…

11. Бонус-глава. Эдвард.

…

За сто тридцать семь лет жизни в качестве вампира я не встречал ни одного человека, чей запах был для меня столь привлекателен. Стойкий, насыщенный, он перекрывал собой все остальные запахи. Даже вкусовые качества здоровой детской крови мальчишки-подростка меркли перед божественным ароматом крови Беллы. Она опьяняла, околдовывала, пела для меня, манила… Я понял, что хочу ее, стоило мне сделать лишь один маленький вдох.

Такому невозможно сопротивляться, с этим невозможно бороться. Да и зачем? По правде говоря, я никогда не находил человеческую жизнь достаточно ценной вещью, чтобы отказывать себе в естественной потребности. Я спешил утолить жажду всякий раз, когда в горле возникало неприятное жжение, не задумываясь о том, что у моей жертвы, вероятно, были другие планы на вечер.

Люди никогда не интересовали меня в ином качестве. Не как пища, способная ходить, думать, говорить. Мы – вампиры. Монстры. Мы – чудовища, созданные, чтобы убивать людей и пить их кровь, и ничто не изменит нас. Это наша природа, наше естество. Какой смысл, спрашивал я у самого себя, противиться своей сущности, бежать от себя и притворяться тем, кем уже давно не являешься. Если ты имеешь власть, для чего притворяться слабым и беспомощным? Зачем изображать из себя посредственность, когда ты силен и могуществен?

Я никогда не понимал этого и, наверное, даже не пытался. Мне нравилось быть собой, быть таким, какой я есть, не стесняясь себя, не пряча тело волка за глупой маской ягненка.

И уж тем более я никогда не понимал Карлайла с его хваленым гуманизмом и неиссякаемым потоком человеколюбия. Он свято верил в то, что люди могут меняться, и что каждый заслуживает второй шанс. Он неоднократно закрывал глаза на совершаемые мною убийства, пока однажды моей жертвой не стал один из его бывших пациентов незадолго до катастрофы. В тот день я в первый и последний раз видел его разгневанным. Я прекрасно понимал, к чему все шло, и поспешил уйти прежде, чем ситуация переросла в конфликт. Меньше всего я хотел портить отношения с семьей из-за человечка.

В семье я был чужим среди своих, белой вороной или, как часто позволяла себе думать милая сестрица Розали, главным источником проблем и основной причиной частых переездов. Но даже недовольство со стороны родственников не могло заставить меня перестать убивать людей. Жажда была сильнее, и я не видел смысла бороться с самим собой. А они делали это с превеликим удовольствием и даже гордились тем, что на счету большинства из них нет ни одной загубленной человеческой жизни.

Они бросали на меня сочувствующие взгляды, хотя на самом деле это я должен был сочувствовать им. Ведь я знал, насколько тяжело сопротивляться своей природе.

Человечность ассоциировалась у меня со слабостью. Люди, с их мелочными жалкими проблемами и заботами, алчные, жадные, слепые, глупые и порой невообразимо жестокие. Они без сожаления убивали друг друга ради денег, наркотиков и просто для того, чтобы самоутвердиться, нагнать страх на себе подобных. Смешно.

Некоторые люди, которых мне доводилось встречать во времена господства человеческой расы, были гораздо хуже любого вампира, ведь даже в те времена вампиры редко убивали ради удовольствия или же без какой-либо конкретной причины, просто так. И подобные экземпляры нравились мне больше всего, больше молоденьких девушек, едва перешагнувших черту юности. Убивать негодяев было интересно.

Нет ничего приятнее, чем смотреть в глаза человеку, который способен хладнокровно расправиться с женщиной и ее маленьким ребенком, насмехаясь над их беспомощностью, упиваясь их слабостью. Я знаю, как это. Я сам такой... Такие не боятся ничего: ни бога, ни дьявола, ни смерти, ни жизни, подобной смерти. Убивать таких, смотреть, как бесстрашие сменяется ужасом, а затем и отчаянием, зная, что жизнь этого несчастного в твоих руках, – одно удовольствие. Мне нравилось загонять вчерашних чудовищ в тупик и долго, долго по капле вытягивать из них жизнь.

Некоторые человеческие убийцы любят смотреть в глаза своим жертвам в момент, когда жизнь покидает их тела. Я же заглядывал глубже, в их мысли, в их души. Мне всегда было интересно, о чем думает человек в последние мгновения своей жизни. Что происходит в его мыслях, когда он знает, что это конец, что в следующую секунду его сердце перестанет биться, а тонкая ниточка сознания навеки оборвется? Некоторые вспоминают свою жизнь, своих близких и родственников, обдумывают слова, которые не успели сказать, поступки которые не успели совершить. Другие пытаются понять, что привело их к такому исходу, где они допустили ошибку, стоившую им жизни. Третьи просто жалеют себя. А четвертые неспособны даже на это, они полностью отдаются во власть ужасу, забывая обо всем на свете. Но, так или иначе, перед лицом смерти честны все.

Скажете: я возомнил себя Господом Богом, выбирая, кому жить, а кому умирать, кто плохой, а кто ангел во плоти? Нет. Я никогда не делил людей на хороших и плохих. Только на вкусных и невкусных.

Белла не подходила ни к одной из категорий. Она была особенной – это чувствовалось сразу. Тишина ее мыслей, пение ее сладкой крови, тайна, застывшая в глубине бездонных глаз цвета самой жизни. Это выделяло ее в любой толпе, делало ее изысканным цветком на поле из сорняков. Слишком неправильно прекрасным цветком, точно приманкой, на которую я так охотно повелся. Это было даже приятно – дразнить себя томительным предвкушением, зная, что в любой момент она станет моей, стоит мне только захотеть.

Я хотел чувствовать ее у себя под тонким слоем кожи, хотел впустить ее в себя, проникнуться ею – моей личной певицей. Но желание убить, опустошить, выпить ее до дна перебивало другое, более сильное желание, сформировавшееся в моей голове в тот момент, когда Белла предстала передо мной в платье, которое я купил для нее. С чистыми, приведенными в порядок, блестящими волосами, с бархатом неприкрытой кожи плеч, с легким налетом краски смущения на щеках и осторожным взглядом из-под густых черных ресниц она разжигала во мне жажду иного плана.

Я хотел обладать ею, чувствовать ее изнутри. Я желал держать в руках ее извивающееся тело, слышать, как она кричит подо мной, хватает воздух своим прекрасным ротиком, видеть, как кусает свои маленькие губки, чувствовать, как ее ноготки царапают мою спину…

Но я отдавал себе отчет в том, что для нее это будет смертельно. Моя страсть испепелит прекрасный нежный цветок, а я не мог позволить этому случиться. Еще слишком рано. В одном аспекте мои планы оставались прежними – я все еще собирался убить Беллу. И я обязательно сделаю это, но не сейчас, позже, когда придет время. У меня просто нет другого выхода.

Объекты моего желания не выживали никогда, даже если я прилагал к этому усилия. Дьявол не умеет любить, сожалеть и останавливаться. Я всегда пересекал черту, порой это происходило неосознанно, и это злило меня. Я ненавидел, когда мои игрушки ломались прежде, чем внутренний монстр получал свою дозу удовольствия.

На этот случай у меня под рукой всегда была удобная Таня – call girl, которая буквально боготворила меня и двадцать четыре часа в сутки была в полном моем распоряжении. Сейчас нас связывает лишь секс по старой дружбе, но когда-то давно мы встречались. Между нами было что-то типа отношений, и одно время я был готов жениться на ней, но (весьма кстати) я понял, что Таня не олицетворяет образ девушки, которую я бы хотел видеть рядом вечно.

Секс с ней был умопомрачительным, изобретательность и находчивость Тани вносили перинку в нашу постельную жизнь. Она была искусной соблазнительницей, коварной и горячей, способной разжечь огонь одним прикосновением и подарить внеземное удовольствие, но, что касалось остального, она была абсолютно бесполезна и пуста. Я не мог найти ни одной темы для разговора, которая была бы в равной степени интересна и ей, и мне. Она с легкостью переводила любой разговор на тему шмоток, стиля, кино и притонных светских (неотягощенных глубоким смыслом) бесед, поэтому со временем все сошло к тому, что вне постели меня тошнило всякий раз, когда она открывала свой напомаженный ротик, пытаясь выглядеть умной. Идеальная пустышка. В конечном итоге, я сделал вывод, что ее рот хорош лишь в одном деле, и предложил Тане расстаться мирно, оставшись друзьями. Что удивительно, она согласилась и даже не стала устраивать истерик.

В тот вечер я снова нуждался в ней. Жажда Беллы сводила с ума, сжигала мой разум. Я чувствовал себя диким животным, готовым наброситься на объект желания и, наконец-то, сполна овладеть Беллой. Мне было мало той крови, которую я отнял у нее, мне было мало видеть ужас в ее глазах, когда я сжимал ее хрупкие кости, стараясь внушить страх в ее разум. Казалось, она вовсе не боится чудовища, которое пленило ее. Для меня было неслыханно, чтобы человек не испытывал страха перед вампиром. Они все боялись, они должны были бояться!

Но не Белла. Еще в машине, когда я вез ее к себе домой, она молча сидела на пассажирском сидении, изредка бросая на меня мимолетные взгляды. В ее крови не было ничего и отдаленно похожего на страх, ее сердце билось на удивление спокойно, внешних признаков того, что она нервничала, я не замечал. И это вводило меня в недоумение. Как она может не испытывать страха перед своим убийцей? Неужели она смирилась, неужели она больше не хочет жить? Я не мог поверить в это, так не бывает. Я знаю. Все люди хотят жить, все без исключения испытывали животный страх передо мной. Но только не она.

Белла смотрела на меня с холодным спокойствием, отрешенно, безучастно, будто бы ей было все равно. Ее поведение выводило меня из себя, я злился на то, что не мог знать, о чем она думает, когда я приближаюсь к ней или подкрадываюсь незаметно со спины, когда делаю свой взгляд холодным и злым. Я нарочно запугивал ее, проверяя, как долго она сможет продержаться. Ни у кого прежде мне не доводилось встречать такой странной и неправильной реакции. Некоторые кричали, визжали до немоты, некоторые пытались прятаться, забиваясь в угол, подальше от меня, как будто что-то могло их спасти, некоторые молились, умоляли меня отпустить их, обещали сделать все, что я захочу, лишь бы я сохранил им жизнь. Я хотел, и я получал, без условий.

Однако ни одна из моих жертв не терпела меня с таким пугающим спокойствием, как Белла.

Сложно вообразить, какую боль я должен причинить ей, чтобы она по-настоящему испугалась меня. И смогу ли я остановиться после этого? Что-то подсказывает, что нет, не смогу.

Иногда мне кажется, что даже если и захочу, я все равно не смогу измениться. Я буду продолжать убивать уже из привычки, потому что поведение зверя вошло так глубоко в меня, что полностью слилось с сознанием, перемешалось. Отделить и выбросить это зло, как прогнившую деталь механизма уже невозможно.

Я – тот, кто я есть. Я был таким с самого начала, я был чудовищем с первого дня жизни в обличии вампира. Я убивал, убиваю и буду убивать, потому что это заложено в моей природе. Смерть – это неотъемлемая часть меня. Мне подобные существуют для того, чтобы причинять боль, и я пытался убедить себя в том, что Белла для меня всего лишь очередная она. Безликая жертва. Сколько их было на моей памяти? Множество. Так какая в сущности разница – одной меньше, одной больше.

Белла стала первой, кого захотел я, а не сидящий внутри меня монстр, нуждающийся в крови и плотских утехах. Она заставила меня снова почувствовать себя живым впервые за долгие годы, проецируя на меня свое отчаянное желание жить и чувствовать.

Это было невероятно! Ее уникальный дар уже стоил того, чтобы прислушаться к совету Феликса и сохранить Беллу для себя навечно. Мешало лишь одно – жажда. Мое желание сохранить ее, обладать ею было настолько же сильным, насколько сильным было непреодолимое желание – потребность – выпить ее до последней капли.

Я хотел ее во всех мыслимых и немыслимых смыслах этого прекрасного слова. Хотел владеть ею, подчинить ее себе, сделать своей до кончиков ногтей.

Я привык получать все, что хочу, и поверь…

…ты будешь моей, Белла, я обещаю…