Carlisle's POV

- Бесполезно, - тяжело выдохнул Роджер, со специфическим звуком срывая с рук окровавленные латексные перчатки. Его тяжелый взгляд в последний раз скользнул по умиротворенному лицу молодой девушки на операционном столе.
Ее бронзовая кожа все еще была теплой и мягкой, синий цвет и специфическая бледность не успели тронуть слегка приоткрытые губы. Если бы на ее груди и голове не было этих ужасных кровавых пятен и уродливых ран, можно было бы подумать, что она просто спит. Но молодое сердце больше не билось, кровь не бежала по венам и артериям быстрым стремительным потоком.
Молода. Красива. И мертва.
Я тяжело вздохнул, автоматически переводя взгляд на большие настенные часы. Необходимо зафиксировать время смерти. Я ненавидел это, как и собственное бессилие, и сегодня, и много раз прежде, когда вступал в неравный бой со смертью.
Самое ужасное в работе врача – это когда ты заранее знаешь, что твой пациент не выживет. Иногда, глядя на те или иные травмы или результаты анализов, сопоставляешь в голове факты, в памяти моментально всплывает то, что когда-то учил в университете, и понимаешь: нет, он не будет жить. Самое важное в этот момент – это смириться с тем, что ты ничего не сможешь сделать. От тебя ничего не зависит. Ты не виноват. Это и есть самое трудное для меня. Было, есть и всегда будет. Я не могу видеть, как кто-то, кто, по сути, заслуживает жить больше, чем этого заслуживаю я, умирает, в то время как я остаюсь жить.
Иногда мне безумно хочется оказаться на месте, например, этой девушки. Идти по улице и быть сбитым неаккуратным или пьяным автомобилистом, что б и обо мне сказали, как я говорил о ней.
- Время смерти – одиннадцать двадцать четыре утра.
- Давно не было такого ужасного дня, а ведь сейчас еще и за полдень не перевалило, - еле слышно сказал Роджер, зажимая большим и указательным пальцем переносицу. Две смерти за одно утро – для него это было слишком, впрочем, как и для меня.
Роджер Далтон был достаточно молодым, но, без сомнений, талантливым врачом. Врачом от бога, как говорится. В свои двадцать восемь он уже считался одним из лучших хирургов в штате Огайо, а в этой больнице - лучшим после меня. Знаете, порой это отнюдь не льстит, и даже представляет своего рода опасность. О «лучших» всегда идет молва, а мне совершенно ни к чему, чтобы мое имя вертелось на слуху у людей
- Мы сделали все, что могли, Роджер. Не мне говорить тебе об этом, - сняв перчатки, я ободрительно похлопал его по плечу, пока медсестра записывала время смерти.
Люди умирают, и порой с этим ничего не поделать. Конечно, я мог бы спасти всех своих безнадежно больных пациентов, но вопрос в том, можно ли назвать спасением то, что мне пришлось бы с ними сделать. Всего один укус, и ты жив - здоров и бодр, как никогда. Многие без колебаний и раздумий согласятся на такое, да и я сам бы, наверное, согласился, если бы не знал, на что именно соглашаюсь. Когда ты при смерти, ты готов на все ради выживания, но позже, когда понимаешь, на что согласился, начинается сожаление длинною в вечность. Вот поэтому я бы предпочел смерть.
Роджер кивнул в ответ на мои слова, делая еще один глубокий вдох.
- Необходимо отвезти тело в морг, сообщить родственникам. Марта, - обратился он к медсестре. Девушка тут же подняла на доктора полный готовности взгляд. – Займись поиском ее семьи, пожалуйста.
- Да, доктор, - тихо ответила Марта и почти бесшумно выскользнула из операционной.
Я всегда поражался этой девушке, а именно тому, насколько она исполнительна и ответственна в плане работы. Кроме того, она отлично относится ко всем без исключения пациентам, независимо от обстоятельств и характера. У Марты большое сердце и светлая душа, что очень хорошо видно по ее добрым глазам, она отличный работник и замечательный человек, молода и довольно симпатична. Изящная фигура, невысокий рост, вьющиеся черные волосы, солнечная улыбка. Именно такой я представляю себе свою жену.
Роджер как-то говорил, что Марта неровно дышит ко мне, но я лишь усмехнулся в ответ на его слова. Ко мне неровно дышит почти весь женский коллектив больницы, несмотря на то, что многие из моих поклонниц уже имеют мужей, а некоторые – даже детей. Только недавно, получив единственную анонимную открытку на день святого Валентина, я понял, насколько серьезно говорил Роджер. Почерк Марты я узнал моментально, да и она была единственной, кто не оставил своего имени. Она частенько бросала на меня красноречивые взгляды и, когда я ловил их на себе, она смущенно отводила глаза, а иногда и вовсе заливалась краской; каждый раз, когда мы пересекались в коридорах или находились близко друг к другу или были одни в помещении, ее сердце начинало биться быстрее. Не только я замечал, что она безнадежно влюблена в меня, но, увы, я не мог ответить ей взаимностью. Мои чувства к ней были такие же, как и к Эдварду, я любил ее как дочь, но не более того. Что я мог предложить ей? Себя? Нет, такой замечательный человек, как Марта, не заслуживал меня, не заслуживал вечного ада, в который я мог превратить ее жизнь. Не для такой судьбы она была рождена, а для того, чтобы прожить нормальную человеческую жизнь со всеми ее радостями и печалями, которую я не мог дать ей, как и всего остального, в чем нуждалась и чего заслуживала это девушка. Она заслуживала лучшей судьбы, чем та, которую я мог предложить ей.
Когда дверь за Мартой закрылась, Роджер накрыл тело пациентки белой простыней и собрался отвезти ее в морг, но я остановил его.
- Я сам, - сказал я, кладя ладонь на его предплечье. – Ты всю ночь работал, иди, отдохни, я отвезу тело в морг самостоятельно.
- Спасибо, Карлайл, но мне действительно несложно.
- Нет, Роджер, с тебя достаточно работы, - решительно сказал я и чуть мягче добавил. – В любом случае, пара часов сна лишней не будет, я же вижу твое состояние. Ты и так работал всю ночь.
- Ты, кстати, тоже, - заметил он.
Да, работал, но я мог работать целую неделю без перерыва, и при этом не почувствовать ни малейшего намека усталость.
Но ведь Роджер не знал об этом.
- Я отлично выспался накануне, - солгал я. На этом Роджер сдался.
- Хорошо, если ты уверен, - он выпустил из рук поручень каталки и отошел на несколько шагов назад. – Я буду в ординаторской, если что.
Я кивнул, толкая каталку к выходу. Уже находясь в коридоре, я слышал размеренные шаги Роджера в противоположном направлении.

…

Морг располагался в полуподвальном помещении в отдельном здании, соединенном с больницей небольшим переходом. Неприятная (что было еще очень мягко сказано) смесь запахов разложения, спирта и формалина чувствовалась уже здесь; по крайней мере, мое совершенное обоняние учуяло его задолго до входа в морг. От серых с зеленым выцветших кафельных плиток веяло унынием, тусклое освещение одинокой лампочки в парадной отлично довершало угрюмую картину этого дома смерти.
В помещении было тихо, впрочем, ожидать от морга чего-то другого было крайне неразумно, это далеко не то место, где хочется говорить и веселиться. Порой я даже удивляюсь, как патологоанатомы выдерживают тяжелую атмосферу этого места. Я бывал здесь очень редко, и, говоря по правде, всегда старался держаться подальше от морга. Здешняя атмосфера действовала угнетающе даже на меня – почти трехсотлетнего вампира. Парадокс.
Место дежурного пустовало, на столе стояла чашка предположительно остывшего кофе и надкушенный рогалик. Я сморщился в отвращении, задаваясь вопросом: как можно есть в таком зловонии?
В следующем зале мне предстояло оставить тело и дождаться прихода дежурного, заполнить кое-какие бумаги. На этом моя затянувшаяся ночная смена была окончена. Я втиснул свою каталку в промежуток между двумя такими же каталками, на которых лежали накрытые простынями тела с бирками на большом пальце ноги. Всего «посетителей» в морге было пятеро, и теперь эта девушка – шестеро. Закончив, я собирался выйти и дождаться врача в холле, как услышал нечто странное, что заставило меня забыть на секунду о своих намерениях.
Сначала мне показалось, что сердцебиение, которое я внезапно услышал в абсолютной тишине морга, принадлежало врачу, но, прислушавшись, я понял, что ошибся: в первую очередь я должен был услышать шаги доктора, только затем все остальное. В морге определенно находился живой человек, слабый, едва дышащий, но живой, оставалось определить, кто именно. Я прислушался и лишь сейчас понял, что при входе во второй зал перестал дышать.
И когда я сделал вдох, все перевернулось.
Во-первых, я все еще отчетливо слышал чье-то слабое сердцебиение. Во-вторых, я чувствовал запах свежей живой крови. И, в-третьих, этот удивительный пьянящий аромат заставил мое сердце болезненно сжаться, когда в памяти всплыли события десятилетней давности, воспоминания о которых были такими яркими и четкими, будто это происходило вчера.
Всего одна секунда потребовалась мне, чтобы безошибочно определить, где лежала она. Я остановился перед одной из каталок, рассматривая женский силуэт, накрытый белой тканью; светлые волосы, цвета жженой карамели свисали вниз; в слабом дыхании отчетливо слышались хрипы.
Господи…
Я занес руку над простыней, собираясь с силами. Я боялся того, что увижу, когда уберу ткань с ее лица. Теперь у меня больше не было сомнений и не было необходимости смотреть на бирку, я и так знал, что передо мной та самая моя маленькая девочка Эсми Энн. Прошли годы, она изменилась, выросла, переехала и даже успела «умереть», но запах ее остался прежним.
Я осторожными движениями пальцев убрал простынь с ее лица и закусил кулак, на секунду лишившись самообладания. Моя маленькая девочка… Во время прошлой нашей встречи, единственной, как мне тогда казалось, она выглядела совсем иначе, но это было целых десять лет назад! И что эти годы сделали с ней? Это определенно не была прежняя Эсми Энн – юная шестнадцатилетняя барышня с аккуратненьким надменно вздернутым носиком, дерзким огоньком в глазах, пухленькими розовыми щечками и пышными губками, которые, должен признать, еще тогда околдовали меня. О чем я думал? Ей было шестнадцать, она упала с дерева и сломала ногу, а мне было 270 с лишним, но уже тогда она пыталась флиртовать со мной, дерзила и даже хамила, а я думал о том, чтобы похитить это милое создание, которое (не верится!), вскружило мне голову. А теперь она лежала здесь – и прежнюю беззаботную, веселую, дерзкую и слегка инфантильную Эсми я с трудом мог узнать в этой потрепанной жизнью и высотой, с которой она наверняка, упала, получив такие травмы, взрослой женщине.
Господи…
Неужели можно было быть настолько невнимательным, чтобы не понять, что она была еще жива, когда ее привезли сюда? Я, казалось, был почти готов разыскать того врача, который отправил ее сюда, тряхнуть его хорошенько, а затем припереть к стене и объяснить, что необходимо сделать перед тем, как отправить предположительно мертвого человека в морг. Для начала следует убедиться, что он действительно мертв.
Господи…
Когда… Когда же это случилось? Я понимал, что сейчас не было времени на разбирательства, да и какой от них толк, если силы в ней хватит максимум на полчаса?
Я с трудом представлял себе, что могло произойти в ее жизни за последнее десятилетие, но в одном я был уверен – ее жизнь была далеко не такой, как я ее себе представлял. Эта девушка… женщина заслуживала гораздо большего, чем холодный стол в морге. Она не заслуживала смерти, что бы ни случилось за эти годы, и я не мог позволить ей умереть.
Ни в коем случае. Только не ей. Только не сейчас.
Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что собирался сделать, хотя я не был окончательно уверен в себе и своих силах. Прежде меня страшила сама мысль с том, что когда-нибудь, неважно, когда, мне снова придется повторить то, что я не так давно сотворил с Эдвардом. Но ведь это была Эсми – не кто-нибудь с улицы, кого я совершенно не знал, а девочка, которую я десять лет назад имел неосторожность впустить в свое сердце.
Ее ресницы затрепетали, на секунду, показалось, она пыталась открыть глаза; она тихо застонала, тяжело дыша. Каждое движение должно было доставлять ей ужасную боль, учитывая ее ужасное состояние. Времени у Эсми оставалось совсем мало. Я должен был как можно скорее придумать способ вынести ее из морга, пока не пришел врач. Неожиданно ее губы зашевелились, и я склонился над ней, пытаясь разобрать слова.
- Не знала... что смерть такая красивая...
Узнала ли она меня? Помнит ли она, что десять лет назад это был я?
- Ты не умрешь, Эсми, - пообещал я, проводя ладонью по прохладному лбу. – Все будет хорошо.
Я обернул ее в простынь, бережно, стараясь не потревожить раны, взял ее на руки. Она вновь хрипло застонала от боли, хватая ртом воздух; боль была такой сильной, что она не могла кричать. Мои зубы еще не тронули кожу Эсми, а я уже чувствовал свою вину перед ней. Все, чего она сейчас хотела, это чтобы скорее ушла боль, а я собирался продлить ее мучения еще на три дня, вместо того, чтобы избавить ее от них.
Просто меня, Эсми. Надеюсь, когда-нибудь ты все поймешь и простишь меня…
В коридоре слышались приглушенные шаги врача, когда за нами закрылась дверь запасного выхода из морга. Я бежал так быстро, как только мог, выбирая самые короткие и безопасные пути домой.
Уже через несколько минут я был там, бережно укладывая Эсми на диван в гостиной. Когда я вернулся, Эдвард и Белла были дома. Эдвард в недоумении посмотрел сначала на меня, потом на Эсми, готовясь, очевидно, забросать меня вопросами.
- Не спрашивайте ничего, - попросил я, опуская на колени рядом с диваном. – Я позже все объясню.
А Белла лишь молча улыбалась, по ее понимающему взгляду я понял, что в моих объяснениях она не нуждалась. Она наверняка сама все знала. Ну конечно, она все знала! Только теперь мне стало понятно, почему они с Элис отправили меня в Огайо.
- Идем, Эдвард, - шепнула она, беря его за руку и увлекая за собой из гостиной.
Когда мы с Эсми остались одни, я перевел взгляд на ее прекрасное, искаженное болью, лицо. Ее время истекало слишком быстро. Я должен был сделать это сейчас или будет слишком поздно. Яд, без сомнений, способен творить чудеса, но иногда даже для этого средства может быть поздно.
Я убрал волосы с шеи Эсми, склоняясь над ней. Всего одну секунду спустя я буду ощущать во рту бесподобный вкус ее крови. Смогу ли я вовремя остановиться, я не знал. Я понимал, что целую вечность буду винить себя, если не смогу оторваться от нее, но пока я терзаюсь сомнениями, она медленно умирает в моих руках.
И я не могу допустить, чтобы это случилось.
Мне казалось, во второй раз будет не так сложно, но я ошибся: с Эсми оказалось гораздо сложнее, чем с Эдвардом. Ее кровь не была испорчена болезнью, вкус ее был насыщенным, ярким, как солнце в полдень, чистым, как горный ручей, и я не мог бороться с желанием насладиться им сполна. Мой рассудок помутился, все вокруг потеряло для меня свою важность, на какой-то момент времени я даже передумал сопротивляться. Какая разница, в конце концов, если она все равно обречена? Она все равно умрет, и в этом не будет моей вины, так почему мне нельзя просто быть тем, кто я есть на самом деле? Дьявол в моей душе, определенно, ликовал.
Ты не можешь пасть так низко, Карлайл, - подал голос рассудок. – Опомнись, что ты делаешь, ведь это Эсми!
Я моргнул, отшатнувшись от Эсми, и легко тряхнул головой, будто пытаясь сбросить с себя, как наваждение, эти предательские мысли. Я не должен был позволять себе думать об этом.
- Ты справился, - голос Эдварда раздался совсем рядом. Он стоял рядом в нескольких шагах от нас и смотрел на Эсми сочувствующим взглядом. Она по-прежнему не шевелилась и не кричала от боли, но яд уже начал действовать.
- Иначе просто не могло быть, Эдвард. Я не мог позволить ей умереть.
- Ей очень больно, - заметил Эдвард, убирая волосы со лба Эсми.
- Я знаю, сам через это прошел, - тихо ответил я.
Эдвард задумчиво всматривался в лицо Эсми, сидя на боковушке дивана. Я догадывался, что он считывал ее мысли, и в этот момент мне впервые захотелось обладать его даром. Услышав мои мысли, Эдвард взглянул на меня.
- Ты знаешь ее, - уверено сказал он. Я кивнул в ответ, показывая ему нашу первую встречу с Эсми десять лет назад, когда еще девочкой я лечил ее ногу после падения с дерева.
- Она дорога мне, Эдвард, - сказал я вслух, виновато глядя на Эсми. Казалось, я могу чувствовать, как огонь изнутри поглощает ее тело, будто бы то же самое происходило со мной.
Я слишком хорошо знал это чувство. Сначала тебе становится холодно, когда жизнь покидает тело, затем волнами накатывает тепло. Оно берет свое начало в месте укуса и стремительно разносится по всему телу. За несколько секунд тепло сменяется жаром, затем лихорадкой, затем начинаешь чувствовать себя так, словно тебя сжигают заживо. Ощущения такие, будто у тебя по венам бежит не кровь, а соляная кислота. Кажется, что от тебя по кусочку отрывают кожу или выворачивают наизнанку и это длиться целых три дня, но тебе кажется, что пройдет целая вечность прежде, чем боль уйдет. Хочется кричать, но от крика все равно не будет толку, хочется умереть, но ты не способен даже двигаться и соображать. Ты можешь только чувствовать эту боль, остальное бессмысленно.
И сейчас это чувствовала Эсми.
- Ты знаешь, что она хотела умереть? – спросил Эдвард.

Очень ждем ваших впечатлений здесь