4. В моей жизни слишком много «почему».

…

Яркая подсветка больно бьет по привыкшим к темноте и сумеркам глазам. Кафель в ванной комнате вампира слишком черный, а свет слишком яркий.

Из большого зеркала над раковиной на меня смотрит усталая и ­измученная копия Беллы Свон с неестественно бледным лицом, впалыми оцарапанными щеками и синяками под глазами. Я с трудом узнаю в ней себя, находя крайне мало знакомых мне черт.

Она – слишком чужая и ненастоящая – повторяет каждое мое движение, но взгляд у нее не мой. Губы пересохшие, бесцветные с маленькими трещинками. Я смотрю на нее – такую чужую, ненастоящую – и мне кажется, что она прямо сейчас замигает, как картинка в поврежденном телевизоре, а потом и вовсе растворится в монохромном пространстве комнаты.

Девушка по ту сторону зеркала вызывает у меня только одно чувство – жалость.

Она похожа на мелкого зверька, загнанного в тупик крупным хищником, на маленькую птичку в клетке, вокруг которой расхаживает голодный кот. Хочется подойти к ней, прижать и пожалеть. Успокоить и сказать желанное (лживое) – все будет хорошо.

Роняю голову, опираясь руками о края раковины. Вода шумит в кране, кровь шумит в голове, и совершенно без какого либо повода мне вспоминается:

(Все будет хорошо, малышка. Все будет хорошо. Верь мне.)

Верь мне.

Этот тихий бархатистый шепот...

...я не уверена, я не понимаю и не пытаюсь понять, как это вообще возможно, но я, кажется, начинаю кое-что соображать.

И мне страшно.

Перед глазами всплывает образ вампира, вперемешку с полуразмытыми силуэтами города за его спиной. Моего города. Форкса, того самого Форкса, каким он был в те далекие времена, которых я, к сожалению, не помню так, как хотелось бы.

Перед глазами возникают буквально из ничего вечнозеленые деревья, окутанные дождливой пеленой, кирпичное здание старшей школы и дорога к резервации индейцев. Светит солнце, а в воздухе стоит сладковатый запах лета и свежей клубники. Ванная комната отходит на задний план вместе с шумом воды, брызгами на моих руках и яркими лампочками. Все становится таким мелким и неважным для меня. Все, кроме небольшого озерца воспоминаний, погребенных глубоко в нейронах головного мозга.

Я никогда не забиралась так далеко в недра памяти. Мне всегда казалось, что я попросту потеряла карту, ведущую к потайной двери, за которой скрывалось нечто, несомненно, важное для меня.

Я всегда это знала. Знала, что мне нужно добраться до той чертовой двери и заглянуть внутрь, потому что там я найду ответ. Только раньше я не знала, на какой вопрос.

А теперь знаю?

Нет.

Обычно все попытки добраться до самого дальнего ящика памяти заканчивались одинаково – я неизбежно теряла ту тонкую ниточку, связывающую меня с моими воспоминаниями, и в который раз пространство за воображаемой дверью становилось для меня своеобразной terra incognita. Иногда мне удавалось подобраться к ней на расстоянии вытянутой руки, но никогда ближе. Я поднимала руку, вытягивала пальцы, почти касаясь круглой черной ручки, почти чувствовала ее твердую холодность и почти обнимала ее пальцами...

Почти.

Однако желание взглянуть на тайну хоть одним глазком от этого вовсе не ослабевало, а становилось еще сильнее, до тех пор, пока не потеряло свой смысл. Я думала, что никогда не вспомню, потому что эта земля неизвестная слишком глубоко сидит в моем подсознании, так глубоко, что ее даже клещами не вытянуть.

Но сегодня – слишком не вовремя и слишком неожиданно для моего неготового признать такую правду разума – я наконец толкаю свою заветную дверь.

...

Дверь приоткрывается, и я – я, стоящая у раковины в окружении черного глянцевого кафеля – могу почти физически ощутить наваливающуюся на меня всей своей мощью атмосферу того дня.

Дня, изменившего весь мир. Дня, с которого началась новая эпоха. Переходного дня.

Я стою там (меня здесь нет; нет) и погружаюсь в ужас, позволяя страху бегущих и кричащих в ужасе людей окутать меня. Поглотить целиком.

Образы проступают не сразу, медленно и по частям – осторожно и плавно.

Я стою посреди улицы и наблюдаю за тем местом, где меня по определению не может быть. Лишь этим я себя и успокаиваю (меня здесь нет; нет).

Это место слишком чужое и слишком тяжелое.

Я почти уверена, что могу ощутить их боль и панику как собственные.

Я вижу город, охваченный агонией и ужасом, людей с их отчаянием и чувством беспомощности перед тем, с чем им пришлось иметь дело.

И наконец, медленно, я подхожу к той части, которую считаю самой главной.

Я вижу маленькую девочку. Кто-то держит ее держит на руках, и этот кто-то мне очень хорошо знаком.

...

Реальность трескается и надламывается.

...

Мне не понятно, причем здесь вампир. Его не должно быть там – в моей памяти, в самом потаенном ее уголке, предназначенном лишь для меня одной. Это не правильно, так не должно быть!

Сбой в программе.

...

У меня нет ответов.

У меня никогда нет ответов, и я много чего не понимаю. Как, например, что вампир делает в моих воспоминаниях.

Все слишком запутано и с трудом поддается объяснению, вернее совсем не поддается. Я уверена, что это именно он, а не кто-нибудь другой, сохранил мне жизнь в тот поворотный день. Это совершенно нелогично и противоречит здравому смыслу, но это так.

Все сложное – просто, а простое – сложно. В итоге получается замкнутый круг.

Я отворачиваюсь от зеркала, неправильная Белла исчезает. И я понимаю: все логично.

…

Это не мог быть человек, потому что невозможно спокойно ходить по улицам и спасать маленьких девочек, когда вокруг творится такое. Теперь я удивляюсь, почему не понимала этого раньше.

В моей жизни слишком много «почему».

...

Я открываю дверь и выхожу из ванной комнаты.

Вампир стоит напротив, у большого широкого окна, держа неизменный полупустой стакан. Тяжелые черные шторы широко распахнуты, и яркий солнечный свет свободно проникает внутрь сквозь прозрачные стекла, падая прямо на стоящего у окна вампира.

Сначала у меня перехватывает дыхание и возникает секундный порыв испуганно вскрикнуть, зажав ладонью рот, однако вампир даже не морщится. Он абсолютно спокоен, расслаблен и задумчиво смотрит вниз, на освещенный лучами восходящего солнца город, лежащий перед нами, будто на ладони. Этот пустынный, безлюдный, мертвый город, как и миллионы по всему миру, днем превращается в эдакий постапокалиптический город-призрак.

Кожа вампира сияет. Руки по локоть, лицо и шея охвачены танцем переливающихся крупинок света, как если бы его кожа была покрыта звездной пылью вперемешку с алмазной крошкой.

Я застываю в проеме, наблюдая за этим внеземным зрелищем. В нем есть что-то чарующее, нечто пугающее и в тоже время манящее. Я смотрю на него, и не нахожу в себе сил отвести взгляд.

Вампир поворачивается. Смотрит на меня, слегка изогнув кончики губ в кривоватой усмешке.

– Нравится? – спрашивает довольно холодно и даже зло. И издевкой и неприкрытым… отвращением?

Киваю, наблюдая за тем, как он медленно приближается ко мне.

Я не боюсь его, н е б о ю с ь.

– Кто ты? – мой голос предательски дрожит.

– Ты сама прекрасно знаешь ответ на свой вопрос, – отвечает он просто, будто я спрашиваю что-то ну уж совсем очевидное

– Я думала, что знаю, но теперь я не уверена. Я вообще уже ни в чем не уверена. Ты не похож на них – на всех, кого я когда-либо видела. Ты вампир, но ты другой...

Он делает шаг вперед, и я инстинктивно отступаю назад.

– ...и я боюсь тебя.

Он подходит ко мне близко-близко, проводит пальцами по щеке, вызывая легкую дрожь в том месте, где его холодные пальцы соприкасаются с моей разгоряченной кожей. В глазах танцуют свой дьявольский танец огоньки. Он смотрит на меня слишком пристально, у него почти осязаемый взгляд, кажется, что излучаемые им эмоции можно потрогать.

Мне хочется сжаться в маленький комочек, поежится. Его прикосновения слишком холодные и слишком неприятные. Он вдыхает мой запах точно так, как это делал Джеймс, и опускает веки.

Затем снова смотрит на меня, и страх, сковывающий все тело, постепенно отступает.

– Даже это, – он кивает на стакан в руке, – не может утолить мою жажду, когда ты рядом. Ты, Белла, воплощение того, что раньше называли la tua cantante. Твоя кровь для вампиров – как самый сладкий нектар. Амброзия.

– Поэтому Джейн просила за меня такую высокую цену?

– Просто, не так ли? – он склоняет голову в бок, слегка приоткрыв рот. Я вижу два ряда острых, ровных зубов и четыре слегка удлиненных клыка.

– Да, – неуверенно отвечаю я.

Вампир отстраняется. Допивает заменитель и ставит стакан на столешницу.

– Ты, я надеюсь, не против пожить здесь немного?

– Пожить? – переспрашиваю.

Пожить? – отзывается эхо в моей голове.

Я решительно не понимаю, каков смысл его вопроса. Мне понятно лишь то, что ответ не может быть отрицательным, потому как это вовсе не вопрос, а утверждение. Я не имею права сказать «нет».

– Ты слишком хороша, чтобы убивать тебя сразу, Белла, – говорит он, опираясь руками о столешницу, подавшись вперед всем телом. – Ты похожа на очень красивый и аппетитный торт – такой, что и съесть хочется, и портить жалко. Я в растерянности, Белла. Не подскажешь, что мне с тобой делать?

Такой у них юмор – странный и циничный.

– Отпусти меня, – говорю тихо, с мольбой глядя на вампира из-под ресниц.

Он плохой – этот странный вампир – но не такой плохой, как, например, Джеймс.

Однажды он спас мне жизнь, принес меня к другим людям и, что еще удивительнее, от его руки никто не пострадал.

Тогда.

Но теперь-то я здесь. На правах личной вещи вампира, живой человеческой игрушки, с которой он – я почти не сомневаюсь – будет играть так долго, сколько посчитает нужным. Пока игра (или игрушка) ему не наскучит. Тогда он, скорее всего, заведет себе новую. Лучшую. Более интересную и пригодную, чем я.

Он пристально смотрит на меня.

– Нет, милая, ты останешься здесь.

Ведь ты и не рассчитывала на что-то другое, да, Белла?

– Ты не хочешь убивать меня, – хотелось бы мне, чтобы мой голос в этот момент звучал уверено и твердо, как его, но, увы, это не так. Это далеко не так.

– С чего это тебе так кажется?

– Если бы ты хотел убить меня, – говорю вкрадчиво и прерывисто, выделяя каждое слово особой интонацией, – по-настоящему хотел, я была бы уже давно мертва.

Я хочу, чтобы он понял, что я пытаюсь сказать ему, и он понимает.

Это написано на его совершенном лице, которое на мгновение, будто бы меняется, становится еще более чужим и холодным, хотя я прекрасно понимаю, что холоднее уже просто некуда. Его зрачки будто бы дергаются, а пальцы, лежащие на столешнице, напрягаются в сиюминутном порыве сжаться.

Все это длиться не более трех секунд, после чего он снова становится самим собой.

Я не решаюсь заговорить, он не видит необходимости или еще что-нибудь – не важно. Все остальное – не важно.

Мы молчим. Молча, смотрим друг другу в глаза.

Он отворачивается. И идет в центр комнаты, туда, где на пол падает яркое пятно солнечного света, и его кожа вновь покрывается бриллиантовым свечением.

– В машине ты интересовалась, почему я назвал их ошибками эволюции, – говорит он, как ни в чем не бывало. Как будто не слышал моих слов, как будто не понял их смысл…

Я это знаю. Мы оба знаем правду, но он предпочитает делать вид, что нет. Так ведь проще. Ему не придется ничего мне объяснять, не придется пускаться в долгие объяснения, углубляясь в далекое забытое прошлое, не придется показывать себя с другой, чуждой им, человечной стороны. Так ведь легче.

– Подожди.

– Так выглядят настоящие вампиры, Белла, – его голос похожий на тихое шипение, от которого все мое нутро сжимается в комочек страха.

– Почему ты сделал это? Тогда, – мой голос предательски дрожит, но я не сдаюсь, хоть он и делает вид, что я молчу.

– Думаешь, мы появились тринадцать лет назад, во время эпидемии? Как бы не так, Белла, как бы не так… Мы существуем гораздо дольше, чем способно охватить твое человеческое сознание. Нашему роду тысячи лет.

– Тысячи? – я забываю, что еще мгновение назад для меня было самым важным – необходимость выяснить мотивы вампира.

Тысячи лет… Его слова мгновенно остужают мой разгоряченный разум, обращая все мои мысли, как спираль, вокруг только что услышанной информации. Это очень неприятно и странно – понимать, что все твои знания, касающиеся того или иного предмета, оказались пылью. Высококонцентрированной ложью.

– Не думал, что для тебя это станет такой шокирующей новостью, – он подходит ко мне не медленно, как я уже привыкла, а порывисто, на пределе человеческой скорости, и берет за руку на уровне предплечья. Его рука сжимает мою не слишком сильно, недостаточно, во всяком случае, чтобы причинить мне боль. Он подводит меня к зоне кухни и садит на столешницу, поднимая меня в воздух с такой легкостью, как будто поднимает котенка, а не человека.

– Тысячи лет? Но…

– Шшш, – он кладет указательный палец на мои губы, прося замолчать, и я умолкаю. Затем опирается ладонями о столешницы. Рука слева от меня, рука справа от меня.

– Мы были вынуждены прятаться долгие годы, пока существовали люди. А теперь, когда эпидемия превратила большинство из вас в нам подобным, необходимость скрываться отпала сама собой, и мы вышли в свет, легко смешались с остальными, ведь внешне мы ничем от них не отличаемся. Никто даже не замечает, что мы другие.

– Что-то типа истинных вампиров? – спрашиваю, слегка придя в себя.

По-хорошему мне стоило бы уже давно перестать удивляться трудно объяснимым вещам. Мы живем в мире, где непонятное и странное уже давно стало нормой.

– Можно и так сказать, – уклончиво отвечает он.

– Значит, ты стал вампиром не из-за эпидемии, а другим путем? Иначе?

– Я стал вампиром потому, что меня укусил другой вампир.

– Такой же, как и ты? Истинный?

– Да, – быстро отвечает он и, я вижу, что собирается что-то добавить, но неожиданно осекается, убирает руки со столешницы и распрямляется. На одно короткое мгновение его лицо приобретает то выражение, которое я уже видела меньше минуты назад. А может мне только кажется, потому что длится это слишком мало времени, чтобы я могла понять. – Нет. Он не такой, как я. Вернее, это я не такой, как он.

– Расскажи мне, – шепотом прошу я, робко касаясь пальцами его ладони.

Он поднимает на меня свои неестественно светлые глаза цвета чистого золота и смотрит непонимающе.

– Что?

– Все, что считаешь нужным. Я хочу послушать. Чтобы мне что-нибудь рассказали. Такое маленькие последнее предсмертное желание, если я, конечно, имею на него право.

Мы смотрим друг на друга. Его взгляд – испытывающий, тяжелый, мой – отражается в черных зрачках вампира – неестественно спокойный для данной ситуации.

Я опускаю глаза вниз, не выдерживая его тяжелого взгляда, и неожиданно понимаю, что держу вампира за руку.