У меня никогда не было задатков эмпата. Но я точно знаю, что на мою жизнь всегда действовал так называемый закон качелей.
Сейчас я взлетаю куда-то вверх, и счастлив как никогда, наверное.
Вот только это счастье означает скорое неминуемое падение вниз.
И его не всегда можно предугадать заранее.
***
15.12.2035.
10:17 am.

Эта ночь на редкость беспокойна. Свон снятся кошмары, она бесконечно ворочается, и я никак не могу уснуть. Никто из нас не высыпается, и, как следствие, утро полно недосказанностей и взаимной неловкости.
Особенно учитывая тот факт, что мы вновь спали в одной кровати. Еще одна такая ночь, и это станет традицией.
Равно как и борьба за душ. И Свон снова умудряется проскочить вперед меня.
Я уже даже не удивляюсь.
***
10:57 am

Впрочем, к завтраку вся, ну или практически вся неловкость испаряется, и мы уже вполне спокойно сидим бок о бок, без особого труда игнорируя друг друга.
Так бывает каждый день. Но не сегодня.
Сегодня я сижу и смотрю на опустошенное лицо Свон, с серыми вспухшими губами и черными провалами глаз. Честно - мне даже дышать на нее страшно, не то что разговаривать - она того гляди на части развалится.
И ее завтрак снова не тронут.
Я почти ненавижу Свон в этот момент, но что я могу сделать? Встряхнуть ее за плечи? Задать очередной вопрос, который останется без ответа, как и все остальные? Кричать на нее? Бесполезно.
Поэтому я просто подвигаю к ней тарелку с овсянкой - все, что я смог породить сегодня утром ввиду лени, ломоты во всем теле и элементарного отсутствия продуктов.
- Ешь.
Лицо Свон приобретает ни с чем не сравнимый зеленоватый оттенок.
- Мне не хочется, - хнычет она.
Как ни странно, я ей верю. Но...
- Надо поесть. Ты себя в зеркало видела?
- Представь себе, да. Никаких поводов для беспокойства не обнаружила. Все нормально, правда.
Я недоверчиво хмыкаю в ответ.
- Ну да. Смерть от физического истощения - это вовсе не повод для беспокойства. Ешь, я сказал. Или же я накормлю тебя насильно.
- Ну-ну, попробуй, - фыркает Свон, с некоторой опаской косясь на меня.
Сказал - значит надо делать. Я набираю полную ложку овсянки и подношу ее к носу Свон. Она бледнеет и кривится от отвращения, а мне почему-то смешно смотреть, как она осторожно и с явной неохотой открывает рот. Я представляю, как с невозмутимым и поучительным видом провозглашаю: "Это за папу!", и в следующую же секунду содержимое ложки оказывается у Свон на коленях.
- Каллен! - шипит та, салфеткой стирая с одежды мою стряпню, в то время, как я, уронив ложку в тарелку и закрыв лицо руками, буквально вою от смеха. - Что смешного?
Я пытаюсь ответить, но не могу. Честно. Свое же еще некоторое время хмурится, а потом заявляет:
- Это было за тебя.
Теперь смеемся мы оба.
В общем, дальше завтрак проходит с переменным успехом, но зато весело.
И Свон съедает половину тарелки каши.
***
11:35 am

- Ты сегодня пойдешь куда-нибудь? - интересуется она чуть позже, подавая мне свежевымытую тарелку.
- Не знаю. В любой момент может позвонить Джаспер, - я вытираю тарелку полотенцем и ставлю ее на место в шкаф.
Мы как какая-нибудь пара молодоженов, да.
- Ясно, - кивает Свон с трудноопределимым выражением лица.
- А почему ты спрашиваешь?
- Да так. В личных интересах.
- Ясно, - вторю ей я. - Тайны мадридского двора, так? Заборы и заборчики, ограды и барьеры... А зачем?
- Иди к черту, Каллен, - она брызгает мне в лицо водой, как нашкодившему котенку.
Я обиделся.
- Не дождешься. Никуда я не пойду, буду весь день маячить у тебя перед глазами, - я брызгаю на нее водой в ответ.
Через несколько минут мы, оба мокрые с ног до головы, стоим в большой луже воды.
- Вряд ли у тебя это получится, - спокойно говорит Свон, отводя мокрые волосы с моего лица. Я в свою очередь делаю то же самое с ее, и отмечаю, что пышные кудри Свон сейчас как никогда похожи на мои волосы - такие же черные сосульки, ну, только немного длиннее.
Она протягивает руку под кран, так что струи фонтанчиками взлетают вверх, и в этот раз окатывает нас обоих.
- Но ты всегда можешь попробовать, ведь так?
Это похоже на изощренно вывернутую просьбу остаться дома, если я правильно ее понимаю. Я как раз хочу спросить Свон об этом, когда...
… начинается приступ. Отпрянув от меня, она падает на пол, стукнувшись затылком о стол, выгибается, взгляд мутнеет…
Я пытаюсь подхватить ее, но судороги слишком сильны, и я могу только держать ее в объятиях – она лёгкая и очень худая. Словно держишь в руках котёнка. Я чувствую каждую косточку под просторной рубашкой. Ее голова запрокидывается.
- Свон, - чужим голосом хрипит она, - проваливай отсюда… и мне не нужна твоя помощь… не нужна помощь…
Я замираю. Так вот как это выглядит. Я пытался не думать об этом, но, похоже, правда еще страшнее того, что я себе представлял.
Я готов заплакать от жалости, от собственной беспомощности, а Свон по-прежнему корчится в моих руках. И открывает глаза. И в черном взгляде нет никакой Изабеллы Свон – только тьма и отстраненное любопытство.
- Свон, нет ! Не делай этого ! А-ааааааааааааааааа!
Боль скручивает худое тело под совершенно невероятными углами.
Внезапный приступ тошноты, и я едва успеваю дотащить ее до многострадальной раковины.
Держу ее волосы и отстраненно думаю, что это не я. Меня здесь нет.
- Прости, Каллен, - вода потихоньку приводит Свон в чувство. – Я не хотела… думала проскочить, пока тебя нет дома.
- Это ты меня прости. Я… зря я... куда тебе сейчас… Эти пятнадцать минут…
- Сколько? - Свон с гримасой боли выпрямляется.
- Ну, минут пятнадцать…
- Черт, - больше она ничего не произносит, но несказанные слова висят в воздухе.
И это страшно.
Мы сидим на полу, в колышашихся солнечных пятнах, и я долго глажу Свон по мокрым волосам - незнакомым, непривычным движением. Она плачет - самозабвенно и горько - как в детстве. И безнадежность подкрадывается из темных углов.
- Тебе надо переодеться, - говорю, чувствуя, как ее бьет озноб. Не знаю от чего - от боли или от холода, но переодеться все равно надо.
Свон кивает и неловко пытается встать, заставить слушаться непослушные дрожащие ноги. А я в свою очередь никак не могу укротить вышедшие из под контроля чувства.
Мы идем в ее спальню, как две калеки, цепляясь друг за друга, и там Свон без сил падает на кровать.
- Уйди, - стонет она, сворачиваясь клубком. - Или же убей меня.
Я мнусь на пороге, не зная, что делать. Мне почему-то не хочется оставлять ее одну. Возможно, просто боюсь, что она как-то себе навредит.
Возможно, стоит вызвать врача.
- Не надо врача, - говорит Свон, угадывая мои мысли. - Просто проваливай.
- Нет, - твердо отвечаю я, забывая о том, что замерз и что с меня капает. И зачем то повторяю еще раз. - Нет.
Я один за другим открываю ящики ее комода, не заполненные даже наполовину и вытаскиваю чистую одежду: футболку и легкие хлопчатобумажные брюки. И теплые носки, хоть не босиком будет ходить.
Аккуратно переворачиваю ее на спину, не встретив никакого сопротивления. Свон лишь смотрит на меня, глаза так и сверкают любопытством.
- Что? В этом нет ничего такого, - зачем-то говорю я, чувствуя, как мучительно краснею.
Еще и пуговиц на ее рубашке великое множество, и они по прежнему обтянуты тканью, хоть я и научился справляться с ними проворнее. Освобождая Свон от мокрой одежды, я внезапно сознаю, что этот процесс у меня никак не ассоциируется с двумя нашими совместными ночами. Он интимный, да. Но не возбуждающий.
Я изучаю ее тело, и в этом есть что-то необычное. Любоваться ею не в любовной горячке, а... так скажем, на трезвый взгляд.
У Свон выпирающие ребра, их можно пересчитать взглядом. У нее тонкие запястья, с выпирающими суставами, бледная кожа и плечи усыпаны веснушками, а на правом предплечье - шрам - узкая неровная полоска белой плоти.
И его оставил ей я. Шрам по имени Эдвард, да.

Я ненавижу шумные вечеринки и Эсми, которая регулярно меня на них выгоняет. Я ненавижу беспутные пьянки по случаю окончания очередного учебного года. Я ненавижу ощущать себя старым мизантропом даже когда пьян. Особенно учитывая, что мне всего 17 и бутылка пуста.
- Напиваешься?
- Отвали, Свон, - я никогда не отличался вежливостью, а она никогда не реагировала на мои слова. Лишь пожимала плечами и уходила. А я продолжал заниматься своими делами.
Но не в этот раз - сейчас она продолжает стоять над душой и смотреть не то на меня, не то сквозь меня. С ее глазами не поймешь.
- Что пялишься?
Она грустно усмехается и качает головой.
- Жду, когда ты прекратишь жалеть себя. Ты умеешь радоваться или нет? Если нет, то зачем приходишь?
Если бы я мог, я бы промолчал. Нет ничего унизительней пьяных объяснений, особенно когда они не оправдываются какой-то высшей целью. Нослова почему-то сами рвались с языка потоком несвязных объяснений.
- Тебе-то какое дело? Ты не знаешь, что у меня на душе и не можешь судить о моих мотивах! Это все Эсми и ее... - и я осекаюсь.
Просто потому, что Свон внезапно оказалась как-то слишком рядом, и улыбка на ее лице слишком понимающая, и...
- Не говори так, - у нее мягкий голос и теплые ладони, согревающие мои холодные пальцы. Я совсем не помню о том, что не люблю прикосновений. - Я знаю о том, что ты... немного не такой, как все. Знаю, что случилось с твоей матерью и почему ты был вынужден сменить школу и место жительства. Об этом нетрудно было нетрудно догадаться. Это ведь Карлайл помог тебе избежать Центра?
- Центр? Каллен и Центр? Ну ка поподробнее, Беллз, это обещает быть интересным, - криво ухмыляется Джейк.
Я ошеломленно перевожу взгляд с него на Свон и не знаю, что ответить. Несмотря на хмельной шум в голове, я понимаю - разговор принимает непозволительный оборот. А между тем мое молчание и несвоевременное вмешательство Свон рушат мою жизнь.
- Джейкоб, это не твое дело.
- Помолчи, Беллз. Эй, ребят, вы слышали? - он орет так оглушительно, что перекрикивает музыку. - Каллен оказался психом, как мы и предполагали!
Все заинтересованно поворачивают головы в нашу сторону. Я закрываю глаза, лишь бы только не видеть происходящего. Вскакиваю и бреду к выходу. Толпа расступается, как будто я прокаженный, а сзади все доносятся разглагольствования Блэка.
Странно, но, несмотря на туман перед глазами, мысли четкие и ясные, не то, что пару минут назад. Я будто проснулся от кошмарного сна и только сейчас понял…
Я слабак.
Издевающийся смех разлетающихся осколков моей жизни – они смеются надо мной.
Теплая тяжесть на моей руке.
- Эдвард, подожди, - губы Свон дрожат. - Прости, я не хотела... я... если только... а...
Она не знает, что сказать и как оправдаться. Мне бы радоваться.
А я не могу.
Ее рука по-прежнему стискивает мое запястье, пальцы дрожат.
Я не могу. Мне надо уйти.
И я отталкиваю Свон, неожиданно сильно и злобно. Смотрю, как она падает на стол, стоящий за ее спиной и ее тело покрывается тонкой сетью царапин, только из особенно глубокого пореза на руке алым потоком хлещет кровь.
Смех вокруг нас захлебывается сочувствующими криками, но к тому времени я уже стою в дверях.
Ненавижу себя.

Через неделю я был в Центре. Еще через полгода - оказался в этой квартире.
А сейчас я сижу и бездумно пялюсь на шрам, оставшийся с того вечера. Меня тянет прикоснуться, но Белла в последний миг останавливает мою руку.
- Не надо, - неожиданно всхлипывает она.
- Тогда и ты перестань, - и это - почти приказ. – Перестань…
Она лишь кивает и позволяет мне завершить свое нехитрое дело.
- Зачем тебе все это? - повторяет Свон вчерашний мой вопрос.
- Не знаю. Ты заботилась обо мне, я забочусь о тебе, - осторожно отвечаю я. - Считай, что это обратная услуга.
Она сворачивается клубочком, а я накрываю ее пледом. Это - правильно. Это - хорошо. Это - маленькая вселенная, сосредоточенная на крошечном кусочке тепла, в том месте, где ее колени прикасаются к моему бедру.
- Тебе полегче? - спрашиваю.
Я не жду ответа, поскольку знаю, что да - легче. Да и в любом случае она бы соврала. Просто боюсь раствориться в тишине, которая непременно навалилась бы на нас. Она опасная, эта уютная тишина, когда мы совсем рядом, бок о бок. Она внушает иллюзию, что вот она - настоящая жизнь, совсем рядом. Протяни руку и возьми. Сделай пару шагов и выйди из тьмы на солнце. Надо только поверить, да.
А я пока не могу. Мне страшно, я боюсь потерь. Боюсь ослепнуть на свету, после продолжительного пребывания во тьме.
Поэтому мне надо говорить, чтобы слова звенели в пустоте комнаты.
- Да. Это был просто шок.
- Шок? - переспрашиваю я, уже заранее жалея о своих словах.
- Ну да. Это страшно, знаешь ли. Будто... падаешь куда-то, а выбраться не можешь. Иногда удается за что-то зацепиться – за слово, взгляд, мимолетное ощущение - и это твое спасение. Иногда не удается – и в результате получается то, что ты видел сегодня. А самое хреновое то, что мне на эти провалы уже насрать. Возможно, когда-нибудь я не смогу выкарабкаться. Возможно, рухну посреди проезжей части и меня размажет по шоссе проезжающая машина - плевать на все, я смирилась. А лекарства - бесполезны. Глушат так, что я ничего не соображаю даже в сознательной жизни, не то что во время приступа.
Мне не хочется это слушать, и я уже жалею, что вообще спросил у нее что-то, но Свон говорит и говорит и говорит...
- Я даже наркотики пробовала, знаешь, возбуждающие нервную систему. Типа экстази. Помогло, но я почти не могла спать. И сейчас не могу толком, ночами мучают кошмары, не мои кошмары, чужие. Твои, соседей сверху и снизу. Это ужасно, Каллен, понимаешь, ты наяву, ты во сне, ты во время приступов. Мне своей жизни много, а я еще и твою проживаю. Ничего уже не хочется, никаких картин прошлого, ни своего, ни твоего. Я сойду с ума в этом Центре.
Она ненадолго замолкает, а затем слова вновь льются безжалостным, обжигающим потоком. Сумбурным и беспощадным.
- Быть эмпатом - это отв-ра-ти-тель-но, - по слогам произносит Свон. - Как будто меня нет. Нет-и-не-будет. Помнишь такую сказку?
Я больше не могу это слышать.
- А, впрочем, неважно. Страшно то, что за всеми этими провалами теряюсь я сама. Ничего не остается своего. Ни снов, ни воспоминаний. Самое ужасное, это когда мне снится мое прошлое, ведь со снами еще хуже, они исчезают быстрее и сами по себе. Лежишь и думаешь – не спать, не спать, - засыпаешь, и тратишь сны, тратишь… А то, что остается - больше похоже на лохмотья, обноски. Ни согреться, ни прикрыться. И чувств в них тоже не остается. Моя голова все равно, что кошелек с сухими листьями.
Я готов сделать что угодно, лишь бы Свон замолчала. Не нужно, не нужно мне это знание! Я хочу сохранить хоть какую-то стабильность, оставь мне хоть кусочек меня прошлого...
- Знаешь, а я ведь помолвлена была. Думала, смогу жить рядом с кем-то, а оказалось - не могу, совсем ни с кем мне будущего нет. А я так боялась испугать его, нанести вред.
Я не могу.
- И что с ним теперь?
- Не знаю. Он, наверное будет жить долго и счастливо, но уже не со мной. Специалисты Центра все вычистили - и квартиру, и голову от лишних воспоминаний. Он и не помнит меня.
Она говорит это спокойно, будто читает заученный наизусть текст. А я пытаюсь представить каково это - уйти от человека навсегда, уничтожив все связи, даже тени воспоминаний, даже ...
И не могу. Немогунемогунемогу.
Я опускаю ладонь на ее губы. Горячие и сухие. Они дрожат под рукой и невысказанные слова отпечатываются на моей коже. Навсегда.
***
11:50 pm

А потом – ночь, не ночь, обрывок «сегодня», который мы, предполагается, проводим во сне. На самом же деле - спит только Белла, я же - убираюсь в гостиной. Что угодно, лишь бы не думать. Что угодно, лишь бы не проваливаться в отчаяние.
И тоскливое ощущение необратимости. Я никогда не хотел знать этого про Свон.
Ее жених. С ума сойти.
Нетрудно представить, как Свон, молодая и счастливая, нет, несчастная, конечно, нет, черт, все равно счастливая, бродит по комнатам никогда не виденного мной дома, проводя руками по стенам, словно стирая свои тени, заметая следы, перебирает полотенца в ванной и очищает стаканы на столе, и тарелки в раковине, а кто-то спит, уткнувшись в подушку, и Свон долго стоит и смотрит на него, прежде чем набрать номер Центра, кто-то спит и не знает, что проснется в другом мире. В другом завтра.
В «завтра», которого у них нет.
Для нее все просто. Отвратительно просто.
Ей никогда не понять – какая это удача найти кого-то, кто похож на тебя. Осторожно, неделями приглядываясь, выискивая намеки в разговорах ни о чем, какое облегчение – понять, что здесь от тебя не отшатнутся, не запустят сплетню.
Как быстро уходят и счастье, и облегчение – и остается только привычка. Чуть признательности, да. И ощущение, что ты небезнадежен.
А она даже сумела оставить все - потому что это была опасная игра. Стерла память. Унесла с собой нежность, и шепот в постели, и тягучую ласку, и ...
И чего ей это стоило?
Но я все равно не пожалею Изабеллу Свон. Никогда.
Но разве это не жалость - то, чем я занимаюсь сейчас? Вовсе нет. Тогда почему мне так обидно за нее? Разве обидно? Тоже нет. Плохо, просто плохо.
Я протираю книгу и ставлю ее на полку. Беру следующую и пролистываю, втайне надеясь порезаться бумагой, чтобы больно было пальцу, а не... вообще.
Но мне же не больно. Правда ведь?
И вздрагиваю, когда Свон касается моего плеча.
Поворачиваюсь и смотрю на нее. Ее рука тем временем аккуратно разжимает мой кулак, тем самым предоставляя книге свободу, а другая наклоняет мою голову вниз, еще не слишком вежливо и пока совсем не нежно, требовательно и жадно.
Что это, помощь?
Похоже, что да.
Эта мысль отрезвляет, и выбивает из колеи, и почти заставляет чувствовать себя жалким, но отрезвляться не хочется. Не думать о шутнице-судьбе.
Хочется разговоров, и глупостей, и Свон рядом – пусть это и неправильно... но мне так спокойно.
Она тяжело дышит мне в ухо – как будто ей тоже понятно, что сейчас мы разрушаем последние внешние границы. Последние зоны безопасности. Прошлое, будущее - ничего не имеет ни значения, ни смысла, все слишком откровенно.
– Пойдем, – говорю я, и за руку веду ее за собой. В мою комнату.
Дверь за нами захлопывается оглушительно громко.
Свон вздрагивает.
- Тихо, - шепчу я ей, успокаивая.
Но тише – некуда. Это мгновение абсолютного покоя, присущего сильной и нежной плоти – внутри тебя, вокруг тебя – везде. И в эти краткие минуты я воспитываю ее привычки, она - изучает мои предпочтения.
Из под рукава рубашки выглядывает шрам. Я прикасаюсь к нему губами, провожаю языком, и она вздрагивает и шепчет что-то на ухо - совершенно неразборчивое, да я и не стараюсь расслышать. Я просто хочу дать знать, что она не одна. И что я тоже не останусь один. Теперь я спасаю ее, мы поменялись местами.
Мы больше не говорим. Зачем? Это происходит без слов – как будто мы утверждаемся в телах друг друга, в плоти как в последнем оплоте.
Остается только удивляться способностям собственного тела и сдающемуся на милость этого тела рассудку, не рассудку даже, а клубку полуживотных инстинктов, недостойному – там, абсолютно самодостаточному – здесь.
И тому, как ее тело доверчиво выгибается в моих руках. Мне навстречу. И волосы, ее чертовы волосы, струятся, опять струятся между моими пальцами, и худые, но красивые ноги обнимают меня, прижимая, и она опять говорит, как будто так и надо: “Эдвард”.
В тот момент, когда тело Свон сжимается вокруг моего, осознаю лишь то, что выдыхаю ей в ухо ответное: "Белла".
И вечность – здесь, в этой точке. И мы сильнее её.
А я без сил сползаю вниз, чтобы остаться там на несколько секунд, прижавшись к ее вздрагивающему животу.
Неловкость и страх никуда не ушли, но, когда они разделены, становится легче. Я жду, пока ее дыхание не станет совсем ровным, а затем откатываюсь на свою половину кровати, забросив руку за голову. Она перебирает губами, словно хочет что-то сказать, но не решается.
Я хочу уткнуться носом ей в плечо, как тогда, но не смею. Это другая территория.
...Остается только спокойно полежать, глядя на нее, и подумать о том, что между нами ничего не должно измениться. Десять с лишним лет вражды – вполне самостоятельная единица исчисления, проверенная временем истина.
И о ней надо помнить.
И о том, что у нас нет будущего. И самих "нас" нет. Это неправильный термин.
Об этом надо помнить.
Хотя бы для того, чтобы не слышать в тишине комнаты эха мычащих поцелуев взахлеб.
Что я наделал?
Я тушу свет и накрываюсь одеялом почти с головой. Маразм.
Вглядываюсь в синеватый предрассветный воздух, прислушиваясь к ее тяжелому дыханию, и наконец определяюсь со своими чувствами.
Мне «как бы жаль ее». Как бы, потому что это бредовое словосочетание всегда приходит на помощь, когда надо стереть границу между высказыванием и реальностью.
Ясно.
- Ты можешь хоть для разнообразия не быть таким бездушным? Только чуть дольше трех минут после секса, о большем я не прошу, - внезапно телеграфирует она с дальнего конца кровати.
- Я не бездушный. Я всего лишь держу дистанцию, - отвечаю.
- Ясно.
Какое – то время мы молча лежим в полумраке. Я не сделаю первый шаг ей навстречу, не сделаю, не сделаю, не сделаю...
А потом, Свон берет свою подушку, подползает ко мне и устраивается рядом.
- От тебя ничего не требуется. Можешь спать спокойно, - информируют меня, - просто на том конце очень страшно. Я не переношу, когда за спиной пустое пространство.
Я ухмыляюсь в темноту. Один – ноль в мою пользу.
И после паузы:
- Нет, если ты меня обнимешь, я буду вовсе не против…Но это совсем необяза…-я прерываю ее на полуслове, обнимаю, мягко зажимая рот рукой:
- Спи. Утро скоро.
- Ненавижу тебя, - шепчет она, закрывая глаза, - Ненавижу…
Кто бы говорил. Не ее слабостью только что воспользовались.
Наплевать. Пусть все идет, как идет. Первый раз в жизни я спускаю все с рук, пусть мир решает сам, как теперь со мной быть.

Форум