учителя пытались прощупывать в этом направлении почву и осыпали меня ценными советами, но это мне ничуть не помогало, а скорее даже запутывало еще больше. Я училась одинаково прилично почти по всем предметам, но ни один из них не вызывал во мне особенного энтузиазма. Я всю жизнь была примерной девочкой и если уж бралась за что-то, то делала это хорошо, но не потому, что мне это нравилось, а потому что я просто не могла по-другому. Я не была талантливой в чем-то так, как Элис, у меня не было таких четких и ясных целей и планов на будущее, как у Розали. У меня не было ничего, что помогло бы мне понять, где же лежит мое призвание, я даже не знала, что я хотела бы делать. Единственное, что я делала с искренним удовольствием - это читала. Но за чтение книг зарплату не платят.

- Не знаю, еще не думала, - неубедительно пробормотала я в ответ.

- Не думала? Белла, уже середина апреля! - возмутилась Розали, но я не стала отвечать на этот возглас.

- Сама-то ты что планируешь с учебой?

- Факультет языков и лингвистики в Джорджтаунском университете, - тут же отрапортовала Розали.

Мы с Элис заговорили одновременно.

- А я думала, ты решишь стать преподавателем - у тебя ведь так здорово получается! - удивилась я.

- А как же Эммет? Бросишь его в этом его пафосном Нотр-Даме одного? - спросила Элис.

Розали усмехнулась и налила себе еще колы.

- Мне не так уж и нравится преподавать, - сказала она. - Вернее, нравится, но только когда ученики послушные и милые. Таких очень мало... А вот языки я всегда любила. И к тому же это единственное, что я хорошо знаю. Я могла бы быть переводчиком... К тому же это ведь так удобно - можно было бы работать прямо из дома! - судя по ее тону, именно это привлекало ее в профессии переводчика больше всего. - А то я уже на всю оставшуюся жизнь набегалась с одной работы на другую...

- А на мой вопрос ответить? - недовольно потребовала Элис, и Розали помрачнела.

- Чем реже мы с Эмметом видимся, тем, похоже, только лучше, - ответила она, глядя в сторону.

- Что, опять поругались из-за того, какое сегодня число или когда родился Линкольн? - скучливо спросила Элис.

Розали не стала отвечать на этот вопрос, и тема университетов и парней была благополучно закрыта - до того момента, как Элис не заявила, что хочет чаю, а я не заварила ей мятный.

Элис сделала глоток, и почти сразу же по ее щекам побежали слезы. У меня чуть не случился инфаркт - я подумала, что то ли чай каким-то образом оказался ядовитым, то ли я заварила его таким кипятком, что подруга сожгла им весь рот... Но дело снова было всего лишь в Джаспере.

- Тогда, после прослушивания... Я сказала, что хочу пить, и он вместо того, чтобы просто налить мне стакан воды, помчался в Старбакс и принес мне мятный чай. Я, наверное, никогда ничего вкуснее не пробовала, - выдохнула Элис, пытаясь вытереть с лица все бежавшие и бежавшие слезы. - Господи, Белла, как я тебе завидую! - вдруг воскликнула она, заставив меня удивленно вздрогнуть. - Эдвард хотя бы точно знает, почему он с тобой встречается!..

- Угу, чтобы побесить Викторию, - буркнула я, не удержавшись.

Элис убрала от лица руки, чтобы изумленно уставиться на меня.

- Он что, сам так сказал? - поразилась она.

От этого предположения меня разобрал невеселый смех.

- Нет. Но мне так кажется. Потому что я не могу найти других причин.

Судя по выражению лица Розали, она чувствовала себя единственным вменяемым человеком в компании двух хорошо помешанных.

- Ты иногда меня просто поражаешь, Белла! - воскликнула она. - Почему ты такая умная в учебе и такая дура во всем остальном? Да всем кругом видно, как Эдвард тебя обожает, сдувает с тебя пылинки и смотрит, как на неземное божество - всем, кроме тебя самой, как обычно.

Ее тон окончательно вывел меня из себя.

- О да, у тебя, конечно, богатейший опыт позитивных взаимоотношений! - ядовито фыркнула я. - То-то вы с Эмметом ссоритесь чаще, чем все остальные жители Форкса за всю его историю вместе взятые.

- Ну хватит! - вмешалась Элис, отвлекшись от своих слез на нашу перепалку. - Розали права, Белла, ты просто никогда ни во что хорошее не веришь и слишком любишь все за всех решать. Тебе половина школы завидует, а ты вместого того, чтобы получать от жизни удовольствие, все подозреваешь Эдварда черт знает в чем. Да любит он тебя, и все тут!

- Лучше любить одну женщину как женщину, чем поклоняться нескольким как иконам, - процитировала я Маргариту Наваррскую, мучительно покраснев.

- То есть? - не поняла Элис.

- Я... Он... не... Я непривлекательная.

- С чего это ты так решила? В зекрало давно себя не видела?

- Эдвард... он... не хочет ничего... больше, чем просто поцелуи, не хочет... меня.

Я устаилась в пол и не видела реакции подруг на это заявление, но судя по тону Элис, когда она заговорила, ее разбирало желание засмеяться.

- Беллс, а ты не слишком торопишься, а? Вы всего-то четыре месяца втречаетесь!.. Что за развратные замашки?

- Вы с Джаспером встречались всего часа два, но тебя же это не остановило! Как тогда назвать твои замашки?

- Лучше бы кто-нибудь сказал мне, как назвать мои замашки... - вдруг пробомотала Розали, покарснев еще сильнее, чем я, если такое вообще было возможно.

В ответ на наше с Элис многозначительное молчание Розали, запинаясь и с каждым словом краснее все гуще, рассказала о пугавшем ее саму «притяжении» к Эммету, слишком сильном и слишком неневинном для трепетных школьных лет, но мне это показалось ничуть не стыдным, а скорее трогательным, даже красивым чувством. К тому же Розали так мило забыла, что рассказывает все это не личному дневнику, а двум вполне живым слушателям и так забавно обещала перед следующим девичником откусить себе язык... Именно так говорила бы моя главная героиня о своем главном герое, если бы я вздумала написать книгу. И я завидовала. А Элис веселилась, наконец-то забыв хоть ненадолго о Джаспере и засыпая Розали многозначительными вопросами и двусмысленными фразочками. В семействе эмоциональных вампиров она, очевидно, была тем, кто предпочитает пьянствовать смущением.

А потом все наше веселье внезапно завершилось.

Начала Элис, уже давно перешедшая от мятного чая к мятному самодельному мохито с каждой порцией все возрастающей концентрацией рома.

- Я не знаю, что мне делать теперь, - растерянно сказала она в тишине, пока я вытаскивала из плеера диск с «Ужасом Амитивиля», меняя его на «Отпуск по обмену».

- Ты же вроде сказала про музыклаьный колледж в Бостоне? - устало переспросила Розали, дремавшая, уютно свернувшись на ковре среди снятых с дивана подушек.

- Я не об учебе, - откликнулась Элис, и я затолкала диск в плеер с совершенно необязательной силой, срывая на нем раздражение. Только не опять эта тема! - Я не знаю, как мне теперь себя вести, что делать... с Джаспером.

- О Боже, Элис! - не сдержавшись, воскликнула я. - Сколько можно? Он спас тебе жизнь - чего тебе еще надо?

- Вот поэтому я и не знаю, что делать! - рассерженно сказала Элис, сверкая на меня глазами. - Я не знаю теперь, зачем мне самой с ним быть.

- То есть?.. - от удивления Розали перестала засыпать и подняла от подушки голову, недоверчиво глядя на ссутулившуюся под нашими взорами Элис. - Он перестал быть красавчиком-музыкантом - и все, он может убираться на все четыре стороны?

- Ч-что? - переспросила Элис, не то и правда не услышав, не то не в состоянии поверить, что Розали может правда так думать. - Дело не в том, как он выглядит! Я... Теперь я не знаю, зачем я буду с ним. Из-за чего-то настоящего или просто из благодарности, или... или из жалости, или... Что? - зло спросила, почти вскрикнула она, поймав мой взгляд, и я только тогда осознала, что смотрю на нее с неодобрением.

- Я не понимаю тебя, - ответила я на ее возмущенное восклицание. - Ты ведь получила то, что хотела, разве нет? Ты заставила его снять маску, в буквальном смысле ободрала его притворство с кровью, и вот он стал таким, какой он есть на самом деле - таким, каким ты и хотела, чтобы он был! И теперь ты собираешься его прогнать? Это... жестоко. И... - я совсем не хотела говорить этого, но слова все равно сорвались с губ, и услышав их, я ощутила, что сказала правду: - Это похоже на садизм. Ты собираешься причинять боль просто ради боли.

- Садизм? - вскипела Элис. - Я обожала его три года, я думать ни о ком и ни о чем другом не могла, я... я даже по-настоящему взялась за музыку только из-за него, а он все это время прекрасно себя чувствовал, целуясь с Марией по углам и пудря мне мозги, даже не зная, зачем вообще ему нужна я, когда у него уже есть этакая знойная красотка, а теперь...

- Знаешь, мне почему-то не кажется, что он помчался бы искать по всему городу Марию в грозу и ливень и рисковал бы ради нее своей собственной шкурой, - перебила ее я. - И ты, кажется, говорила, что он сказал, что готов на тебе жениться?

- Он много чего говорил!

- Да - тебе!

- С какой стати ты его так защищаешь?

- С такой, что я его тоже обожала! - вырвалось у меня прежде, чем я успела себя остановить, и в мгновенно рухнувшей на меня тишине я почти жалобно договорила: - Давно. И недолго.

Мне показалось, что Элис молчала минут десять, глядя на меня с удивлением и негодованием и ни слова не говоря. Затем она все-таки спросила:

- Ничего не хочешь рассказать?

И я рассказала - про несколько месяцев своей типичной для хорошей девочки тайной влюбленности в плохого мальчика, о которой Джаспер отлично знал и до которой ему не было ни малейшего дела, и которая кончилась болезненно и унизительно, когда на школьной вечеринке в конце года (мне тогда было четырнадцать), я сама пригласила его на танец, а он даже не ответил, очевидно, решив, что я не стою того, чтобы услышать от него даже слово «нет».

Мы вообще в тот вечер рассказали очень много, даже слишком много, хоть тогда мы еще не знали, насколько же слишком. Выпитый алкоголь работал не хуже сыворотки правды, и любой вопрос, даже самый личный, немедленно получал свой ответ, и мы узнали друг о друге намного больше, чем стоило бы узнать. Моя история про Джаспера, доведшая меня до злых слез воспоминанием о том унижении, рассказ Розали про бесконечно снящиеся ей кошмары, из-за которых она стала бояться засыпать, и про то, как Эммет однажды не спал всю ночь, пообещав ей защищать ее от них, забавное признание Элис в том, что ее первой любовью был Стивен, жених ее сестры...

Затем снова начались жалобы, горечь и слезы, боязнь потерять, боязнь обрести, боязнь незнания, что делать дальше...

- Это похоже на наркотики, - говорила Розали, и глаза у нее влажно блестели в мерцании экрана телевизора, отражая кадры фильма, о котором мы давно уже позабыли. - Временами мне кажется, что сигареты или алкоголь сделали бы жизнь легче, но я всегда слишком боюсь попасть в зависимость от них. Потому что рано или поздно они кончатся, и мне придется как-то жить через ломку. Потому что рано или поздно кончается все. Это из-за папы, конечно... Знаете, он однажды мне пообещал, что на мой день рождения отвезет меня в Диснейленд. Я так мечтала об этой поездке, так торопила время, чтобы день рождения пришел поскорее!.. А потом... Папа умер - доктора говорили, что это был приступ, смерть была мгновенной, он даже не болел... Просто как обрубило топором. Был человек - и нет. И я тогда почему-то подумала, что это он от меня сбежал, бросил меня, как будто специально умер... Что он на самом деле меня не любил. И он не выполнил свое обещание, а я почему-то так вцепилась в эту глупость про Диснейленд, что, кажется, до сих пор так его и не простила за этот обман... За то, что он вот так ушел от меня. Наверное, с тех пор я просто не хотела верить, что меня могут любить другие люди. Я думала, что все кругом лжецы, что они снова меня обманут и бросят, как только я начну им верить. И вы, и мама, и Эммет... Я знаю, что это глупо и что это не правда, но не могу перестать этого бояться, мне это знание не помогает. Да и когда знания помогали хоть в чем-то?

- Он всю жизнь получает все, что только ни захочет, по щелчку пальцев, - говорила Элис, слепо глядя в полное звезд окно. - И по-настоящему любит и дорожит только тем, что недоступно. Он к этому привык и думает, что и я тоже сделаю все, чего бы он ни попросил, по первому его слову, потому что так всегда и было. Он знал, что я не смогу бросить его с тем прослушиванием, что не смогу не простить его, что бы они ни сделал... А теперь я еще и в долгу перед ним, теперь у меня нет совсем никакого права сказать «нет», а как только он поймет это, я сразу стану ему не нужна, потому что нужно ему только то, что недоступно. В шестнадцать лет он хотел гитару от Gibson: она стоит десять тысяч долларов, у тебя в кармане в тысячу раз меньше, понятно, что не видать тебе ее, как своих ушей, но от этого она только вожделеннее, ведь верно? У него так со всем. Я люблю его, но это западня.

Они говорили, а я молчала. Сидела рядом с ними двумя, страдающая среди страдающих, и чувствовала себя чужой и страшно иной, неправильной, бракованной. Мне почему-то тоже плохо, но при этом мне даже не на что пожаловаться... У них есть причины глотать слезы, до утра крутить в плеере ту-самую-песню, и заставлять себя улыбаться, и врать, и делать вид, что все в порядке. Их боль и их радости - не вымысел, не жалкая иллюзия отравленной ожиданием души, не самообман. И пусть от этого все чувства только острее, но они настоящие! У них все настоящее - все их ошибки и все победы, все их поступки, все синяки, все ссаины на сердце, все решения и все так и не отправленные СМС. И пусть их ранили, сбивали сног и раздирали на части, но они хотя бы знают, что такое прикосновение, ощущение тепла от чьей-то руки, знают, каково это - осязать свою жизнь, чувствовать свое неодиночество. А я ненастоящая, я разрисованная кукла на витрине, способная только смотреть сквозь стекло на то, как мимо бегут годы, прожитые другими и пропущенные мной. Нетронутая, незапятнанная, стерильная. Я нежить. Правильно Элис выбрала мне маскарадный костюм на тот памятный Хэллоуин... Черт возьми, ну когда же я оживу?

Пожелав подругам спокойно ночи, я вышла из гостиной и поднялась в свою комнату. Толком не понимая, что делаю, я открыла платяной шкаф и достала из ящика нежно-шелковые перчатки, которые Эдвард подарил мне. Забравшись под одеяло, я прижала их к лицу и ощутила слабый запах корицы и имбиря - так пахли мои руки в тот единственный раз, когда я их надевала. На глазах вдруг выступили слезы.

Я выпила слишком много, меня подташнивало, темнота под закрытыми веками покачивалась, как будто я лежала на палубе корабля, а не в своей кровати, и простыни липли к покрытой холодной испариной коже, как бывает после жаропонижающего во время лихорадки. Хотя может быть дело было не в выпитом, а в сказанном и услышанном, в моих мыслях. Я чувствовала себя отравленной ими. Эдвард, мне ведь не снятся кошмары - зачем же мне так хочется, чтобы ты защитил меня от них? Мы ведь так счастливы - почему же тогда я не чувствую себя счастливой? Я ведь уже люблю тебя - почему же тогда мне так хочется в тебя влюбиться? Мне казалось, что на Рождество вместе с желтыми перчатками Роуг я получила все, о чем мечтала, что с новым годом началась моя новая жизнь - так почему она вдуг оказалась такой же, как старая? Что же я постоянно делаю не так?

Я засыпала, думая об этом, ища и не находя ответы, и прежде чем сон наконец заполнил меня абсолютной и блаженной пустотой, я неожиданно вспомнила Джейка, и над болотом моего непонятного мне самой существования словно мелькнул маленький и тусклый огонек. Как будто Джейк знал ответы на мои вопросы. Как будто их знал хоть кто-нибудь, а мне нужно было просто спросить.