Танжер, Марокко, май 2010 г.

Взвинченный после разговора с Эмметом, Мейсен продолжать работать уже не мог.
Голова гудела, в висках стучал назойливый молоточек – сказывался хронический недосып. Смотреть биопсии смысла не было, взгляд с трудом фокусировался.
И потом, он почти три часа не заглядывал к Белле.

Эдвард сильно беспокоился, покидая ее так надолго. Особой нужды в сиделке не было, да и дел у начальника госпиталя вечно выше крыши; но быть рядом с ней, смотреть на нее, превратилось из ежедневной обязанности в потребность, а потом и ежечасную необходимость.

Никто не надеялся, что она выживет. Даже вечный оптимист Лоран удрученно качал головой.
Только Эдвард.
Первые сорок восемь часов, несмотря на шестикратные инъекции сыворотки, ее состояние оставалось критическим.
Гемосорбция не помогла. Вывести Мефлохин, прочно связанный белками плазмы, было так же трудно, как носить воду в решете.
Температурная кривая выделывала сумасшедшие пируэты, а на третий день развился настоящий тифозный статус. Девушка непрерывно бредила, холодный пот сменялся потрясающим ознобом.
Мейсен ни на шаг не отходил от постели, неколебимый, твердый, готовый к худшему.
В ту ночь он, никому не сказав, принял решение, сопряженное с огромным риском.
Влил цельную кровь.
Был один шанс из десяти.
И шанс сработал.
Наутро наступил кризис, титры(1) упали вдвое, сердечный ритм стабилизировался, и на бледном личике впервые проступил слабый румянец. Дыхание выровнялось, она уснула легко и спокойно.
А Мейсен навсегда потерял покой.

Теперь все нудные медицинские процедуры, что врачи с удовольствием сваливают на младший и средний медперсонал, сделались для него особенно приятны.
Эдвард сам выхаживал девушку, обтирал худенькое тело влажной губкой, переодевал, измерял давление и температуру, аккуратно пальпировал впалый живот.

Вымотанный и едва стоящий на ногах после шести часов в операционной, он приходил к ней, как домой. Если она дремала, садился рядом, гладил тяжелый шелк темных волос, любовался бархатистой гладкостью милого лица, бережно сжимал тонкие пальчики, пока не забывался тревожным сном у постели.

Но, стоило ей шевельнуться, он мгновенно просыпался. Прислушивался к дыханию, поправлял одеяло и отводил непослушную прядь волос, норовившую заползти в рот. Эдвард никому доверял ставить системы, из-за интоксикации сосуды были повышенно проницаемы, неосторожные манипуляции могли вызвать кровоизлияние.

Он все проводил сам, и не было для него большей радости, чем видеть, как Белла реагирует на его присутствие. Лишь Эдвард входил в комнату, девушка робко улыбалась, в теплых карих глазах загорался мягкий огонек.
Белла неуловимо тянулась к нему, как цветок к весеннему солнцу. Мейсен же, возвращаясь к ней, точно отрешался от остального мира.
И по мере выздоровления Беллы этот мир делался ему враждебным.

Как только страх за ее жизнь отошел на второй план, и Лоран предложил перевести девушку в Найроби к отцу, Эдвард стал выдумывать причины, по которым это было невозможно.
Вначале он указал на опасность реинфекции(2): Кения в этом смысле – не самый благополучный регион, и даже в столице вопрос с квалифицированным медицинским обслуживанием стоял крайне остро.
Вскоре этот предлог потерял актуальность, пришла очередь риска кишечных осложнений.
В период выздоровления важно соблюдать постельный режим, и Мейсен не без резона настаивал, чтобы этот режим соблюдался именно в его постели. Такое удачное стечение обстоятельств позволяло ему проводить с Беллой все свободное время совершенно безнаказанно.

Других визитеров Эдвард безжалостно выставлял прочь, и только Анжела Вебер навещала Беллу без риска попасть под горячую руку начальника.

В город он ездить перестал, ограничив свою активность стенами больницы. Страстный любитель виндсерфинга, Мейсен разом охладел к прежнему увлечению.
Средиземноморская парусная регата состоялась без участия чемпиона прошлого года. В местном яхт-клубе, где вращались сливки европейского общества и золотая молодежь, он более не появлялся.
Выманить его из госпиталя стало невозможно.

Приглашение в консульство на банкет в честь короля Марокко Эдвард отклонил столь неизящно, что Его Величество Мохаммед VI счел бы себя оскорбленным, узнай он об этом.

Когда Лоран прямо заявил, что такое поведение иначе как странным не назовешь, начальник госпиталя в грубой форме посоветовал бактериологу заниматься своими делами, а в чужие - не лезть.
Конфликт удалось замять, благо в игру вступили внешние факторы. Бессрочный карантин распространялся на все аэропорты Марокко, а другие пути сообщения отрезали погодные условия.

Эдвард никогда так не радовался наступлению сезона дождей. Дороги размыло, и об отъезде Беллы можно забыть на некоторое время.

Так, в заботах о ее здоровье, он не сразу почувствовал, как пагубное влечение цепко опутало его своими щупальцами. Привязанность росла исподволь, незаметно, и то, что он вначале трактовал, как профессиональную тревогу, стало больше напоминать чисто мужскую ревность.

Первые симптомы проявились, когда он увидел девушку с лаборантом Ньютоном.

Белла уже понемногу вставала с постели, вопреки категорическому запрету Мейсена, панически боявшемуся кишечных осложнений. За последний год он поднаторел в абдоминальной хирургии, но сама мысль о том, что придется оперировать Беллу, казалась кощунственной.

Шла третья неделя болезни, Эдвард хорошо понимал, чем она чревата(3). К счастью, период реконвалесценции(4) проходил на диво гладко, природа здоровой восемнадцатилетней девушки брала свое.
И Мейсен, скрепя сердце, разрешил короткие прогулки вдоль крытой галереи внутреннего дворика, непременно в тени и под присмотром.

Однажды после полудня, выходя из корпуса интенсивной терапии, он заметил Беллу, сидящую на скамье у входа в госпиталь, в сомнительном обществе лаборанта.

Это была картина, достойная кисти Моне. Белое платье легкого ситца чудно шло ей, мягко рисуя волнующие изгибы девичьего стана. Длинные каштановые волосы (ах, Эдвард знал их шелковистое тепло) заплетены в косу, небрежно закинутую на плечико. У затылка в основании пломбирно-сливочной шеи трогательно притаились пушистые завитки. День близился к закату, и розоватый свет проникал под дощатый навес. Солнце играло в волосах искристым блеском; и казалось, будто лучи вечерней зари насквозь пронизывали хрупкое тело Беллы.

Жаркий прилив томительного желания сковал мышцы болезненным спазмом. Эдварду захотелось рвануться через двор, и смять, сдавить девушку в крепком объятии.

Но еще больше он хотел убить, растерзать собственными руками Ньютона за то, что позволил своим сальным глазкам похотливо шарить по ее телу. Ярость Мейсена была осязаема, угрожая вылиться в настоящую бурю.

Он, скептик до мозга костей, не раз смеявшийся над феноменом любви с первого взгляда, теперь чувствовал себя ревнивым подростком, наблюдая, как слащавый идиот Ньютон что-то говорит Белле, и она (о, ужас!) улыбается в ответ.

- Какого дьявола здесь ошиваешься, Ньютон? В лаборатории дел нет? - Эдвард сам удивился, услышав свой голос, хриплый и отрывистый. Ненависть жидкой лавой забурлила в венах.
Жалкий щенок что-то промямлил, и ретировался.
Белла виновато смотрела на Эдварда, оленьи глаза манили и зачаровывали, словно карие омуты.
И ярость куда-то исчезла, и осталась лишь нежность, тягучая, как карамель.

Мейсен взял ее за руку, невольно проглаживая тонкое запястье большим пальцем. Теплая кожа лоснилась абрикосовым пушком. Белла нервно сглотнула, будто невинная ласка отозвалась сладкой болью в груди.
- Пойдем. Я уложу тебя в постель. Ты достаточно погуляла.
И она пошла за ним, опустив голову, скрывая жаркий румянец, окрасивший нежные щеки.

В тот день Эдвард закончил после полуночи, работать в прозекторской он предпочитал без спешки. Госпиталь давно погрузился во мрак, и только его одинокие шаги в коридоре нарушали сонное безмолвие.
Мейсен был доволен собой. Шея и плечи занемели от усталости, но усталости приятной, ведь завтрашний день до полудня в его распоряжении.
Выйдя во двор, он глубоко вдохнул прохладный воздух, напоенный ароматом гвоздики и флердоранжа.
Дул мягкий бриз.
Огни Испании на горизонте, едва различимые, слились в тонкую мерцающую полоску.

Иссиня-черное майское небо щедро усеяли яркие звезды - словно африканские боги невзначай опрокинули полное блюдо кус-куса на роскошный бархатистый ковер.

В незримой тени гордо высились башни минаретов – суровые ночные стражи.
Где-то вдали шумели волны Гибралтара. Сотни лет они терзали скалистый берег – Геркулесовы стопы. Люди рождались и умирали, распадались империи и государства, но ничто не в силах остановить неумолимый бег свидетелей времени.
В тишине тропической ночи гул прилива звучал величественно и сакрально.

Полагая застать Беллу спящей, Эдвард неслышно отворил дверь в комнату. Легкий ветерок колыхнул москитную сетку на окне. Девушка сидела на кровати, ногами сбив простыни в комок, и ожесточенно потирала рукой левый глаз. Увидев его, радостно встрепенулась – сердце Мейсена провалилось куда-то в пятки. Он даже забыл, что хотел ее отругать за возню в кровати.

- Соринка попала, - пожаловалась она, смешно мигая. Распахнутый ворот рубашки съехал набок, обнажив хрупкое плечико. Каштановые пряди, выбеленные марокканским солнцем до оттенка жженого сахара, каскадом рассыпались по спине. Эдвард зажег лампу и опустился на кровать рядом с Беллой. Она с готовностью придвинулась к нему.

- Подожди-ка, - Эдвард отвел ее руку, бережно взял за виски и повернул к свету. Глаз покраснел и слезился.
- Я аккуратно. Не бойся, - он улыбнулся, когда тонкие пальчики вцепились в его предплечья.
Девочка покорно подставила лицо его губам. Эдвард, медленно приблизившись, нежно провел кончиком языка по вращающемуся соленому глазному яблоку. Потом слегка приласкал губами бьющееся веко и отстранился. Белла осторожно моргнула, прислушиваясь к ощущениям.

- Ушло, - прошептала она, смущенно краснея. Румянец заливал щеки, подчеркивая восхитительную белизну ее кожи. Пальчики Беллы не отпускали его запястий.

Эдвард заворожено смотрел на пылающее лицо и приоткрытые губы, источавшие пряный аромат.
Так близко, так маняще сладко. Мед ее дыхания дразнил, искушал свежестью.
Язык еще хранил соленый, терпкий вкус ее слезы. Он чувствовал, что сердце пульсирует буквально по всему телу. Волна чувственного возбуждения захлестнула с невиданной силой.
Никогда в жизни не Мейсен испытывал такого дикого желания, выламывающего суставы, как наркотическая ломка.
А Белла, теплая, невинная, тянулась к нему, дыша часто и поверхностно.

Пытаясь избавиться от наваждения, Эдвард резко встал, сжимая пальцы в кулаки так, что короткие ногти впились в ладони.
- Я…мне надо уйти, - выдавил он, обреченно уставившись на свои руки. И, не замечая умоляющего взгляда Беллы, быстро покинул комнату.

«Боже, какой я урод! Похотливое животное! Лицемерный ублюдок!»

Душ – то, что сейчас нужно! Ледяная вода остудила тело, но не распаленное воображение. Обзывая себя последними словами, Мейсен стоял под прохладными струями до тех пор, пока его не начало знобить. Выйдя из душевой, не вытираясь, облачился в слаксы и рубашку из мягкой хлопчатобумажной ткани.

В кабинете царил творческий беспорядок, нарушать который под видом уборки никому не позволялось.
Освободив диван от журналов и книг, он со вздохом вытянулся на чистой простыне. Сон не шел, несмотря на усталость. Все мысли были о кареглазой чаровнице, чье сердечко билось в каких-то девяти шагах он него. Девять шагов.
«Только один взгляд – и сразу уйти».
«Кого ты обманываешь, Мейсен? Один взгляд – и ты пропал».

Неожиданно дверь громко скрипнула. Эдвард сел, напряженно щурясь. На пороге кабинета, в столбе лунного света возникла его мечта, босоногая, с распущенными волосами, нервно теребившая подол тонкой пижамки. Гибкая фигурка купалась в серебристом сиянии, точно соблазнительная фантазия, сотканная из морской пены и звездной пыли. Мейсена окаменел, не в силах отвести глаз. Его даже замутило от вожделения.

Белла нерешительно замерла у дверей.
- Ты почему босая, - грозно зашептал Эдвард, тщательно сдерживая радость.

«Она пришла к нему. Сама пришла».

- Я… не могу заснуть, - призналась девушка, переступая с ноги на ногу. – Я тебя ждала.
Она вдруг порывисто шагнула вперед, угодив в крепкие объятия Эдварда.

«Боже, что ты делаешь со мной! Чистое безумие!»
Он припал жадными устами к скользкому шелку локонов на макушке, вдыхая теплый бисквитный запах. Белла обвила его шею, запустив пальчики во влажные волосы на затылке.

- Ты только не гони меня, пожалуйста, - взмолилась так отчаянно, что Эдвард застонал, сильнее прижимая к себе желанное, знакомое тело.

«Ах, пусть она останется здесь, пусть навсегда останется».
Он подхватил девушку, усаживая на колени. Сквозь тонкую ткань рубашки чувствовал жар бархатистой кожи. Белла неловко поерзала на нем, спровоцировав болезненную судорогу, которую он не смог скрыть. Сердце пропустило два удара, и вновь забилось в бешеном ритме.
Обняв легкие ножки, Эдвард устроил ее поудобнее, подальше от своих раскаленных чресел. Дрожащими пальцами осязал атласный глянец бедер, едва прикрытых короткой ночной рубашкой. Девичье тело бесстыдно льнуло к его мускулистой груди и животу, вызывая страстную истому.
Кровь стучала в висках, горло мучительно сжалось.
Как близко она была…
Лилейная шея, будто созданная для мужских поцелуев, доводила до исступления своей трогательной беззащитностью. Мейсен из последних сил сопротивлялся властному зову плоти.
А Белла, привычно прислонив головку к его плечу, молвила вполголоса:
- Держи меня крепче.
- Ты моя девочка…хорошая моя, - пробормотал он ей в волосы и сладко замер, когда Белла в ответ потерлась об него щекой, точно котенок.

Почему она так дорога ему?
Или ему опостылело одиночество?
Или его кровь в ее венах связала их, подобно древнему мистическому обряду?
Она приняла в себя часть его жизненной силы. Эдвард впервые познал, как радостно отдавать. От этой мысли кружилась голова, накатывала дурманящая слабость.

А его девочка, его кровиночка, прижималась все теснее, точно стараясь стереть физический барьер между ними.
Прохладные пальчики проникли под ворот рубашки, гладили напряженные мышцы спины с возрастающей смелостью. Опьяненный ее близостью, Эдвард потерял самообладание и стал водить полураскрытыми губами по лакомой коже девичьих плеч и шеи в вырезе сорочки.

Безудержные поцелуи прочертили огненную дорожку от изгиба ключицы к яремной впадине и вверх по трепетному горлу. Млея от ее податливости, он дюйм за дюймом вбирал нежную плоть голодными устами.

«Сладкая, сладкая моя».
Она блаженно вздрагивала, изгибалась в сильных руках, неумело подставляя губы навстречу его алчному рту. Карие глаза подернулись дымкой эротического транса, Белла тихонько постанывала от непонятного томления.

«Моя девочка».
И, не рискуя по-настоящему целовать, Эдвард ласкал ее, едва касаясь; ловил медовое дыхание с величайшим благоговением, впивал мелкими глотками - о, совершенно безгрешно!

Тогда он поклялся, что добровольно ее не отпустит.

Женщины всегда охотились за ним, он привык к их докучливому вниманию. Секс доставлял удовольствие, как хорошая еда, выпивка и гольф. Однако, секс не вызывал душевной близости, он никогда не испытывал желания прижаться к женщине после любовного акта. Мейсен влюблялся раз или два еще в медшколе. Ходил в кино, держался за руки. Но никогда не открывался полностью. Проходило погода, он с трудом вспоминал имя очередной пассии. Любовную горячку, свойственную юному возрасту, он не перенес ни разу.
«Возможно, в геноме не заложено», - думал он. Ведь есть же природная склонность к музыке и живописи.
Эдвард даже не понимал, чего лишен, пока не нашел ее.
Беллу.
И с нерастраченным пылом заболел ею. Другого слова не подберешь. Страсть овладела им, как греческий огонь.
К сожалению, детские болезни во взрослом возрасте протекают не в пример злокачественнее.

В ту ночь, сжимая в объятиях хрупкое девичье тело, он вдруг понял, как тупа и бессмысленна была его жизнь до этого момента. Самое драгоценное сокровище, пред которым меркнут все богатства Запада и Востока, самая желанная награда свернулась на его коленях. И он, подобно Фаусту, молил Провидение продлить эту ночь, остановить планету, дать ему сполна насладиться счастьем!

Сейчас он уже благословлял судьбу, что привела его в Фес тем жарким днем. Все, что случилось ранее, казалось лишь прелюдией, прологом к Главной Встрече.
Ледяной панцирь растаял от жаркого взгляда милых карих глаз.

Пусть эпидемии и междоусобные конфликты раздирают этот никчемный мир, пусть земля горит под ногами, пусть за ним охотятся все ищейки Интерпола - ничто не имеет значение, пока нежные руки обнимают его шею, пока она рядом.
Его радость. Его счастье. Его Белла.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
1. титры – уровень антител в крови, показатель активности инфекционного процесса
2. реинфекция – повторное инфицирование. Вполне вероятно при недостаточной напряженности иммунитета.
3. Предполагается, что в этот период язвы в кишечнике очищаются и начинается заживление, поэтому существенно возрастает риск прободений, перфоративных кровотечений и перитонита. Внекишечные осложнения обычно отсрочены.
4. Реконвалесценция – восстановительный период.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
Для любознательных:

1. Тема вылизывания глазика подхвачена у самого известного энтомолога среди шахматистов. Идея подвергнута глубокой творческой переработке – вербально ничего общего нет, желающим сравнить дам ссылку.

2. Вливание цельной крови в острой фазе инфекционно-токсического шока – штука опасная, как русская рулетка. Или пан, или пропал. Вообще, это нарушение протокола.
На фоне гиповолемии, коллапса может дать ДВС, ТЭЛА, ОССС, и - моментально в море. Иногда работает, лично знаю 3 случая. Но это «терапия отчаяния», крайняя мера.
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»
Дорогие читатели!
Прежде всего – огромное спасибо всем, кто комментирует!
Мне сложно писать о чувствах – приходится преодолевать лирическую немоту, заранее предупреждаю – в таком жанре я не Ас.
Поэтому особенно нуждаюсь в отзывах и критике.
Жду Вас на ФОРУМЕ.
Выражаю благодарность моей Бете – тактичной, терпеливой и вдумчивой.
Саша, я тебе очень признательна!
«»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»»