Он лежал на верхней койке нар и изредка еле слышно, как ему казалось, бормотал что-то себе под нос. Это помогало. Помогало не думать.
Под его глазами залегли черные тени, а на щеках, которые сейчас выглядели, как обтянутые обветренной кожей кости, горели кровоподтеки. Но он уже не обращал внимания на тупую боль – она стала его верной спутницей. Охранники невзлюбили его с первого дня. Слишком угрюмым и дерзким он был. Сколько раз его били, сколько раз кидали в промозглый карцер – ему всё было нипочем. Словно его ощущения застыли, одеревенели в тот момент, когда он увидел кровь на своих руках.
Сейчас, почти в четыре часа утра, он лежал без сна, тупо уставившись в потолок, и тихо-тихо повторял осипшим голосом слова её любимого стихотворения, ставшего для него своего рода мантрой:

Я встретил тебя в апреле
И потерял в апреле.
Ты стала ночной капелью и шорохом за окном...

- Твою мать, Эд, ты заткнешься уже, наконец?!
Эдвард устало закрыл глаза и процедил сквозь зубы:
- Сам заткнись и спи.
- Да как тут уснешь, когда ты, блядь, всю ночь мычишь у меня над головой?
- Отвали, Эрик, - шконка под спиной Эдварда жалостно заскрипела, когда он перевернулся на бок.
- А ну-ка заткнулись оба! – прохрипел с соседней койки новенький – амбал под два метра, сразу заявивший свои права в этой камере. Спорить с ним пока никто не решался. А Эдварду было просто всё равно...
– Ладно тебе, Мелкий! – послышался едкий голосишко Бена – старожила этой тюрьмы – откуда-то снизу. - Может быть, так Рыжего опять в карцер загребут? Хоть покемарить можно будет спокойно.
- И то верно, – пробасил «мелкий», коротко хохотнув. – Поэт, бля. Достал!
Эрик, вполголоса матерясь, перевернулся на живот и, закрыв голову подушкой, почти сразу же снова начал тихонько похрапывать. Через несколько минут в воздухе повисла сонная тишина.
Эдвард невидящими глазами смотрел на серую оштукатуренную стену перед собой. Трещины разбегались по ней испуганными косеножками. А одна, самая длинная и глубокая, напомнила ему о реке около их дома... И снова ему показалось, что кто-то невидимый и сильный начал выдирать из груди сердце и легкие. Почти не дыша от боли, Эдвард лежал в сером свете начинавшегося дня и думал о том, что надо будет поставить еще один крестик в ряду ста пятнадцати других, которые прячутся на стене за его матрасом. Еще один гребаный день этой гребаной жизни в городской тюрьме штата Техас.

Те короткие полчаса, когда сон всё-таки сумел взять верх над Эдвардом, снова были самыми тяжелыми за весь день. Если, бодрствуя, сознанию удавалось оттеснить страшные воспоминания в дальний угол, то во сне они нападали на истерзанное сердце в разы яростнее.
Вот и теперь весь состав камеры номер 91 был разбужен душераздирающим криком «Не-е-е-ет!!!», который пронесся по пустому коридору гулким эхом.
- Сссука, - коротко, но весомо заявил Бен. – Нет, с этим надо что-то делать.
Он сел на койке, хлопнув ладонями по коленям. Помотал головой, окончательно стряхивая сон, и потянулся за старенькими наручными часами, что всегда тикали у него под подушкой. Ему нравился этот звук. Видимо, из-за ностальгии по взрывному, в прямом смысле этого слова, прошлому.
- Опять за пятнадцать минут до побудки. Твою же... Рыжий! И долго это будет продолжаться?! Сходи в медпункт, что ли, чтоб тебе колес каких выписали, я не знаю...
- Схожу, - произнес Эдвард, всё еще тяжело дыша. Он с силой нажал ладонями на глаза, как будто хотел выдавить из головы жуткие картины. Кровь... повсюду кровь... На светлых простынях, на деревянном полу... В каштановых волосах... И остекленевшие глаза цвета молочного шоколада, безжизненно глядящие куда-то вдаль.

Сто шестнадцатый день в этом мусоросборнике мира начался, как и всегда – с медленного шествия по широкому коридору. Оранжевая форма, руки за спиной, редкие злобные ругательства соседей по камере, а рядом - несколько конвоирующих охранников с дубинками за поясами. При взгляде на эти «средства усмирения особо буйных заключенных», почки и ребра у молодого человека отозвались болью.
Над головой неспешно проплывали тусклые лампы с железными абажурами, больше похожими на серые и помятые шляпы китайских крестьян, а в воздухе смешивались лязгающие звуки открываемых решеток и стойкий запах пота, несвежего белья и какой-то мерзкой кислятины.
- Слышь, ты! – кто-то быстро, но сильно ткнул Эдварда в бок. Он обернулся и увидел Гарри из соседней камеры. Они с ним с самого начала были на ножах – тот никак не мог успокоиться из-за того, что Эдвард не собирался перед ним пресмыкаться, как большинство зеков их отделения. Даже бывалый Бен никогда не перечил Гарри, зная его характер, статус и многочисленные связи.
– Ты долго еще по ночам орать будешь? Несчастный наш Ромео с окровавленными граблями. Что, покойница за тобой приходит? Ты от страха так вопишь или от чего другого? – небритая рожа похабно осклабилась. Эдвард отвел глаза, и тонкие ноздри его носа едва заметно дрогнули. – Краля-то была, говорят, ай какая аппетитная! Передай ей, чтоб и меня навестила!
Желание двинуть этой сволочи по грязному хлебалу было практически непреодолимо. В последние четыре месяца у Эдварда не было иных эмоций, кроме ярости и боли. Все другие словно отмерли. И поэтому вся сила и мощь, которые были предназначены для всех чувств и переживаний, разделились пополам между этими двумя, превратив их уже в манию, одержимость, сжигавшую всё на своем пути.
Бить этого урода было нельзя: именно сегодня, во вторник, с трех до пяти – часы посещений. А если посадят в карцер, то снова не удастся увидеться с Эмметом. А ведь брат – как, впрочем, и отец с Элис – волновался за него, он это знал... Надо было хоть раз подумать не только о себе.
Кулак дернулся, еле сдерживаясь, чтобы не влепить смачный хук слева по этой поганой морде, но Эдвард всё же взял себя в руки и просто обернулся, чтобы посмотреть Гарри в глаза. Тот словно онемел, и его дряблая щека нервно дернулась. Чтобы не терять лицо перед шестёрками, он всё же выдавил из себя нечто похожее на смех, буркнул: «Мы еще с тобой разберемся, урод», правда, не так уверенно, как хотел, и сразу отстал на полшага, чтобы больше не встречаться с Эдвардом взглядом. Спустя много лет, во время очередной отсидки, Гарри рассказывал корешам эту историю раз, наверное, двадцать и каждый раз повторял: «Я, конечно, часто видел, как люди умирают, но никогда, понимаете, НИКОГДА не смотрел Смерти в глаза, как это было в тот момент! Точно, он либо вампир, либо еще какая-то нечисть! Не бывает таких жутких мертвых глаз у нормальных людей! Что ты ржешь, скотина?! Правда, тебе говорю! Не веришь – спроси потом у Бена Аристократа: он с ним сидел!»
Завтрак... Больше всего на свете Эдвард ненавидел тюремную столовую. И вовсе не потому, что здесь плохо кормили или было грязно и неприятно. Как раз наоборот – еда была вполне сносной, а за чистотой следила милая леди в годах, которая ко всем заключенным относилась чуть ли не с материнской заботой. Так вот, самым ужасным в этом помещении были одноразовые пластиковые вилки.

- Я смотрю, ты живешь совсем одиноко: одна чашка, одна тарелка, одна ложка... Хм, а вилки и вообще нет. Ты чем питаешься? Супами и китайской едой?
Эдвард хихикнул, закрывая кухонный шкаф. Белла подошла сзади и обняла его за талию, уютно пристроив подбородок на его плече.
- А я смотрю, ты слишком любопытен для человека, впервые пришедшего в гости к девушке, - передразнила она, а потом обиженно надула губы. - И вилка там есть!
- Правда? Я не заметил, - сказал Эдвард и вновь распахнул дверцы.
- Ну, вот же! – она нетерпеливо ткнула пальчиком куда-то в угол нижней полки.
- ЭТО?! И это ты называешь громким словом «вилка»?!
- Ну, да, она пластмассовая. Ну и что? Можешь считать, что это еще одна моя особенность: я не пользуюсь железными вилками.
- Почему?
- Они... выглядят угрожающе.
Белла опустила взгляд, и ее щеки с еле заметными ямочками покрылись слабым румянцем.
- Ты удивительная! – захохотал Эдвард и, подхватив девушку на руки, закружил по крошечной кухоньке, едва не сбивая углы и шкафы.

В их доме никогда не было железных вилок. Только где-то в глубине кухонных полок затерялся сундучок с серебряными приборами, подаренный на свадьбу предусмотрительными родственниками, но ими никто никогда так и не воспользовался.
Эдвард задумчиво сидел за длинным, наспех протертым мокрой тряпкой столом. К еде он и не притронулся, зато всё время, отведенное для завтрака, он вертел в руках обыкновенную белую пластиковую вилку и рассматривал каждый ее зубец с какой-то маниакальной внимательностью. Как будто там он мог рассмотреть ответ на вопрос, который не давал ему покоя вот уже четыре месяца.
- Каллен, шевелись!
Эдвард и не заметил, как завтрак кончился, и все давно собрались на выход. Поставив поднос с нетронутой едой на стол около кухни, он присоединился к оранжево-угрюмому строю, который вели на ежедневные работы.
Уборка тюремной территории, мытье полов, когда каждый проходящий мимо так и норовит заехать по пятой точке, стирка грязных засаленных простыней в стиральных машинах, больше похожих на турбины самолетов... Везде серость, камень и тусклый свет. Но Эдварду это даже нравилось. Человек всегда чувствует себя комфортно, когда то место, где он обитает, соответствует тому, что творится у него внутри. Для молодого парня жизнь закончилась, превратилась в черно-белую картинку с редкими вспышками холодного света жужжащих ламп и хриплой руганью, ставшей единственным саундтреком этой пародии на существование.
Бежали часы, текли минуты, тянулись секунды. Мимо глаз медленно проплывали холодные коридоры, железные прутья, столовая с галдящей толпой одинаковых озлобленных существ и каменные лица надзирателей. Чем ближе было время встречи с братом, тем прозрачнее и невесомее становилась уверенность Эдварда в том, что это необходимо. И более того – заслужил ли он этого? Ведь эта встреча станет для него подарком – живым напоминанием о жизни, которая у него была и от которой он уже отрекся, потому что знал, что недостоин ее...
Подумав об этом, Эдвард на мгновение застыл с огромной корзиной грязного белья в руках. Тут же кто-то столкнулся с ним, покрыл матом, а появившийся на шум охранник отвесил ему неслабую затрещину.
- Как же я вас всех ненавижу, - сухо прошептал молодой человек почти неслышно. Но в его голосе не было ненависти. В нем не было злости или отчаяния. Эту фразу с тем же выражением произнес бы синтезированный голос компьютера. Все эмоции были истрачены в один момент. В момент, когда его палец, не дрогнув, лег на курок и уверенно нажал на спуск. В момент, когда он услышал тошнотворный звук входящей в тело пули. В момент, когда на него смотрели испуганные глаза, через мгновение навсегда застывшие. А потом... потом ничего, кроме боли, не осталось.
И сейчас, глядя на угрюмые злобные лица заключенных, Эдвард понимал, что он такой же, как они. Он стал таким же нелюдимым, отчаявшимся и обозленным. Поэтому он и не заслуживает той радости, которую уготовил сам себе.

- Я... – Белла смущенно улыбнулась и опустила взгляд к бокалу шампанского, ножку которого она яростно сжимала в руке. – Я не умею говорить красивых речей. И несмотря на то, что я долго готовилась к этому моменту, писала и заучивала слова, репетировала, изводя Элис бесконечными вопросами о том, насколько хорошо звучит та или иная фраза, сейчас моя память – чистый лист. Не помню ни слова!
Гости благосклонно заулыбались, а Белла покраснела еще сильнее.
- Поэтому я хочу просто сказать пару слов о человеке, - она глянула на сидевшего рядом с ней Эдварда, - который изменил мою жизнь и меня саму.
Девушка откашлялась и нервно заправила за ухо каштановый локон.
- Эдвард... самый необыкновенный мужчина, которого я когда-либо встречала. Он искрений и чуткий, отзывчивый и любящий. Он бесконечно добр к окружающим и, наверное, именно о нем было сказано, что такой человек мухи не обидит. Нет, серьезно, - усмехнулась Белла, - у нас в доме даже мухобойки нет! Он их просто выгоняет! И при этом довольно забавно бегает по комнатам, размахивая руками и крича безмозглым насекомым, чтобы те убирались с нашей территории.
По залу прокатился дружный смех, в котором ясно выделялся звон голоса Элис и рокочущий хохот Эммета. Белла чуть осмелела, и ее плечи заметно расправились.
- Он действительно очень добрый. Я ни разу не видела, чтобы он грубо с кем-то разговаривал или отказал кому-то в помощи. Это удивительный человек. И я... я очень люблю тебя, - тихо сказала девушка, повернувшись и глядя в зеленые глаза своего мужа. – Для меня сегодняшний день – самый волшебный и долгожданный. Сегодня я стала твоей женой, и я сделаю всё, чтобы ты был счастлив. Я всё сделаю...
Эдвард поднялся с места и теперь возвышался над миниатюрной Беллой на добрые двадцать дюймов. Он осторожно взял ее лицо в ладони и поцеловал, даже не дождавшись традиционных криков «горько!».
Сейчас им было всё равно, что кто-то их видит. Они просто были вместе, они любили, и с этого дня им предстояло начать новую, долгую и счастливую жизнь...

Во дворе неярко светило июльское солнце. Жара уже успела немного спасть, но даже в тени сейчас было нестерпимо душно. И все же это не мешало десятку одинаково одетых мужчин гонять мяч, периодически ругаясь и ударяя друг друга в бок. Удивительно было наблюдать за этими минутами странного и какого-то неправильного, неестественного мальчишеского счастья здесь, на крошечном поле, обнесенном колючей проволокой. Эдвард сидел около металлической сетки и, просунув пальцы между ржавыми ячейками, смотрел на пустырь за пределами тюрьмы. Выжженная трава, суховей и мелкая песчаная пыль. Очень живописно. Даже солнце сейчас светило как будто из-за простыни: тускло, словно делая одолжение. Складывалось впечатление, что небесная вольфрамовая нитка вот-вот перегорит. Все вокруг казалось пустынным и мертвым. И тем не менее молодой человек понимал, что даже вон та высохшая ветка, приткнувшаяся к серому камню, куда оживленнее его самого. Так странно – быть мертвым изнутри и четко осознавать это, как будто со стороны наблюдаешь за своей тенью, за жалким подобием человека, которым когда-то был и понимаешь, что зрелище-то достаточно удручающее. Но сделать не просто ничего не можешь, а банально не хочешь. Не нужно. Бессмысленно. И смерть – единственная дверь в нормальный мир.
О щиколотку Эдварда что-то со стуком ударилось. Он лениво повернулся и увидел Мелкого и Эрика, искоса смотревших на него. Верзила сплюнул и вытер лоб рукавом потной рубашки.
- Слышь, мяч кинь!
Щурясь от солнца, слепившего ему глаза, Эдвард посмотрел на валявшийся в пыли у его ног мяч, потом снова на Мелкого. А потом отвернулся, так ничего и не сказав.
- Придурок, - прошипел Эрик, подбежал и выдернул грязно-красный предмет из-под скамьи.
Но Эдвард его просто не слышал. За плетеной сеткой разворачивалась битва за жизнь: одиноко торчащий среди жухлой травы чудом оставшийся в живых цветок мать-и-мачехи отчаянно боролся с горячим ветром, который так и норовил высосать последние капли живительной влаги из его листьев.
Через некоторое время дверь в здание со скрежетом открылась, и появившийся в проеме надсмотрщик хрипло гаркнул:
- Все по камерам!
Эдвард больше всего ненавидел ночь. Именно тогда ему приходилось наиболее трудно: гулкая тишина вытаскивала из закромов памяти звуки и голоса, которые он не мог вспоминать без режущей боли. Но и эти часы послеобеденного отдыха он любил не больше: делать в камере было совершенно нечего, и народ развлекался либо картами, в которые Эд не играл, либо книгами, которые он уже давно не читал, либо разговорами, к которым молодой человек и подавно не был склонен. Все это время он лежал на своем месте, тупо уставившись в стенку и слушая редкие разговоры сокамерников. Те уже давно перестали его о чем-либо спрашивать или пытаться как-то втянуть в беседу. Поначалу новенький, конечно, вызывал у них интерес, особенно учитывая обстоятельства его обвинения, и вопросов было задано огромное количество. Но Эдвард почти все время молчал, отвечая изредка, да и то односложно и только на самые нейтральные расспросы. Вскоре все были в курсе его дел: такие вещи в тюрьме разносятся моментально – и поток вопросов сам собой иссяк. Словно кто-то нажал кнопку Mute. В тот день на баскетбольной площадке было по-особенному тихо, только иногда слышались шепотки. Заключенные переговаривались и кивали в сторону молчаливого молодого человека. Иногда вскидывали бровь. Иногда качали головой. А чаще пожимали плечами и отходили в сторону. Но в тот день каждый из них посмотрел на Эдварда. С болью, ужасом, нездоровым любопытством или безразличием, но – посмотрели все.

- Нет, ты глянь, глянь!- шептала Белла, повиснув на руке своего мужа и осторожно высовываясь из-за его плеча, чтобы получше рассмотреть молодую блондинку за стойкой регистрации, которая последние минут десять не сводила глаз с Эдварда.
- Как ей не стыдно?! – еле слышно возмущалась Белла. – Она что, не видит, что ты не один?!
- Тебя за мной не видно, Беллс, -он усмехнулся.
- Ну, тогда я, пожалуй, поменяюсь с тобой местами, - девушка поджала губы и демонстративно поднялась с пластмассового сиденья.
Эдвард закатил глаза, не удержавшись от самодовольной ухмылки, и пересел на соседнее кресло.
- Вот так-то лучше, - сказала Белла и устроилась рядом, покрепче взяв его под руку и стрельнув глазами в светловолосую медсестру. Та покраснела, но не перестала изредка поглядывать на рыжеволосого молодого мужчину, которого, как потом ею рассказывалось подругам, она бы приковала к постели и изучала каждый сантиметр его тела вдохновенно и как минимум пять раз подряд.
Но как только в приемной показался доктор Брэдли и милая пара отозвалась на фамилию Каллен, девушка потеряла к Рыжему Джонни, как она мысленно окрестила Эдварда, всякий интерес. Потому что к этому врачу ходили пары, разбить которые, как правило, трудно, да и потом Эли никогда бы не стала отбивать мужчину, жена которого ждет малыша.

- Каллен!
Раздался лязг замка, и в камеру вошел охранник.
- На выход. К тебе посетитель.
Эдвард перевернулся на спину, потирая занемевшую руку, резко провел ладонью по глазам, прогоняя видения, и свалился-спрыгнул вниз.
Коридоры, камеры, коридоры, решетки, коридоры, замки…
В большой комнате, разделенной пополам звуконепроницаемым стеклом, сидели несколько пар человек, переговариваясь по внутреннему телефону.
Когда Эдвард вошел в помещение, с другой стороны прозрачной стены на ноги резко поднялся молодой парень лет двадцати пяти. Выдавив подобие улыбки, Эд подошел к одному из аппаратов и неловко сел на стул. Молодой человек по другую сторону стекла повторил его движение. «Как в зеркале», - почему-то подумалось Эдварду.
Да, это было своего рода зеркало в прошлое. Он видел сейчас себя – таким, каким он был пять лет назад: взлохмаченные рыжеватые кудри, ясные зеленые глаза и кривая ухмылка, совсем как у отца. Они с Эмметом были очень похожи.
- Привет, - тихо поздоровался с ним брат. Он говорил скованно, и его губы дрожали. – Наконец-то смогли увидеться! Как ты тут?
Эдвард пожал плечами.
- Нормально. Как отец, как Элис?
- Переживают за тебя…
- Не стоит.
Эммет взъерошил волосы. Ему явно было не по себе. Покрепче сжав в руке телефонную трубку, он с нажимом произнес:
- А ты думаешь, что они НЕ будут о тебе волноваться? Мы не видели тебя уже полтора месяца! Ты либо в одиночке без права посещений, либо просто не выходишь. Что происходит, Эд? Ты сам на себя не похож!
Эдвард молчал. Что он мог ответить младшему брату? Что ему настолько плохо и страшно, что хочется грызть и царапать бетонные стенки камеры? Что в каждой мелочи он видит свое прошлое? Их прошлое? Что еще немного, и он просто сойдет с ума?
- Все в порядке. Просто я еще не…- он прочистил горло. – Не привык к этой… жизни.
- Послушай, у меня хорошие новости. Отец нашел адвоката, и тот согласился взять твое дело!
Эдвард усмехнулся. Хотя это скорее походило на то, словно он резко выдохнул. В его глазах промелькнула горькая ирония.
- Прекрати так к этому относиться! – моментально вспылил Эммет. – Ты наплевал на свою жизнь, я уже понял это, но подумай о нас!
- Прости , Эм. Просто мне уже все равно.
- Перестань! Я прекрасно знаю, почему ты так говоришь! Ты простить себя не можешь за то, что произошло! Но ты не виноват, пойми, ни в чем не виноват. И даже если бы ты и мог что-то сделать, уже поздно. И Белла… Она бы простила тебя, я знаю!
Эдвард медленно покачал головой. Никогда бы она не простила его. Он совершил самое страшное, что только может совершить человек. И ужаснее всего то, что он не жалеет об этом... Именно за это Белла никогда бы его не простила.
- Эд, послушай! Мистер Стивенс обещал подать заявление на обжалование твоего приговора. Он отличный адвокат! Он сможет вытащить тебя отсюда!..
Эммет говорил еще что-то о смягчающих обстоятельствах, об амнистии и дальнейшей жизни. Затем замолчал, видя, что его слова разбиваются о ледяную стену молчания и безразличия.
- Зачем? – наконец, спросил Эдвард, недоуменно пожав плечами.
- Что?.. – брат смотрел на него глазами, полными горького удивления. – Как это – зачем? Эд, ты не должен сдаваться! Борись! То, что произошло, - чудовищно и безумно, но ты обязан жить дальше! Ради отца, ради Элис, ради меня... Мы заберем тебя к себе, и будем жить, как прежде. Всё будет хорошо... Поверь мне...
- Нет, братишка, - невесело усмехнулся Эдвард. – Как прежде уже никогда не будет.
А про себя подумал: «Ничего уже никогда не будет...».
Свидание подходило к концу, и Эммет с каждой минутой все яснее осознавал, что все им сказанное не возымело никакого действия на его брата. Ему вообще стало казаться, что это не его старший брат, который всегда был таким сильным, уверенным, который играючи справлялся с самыми большими трудностями. Сейчас он видел перед собой манекена, восковую фигуру, лишенную эмоций, с безжизненным пустым взглядом, с постаревшим лицом и проседью на висках. Это была тень Эдварда Каллена, глухая, бездушная. Портрет Дориана Грея во плоти.
- Время вышло, - пробубнил молоденький сержант, стоявший у дверей, и подошел к Эдварду, чтобы надеть наручники.
- Стойте! Стой, Эд! Ну, послушай же! – кричал в трубку Эммет. – Мы вытащим тебя отсюда, слышишь?! Только не сдавайся, слышишь ты меня, черт тебя подери! Эд! Ну, не молчи же! Эд! Посмотри на меня! Посмотри, я сказал!
Тусклые зеленые глаза старшего из Калленов встретились со взглядом таких же зеленых глаз.
- Ты должен жить, слышишь? – медленно и четко произнес Эммет. – Подумай, что бы сказала Белла! Подумай, чего бы хотела она!
- Пока, Эм.
«Она бы хотела жить. Она бы хотела услышать первые слова Джейка. Она бы сказала, что у него мои глаза…» - думал Эдвард, когда его вели обратно в камеру.

- Мне нравится имя Бенджамин, - сказал Эдвард, тихонько отталкиваясь ногой от земли и тем самым медленно раскачивая качели.
- Так звали моего хомяка, - засмеялась Белла, выглядывая из-под шляпы, которая закрывала ей глаза от солнца. Приподняв голову с колен мужа, девушка посмотрела на него.
- Почему тебе не нравится имя Джейк?
- Потому что это скорее кличка для пса, чем имя для нашего ребенка. Ну, правда, подумай, что лучше звучит: «Джейк, как дела в школе?» или «Джейк, голос!». По мне – так второе.
Белла насупилась.
- А мне кажется, что Джейкоб – очень сильное и твердое имя. Ты же не хочешь, чтобы наш сын стал тюфтей Беном? Или, не знаю, Джастином, и потом огорошил бы нас признанием, что он гей?
- Фу! – вскрикнул Эдвард, тем не менее рассмеявшись.
- Ну вот! А Джейк – очень мужественное имя.
- Хорошо, Джон – тоже мужественно звучит.
- Ага. Как название для ножа. Новый тесак «Джон»! Почувствуй всю силу нержавеющей стали!
- Маркетолог, одно слово! – уже хохотал в голос молодой Каллен. – Ну, а Джереми?
- А так назовет своего пони для Барби наша дочь.
- Крейг?
- Крайне неудачный набор согласных.
- Ник?
- Просто и неинтересно.
- Оскар?
- Уайльд. Прекрати! Ну, почему ты не хочешь со мной согласиться?
- Хорошо. Только второе имя я выберу сам. Идет?
Белла наморщила нос.
- Во, придумал!
- Так… я готова, давай! – девушка в притворном гневе сдвинула брови и скрестила руки на груди.
- Оливер!
- Джейкоб Оливер Каллен? Ты действительно настолько не любишь своего сына?!
- Мне кажется, вполне достойно.
Белла уже схватила телефон и быстро перебирала пальчиками цифры.
- Джейкоб Оливер Каллен, - четко и с плохо скрытым сарказмом сказала она и нажала на кнопку громкой связи.
- Поверь, родная, это не самое ужасное, что он мог придумать! – звонко хихикнула трубка голосом младшей сестры Эдварда.
- Элис, ты не шутишь?
- Ничуть!
Эдвард уже соскочил с качелей и исполнял танец победителя.
- Шут с вами, черти, - проворчала Белла, отключаясь. – Все равно я буду называть его Джейком.
- А ты не думала, что может быть девочка?
Эдвард подошел и сел рядом с женой.
- Ну, насчет имени Ренесми мы, кажется, уже договорились. Разве нет?
- Договорились, конечно. Просто ты так уверенно говоришь о мальчике, что, боюсь, как бы тебя не постигло разочарование, если вдруг родится дочка.
- Балбес, - шлепнула она его по руке. – Мне абсолютно все равно, кто родится. Просто… это, понимаешь, как ощущение. Я просто знаю, что будет Джейкоб. Вот и все.

В эту ночь Эдварду удалось на удивление спокойно поспать пару часов. Но, когда он резко открыл глаза в четыре утра, то понял, что что-то изменилось. В камере было чуть светло, и он никак не мог понять, откуда этот свет, пока не повернулся вправо и не увидел в углу что-то полупрозрачное, колышущееся, словно от легкого ветра. В первый момент ему показалось, что ему просто чудится. Он протер глаза, но свет как будто только усилился. И что больше всего удивило Эдварда – это то, что ему было спокойно. Впервые за несколько месяцев он не ощущал гложущего чувства утраты, не чувствовал боли, которая так часто поднималась волнами в его груди, не было вины, кислотой выжигавшей кровавые узоры на сердце. Он словно забыл об этом. И все из-за этого странного, теплого света.
Молодой человек чуть прищурил глаза и стал просто наблюдать за переливами серебристого сияния. Завиваясь дымными струйками, световые нити становились ярче, определеннее и начали вырисовывать на фоне серой стены что-то до боли знакомое. Штрих – брови вразлет, еще один – аккуратный нос с тонкими аристократичными крыльями, завиток – и вот вокруг еле обозначившегося лица видны пряди волос. Губы, глаза – все неопределенно, словно рисунок сигаретным дымом. Но Эдвард узнал бы это лицо из тысячи других.
Из легких исчез воздух, и Каллен начал разевать рот в тщетной попытке сделать вдох. Костяшки на кулаках, лихорадочно сжимавших грязные простыни, побелели, тело прошиб холодный пот. Но глаза не мигая следили за призрачным образом, который становился все бледнее, пока не исчез вовсе.
До утра Эдвард так и не сомкнул глаз, думая лишь об одном: сходит ли он с ума или же это все произошло на самом деле, хоть любой здравомыслящий человек сказал бы, что это плод больной фантазии.
Произошедшее ночью никак не оставляло мысли Каллена в покое. Несмотря на то, что ему было до чертиков страшно, эти минуты стали для него самыми чудесными за последние четыре месяца. Он специально не стал брать с собой старые фотографии или записки, чтобы ничто ему не напоминало о прошлом. И теперь его начала преследовать мысль о том, что он может забыть. Забыть его Беллу. Ее глаза, ее лицо, ее руки… А этой ночью Эдвард не просто вспомнил ее. Он увидел ее. Так, словно она была жива, словно она была совсем рядом, дышала, улыбалась и была такой невероятно реальной, что это его испугало.
Вечером, забравшись в душевую кабину, он подставил голову под холодную воду и слегка отдышался. И вдруг его снова охватило то самое спокойствие, как ночью. Словно кто-то дотронулся до сердца теплой рукой, загладил рубцы и позволил ему биться равномерно и уверенно.

Белла визжала и брызгалась водой в хохочущего парня, который неустанно преследовал ее, так и норовя поймать и защекотать до икоты.
Они весь день провели в парке, устроили пикник на лужайке, до гула в ногах бродили по тропинкам, слушая птиц и рассказывая друг другу смешные истории из детства. А вечером дошли до небольшого водопада. Тот, урча как довольный кот, перекатывался по холодным камням и исчезал в небольшом озере, которое на самом деле едва можно было назвать озером. Белла с веселым гиканьем скинула легкие босоножки и прыгнула в холодную воду, погрузившись в нее по колено. Ее муж не заставил себя ждать и ринулся вслед за ней.
Они брызгались искрящейся на солнце водой, гонялись друг за другом, смеялись и кричали. А потом долго целовались под потоками ледяной воды, не думая о возможной простуде.
- Ты – самое лучшее, что произошло со мной в жизни, - тихо сказал Эдвард, крепко обнимая стройное тело Беллы. – Как мне могло так повезти?
- Не сглазь, - шепнула она, улыбаясь, а потом добавила. – Люблю тебя.

- Люблю тебя… люблю тебя… - раздавалось дразнящее эхо в плохо освещенной душевой, пока Эдвард корчился на полу, стараясь зажать руками уши, чтобы не слышать этот звук.
Теперь он видел ее везде. Она мелькала тенью в оконном проеме камеры, отражалась в тусклом зеркале над тумбочкой, бродила по песчаному пустырю за баскетбольной площадкой. С этих пор она была всюду, куда бы Эдвард ни пошел. Поначалу это его пугало. Но затем он понял, что это всего-навсего глупый, детский страх перед неизвестным. Она – либо плод его воображения, либо… Второго варианта Каллен не видел. И постепенно он осознал, что это не наказание – каждый день видеть ее, это – дар. И когда он перестал вздрагивать при виде знакомой фигуры, которую никто кроме него не замечал, все изменилось…
В тот день Эдвард воевал с деревянной шваброй, пытаясь хоть как-то отмыть заплеванные полы, как вдруг на его локоть легло что-то мягкое и теплое. Он резко обернулся и замер на месте, увидев перед собой ее.
- Господи, какой же ты уставший, - едва слышно произнес знакомый голос. – Так похудел…
Легкие пальцы совершенно осязаемо пробежали по его небритой щеке. Вдруг навернулись слезы, и Эдвард на мгновение перестал видеть теплые шоколадные глаза, смотревшие на него с любовью и грустью. Испугавшись, что видение рассеется, он быстро стер влагу с опухших век и с облегчением вздохнул: Белла все так же была там.
Она ничуть не изменилась. Те же вьющиеся каштановые волосы разбросаны по хрупким плечам в легком беспорядке, светлая кожа с еле заметными веснушками на переносице и ямочки на щеках. Она осталась прежней.
- Белла… - неверяще прошептал Каллен и протянул к ней руку.
Дотронулся до ключицы, провел пальцами по яремной впадине, поднялся к лицу… И следа от раны не было. Белла стояла перед ним живая, теплая и до безумия настоящая.
- Но как же?.. – он не договорил, потому что маленькая ладошка прикоснулась к его губам, заставив замолчать.
- Я не могу приходить к тебе надолго. Они могут узнать, - девушка оглянулась по сторонам, словно пряталась от кого-то. – Но, слава богу, ты перестал бояться, теперь я могу говорить с тобой.
- Что? О чем ты?
- Я все объясню тебе, чуть позже. Просто знай: я с тобой, я буду рядом. Вернусь ночью. Только жди меня, хорошо?
Эдвард не ответил, а только мелко закивал, хватая руками теплые ладошки и прижимая их груди, в то время как его глаза жадно блуждали по лицу Беллы, стараясь запомнить, увидеть незамеченное ранее, выжечь в памяти каждую черточку.
- Мне пора, - прошептала девушка и, улыбнувшись одними глазами, растворилась в затхлом воздухе тюремного коридора.
Эдвард не мог дождаться ночи. Он пропустил мимо ушей ехидные замечания сокамерников по поводу его возбужденного состояния и ругательства надсмотрщиков из-за его невнимательности. Он ждал ночи, как, наверное, ничего и никогда не ждал в жизни, разве что…

Острые ноготки нетерпеливо постукивали по подлокотнику кресла. Белла, в больничной рубашке, сидела на высоком кресле в кабинете доктора Брэдли, а Эдвард беспокойно мерил шагами небольшое пространство между стеной и дверью.
- И кто из нас больше волнуется? – неестественно высоким голосом спросила Белла.
- Ну, судя по интонациям, - начал было ее муж, но услышав собственный хриплый голос, рассмеялся, - мы оба не в себе.
- Да уж…
Девушка начала теребить кольцо на левой руке.
- Как думаешь, что он скажет? – не выдержала, наконец, она.
- Ой, милая, не знаю, не знаю… - взъерошил волосы Эдвард. – У меня состояние, как перед результатами выпускных экзаменов!
- Ну, чем-то похоже, - хихикнула она. – Согласись, мы старались изо всех сил.
- Это уж точно, - усмехнулся он в ответ.
В этот момент дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появился доктор Брэдли с пачкой бумаг в руках.
- Приветствую вас, мои молодые друзья! Как ваши успехи?
- Мы, собственно, за этим к вам и пришли, док, - нетерпеливо затараторил Эдвард.
Белла заерзала на кресле.
- Что ж, давайте посмотрим, - промурлыкал врач, натягивая тонкие перчатки. – Сколько дней задержка?
- Шесть! – как на уроке выпалила девушка.
- Хм, ну не так уж и много. Не факт, что мы что-то наверняка определим, но…
Здесь доктор замолчал и начал процедуру, внимательно глядя на монитор.
Эдварду казалось, что он слышит целую какофонию звуков: шум машин на улице, поскрипывание инвалидного кресла в коридоре, собственное, слишком шумное в этой тишине, дыхание и клацанье клавиш компьютера под пальцами доктора Брэдли. Белла искоса посматривала на мужа и пыталась ободряюще улыбаться. Но губы ее дрожали.
Эти минуты тянулись целую вечность. Но вот врач хмыкнул и повернулся к Калленам.
- Что? – не утерпела Белла. – Что?!
- Если мне не изменяет зрение и двадцатилетний опыт работы, то могу с уверенностью заявить: вы беременны, моя дорогая. Три недели. Поздравляю!
Белла издала восторженный писк и кинулась на шею подбежавшему Эдварду.
- А вы упорные! Молодцы, столько времени ждать и не сдаваться… Некоторые отчаиваются и соглашаются на хирургическое вмешательство. Впрочем, вы молоды. Я, пожалуй, вас оставлю, - доктор Брэдли улыбнулся, глянув поверх очков на обезумевшую от счастья пару.
- Я же говорила! Я говорила, что все получилось!
«Господи, спасибо тебе… спасибо…» - думал парень, прижимая к себе жену и целуя ее в лоб. «Спасибо…»