Мне трудно определить момент, с которого началась вся эта история. Возможно, все началось с взгляда насупившегося девятилетнего мальчишки, пришедшего к нам в класс в середине учебного года. Может быть, пятнадцатью годами позже, когда я стояла с чемоданом на пороге его квартиры.
Это неважно, в общем-то.
Просто потому, что сейчас все заканчивается.
***
Все, чего мы боимся, рано или поздно случается.
Когда я только очнулась, эта мысль причиняла почти физическую боль. Она драла нервы по кускам, заставляли сжимать белые кулаки, тереть виски в изнеможении.
Потом было временное затишье. Я стояла на перепутье.
Налево – пустоты и ограниченность. Но в то же время – уверенность в завтрашнем дне. Чувство вины и ненужная, задерганная любовь.
Направо – абсолютная неизвестность. Новая жизнь. Новые возможности. Никаких видений.
Сумасшествие.
А я застыла посередине. Потерялась и не знала куда идти. Тогда мне впервые в жизни захотелось, чтобы кто-нибудь решил все за меня.
Больше всего мне хотелось, чтобы рядом оказался Эдвард и можно было... не уткнуться ему в плечо лбом, нет. Просто поговорить и привести в порядок мысли.
Его не было.
Нет и сейчас.
Я прижимаю к ушам ладони, до цветных пятен под веками зажмуриваю глаза, будто это может помочь. Прохладная от влаги подушка (белье здесь часто стирают, оно почти никогда не бывает сухим, что, конечно, не способствует избавлению от тревожного больничного запаха) глушит усталый стон. В нос пробирается эта мерзкая хлорная вонь, до самых гланд, до легких…Меня сейчас вывернет швами наружу, а утром на смятой постели будет тихо лежать к радости медсестер пестрый шерстяной человек. С яркими изодранными нитками нервов.
Этот кошмарный «натюрморт» так явственно светится под темнотой век, что я почти ощущаю шевеление сплетенных ниточек внутри меня. И сейчас - это единственное, что мне хочется ощущать.
Просто потому, что мне в голову приходит одна простая мысль, и от жалости к себе вдруг слезятся глаза.
Я просто напросто обманываю себя. Я смотрю на белые стены без окон, на лампу дневного света, и внезапно - впервые в жизни, осознаю - чудес не бывает. И перепутья-то на самом деле никакого нет, дорога всего одна, и та уже подошла к концу. Все, что я могу сделать теперь для себя - это просто прожить последние оставшиеся мне часы на полную катушку, хотя бы сейчас не скупясь на чувства и не думая о последствиях. Я сдаюсь. Я могла бы побарахтаться, наскрести в себе остатки этой детской веры и побороться за нас с Эдвардом, если бы понимала - зачем.
Я не понимаю.
Щекам вдруг становится мокро и жарко, и, дотрагиваясь до них рукой, я четвертый раз в жизни ощущаю слезы. Плакать... стыдно, но хорошо.
И от этого ощущения мне почему-то становится смешно – до истерики, до икоты. Я неловко выбираюсь из постели, ломая при этом ноготь, – и плачу, икаю и смеюсь, потому что только что сама материализовала все свои страхи.

К тому времени, как дверь палаты распахивается, и я вижу самого дорогого, самого любимого человека в мире, я уже вою во весь голос. Чувства, те самые чувства, которые я так долго по капельке сберегала и хранила в в своей душе, немилосердно режут мое и без того больное сердце.
Но несмотря на это, в миг, когда меня обвивают руки Эдварда, от которых пахнет, почему-то резиной и лекарствами, я - самый счастливый человек на земле.

Форум