Форма входа

Категории раздела
Творчество по Сумеречной саге [264]
Общее [1686]
Из жизни актеров [1640]
Мини-фанфики [2733]
Кроссовер [702]
Конкурсные работы [0]
Конкурсные работы (НЦ) [0]
Свободное творчество [4826]
Продолжение по Сумеречной саге [1266]
Стихи [2405]
Все люди [15365]
Отдельные персонажи [1455]
Наши переводы [14628]
Альтернатива [9233]
Рецензии [155]
Литературные дуэли [105]
Литературные дуэли (НЦ) [4]
Фанфики по другим произведениям [4317]
Правописание [3]
Реклама в мини-чате [2]
Горячие новости
Top Latest News
Галерея
Фотография 1
Фотография 2
Фотография 3
Фотография 4
Фотография 5
Фотография 6
Фотография 7
Фотография 8
Фотография 9

Набор в команду сайта
Наши конкурсы
Конкурсные фанфики

Важно
Фанфикшн

Новинки фанфикшена


Топ новых глав лето

Обсуждаемое сейчас
Поиск
 


Мини-чат
Просьбы об активации глав в мини-чате запрещены!
Реклама фиков

На край света
Эдвард Каллен не любил Рождество. Даже больше: ненавидел. Царящая вокруг суета, сорванные планы, горящие глаза – все это стало глубоко чуждым очень-очень давно, и желание возвращаться к былому отсутствовало.

Китобой
Мрачный и необщительный, поистине ледяной китобой однажды спасает на корабельной базе странную девушку. Причудливой волею судьбы им приходится делить его лачугу в одну из самых суровых весен в истории Гренландии. А все ли ледники тают?..

Долг и желание / Duty and Desire
Элис, повитуха и травница, больше всего на свете хотела облегчить страдания маленького Питера. Но управляющий поместьем Мейсен имел предубеждение, как против ее незаконнорожденности, так и «колдовской» профессии. Когда врачи Питера признают, что больше ничем не могут помочь мальчику, Джаспер оказывается в ужасном положении и вынужден обратиться за помощью к женщине, чьи способности он презирает.

Боги и монстры
У Эдварда была своя извращенная версия долгого и счастливого конца, запланированного для Изабеллы.

Пять «П»
По мнению Гермионы, любовь ― бесполезная трата времени. Она обязательно докажет это всему миру, дайте только найти подходящую кандидатуру и… как это у Драко другие планы?!

У бурных чувств неистовый конец
Эдвард возвращается в Форкс для последнего прощания с Беллой.
Альтернатива Новолуния.

Секрет
Три подруги: Белла, Элис и Розали, приехали на каникулы к родителям Беллы. Во время прогулки по лесу они встречают трех парней: Эдварда, Джаспера и Эммета. Они начинают общаться и дружной компанией весело проводить время, пока тайна, скрываемая новыми знакомыми девушек, не всплывает на поверхность их вроде бы тихой гавани.

Последний уровень
Мы мечтаем о будущем. В котором интереснее и ярче жизнь. В котором легко вылечить серьёзные травмы, а климат можно будет регулировать по необходимости. Вопрос только в том, будет ли счастлив сам человек в таком будущем?



А вы знаете?

...что на сайте есть восемь тем оформления на любой вкус?
Достаточно нажать на кнопки смены дизайна в левом верхнем углу сайта и выбрать оформление: стиль сумерек, новолуния, затмения, рассвета, готический и другие.


... что победителей всех конкурсов по фанфикшену на TwilightRussia можно увидеть в ЭТОЙ теме?




Рекомендуем прочитать


Наш опрос
Самый ожидаемый проект Роберта Паттинсона?
1. The Rover
2. Жизнь
3. Миссия: Черный список
4. Королева пустыни
5. Звездная карта
Всего ответов: 238
Мы в социальных сетях
Мы в Контакте Мы на Twitter Мы на odnoklassniki.ru
Группы пользователей

Администраторы ~ Модераторы
Кураторы разделов ~ Закаленные
Журналисты ~ Переводчики
Обозреватели ~ Художники
Sound & Video ~ Elite Translators
РедКоллегия ~ Write-up
PR campaign ~ Delivery
Проверенные ~ Пользователи
Новички

Онлайн всего: 149
Гостей: 144
Пользователей: 5
darinagolovneva, Ů_M, Есения8945, CrazyNicky, Katrina_Adel
QR-код PDA-версии



Хостинг изображений



Главная » Статьи » Фанфикшн » Все люди

РУССКАЯ. Глава 17

2024-3-19
14
0
0
Capitolo 17


Мой второй понедельник на краю света – в России – начинается в семь двенадцать утра.

Повернувшись на бок и поглубже зарывшись в теплое одеяло, я с удовольствием приникаю к своей подушке. Наволочка мягкая, приятна коже, к тому же на ней, как и на всем том, чего касается Эдвард, сохранился отпечаток его аромата. Это еще одна причина, по которой я люблю именно эту кровать именно в этой спальне. Нигде в доме больше так не пахнет.

По задернутым шторам нельзя определить, утро на дворе или глубокая ночь, сегодня, к тому же, вернулась обычная серость, какую я уже привыкла видеть среди пейзажей, и больше нет на полу солнечных зайчиков. Но именно для таких целей у нас и стоят на тумбе часы-динозаврики, и они-то меня уж точно не обманывают, показывая пару больших цифр.

Рано. Я бы сказала, чересчур. Всю жизнь просыпаясь не раньше девяти, я автоматически стала «совой». И вряд ли смогу себя переделать, тем более когда есть возможность вот так вот свернуться клубочком под чьим-то теплым боком.

- Доброе утро, - тихонько бормочу, придвигаясь ближе к другой, изначально не своей половине кровати. В темноте стараясь правильно определить направление, пальцами легонько прощупываю простынь. Поддаваясь чарам сна, убаюкиваясь полумраком и теплом, что стали спутниками моих снов за эти несколько дней, с трудом успеваю остановиться и не упасть с постели. Пальцы, получившие волю, пробегают по кровати крайне быстро. И срываются в пропасть ее края, чудом не увлекая меня за собой.

Вздергиваю голову, хмурясь.

- Эдвард?..

Нежно-бронзовая подушка стоит ровно, прислонившись к спинке. Часть одеяла, которым я укрываюсь и которое сама только что сбила, заправлена. А простынь, чей краешек обычно свисал вниз, к полу, вернулась на исходную позицию.

Я сажусь так резко, что только-только проявившаяся картинка перед глазами размазывается. Пока усиленно моргаю, дабы восстановить ее, еще раз перепроверяю пальцами неутешительный факт. Не ошиблась.

Первая мысль, которая приходит в голову: «Не надо!» Испуганно прикусив губу, я с плохо передаваемой надеждой скольжу глазами по комнате, стараясь узнать хоть что-нибудь, напоминающее спальню Эдварда. Неужели он перенес меня? Я теперь буду спать у себя? Или мне приснилось… все приснилось? Мы никогда не были на этой постели, он никогда не успокаивал меня?.. о нет!

«Афинская школа»?.. «Афинская школа», о да! Она! Я узнаю ее из тысячи. Я ее запомнила лучше, чем любое другое произведение искусства, в том числе созданное Рафаэлем. Я многое готова за нее отдать. Тем более теперь, когда она, блеснув от полоски света, прорезавшейся справа, дает мне гарантии, что я все еще в комнате Каллена. На его кровати.

Успокоенно выдохнув, прикрываю глаза, механически расправляя на себе одеяло. Сижу, поджав ноги, стиснув руками простынь и радуясь тому, что бредовые мысли не воплотились в реальность. Что мне показалось.

Спальня, впрочем, не безжизненна. Откуда-то слева слышен плеск воды, потревожившая меня полоска света тоненьким напоминанием о себе прокралась по полу в сторону комода. Две его ручки, те, что ближе к северной стене, блестят.

Ванная. Ну конечно же – ее светлая дверь.

Он просто в ванной, а я уже напридумывала себе… мое живое воображение стоило бы усыпить. Слишком уж часто рисует не то, что требуется.

Хмыкнув, я расслабляюсь. Удобно устраиваюсь на кровати, кутаюсь в покрывало и с интересом наблюдаю за заветной дверью. Никакого шевеления, никаких дополнительных звуков. Только пища для размышлений и фантазий. Только лишь голая данность.

Может быть, поэтому я и не выдерживаю. Может быть, поэтому, проникнувшись собственным любопытством, встаю с постели и, стараясь не шуметь, подкрадываюсь к ванной. Понимаю, что веду себя неправильно и, скорее всего, просто глупо, но азартное желание увидеть недозволенное лишь крепнет.

В семь утра я не в состоянии себя контролировать. Так и запишем.

Мне на счастье, маленькая щелочка между косяком и дверью все же есть. Выпустившая на волю свет, успокоивший меня, она так никуда и не делась. Хозяин не прикрыл, а сквозняка не было. Идеально.

На цыпочках пристроившись возле стены, приникнув к ее холодному боку, стараясь быть как можно более незаметной, вглядываюсь в щелку. Что именно хочу увидеть - не знаю. Но увидеть хочу.

Стандартная ванная – есть душ, есть туалет, есть умывальник, есть зеркало возле него, где и обнаруживается главный объект моей слежки. Эдвард ведь, да? Кто еще, кроме него, может быть здесь?

Прищурившись, я затаиваю дыхание. Каллен стоит на махровом коврике прямо перед чашей умывальника, и плеск воды, который я слышала, издает именно металлический кран, а не душ.

Он… бреется? Похоже на то. Правая часть лица в белой пене, а в руках, если не ошибаюсь, станок. Он уже заканчивает. Подняв голову вверх и вытянув шею, уверенными касаниями уничтожает остатки щетины под подбородком.

А мне она нравилась…

С трудом заставив себя сделать вдох, продолжаю осмотр. Стою не слишком удобно, зато так, чтобы было все видно. Благо, косяк двери позволяет немного изогнуться.

Волосы Эдварда мокрые и темные после душа. Кожа бледная, глаза задумчивые. Непохоже, что он выспался сегодня (для меня неудивительна эта информация, так как сейчас нет и половины восьмого), но выглядит неплохо. По крайней мере, не хмурится, а это уже большое дело.

На нем только полотенце. То, светло-синее, по форме и размеру как белые в Вегасе, но все же, кажется, толще. Оно на бедрах, как я привыкла видеть. И на спине, ближе к низу, остались капельки воды. Те самые, от которых у меня и перехватило дыхание.

Последний раз таким я видела мужа в Штатах и явно не хотела бы вернуться в тот момент, когда, натянув мне на плечи покрывало, велел убираться в свою комнату. Но признать тот факт, что таким он выглядит не чуть не хуже, чем в одежде, мне не составит труда. А Деметрий все рассказывал об уродстве тел мужчин, которым минуло сорок…

Идиот.

Мне нравится на него смотреть. Я стою в неудобной позе, у меня затекла прежде поврежденная нога, и явно недовольны положением дел руки, но все это того стоит. Редко когда удается такое увидеть.

И пусть проклевывается смятение, пусть мои щеки чуть-чуть краснеют, а ладони немного потеют, я готова потерпеть сколько нужно. Задавив в себе очередную волну фиолетового огонька, разгорающегося внизу живота, облизнув губы, готова. Уже хорошо, что можно смотреть. Возможно, однажды смогу и потрогать…

Эдвард в предпоследний раз, судя по оставшейся полоске волос, проводит бритвой по коже. Смотрит в зеркало, выверяя свое движение, и тем самым вынуждает меня отступить на шаг назад. Знаю, что аметисты внимательны, а разглядеть меня труда не составит. Но лишаю удовольствия. Отхожу в тень и уже отсюда намерена довести наблюдение до конца.

Однако нечто маленькое и довольно острое, так не вовремя оказавшееся на полу под голой ступней, на корню обрывает все мои планы. Как всегда, впрочем, когда чего-то очень хочется. Инстинктивно дернувшись вперед от причиняющего боль предмета, я не рассчитываю расстояние между дверью и стеной. Как всегда, невольно призвав на помощь свою неуклюжесть, пальцами, которыми намерена была удержаться на ногах, лишь легонько провожу по стенке. Шорохом. Ногтями.

А потом грузно падаю в так кстати раскрывшуюся от всех лишних движений дверь, сумев проскочить в достаточную для себя щелку. На пол. На плитку ванной комнаты. С ударом локтями об парочку стыков.

- Черт… - стону сама себе, быстрее проговорив, нежели подумав, что делаю.

И конечно же, к своему «удовольствию» ощущаю, что с бритьем Эдвард закончил. Оставив бритву в покое и не потрудившись стереть остатки пены с лица, мужчина спешит ко мне. Провожая ошарашенным взглядом, поднимает с пола.

- Изза? – встревоженно зовет, поглядывая на немного пострадавшую кожу локтей. - Что случилось?

Расщедриться на правду? Как бы не так. Он меня не поймет.

- Все в порядке, - как скороговорку бормочу, прикусив губы, - ничего страшного…

Сажусь. Больше с его помощью, нежели собственными силами. Каллен не дает мне как следует совладать с собственным телом.

- Тебе стало нехорошо? – усадив меня прямо на плитку, Эдвард озабоченно смотрит в мои глаза. - Ты звала меня?

Он взволнован, он расстроен, и он в недоумении. А лицо так близко ко мне… кожей чувствую мятное дыхание, а аромат пены для бритья добирается до носа.

Я покрываюсь румянцем теперь с головы до пят. Качаю головой.

- Нет.

- Почему же нет, Изз? – делает глубокий вдох, начисто забывая про то, чем все это время занимался. И, похоже, считает, что мое смущение обязано падению и его беспокойству, а не внешнему виду. А мое сердце, тем временем, бьется все чаще. И уже, похоже, где-то в горле.

- Я подумала… - бормочу то, что первое приходит в голову, растерянно глядя перед собой. Даже подглядывать не получается без обнаружений. На что же я вообще тогда гожусь?..

- О чем подумала?

- О том, что… ты поранился? – обрываю фразу на половине, взглянув на Аметистового. И первое, что бросается в глаза среди парочки островков пены, – красная полоска.

Изогнув бровь, он пытается понять, о чем я (не почувствовал ранку?). Потом рукой наскоро проводит по правой щеке. Искореняет объект моих волнений.

- Ты сможешь встать? – отыскав для себя новый план и говоря серьезнее, спрашивает мужчина.

- К-конечно.

Нерешительно приняв его помощь в виде протянутой ладони – второй, без пены, – поднимаюсь на ноги. Стою крепко, как нужно. То, на чем споткнулась, кожу не проткнуло. Максимум, что возможно, – синяк. Да и локти не так уж сильно пострадали.

Тенью следуя за мной, пока иду обратно в спальню, к постели, Эдвард напряженно, но неслышно дышит. А когда все-таки сажусь на сбитые простыни, говорит:

- Я через минуту приду. Подожди, пожалуйста.

Как будто я могу ему воспрепятствовать.

В своем полуобнаженном виде, со своим чертовым, сводящим меня с ума полотенцем, идет обратно в ванную. При мне никогда не переодевается. При мне даже спит в полном пижамном обмундировании – и майки не снимет.

Подсушив локти о собственную пижаму, подтянув колени к груди, я терпеливо жду. Почему-то внутри противно, и хочется отмотать время назад. Вот чего стоят подглядывания. Их обнаружение. Уверена, он уже понял, что я неспроста оказалась возле порога ванной и уж точно не случайно упала на ее плитку. Внутри ведь был он…

Отвратительная ситуация.

- Идиотка… - подвожу неутешительный итог сама для себя. Запрокидываю голову.

Эдвард возвращается. По пути обратно, уже в темных брюках и белой рубашке, если мне не врет привыкшее к темноте зрение, Серые Перчатки поднимает с пола возле ванной комнаты помешавший мне удалиться незамеченной предмет. При ближайшем рассмотрении это оказывается часть запонок.

- Ты споткнулась? – зовет он, остановившись возле меня и глядя сверху вниз.

- Да, он так лежал…

- Я его искал. Спасибо, - капелька юмора глаз не освещает. Ну еще бы. Он насторожен, он в недоумении, и мое поведение порой его цепляет. Только не в лучшем смысле, к сожалению.

Поэтому и отвечаю нетипичной после таких слов фразой:

- Извини меня.

- Извинить? – Эдвард садится на простынь, рядом. От него пахнет приятной туалетной водой. Свежий запах, мятный. Абсолютно различный с тем, какой я привыкла слышать, обнимая его подушку.

- Тебя не было в комнате, вот я и… я знаю, что неправильно поступила. Я больше так не буду.

С одной стороны, он, похоже, любит мое раскаянье, но, с другой, оно ему не нравится. Наверное, даже не столько раскаянье, сколько тон. Ему не нравится такой мой тон. Это видно по глазам, малость погрустневшим.

- Изза, ты не сделала ничего противозаконного, - утешает Эдвард, - так что не бери в голову. Но давай с этого дня так: друг за другом не подглядываем. Договорились?

Смущенно улыбнувшись, я киваю. Похоже, легко отделалась.

- Договорились.

Не знаю, конечно, насколько усиленно я буду выполнять свою часть договора, но хотя бы попытаюсь. Это будет честно.

- Прекрасно, - мужчина улыбается мне краешком губ, - значит, все решили.

Собирается подняться и закончить с приготовлениями к уходу (знать бы куда), однако, заприметив мой взгляд, направленный на ту его щеку, где видна маленькая тоненькая линия, все еще красная, останавливается.

- Это просто царапина, - утешающе докладывает, мотнув головой, - а вот твои локти лучше промыть.

- Я промою, - обещаю. И вздыхаю, небрежно оглядев их. Ссадины – причем не самые страшные. Даже перекись не нужна.

- Ладно, - Эдвард не настаивает. Напоследок погладив мою макушку, встает-таки с кровати.

Красивый, правда. Гладковыбритый, причесанный, с этим парфюмом и в этой рубашке… я понимаю, почему понравился Роз в их первую встречу. Мне бы тоже понравился.

- Изза, сегодня до обеда я буду в офисе, - сообщает мужчина, пока продолжаю втихомолку разглядывать его.

А вот и суть переодеваний…

- В офисе?

- Сегодня понедельник, - мягко напоминает Эдвард, поправляя воротник рубашки, - мне нужно закончить чертеж. В четыре я уже буду дома.

Почему-то мне нравится, как звучит от него слово «дом». И, что важнее всего, я есть в этом доме. Ничуть не формально. Так что не противлюсь.

- Хорошо, - спокойно, без лишних дополнений, соглашаюсь. Забираюсь на кровать, направляясь к подушкам.

За этими моими перемещениями Эдвард, в аметистах которого уже улеглась тревога, наблюдает с улыбкой. Более явной, нежели прежняя.

- Хорошо, - эхом отзывается мне, подав сброшенное к изножью одеяло прямо в руки, - тогда до обеда, Изз.

А когда я тянусь к его подушке, устраиваясь на ее наволочке и послав к черту свою, тихонько дополняет:

- Я никуда от тебя не денусь, Белоснежка. Не бойся.

* * *


По контуру.

По контуру, не отступая ни на один миллиметр.

По контуру, чтобы не испортить очертания рук и груди, что с таким трепетом вырисовывала.

Синей краской. Нежно-синей, не столько насыщенной, сколько разбавленной до приятной глазу небесной голубизны. Такой цвет можно наблюдать в солнечную погоду посреди лета, где-то в июле. Я всегда им любовалась – с того самого момента, как взяла в руки кисть. Но теперь, после своего первого и такого, казалось бы, неудачного замужества, я не только им любуюсь. Он для меня лучший из предоставленной палитры. Даже черный способен одолеть, хоть и не без труда.

А еще с ним соперничает фиолетовый. Не темный и не светлый, не резкий и не мягкий. Его самый потрясающий из существующих оттенок – аметистовый.

Теперь я готова признать в два раза больше цветов, нежели раньше. Благодаря Эдварду.

И какое же интересное совпадение, что о своих предпочтениях я размышляю, раскрашивая калленовский портрет.

Тот самый, особенный для меня, дорогой, первый. Сложенный вчетверо и надежно припрятанный в карман еще в субботу. Вот и дождалась момента обречь серый грифельный карандаш в цвет…

Первая на очереди кофта, которой я, собственно, и занимаюсь прямо сейчас. Незабываемо мягкая, очаровательно шуршащая при прикосновении к ней и совершенно точно самая теплая из тех, какие мне доводилось видеть и щупать. Она тонкая, она привлекательная, она удобная. Я до сих пор поражаюсь тому, как удается Эдварду сочетать в своей одежде красоту и комфорт. Для меня, например, это порой непосильное задание.

Поэтому кофту, с которой связано столько ассоциаций и которая стала моей любимой, раскрашиваю с особым трепетом.

Кисточку держу прямо, следуя по ровной линии от шеи до живота.

Кисточку наклоняю, подстроившись под изгиб руки, которая сжала покрывала.

Кисточку приподнимаю, легонькой линией обозначив контур рукава, соприкасающегося с постелью, – полностью повторяя оригинал, он немного задрался.

И снова кисточку держу ровно, по линии, на сей раз вдоль ворота и по поясу, до самого одеяла. Его раскрашу затем отдельно.

Ну вот, нечто вроде достойного рисунка. Для кофты остались мелкие детали, которые все той же кисточкой, но уже обмытой и окунутой в белую краску самым кончиком, почти завершены: стежки на рукавах и возле воротника, шов покроя на левом боку, выбившаяся из общей канвы ниточка, живописно разлегшаяся на простыни. Я не обделяю вниманием ничего.

Я сижу, уложив рисунок к себе на колени, подстроив подушку Эдварда под голову (для лучшего вдохновения), а босые голые ноги накрыв одеялом. Мне тепло, комфортно и очень приятно делать то, что делаю. А ведь даже месяц назад бы не поверила, что с такой придирчивостью буду прорабатывать детали. Монотонность и скука этого процесса убили бы все мое настроение, разрисовывай даже свой собственный портрет.

Однако с Эдвардом это не работает. С ним вообще ничего не работает. И я просто получаю удовольствие от того, что рисую, не задумываясь о мелочах. По-моему, чувство свободы, даже творческой, окрыляет. Уж сладость жизнь придает точно. Даже если село воскресное солнце и вернулся пронизывающий, судя по приоткрытому окну, которое я наспех захлопнула, будний ветер.

Кофта раскрашена. Выделяясь на белом листе своим выгодным великолепным цветом, заставляет меня улыбнуться, порадовавшись сделанной работе.

Но и на расслабление времени почти нет – приходится вспомнить, что остальная часть портрета не закончена.

Передо мной палитра на семь цветов, раскрытые баночки гуаши, заботливо подаренной Серыми Перчатками, и стаканчик с водой – главным спутником художника. Разбавляя по мере надобности краски в палитре, чтобы добиться полупрозрачного фона, орудуя кисточками так, как лучше всего получается и как учил Эдвард, я медленно, но верно продвигаюсь к своей цели.

Интересует другое. Больше, чем портрет, хотя он, конечно, занимает достаточное количество мыслей.

Что со мной происходит?

Я делаю вещи, на которые никогда бы не пошла раньше. Я просыпаюсь в начале восьмого, я завтракаю не позже десяти, я ем как минимум два блинчика или яичницу, а может даже тарелку овсяной каши, приплюсовывая к этому еще и чай. Я не задумываюсь о своей одежде и том, как она на мне сидит, и мне кажется, что цвет уже перестает иметь значение. Я все еще поклонница темных тонов, ровно как и мистер Каллен, но если он попросит, если вдруг придется… я надену что-нибудь светлое. Вчера, например, на импровизированной, но такой чудесной зимней прогулке мне захотелось, чтобы шуба была белая… или, на крайний случай, хотя бы кремовая. Может, все дело в солнце?..

Как бы не так. Изогнутой волнистой линией провожу одну из прядок Эдварда, которая чуть затеняет его лоб, и догадываюсь, что обмануть саму себя не выйдет.

Знаю ведь причину. Знаю и не ищу решения, беру такой, какая есть. От себя бежать глупо. А себя обманывать – еще глупее.

Эдвард… странный. Да, именно так. Он странный своим всепрощением, своей извечной готовностью помочь, своим терпением и своим пониманием, которое, не скупясь, если нужно, дает мне. Но странность эту, ровно как и остальные черты этого мужчины, я начинаю понимать. Симпатизирую им? Можно так сказать? А по-другому и не объяснить. У меня такого раньше не было. И я не хочу, чтобы было в дальнейшем. Меня устраивает сегодняшнее положение дел.

Темно-коричневый, почти медный оттенок, чтобы придать волосам блеск. По отдельным прядям, сверху вниз. Важно не сойти с контура, как и с кофтой. А то придется переделывать, чего я не хочу, не буду и не стану допускать.

Вот и волосы. Такие же мягкие, чуть-чуть примятые, светящиеся от света и прекрасно заметные на светлой подушке. То, что нужно.

Не знаю, с чего мне вдруг понадобился такой подробный анализ своих ощущений. Окунув кисть в стаканчик и наблюдая за тем, как растворяются в воде сброшенные в ее недра краски, цветными нитями расплываясь к стеклянным бокам, однозначного ответа не вижу.

Единственный вариант, что могу принять за искренний, хоть и не без смущения, это свою собственную реакцию на мужа.

Он входит в комнату, и я, хочу того или не хочу, улыбаюсь. Искренне и широко.

Он ложится со мной в одну постель, позволяя прижаться к себе, и я настолько быстро засыпаю, что странно было бы даже подумать. Особенно когда ночи напролет возилась в постели в резиденции Ронни - это, по меньшей мере, выглядит необычно.

Он спрашивает, понравилось ли мне… еда, отдых, его хобби – и я говорю «да», независимо от того, так оно было на самом деле или нет.

А что касается сегодняшнего утра, когда подглядела за ним в ванной… когда-нибудь я сгорю дотла. Когда-нибудь он доведет меня до ручки, честное слово.

Я ни одного мужчину за всю свою жизнь не хотела так сильно. Я в принципе не знала, что кого-то можно так хотеть… сексуальная озабоченность? Да почти рабство! Я чувствую себя извращенкой.

От его голоса, запаха и прикосновений я ощущаю защиту, мне не холодно, и я уверена, что завтра будет не таким уж и темным; по крайней мере, если что, мне будет у кого попросить помощи и с кем поговорить.

Но от того же голоса, запаха и прикосновений у меня внизу живота что-то вспыхивает, переливаясь всеми огнями радуги. Иногда я этого боюсь.

Простыни постели кофейного цвета, нежнейшего оттенка. Я получаю его из коричневого и белого, добиваясь полного смешивания. А потом покрываю получившимся цветом постельное белье. Попеременно черными и белыми полосами, затемняя их, разбавляя и используя теперь уже две разные кисточки, добиваюсь складок на простыни. Акварель, конечно, все еще на вершине пирамиды моих предпочтений, но ей такого эффекта добиться бы удалось с большим трудом. К тому же, пришлось бы стирать карандаш, а этого бы точно не хотелось. Все-таки есть у гуаши преимущества. Пусть и зовут ее детской краской.

Вот и все. Чуть отодвинув от себя подложенный мольберт из того самого русского журнала (я знаю, что прочту первым, как только освою язык, на котором говорят в Москве), внимательно приглядываюсь к работе, ища недостатки и любуясь достоинствами. Он еще не высох, цвета еще потемнеют, но черты, надеюсь, не сотрутся. Ровно как и драпировка. Ровно как и заботливо выведенные мной пряди волос Аметистового.

Достойно получилось – достойно его. И моей памяти тоже достойно.

Глубоко вздохнув, я откладываю портрет на тумбочку, чтобы просушился. Для защиты от посторонних глаз прячу за часы-динозаврики, способные скрыть лицо и тело Серых Перчаток, оставив нежданным зрителям лишь покрывала.

Время вижу вполне точно – без пяти минут десять. Как раз полчаса после завтрака и уже больше двух часов с того момента, как осталась в комнате одна.

Еще одна вещь на заметку: Эдвард меня оставил. Не велел идти к себе, даже словом не обмолвился. Неужели тоже мне доверяет? Ну хотя бы пытается?..

Такие мысли греют душу. Перехватив края одеяла и устроив его так, чтобы прикрыть и плечи, на которых нет ничего, кроме пижамной майки, я достаю из ящика возле кровати свой телефон.

На самом деле никаких мыслей, кроме того, как разобраться с местоположением пресловутого острова Сими, что рядом с Родосом, у меня нет. Я прошу у Google разъяснений и карту и получаю на выбор миллион картинок от послушного поисковика. Я даже выбираю одну из них и терпеливо жду загрузки, чтобы выяснить степень отдаления двух составляющих одного целого – Эдварда – друг от друга. Но за несколько секунд до того, как серый кружок ожидания становится белым, известив о своей готовности, телефон сообщает о входящем вызове.

Завибрировав, мобильный пугает меня, чудом не выпрыгнув из рук.

Но хватает всего одного взгляда – короткого, быстрого, зато приметливого. К тому же, подпись недлинная и вполне ясная. У меня нет больше контактов, которые начинались бы с буквы «Р».

- Розмари! – выдыхаю, нажав на зеленую трубочку. С упоением вслушиваюсь в происходящее на том конце, затаив дыхание.

- Мой Цветочек, - смотрительница отвечает быстро. Кажется, понимает, как важен мне ее голос, - я тебя не разбудила?

С улыбкой поглядываю на часы, покачав головой.

- Здесь десять утра, Роз. Вот почему ты не спишь посреди ночи - это вопрос…

- У меня появилась возможность позвонить тебе, Белла. Какая разница, который час?

Все тело, канатами отходя от сердца, обдает теплом. Она зовет меня «Беллой». Она помнит.

- Ты чудо.

Кажется, она немного смущается.

- Ты чудо, моя девочка. Ты мое чудо, - решив не оставлять без румянца и меня, шепчет в трубку. А потом, как могу судить по незаметному шороху, перехватывает ее покрепче. Разговор будет долгий, она соскучилась. Разговор будет таким, который я хочу. Который и ждала.

Понедельник определенно не так плох, как слагают про него легенды…

- Твои комплименты бьют в цель, ты знаешь? - с теплой улыбкой зову я.

Поднимаю подушку выше, сажусь удобнее. Настраиваюсь на беседу, порадовавшись такому утру. Тайный портрет закончен, Эдвард скоро вернется, а по телефону мне звонит лучшая женщина на свете. Что дальше?

- Ни капли лести, помнишь? У нас договор.

О да, Роз, договор. С моих десяти лет. Только мало чем он похож на наши условности с Рональдом. За это я его и ценю.

- В таком случае я безумно рада тебя слышать, просто отвечаю.

- Спасибо, Беллз, - ее голос теплеет, это заметно даже через сотню километров. И за эту теплоту я многое готова отдать, хотя Роз никогда ничего не взяла бы.

…Ее сына зовут Фелим. Ему тридцать четыре, и живет он теперь в той самой России, о которой с детства я слышала, как о стране Снежной королевы. У него есть жена, но детей нет. Они с Розмари видятся раз в год, не считая двух видеоконференций по скайпу раз в три месяца. Он отдалился от нее давно. Его подростковый бунт, кончившийся полным разрывом с матерью, потрепал моей Роз нервы почище, чем я со своей выпивкой и сигаретами. Она могла поправить если не все, то многое в тот первый год. Поехать за ним, уговорить вернуться, оживить их отношения – хоть что-нибудь. Однако именно в девяносто девятом мы отправились играть с мамой в прятки на луг…

И ради меня Розмари пришлось остаться. Она не раз потом повторяла, что после такого ни за что бы меня не бросила, тем более учитывая мгновенно помрачневшего во всех смыслах Рональда.

С сыном они, конечно, стали потом общаться. Она даже ездила в его город (в названии - нечто связанное с Сибирью, но мне не вспомнить). Они до сих пор обмениваются подарками на Рождество и звонят друг другу на Пасху. И пусть улыбаются и порой смеются, но это не то, я понимаю. Они далеки, они почти чужие. Так что я чувствую за собой определенную вину, признавая, что явилась причиной подобных семейных распрей. Прав был Ронни, судя по всему, утверждая, что ветер в моей голове ломает чужие жизни. По крайней мере, с Роз получилось так.

И потому я люблю ее еще сильнее. Она за меня пожертвовала самым дорогим. И стерпела все от Рональда, приняв и его условия, и его зарплату, и его жизненный уклад. Ради того, чтобы со мной остаться…

- Белла, я слышу, ты бодрее, чем прежде, - осторожно прощупывая почву, смотрительница подозрительно вслушивается в каждый мой вдох, - тебе уже больше нравится тут? В России?

Ее тревога вдохновляет, ее забота приятно покалывает под ребрами. Эдвард не сказал ей про мою ногу? Тем лучше. Волнения излишни.

- Да, Роз. Я бодрее, и мне лучше. Мне здесь хорошо, - честно признаюсь я. Ей, по крайней мере, в чем угодно могу признаться.

- Видишь, не так плоха холодная страна, верно? Главное, с кем переезжать…

- Полностью согласна, - ни секунды не сомневаясь, шепчу я, - мне попался чудесный спутник.

Женщина подозрительно затихает. Поправляет волосы рукой, как перед собой вижу. И чуть поджимает губы.

- Вы поладили с Эдвардом?

Мне на лицо просится улыбка. Ну вот опять. Я об этом и говорила.

- Мы давно с ним поладили, - закатив глаза, я со смущением смотрю на подсыхающий портрет, - сложно этого не сделать.

- Он убедил тебя в своей честности, так ведь?

- Убедил.

- И в надежности, я думаю.

- Правильно думаешь, - хмыкаю я, - ты была права.

Самодовольно усмехнувшись в трубку, Розмари говорит веселее, ее голос звонче, слова нежнее.

- Я знала, что по-другому и быть не могло. Он уникален.

В смятении мотнув сама себе головой, я опускаю подушку ниже и, выбравшись из кокона своего одеяла, валюсь на мягкие простыни. Лежу на спине, согнув ноги в коленях и задумчиво глядя на потолок. Надеюсь, что прохладная постель остудит мое пылающее лицо.

- Уникален…

Розмари переливами колокольчиков посмеивается на том конце.

- Не смущайся, мой Цветочек. Я просто констатирую факт, что ты достойна лучшего. И лучшее получила.

- Ты специально искала Эдварда? Не мог же он сам наткнуться на меня… - все еще слишком рдеющаяся, чтобы перевести тему и говорить громче, бормочу смотрительнице я. Играя мимикой, прогоняю какую-то часть румянца. Но взгляд ненароком касается двери в ванную – приоткрытой, – и он занимает утраченные позиции вновь.

- Он все сделал сам, - утверждает Розмари, - моим делом было поговорить с мистером Своном, Белла.

- О чем было говорить, если на кону стояли пару миллионов?

- Белла…

- Ты могла сэкономить и его, и свое, и мое время. Все равно было ясно, чем все кончится. А когда пахнуло неясностью, Эдвард удвоил сумму.

Выдаю все это на одном дыхании, а потому, когда заканчиваю, беру паузу, дабы отдышаться.

Наша беседа принимает не лучший поворот, это очевидно, но раз уж зашла такая тема… правда налицо.

Зачем же я так жутко понадобилась Каллену, раз он заплатил такую сумму? Здесь определенно нечисто.

- Цветочек, знаешь, что мне не нравится в тебе? – Розмари тяжело вздыхает на том конце, с умом используя время, которое я случайно предоставила ей. - Твоя скоропалительность. Ты не обдумываешь свои слова до конца. Это может стать большой проблемой…

- От того, буду я думать или нет, истина неизменна, - упрямо поджимаю губы, поворачиваясь на бок. Ловким движением руки притягиваю к себе известную подушку, овившись вокруг нее всем телом. Носом утыкаюсь в мягкое, пропахшее клубникой нутро.

- А какова истина, по-твоему?

- Акт купли-продажи совершен с большим успехом. Все получили то, на что ставили. Проигравших нет, - парирую так уверенно, так твердо, что смотрительница тихонько и грустно усмехается. Я могу поклясться: окажись рядом, взъерошила бы сейчас мои волосы, недовольно потрепав по щеке.

- Белла, тебя никто не продавал. Пожалуйста, не надо так думать.

Запрокинув голову, я глубоко вздыхаю. Жмурюсь, явно пребывая не в восторге от того, куда мы повернули такой долгожданный и желанный мной разговор.

- Роз, пожалуйста, я не хочу… я так соскучилась по тебе… давай обсудим что-нибудь другое? Рональд больше не регулирует мою жизнь и то, что в ней происходит. Я замужем.

С легкой самодовольной улыбкой, которую могу себе, к счастью, позволить, смотрю на платиновое кольцо. Пальцами пробегаюсь по крылу голубки и впервые так открыто радуюсь тому, что оно на мне. И мне принадлежит, как обещал Эдвард.

- Извини, моя девочка, - тем временем, сбавив обороты, раскаивается Розмари. Прикусывает губу, опять перехватывает покрепче трубку, - я веду себя неправильно и неправильные вещи говорю, знаю. Буду исправляться.

Она на миг останавливается, а потом добавляет. Чуть тише, нежели все остальное:

- Я тоже очень-очень соскучилась по тебе, Белла. Ты не представляешь, как в резиденции без тебя стало пусто.

Ее признание берет меня за живое. Как от человека, которому столько лет одному было не все равно, сдохну я от передозировки или нет, переживу ли еще одну грозу и встану ли на собственные ноги после того ужасного падения с дуба. Розмари провозилась со мной полгода, буквально вынудив поправиться. Эта еще одна глава нашей совместной жизни и того, что было за ее время. Я слишком многим обязана этой женщине. Я не забуду.

- Я бы приехала ради тебя… но лучше приезжай ты. Здесь определенно лучше, чем я думала.

Она смеется, отчего трубка в руках немного подрагивает.

- С приездами придется повременить, Беллз. Но у нас ведь есть разговоры! Давай-ка, расскажи мне об этой неделе. Я уверена, она была полна для тебя событиями!

Ее искренний интерес, энтузиазм, задор и дружелюбие, что сочится ваттами наружу, делают свое дело. Наполняют меня до краев, заставляют улыбнуться снова – шире прежнего. А потом и вправду рассказать. О самых ярких вещах, о самых интересных, не упуская таких любимых ею подробностей.

Темы про Эммета и взаимоотношения братьев Каллен я задвигаю на потом. Стороной обхожу и историю с побегом и выпивкой, не желая расстраивать женщину. Ни словом не проговариваюсь о вчерашнем фонаре и попытке сделать Эдварда своим без особого плана.

Зато рассказываю о пейзажах. О соснах, о доме, о комнате… моей новой комнате. Радуюсь тому обстоятельству, что Эдвард позволил мне спать с ним в одной постели, обсуждаю блюда, которые уже успела попробовать. Привожу пару фрагментов из своих снов, которые могут заинтересовать Роз.

Она не верит, что я завтракаю полноценно. Она не верит, что я нормально, по-человечески, сплю всю ночь. Она определенно сомневается, что я дала уговорить себя приобщиться к новой кухне. А что самое главное, сменила свое расположение в доме. Даже Розмари со своими скудными познаниями об Эдварде (по сравнению с моими, конечно) понимает, что его спальня была табу. И что эту крепость мне с успехом удалось взять – умолчим, какой именно ценой.

- А еще у него есть племянница, - продолжаю я, коснувшись темы, какую прежде не решалась заводить. Вырывается, и не успеваю остановить себя. Но слова обратно забирать не собираюсь. – И он ее очень любит.

Смотрительница со знанием дела соглашается:

- Я знаю, Беллз. Чудесная девочка, не правда ли?

Я вспоминаю это создание с черными, как смоль, волосами и пугающе-прекрасного цвета глазами. Широкие брови, длинные ресницы, алые губки – красавица. Я такой в детстве определенно не была. Сколько же сердец ей удастся разбить, когда вырастет?

- Да, Роз. Чудесная.

- А имя мне не напомнишь?

- Каролина. «Кэролайн», как Эдвард переводил, для Штатов.

- А разве не Анна, Белла? – женщина чуть-чуть хмурится. - Ну, «Энн», как ее зовут…

На сей раз мой черед засомневаться. Только не в себе. В том, что слышу.

- Анна?..

Смотрительница молчит, обдумывая, что мне ответить. Ее молчание воспринимается не лучшим образом. Меня тревожит.

- Роз?..

- Все в порядке, Беллз, - все же отвечает мне, - наверное, я перепутала. Это чужое имя.

Так уж и чужое…

- Так звали какую-то из «голубок», да?

Розмари смущена. Она теряется, наверняка жмурясь.

- Цветочек, я не знаю. Оно просто откуда-то всплыло у меня в памяти. Извини, что прервала тебя. Расскажи мне еще что-нибудь.

Неохотно, но отступаю. Порой все же эта женщина как агент разведки – из нее не вытянешь правду клещами. И уж точно так напористо не пройдет. Нужно умело, нужно правильно. Поэтому тайна пока остается тайной. Пусть и до жути меня смущающей. Еще одна неуемная душа?

Я рассказываю Розмари о вчерашней прогулке, о саде Эдварда, о фасаде дома снаружи и машине, на которой он ездит. Я упоминаю самолеты и чертежи, а еще то, что любит гжель и весь дом ею заставлен. Но когда дохожу до снежков, уже почти сболтнув, что впервые вчера коснулась мужа, затыкаю себя и прикусываю язык. Это слишком личное. Это… мое. Совсем мое, ровно как и портрет. Ей не обязательно знать. Никому не обязательно.

- Я хотела спросить… - вместо одной темы ловко выруливаю на другую, постаравшись сделать переход как можно более плавным. - Роз, ты ведь знаешь обо всей это канители больше, чем я… кто такая Константа? Что она хочет?

Женщина не ожидает такого удара в лоб. Видно по ее сбившемуся малость дыханию, по растерянности, по тишине в трубке. Чертовой тишине. Никому сто лет не нужной.

- Белла…

- Он мне не расскажет, - признаю свое поражение, не строя лишних иллюзий насчет решительных действий Каллена с этого фронта, - он посчитает, что мне не надо знать.

- Если он так считает, как я могу что-то рассказывать? – она наверняка изгибает бровь, образумливая меня.

- Розмари, из-за Константы Эдвард… расстраивается. Очень сильно, ты просто не видела… а я не могу понять причину. Почему?

Иду на это откровение ради своей цели, решаюсь им пожертвовать. Получу в любом случае больше, чем потеряю. Очень надеюсь…

Смотрительница мнется. Борется между желанием быть правильной и помочь мне. В ней часто смешиваются эти желания, Рональд так повелел. То ли исполнять обязанности, то ли избавить меня от страха после кошмара, «незаконно» вторгшись в комнату ночью. То ли разобраться с делами по дому, то ли испечь мне яблочный пирог, за который тогда, казалось, могла отдать что угодно.

Сейчас та же картина – за информацию я тоже многое отдам. Особенно про Эдварда.

- Пожалуйста, - добиваю ее, просительно прошептав эту фразу, - я только о ней спрашиваю. Я ни о ком больше не спрошу.

- Белла, ты переоцениваешь мою осведомленность…

- Хоть что-нибудь.

Ну вот, кажется, согласна. Выдает себя, не дает усомниться.

- Мне известно, Цветочек, очень мало. Я скажу то, что знаю, но, ради бога, не бросайся в бой с этими знаниями, хорошо? Оно того не стоит.

- Роз, я ничего не натворю. Я просто волнуюсь… за него, - прикусываю губу, пожалев, что призналась. Неважно, что Розмари, просто призналась вслух. Сама себе. Это правильно?..

Зато такой мой ответ, похоже, придает смотрительнице смелости.

- Константе Пирс двадцать пять лет, Белла, - докладывает она, не запинаясь, но явно торопясь, - мистер Свон говорил, что она танцевала в одном ночном клубе до встречи с мистером Калленом. Когда они встретились, там была какая-то страшная потасовка, и она очень сильно пострадала. В то время, когда мистер Каллен женился на ней, ей необходима была серьезная пластическая операция. Так что в каком-то смысле он вернул ей лицо… А потом они переехали в Россию, и история оборвалась. Все, что я слышала потом, она дважды хотела покончить с собой.

Розмари останавливается, переведя дух. Рассказав запретную историю, чувствует себя, похоже, не лучшим образом. Смущается этого и своей неожиданной решительности. Или моего напора.

- Суицид?.. – вспоминаются ее слова про вены. Это не было шуткой.

- Да, дважды. Дважды, Белла. И это все, что мне известно.

Роз открещивается от этой темы, отстраняет ее от себя. И я понимаю, наконец, причину. Сказала больше, чем положено в принципе. Не считает это правильным решением и наверняка будет корить себя, что поддалась на мои уговоры.

Так не пойдет. Это не то, чего мне хотелось.

- Розмари, спасибо большое, - искренне произношу, не обделив смотрительницу теплом, а размышления о полученной информации отложив на потом, - мне бы никто не помог больше, чем ты. Я очень благодарна. И я обещаю, что это останется между нами. Я ни в коем случае не выдам тебя. К тому же, это я заварила кашу. Я тебя вынудила.

Женщина вымученно усмехается.

- Хорошо, Цветочек. Это меня утешает.

Я улыбаюсь ей в ответ:

- Ты чудо, Роз. Я уже говорила.

- Вот где чудо, - она фыркает, наверняка имея в виду меня, - только я все равно прошу тебя, Белла, без самодеятельности. Ты очень умная и правильная девочка. Пожалуйста, не расстраивай меня. Если сейчас у тебя все хорошо, то дальше будет только лучше. А все эти «голубки», включая мисс Пирс, – выкинь их из головы. Они тебе ни к чему.

Дельный совет. Только был бы возможным. Боюсь, пока они часть Эдварда, они и частью меня останутся, не глядя на все сопротивление. К тому же, я одна из них. Как ни крути, а связь имеется.

- Ладно, - но для смотрительницы соглашаюсь. Она заслуживает этого согласия.

Та вздыхает, поверив мне наполовину. Но в слова это не обращает. Просто оставляет висеть в воздухе.

А на заднем плане тем временем слышны какие-то бормотания. Низким голосом, мужским. И Розмари на них, конечно же, реагирует.

- У вас гости? – хмуро спрашиваю я, переворачиваясь на живот и увлекая за собой подушку.

- Мистер Свон немного приболел, мы наняли женщину для помощи по дому, - спокойно докладывает миссис Робинс, - а я присматриваю за ним. Поэтому у меня и нашлось время позвонить, мой Цветочек.

- С чего бы это ты за ним присматриваешь? – я мрачнею больше прежнего.

- А кто же еще присмотрит? Беллз, ему правда нехорошо. Ангина, кажется.

Черт, эти слова… какой эффект один должны надо мной возыметь? Сочувствие? Сострадание? Желание помочь?.. Но как же это возможно, когда ничего подобного Ронни никогда не испытывал по отношению ко мне? Все сжато, скованно… будто бы нехотя. Я считаю такую заботу наказанием и проклятием. Не думаю, что он хотел бы видеть такую по отношению к себе.

- То есть, ночью ты не спишь из-за взрослого мужчины?

- Обо мне точно нет смысла беспокоиться. Я не пропаду.

- Как раз о тебе и стоит… Роз, поспи, пожалуйста, - мне вдруг становится нестерпимо больно, нестерпимо жаль ее. Я хочу обнять Розмари, я хочу поцеловать ее, я хочу, чтобы она была рядом. Чтобы никто не вынуждал ее в три ночи стоять над своей кроватью. Это некрасиво и нечестно. Это эгоистично. Так было со мной…

- Посплю, моя девочка, посплю, - обещает она, явно занятая чем-то, судя по движениям трубки, - спасибо за заботу.

- Я люблю тебя, - выдыхаю, зажмурив глаза, - побережешь себя ради меня, м-м-м? Пожалуйста…

Свои движения женщина останавливает. Замирает, кажется. Затаивает дыхание.

А затем признательно и очень нежно, как умеет только она, как только ей было под силу, ей позволено, шепчет мне:

- Я тебя еще больше, мой Цветочек. И я всегда на твоей стороне. Ты можешь позвонить мне в любое время. Я найду минутку… я найду и час, Беллз. Мы тебя не бросили. Мы с тобой.

Через секунду обращается уже к кому-то другому, видимо оглянувшись назад:

- Сейчас.

И возвращается ко мне. Гладит свои голосом:

- Договорились, Белла?

У меня на глазах слезы. Признательности, доброты, любви к ней… у меня нет другого ответа, кроме и без того известного. Нам всем.

- Да, Роз. Договорились.

Но прежде чем, попрощавшись, положить трубку, все же говорю кое-что еще, может быть какой-то частью сознания этого и не желая. Просто говорю. И просто отвечаю за свои слова. Какими бы они ни были и как бы ни звучали.

- Позаботься о нем.

* * *


В доме Эдварда пять спален. Три из них небольшие, две остальные – по-настоящему просторные. Хозяйские, как сказал бы предлагающий этот дом риелтор. Все спальни выполнены в мягких, ненавязчивых тонах. Они не темные, не вызывают чувство покинутости и одиночества и уж точно не поглощают солнечный свет, что столь редок здесь зимой. Но никакой яркости. Ничто не бьет по глазам, ничто не вынуждает зажмуриться и захотеть отвернуться. Ни капли белого, ни капли красного, никакого подобия на ярко-желтый или оранжевый. В коридорах, комнатах и ванных смешиваются розовые, фиолетовые, бронзовые и бежевые оттенки, напоминающие по консистенции латте.

Я бреду мимо них, с интересом изучая каждый цвет. Когда долгое время проводишь взаперти, ощущение пространства притупляется, просыпается заинтересованность в новых открытиях. Я люблю спальню Эдварда и при любом раскладе из миллиона других всегда предпочту ее теплую и уютную атмосферу, однако провести все время нашего замужества в заточении не кажется мне верным вариантом. Я хочу осмотреть дом. Я вторую неделю в нем, а видела только пару комнат. И те в основном на первом этаже.
Если мне здесь жить, я должна знать, где именно живу. Тем более, после разговора с Розмари прибавляется храбрости на такое путешествие. И к черту Рональда с его ангиной. Справится.

Отправная точка моего маршрута по выходу из пространства безопасной кофейной двери - это достаточно длинный коридор. Шагов восемь до первого поворота точно. А по стенам изредка встречаются картины-зарисовки в нежно-бордовых рамах. Они выгодно смотрятся на фоне бежевых стен, оттеняя их.

Сюжеты здесь самые разные, но в основном пейзажи и натюрморты. Парочка фруктов и кувшин с молоком, бескрайнее зеленое поле с одиноким деревцем у горизонта, лодка, покачивающаяся на крохотных речных волнах. Все нарисовано гуашью, хотя в дальнем углу, при повороте влево, я все же вижу одну акварель. Ничуть не менее привлекательную, чем остальные зарисовки.

Нет сомнений, что Эдвард рисовал их. Судя по мазкам и углу, при котором они нанесены, это его стиль – я такой же наблюдала при росписи тарелок. Чередуя осторожные тоненькие касания и размашистые твердые, он получает чудесный результат. Почему еще не открыл свою школу? Я бы записалась…

Первая остановка – это спальня за очередной кофейной дверью. На ней нет красного ромба, нет предупреждающих меток и вообще нет ничего, кроме золотистой удобной ручки. Мое любопытство берет вверх, и я приоткрываю ее. Ни скрипов, ни хлопков. Не решаюсь ступить внутрь. Однако и отсюда все чудесно видно: шкаф, кровать и стол, а вместо тумбочки журнальный столик. Как раз он и подсказывает мне назначение этой комнаты двумя металлическими половинками будильника. На них ровными буквами розовой краской выведено «Анта». Так что я спешу ретироваться с чужой территории.

Вторая остановка – эта комната почти сразу же следующая за спальней одной из экономок. Внутри она зеркально повторяет меблировку уже увиденной мной, разве что чуть потемнее, с двумя подушками возле изголовья. Тот же будильник, но краска уже сиреневая: «Рада». И я снова вынуждена закрыть дверь, потянув за ту самую удобную ручку.

А где же кабинет? Эдвард так беспокоился, что я проникну туда и стану копаться в его вещах. А на деле его еще и искать нужно…

Ну уж нет, тут любопытство я заткну. Не стану.

На этой ноте осмотр второго этажа заканчивается. Я обхожу стороной свою спальню, где совсем недавно взяла краски и еще несколько кисточек, стараюсь миновать дверь, ведущую в просторную «оконную» комнату поскорее. Но, мне на удивление, возле нее оказывается небольшое фойе, что я прежде не рассмотрела. Возле ограды по направлению к лестнице, выполненной из резного дерева, устроились два светлых кресла с цветными подушечками и журнальный столик между ними. Он закруглен, и у него нет ножек. А по центру располагается вязаная салфеточка, ставшая подставкой для горшка с орхидеей. Розовой, разумеется.

Я как раз притрагиваюсь к одному из тоненьких лепестков, стремясь убедиться, настоящая она или нет, когда замечаю Раду. Она поднимается по лестнице с подносом с дымящимися тарелками.

- Добрый день, Изабелла, - вежливо приветствует, остановившись на предпоследней ступени.

Оставив цветок в покое, я так же вежливо отвечаю на приветствие. Женщина как всегда в достаточно строгом платье, напоминающем униформу. Воротничок отутюжен, фартук неизменно завязан на поясе. Сегодня зеленый.

- Вы не голодны? У нас как раз время обеда.

Ее поднос недвусмысленно подтверждает эту информацию. Она действительно собиралась отнести его в спальню? Они полагают, я не выйду оттуда без Эдварда? Или я была не должна?..

- Я могу поесть внизу?

Удивившись, экономка медленно кивает.

- Конечно. Если вам будет удобнее внизу, значит внизу, - и поворачивается обратно, спускаясь по тем самым ступенькам, по которым только что поднялась.

Я дожидаюсь, пока спустится окончательно, и тогда уже, помня о своей неуклюжести, встрепенувшейся этим утром, иду вниз следом.

В столовой хлопочет Анта. Ставит тарелки на стол, приносит салфетку, солонку и приборы. Возле моего обеда, состоящего из основного блюда и десерта, устраивает стакан с соком. Уже отсюда мне видно, что гранатовый. Эдвард вынудил женщин запомнить.

Обедать со мной никто не остается. Подготовив все, экономки удаляются на кухню по своим делам. Я слышу шум воды и звон посуды. А еще как свистит закипевший чайник, и как хлопает духовка. Неужели они весь день проводят там?

Впрочем, важно ли это? Я спустилась в столовую, я сижу за столом, а не держу поднос на коленях, и я пробую стряпню, которую предлагают в этом доме. Благо, сегодня без изысков и сюрпризов. Картофельное пюре и ростбиф под горчичным соусом. А чтобы доставить радость вкусом рецепторам, своей очереди дожидается десертный рисовый пудинг с шоколадной посыпкой.

Мне нравится такой обед. Я спокойно ем, стараясь не обращать внимание на редкие взгляды из-за кухонной арки, следящие за мной. Я ем и думаю, нравится ли такая еда Эдварду. Или ее приготовили потому, что он уехал и обедать собирается в другом месте?

В любом случае, это вкусно. Уж точно лучше, нежели те равиоли, которым потчевали меня в «Белладжио».

Я заканчиваю с мясом, когда телефон, пристроенный в кармане надетых вместо пижамы джинсов, вибрирует. Настолько неожиданно и не вовремя, что я удивляюсь. Розмари уже давно должна спать – на часах почти два, а кроме нее звонить некому.

Я достаю мобильный, пристроив рядом с тарелкой на стол.

…От текста сообщения, что вижу, едва не давлюсь своим же обедом.

«Как часто в жизни нашей строгой хотим мы правду точно знать?
Как часто слаженно и много умеем ее ложью покрывать?
Суровость напускная, моя детка. Суровость тут не больше, чем слова.
Ведь не одной девчонки тела коснулась твердая рука.
С твоим кольцом, прошу заметить».

В графе «отправитель» обладатель было стертого мной номера. Ярко выделяясь черным по белому, маленькие буквы не врут. Мне снова пишет Джаспер. И что пишет…

Растерянно глядя на экран, я делаю глоток сока, стремясь вернуть в строй пересохшее горло. Опасливо смотрю в сторону кухонной арки, но там, слава богу, наблюдающих пока нет. Уверена, мое лицо сейчас они запомнили бы надолго.

Я не хочу отвечать. Я не собираюсь отвечать, что важнее всего. Но, взрывной волной подымаясь откуда-то из глубин, негодование притупляет здравый рассудок.

«Перевелись в Америке поэты? Не в силах уж связать двух слов, проникнутых хоть каплей смысла?»

Приветом на привет, Джас. Если ты хотел сыграть на эффекте внезапности, у тебя получилось. Но тогда и мне разрешено брать его в расчет. Что ты и видишь.

В ожидании ответа я поспешно доедаю остатки ростбифа. Два кусочка и полвилки пюре. Нервничаю.

«Кто слов связать не сможет, их споет, принцесса. А стать женою фетишиста уже поинтереснее будет бред».

Что за?.. Я не понимаю, это розыгрыш? Те вещи, что он говорит и пишет, это воспринимать шуткой? Или Бесподобный действительно двинулся головой быстрее меня?

Сделав глубокий вдох, должный расслабить и придать хоть какой-то трезвости мыслям, я все же пробую рисовый пудинг. Для себя самой, а также для экономок, наверняка ненадолго прервавших свои наблюдения, изображаю совершенно безмятежный и спокойный обед.

Но внутри все предательски начинает подрагивать.

«Что там про ложь написано?.. Твои слова – пример?»

«Мои слова простая констатация известного, принцесса».

«Известного чего? Кому?»

«Похоже, каждому. Кроме тебя. Кроме невесты».


Я не чувствую вкуса пудинга. Я продолжаю его есть, но, кажется, скоро подавлюсь. Подобные диалоги явно не стоит вести во время обеда. На это Джас и рассчитывает?

Откладываю ложку подальше, сконцентрировавшись на беседе. Второй раз из двух, что мы общались после моего переезда, Джаспер затрагивает в обсуждениях Эдварда. И опять не с той стороны, с которой было бы правильно.

Может быть, поэтому я и обрываю игру. В псевдо-стихотворной форме не получится выразить ту мысль, какую я хочу довести Хейлу.

«Проспись и проветрись. Дела плохи».

Ответ не заставляет себя ждать. Словно бы заранее набранный.

«Дела будут плохи у тебя, Белла. Маньяк под прикрытием еще хуже, чем простой маньяк. Неужели тебе совсем не интересно, за кого ты вышла замуж?»

Я фыркаю.

«Ты мне расскажешь?»

«И никто больше».


Боже, да в нем самоуверенности ровно столько, сколько миль мы пролетели от Вегаса до Москвы. Храбрость и решительность, а за ними еще и глупость. Дешевый трюк.

«Поменьше читай газет».

Мне кажется, совет дельный. Вот и подтвердились слова Роз, что прозвище Аметистового многим известно. И даже тем, кому известно не должно быть. Кто вообще не заслуживает о нем знать?

«Побольше слушай, принцесса. Будешь умней и расчетливей».

«Кого же слушаешь ты? Мало ли кто что сказал, Джаспер. У меня все прекрасно».

«А станет прекраснее. Ты знаешь, что сестра Деметрия жила с твоим “Суровым”?»


Я случайно чуть не роняю телефон на пол. Очередное сообщение, выбивающее из колеи. И слишком, слишком быстро, чтобы в нем усомниться. У меня где-то в горле застревает вдох. Не идет дальше.

«Дем бы врезал тебе, знай он, какие небылицы сочиняешь…»

«Дем правдив, Белла. Это его положительное качество. Тем более, он восстановил с сестрой связь не так уж давно, чтобы тебе знать об этом».

«Но тебе позволено…»


«Мне позволено все. В том числе дать тебе шанс узнать “мужа” поближе. Я обещаю, что ты не будешь разочарована».

Я поднимаюсь из-за стола. У меня не хватит больше сил держать лицо, обсуждая такие вещи и получая такие ответы. Мне нужно в какой-нибудь угол, подальше от наблюдателей. Я поспешно благодарю экономок за обед и, оставив за спиной рисовый пудинг, спешу в гостиную. Две арки, разделяющие нас, дают мне фору. Я очень надеюсь, что мне хватит нескольких минут, дабы закончить с Джасом этот глупый диалог.

Сажусь на подушки дивана ровно с той стороны, с какой сидела, когда мы говорили с Эдвардом здесь неделю назад. Прямо напротив телевизора. Секунду думаю, прежде чем его включить. Для конспирации.

«Джаспер, иди ты к черту. Вместе со всеми своими познаниями».

Первый канал. Какой-то музыкальный конкурс. Люди сидят на больших креслах с черно-красными спинами, зрители аплодируют, а дети на сцене поют. Позади них идет цветной фон, сменяющий картины зимних пейзажей.

«Неужели не воспользуешься шансом? За информацию берем недорого. Факт – штука долларов. Это по-честному».

Уловив всю суть завязавшейся беседы, смеюсь. Колюще, резко, но искренне. Последняя фраза разбавляет мои сомнения, уничтожает опасения. Как банально, Бесподобный. Тысячу за факт. За факт от тебя. Ну разумеется. Продешевил…

«Перебьюсь».

По-моему, коротко и емко. Причем четко. До предела.

Джаспер не отвечает почти минуту, что рекорд. Обдумывает? Раздумывает? Мне весело предполагать такое.

Но ответ удивляет. Потому что грубее я еще не видела, а глупее – тем более:

«Ты пожалеешь, что не раскошелилась, когда могла, Белла. Будешь смотреть в глаза собственному портрету, пока он будет иметь тебя. Фирменным способом. Потом не сядешь».

Я больше не могу. Сжав зубы, я что есть мочи давлю на красную кнопку, отключающую телефон. И поспешно отшвыриваю его от себя подальше, тщетно пытаясь восстановить нормальное дыхание.

Беру пульт и делаю звук в телевизоре громче. Песни на русском, песни на английском… мне плевать! Я хочу забыть все сказанное Джаспером. Я хочу его забыть. Я начинаю его… ненавидеть?

Извращение какое-то. Ненавидеть человека, за которого прежде пошла бы босиком по углям.

А все из-за мелочности, из-за навязчивости. А еще из-за всего, что вылил на Эдварда. Уже за это мне достаточно вычеркнуть его не только из телефонной книжки, но и из жизни в принципе.

«Фетишист», «будет иметь»… мы обсуждали двух разных Калленов. Все вышеизложенное настолько не вяжется с реальностью, которую я наблюдаю, что нет сомнений в хорошей фантазии Хейла и плохом воплощении этой фантазии в жизнь.

Я не буду тратить время на мысли и обдумывания им сказанного. Точно так же, как не буду думать о Конти и всем, что она натворила. Клуб, побоище, лицо… тоже лицо. Может быть, поэтому Эдвард и сошелся с ней? Ее лицо…

Зажмурившись, откидываю голову на подушку. Заставляю себя расслабиться.

Громкие песни, сочетаясь с прохладой комнаты и ее приятным запахом, постепенно, но делают свое дело. Приводят меня в форму.

К тому же, помогают собственные уверения. Они порой ценнее всего прочего.

Ты ошибался, Джаспер. Не Эдвард «Суровый», нет. Я Суровая. Я больше не позволю тебе мне написать ни слова и ни строчки.

Обещаю.

* * *


Полупрозрачный дым, плавно поднимаясь в воздух, наполняет окружающее пространство своим ароматом. Нежный, но терпкий, цветочный, но с оттенками фруктов. В большой белой чашке с волнистыми краями и традиционным узором из гжели, этот зеленый чай доставил бы удовольствие даже истинному ценителю. А уж мне и подавно.

Сев на диване так, чтобы ноги оказались под пледом, принесенным заботливой Антой, смотрю телевизор. Удобно обхватив чашку и маленькими глотками пробуя ее содержимое, наблюдаю за перемещениями актеров на экране. Какой-то русский фильм, фразы быстрые, отрывистые, мне непонятно ни слова, даже по наитию. Но они достойно играют, а потому не решаюсь переключить. Мне интересно, чем все кончится.

На кухне по-прежнему слышны признаки жизни, доносится даже аромат чего-то печеного, судя по всему, сладкого. Но несмотря на это, время от времени желающие казаться незамеченными глаза посматривают на меня из-за деревянной арки. В какой-то степени с опасением, в какой-то, наоборот, с приятным удивлением. Не могу понять, чего больше.

Игры для меня излишни, поэтому не демонстрирую, что подмечаю все происходящее. Просто пью чай. Просто слежу за сюжетом фильма.

Наверное, из-за такого отношения к происходящему и теряю счет времени. Заблудившись между мыслями о Джаспере, Константе и Рональде, о которых не хотела бы слышать, увлекшись тяжелой судьбой персонажей по ту сторону голубого экрана, перестаю то и дело глядеть на часы.

За это они делают мне подарок, преподнося сюрприз, – ускоряют время.

Главные герои, встретившиеся посреди улицы во время летнего дождя, страстно и отчаянно целуются, заполняя фон нежной-нежной, переливчатой музыкой. И в то же мгновенье в прихожей хлопает дверь.

Я даже подумать не успеваю, кто бы это мог быть. Но радуюсь от этого ничуть не меньше, отодвинув на задний план и фильм, и взаимоотношения несчастных влюбленных, когда Эдвард выглядывает в гостиную, разыскивая меня.

В том же пальто, в каком миллион раз видела его и к которому миллион раз прижималась, со слегка взъерошенными рукой волосами, гладковыбритый и морозно-свежий, он стоит возле стены. Я вижу только левую половину его тела со своего ракурса. И на этой левой половине – на стороне лица – бродит улыбка. Могу поклясться, что более явная, нежели прежде.

Он рад меня видеть? Правда?

- Привет! - осмелев, первая здороваюсь, улыбнувшись ему в ответ. Широко и искренне. С удовольствием.

Аметисты блестят. Задорно, радостно, умиротворенно. Ни грусти, ни хмурости, ни мрака. Они потрясающи сейчас.

- Привет, Изза, - отзывается мужчина. Разувается, не возвращаясь в прихожую, и эти пару секунд дают мне фору. Молниеносно отставив чай на журнальный столик, буквально спрыгиваю с дивана. Этот день был долгим и насыщенным, не глядя на то, что еще почти половина его впереди. Так что теперь мне хочется сделать одну вещь, от которой вряд ли смогу отказаться.

И, по-моему, Эдвард понимает это, потому что не отталкивает меня. Дает к себе прижаться и обвить за талию.

- С возвращением, - шепчу ему, надежно скрепив руки за широкой спиной.

Хмыкнув, Аметистовый кладет ладонь мне на затылок, привлекая ближе.

- Надеюсь, ничего не случилось, пока меня не было?

- Нет, - не думая и секунды, уверяю его. Ничего не случилось, верно. Все, что было, нельзя прировнять к этому понятию.

Из кухни теперь доносятся не только запахи и голоса. Анта с Радой, одна перебросив через руку полотенце, которым вытирала посуду, а вторая так и не расставшись с грязной чашкой, что мыла, входят в прихожую следом за хозяином.

- Добрый вечер, Эдвард.

Голос у рыжеволосой экономки удивленный, бровь опять изогнута. Она не до конца доверяет тому, что видит, глядя, как держусь за Серые Перчатки. И как он, совершенно не чураясь этого факта, держит меня.

- Добрый вечер, Рада, - вежливо, но не утеряв и доли своего оптимизма, оборачивается к женщине Эдвард. - Анта, здравствуй.

Голубоглазая домоправительница смущенно кивает головой, поспешно возвращаясь к прежнему занятию. Поглядывает на меня с интересом, но не более того. Большего себе не позволяет.

Рада тоже хочет уйти, подстроившись под ситуацию, но Каллен ее останавливает.

- Рад, выложи на тарелку, пожалуйста. А то я его все же раздавлю, - и протягивает ей пакет. Небольшой, бумажный, темно-коричневый, с завернутой в трубочку ручкой. А на боку его эмблема кондитерской. Такая сеть есть и в Лас-Вегасе, она общемировая. Они специализируются на… брауни!

С мгновенно загоревшимися глазами оглядываюсь на мужа. Подняв голову, ловлю прямой, малость смешливый взгляд.

- «Шоколадное Эльдорадо»? – восхищенным шепотом спрашиваю я, дав мыслям воплотить черное-белое воспоминание в цветную надежду. Вижу десерт как перед собой, на той же тарелке, на которой ела его в Вегасе, в квартире Эдварда. С густым шоколадным кремом, с украшением из потертых грецких орехов, с мягким бисквитом, пропитанным медом… великолепно.

- Он самый, - не томя меня ожиданием, мужчина кивает. Ненадолго отпустив меня, сбрасывает пальто, перекидывая через руку. Усмехается энтузиазму в моих глазах и расслабляется куда больше прежнего. Мне начинает казаться, что он правда пришел домой. Только не к себе. К нам домой – как и полагается в случае женатого человека.

- Ты определенно колдуешь…

- Я просто запоминаю нужные адреса, Изза.

- Ты не любишь сладкое.

- Зато ты любишь, - его ответ исчерпывающий. Принимаю без лишних размышлений, не дав себе засомневаться. Но признательность выражаю – так же исчерпывающе. Подбородком утыкаюсь в его плечо, а руками, осмелев подняться выше, неприметно глажу спину.

- Люблю, ты прав.

Эдвард немного смущается от моих слов и прикосновений. Кажется, я снова вижу отголосок знакомого румянца, а глаза чуть-чуть мутнеют. Чтобы не обидеть меня, он отстраняется с небольшим промедлением. Но, так или иначе, шаг назад все же делает. Разрывает объятья.

- Тогда предлагаю попробовать твой брауни, пока он не засох, - бодро, намереваясь не допустить того, чтобы я расстроилась, предлагает Аметистовый. Вешает пальто в шкаф, ботинки относит к специальной секции. Весь в черном, если не считать рубашки, – даже носки цвета воронового крыла. От этого смотрится бледнее, но не критично. Ему идет – я еще утром убедилась.

И хоть щетины больше нет, хоть волосы лежат ровнее прежнего, все же он не изменился, он такой же. Я к такому Эдварду прижималась позавчерашней, вчерашней и сегодняшней ночью. А еще очень надеюсь, что и следующую так же проведу у него под боком.

- Выпьешь со мной чая, Изз? – в конце концов предлагает муж. Румянец виден уже отчетливее, мое разглядывание напрягает его. К тому же такое явное – почти любование.

- Конечно, - с готовностью отвечаю я, скорее машинально, чем осознанно отдернув края майки, - с удовольствием, Эдвард.

…И чай мы действительно пьем. Просто чай, такой же зеленый, как и тот, что я попробовала прежде в одиночестве. У Каллена такая же, как и у меня, большая кружка, такой же рисунок – за исключением правого цветка, который должен оплести толстую ручку. Для меня он создает иллюзию помощи, а у мужчины начисто отсутствует. Не дорисовал.

Брауни оказывается отменным. Мне бы сейчас, наверное, любой десерт показался отменным, но этот в особенности. Все из-за того, кто его принес. Мне до сих пор греет душу мысль, что Эдвард подумал обо мне и постарался сделать приятное. Даже такую мелочь, даже шоколадный бисквит – а уже говорит о многом.

Сидя рядом с Эдвардом, наблюдая за тем, как вместе со мной пьет горячий напиток, второй раз заверенный экономками, я снова убеждаюсь в правильности собственных выводов. У Джаса больная фантазия и извращенное чувство юмора. Его сообщения были направлены исключительно на то, чтобы я заплатила по сто долларов за несуществующие «подробности» жизни Эдварда. Он и Дема не постеснялся приплести сюда, и какую-то сестру его выдумал, и вообще…

Наверное, разрывы излечиваются вот так – недостойным поведением. Если в прошлую среду я, сидя на холодном ковролине и заедая кипяток из-под крана «Таблероном», безутешно рыдала, что моя жизнь кончена с уходом из нее Бесподобного, то сейчас мне легко. Относительно, конечно, еще с осадком и сухостью в горле, но не более того. Пол сменил диван, воду – чай, шоколад – шоколадный десерт. А самое главное, что я не в одиночестве. Что при погашенном телевизоре, шуме воды на кухне и тихоньком постукивании ложки Эдварда о край чашки, когда размешивает сахар, есть странное благоденствие. И оно очень вдохновляет, придавая сил.

Я начинаю верить в себя. В себя рядом с Эдвардом.

Пусть называет это извращением. Пусть льет грязь – недолго осталось. Мое мнение неизменно.

К тому же, вряд ли можно назвать криминальным интерес к собственному мужу, симпатию к нему. Аметистовый заслуживает ее явнее, чем кто-либо, с кем я хоть однажды встречалась. Хорошего мне он сделал определенно больше всех. Потягаться способен только с Розмари, но она знает меня с двух лет, а он меньше месяца. В этом и вся разница.

- Очень вкусно, - хвалю я, доедая предпоследний кусочек своего «Шоколадного Эльдорадо». Вторая порция, судя по всему предназначенная Эдварду по расчетам Рады, но нетронутая им, терпеливо ждет своего часа, - спасибо тебе, что принес это.

Каллен поднимает со столика небольшую тарелочку, в приглашающем жесте повернув ко мне.

- Не за что. Но он весь твой.

Заинтересованно поглядев на мужчину, я капельку щурюсь.

- Опять нарушаем правила? Сладости, шоколад…

Моему напоминанию, прежде незримо шествующему рядом, Серые Перчатки усмехается. Морщинки собираются у его левого глаза, но не те, которые хочется разогнать. Их я как раз и изображала на портрете. Они мне очень нравятся.

- Как рабочую неделю начнешь, так ее и проведешь, - оптимистично заявляет он, забирая у меня пустую тарелку и все еще протягиваю полную. Второй рукой из чайничка наливает еще чая в кружку. И ни на каплю не промахивается.

- Русская пословица?

- Практически. Кушай.

Хохотнув его настрою, его виду, той красоте, что излучает и демонстрирует, открытости, теплоте… я просто не удерживаюсь. Да и удерживаться, в принципе, не хочу.

- Большое спасибо, Эдвард, - и забираю тарелку себе.

Ночью у меня долго не получается заснуть. Возможно, причиной является то, что Анта поменяла наволочки у подушек и незнакомый запах порошка мешает мне, а может, все дело в том, что сегодня окно закрыто и под двумя одеялами мне жарко… они расплывчаты, эти причины, и неточны. Подобрать верной я не могу, то откидывая, то притягивая обратно покрывала и время от времени меняя положение головы на подушке.

Поворачиваться с боку на бок и вертеться в постели мне не дает присутствие рядом Эдварда – как и хотела. Его аромат, слава богу, справляется с порошком, но не до конца. Притупляет.

Мне в голову лезут разные ненужные мысли, в том числе та самая навязчивая идея, которую так и не решилась мужу озвучить за вечер, который у меня был.

После незапланированного чаепития он исполнил обещание, данное еще вчера, немного порисовать со мной тарелки, а потом мы ужинали приготовленной Радой пастой. На сей раз с грибами и ветчиной, под пармезаном. Мне она показалось малость недосоленной – мусака была лучше.

Теперь же, почти в двенадцать ночи, по всем канонам давно пора было отправиться к Морфею. Но то ли он так упрям сегодня, то ли я неумолима, но вместе мы сойтись никак не можем. Слишком сложно.

В конце концов, на очередном моем повороте, когда напряженно гляжу на стену напротив, стараясь хоть как-то уговорить сознание на сон, Эдвард не выдерживает.

Убирая с моих плеч одно одеяло, он кладет на мою спину руку, не касаясь голой кожи ладонью, но поглаживая ее. Пальцы прекрасно ощутимы через пододеяльник.

- Изза, - в тишине его голос звучит строже, чем мне хочется, и далеко не так удовлетворенно, - что произошло?

Зарывшись носом в подушку, я старательно изображаю святую невинность.

- Что произошло?

Эдвард глубоко вздыхает.

- Тебя что-то тревожит, а я, возможно, смогу помочь. Если ты расскажешь.

- Рассказывать особенно нечего…

- Попробуй, - ободряет мужчина. Увереннее устраивает ладонь на моей спине, пододвинувшись чуточку ближе. В темноте его пижама далеко не светлая, но такая же мягкая и сладко пахнущая. Мне кажется, я, лишь коснувшись ее, определю, кто передо мной. Можно даже без аромата.

Стоит попробовать? Я ведь ничего не потеряю, просто исполню обещание и не дам Джасперу шансов – по-моему, неплохая задумка. Осталось только воплотить в жизнь, постаравшись не выдать все подробности, о которых я хочу умолчать.

Сделав для храбрости глубокий вдох, я все же решаюсь. Эдвард молчаливо способствует этому, здорово расслабляя меня.

- Я хочу другой номер телефона.

В спальне повисает молчание. В моей спальне с «Афинской школой» на стене, теплыми толстыми занавесками и мягким ковром оно словно бы эхом отскакивает от стен. Быстро наполняет собой пространство и долго не отпускает его. До того самого момента, как через полминуты Эдвард мне отвечает:

- Новый номер?

- Совсем новый. Русский, - подтверждаю я. Лежу неподвижно, не решаясь даже руки, где чуточку подрагивают пальцы, убрать с пояса мужа.

- Можно спросить, чем вызвано это желание, Изз?

- Я не хочу думать о Штатах, - честно признаюсь, пожав плечами, - мне это не нравится.

- Тебе звонит кто-то из Вегаса?

- Да, - раз уж вскрывать карты, то вскрывать. Это не худшее из возможного, тем более я ведь не вытаскиваю запрятанные в рукаве тузы-секреты, - и я не хочу, чтобы мне звонили. Я хочу оставить только номер Розмари.

Эдвард затихает, переваривая услышанное. Он не говорит ни слова, не двигается, но его мысли, мне кажется, крутятся в голове крайне быстро. И с такой же завидной скоростью создают условия для принятия правильного решения.

- Для тебя это важно?

- Да.

Он приглаживает мои волосы – легонько, ласково, осторожно. Незаметным движением руки заставляет повыше устроиться на подушках, не давая шансов повредить шею. И все это время пока произносит:

- Тогда у тебя он будет. Я завтра этим займусь.

Теплой волной меня накрывает удовлетворение. Улыбнувшись краешком губ, благодарно приникаю к его боку, пальцами чуть-чуть проведя вперед-назад по груди.

- Это будет замечательно. Спасибо.

- Это и есть то, что тебя волновало?

- Да, - односложность не так уж и плоха, если правильно употребляется. На сей раз я улыбаюсь шире, проговорив свое согласие.

- Тогда поводов больше нет, - делает вывод мужчина, не углубляясь в мою историю и то, что хочу оставить себе. С заботой поправляет мое единственное одеяло, устраивая его так, чтобы не сползало.

А потом вдруг дополняет:

- Поворачивайся.

Я сперва не понимаю. Изумленно взглянув на него привыкшими к темноте глазами, пытаюсь выяснить, не ослышалась ли.

- Поворачиваться?

- Да. На бок. Поворачивайся на бок, - а он не сомневается в том, что делает. В голосе проскакивает даже улыбка. И ни капли сна.

Я слушаюсь. Не вижу смысла упрямиться и отказываться, к тому же гложет любопытство, что именно Эдвард придумал. Поэтому за рекордный срок делаю то, что просит, поерзав на своем месте для того, чтобы распрямить сбившуюся в комок пижамную майку.

Аметистовый терпеливо дожидается, пока я улягусь. И только затем, не забыв предупредить о том, что делает, прикосновением к запястью, поворачивается на бок следом за мной.

И о чудо – повторив телом мою позу, подобрав верное положение, чтобы нам обоим было удобно, закрывает мою спину, прижимаясь сзади.

Мы лежим лицом к зашторенным окнам, напоминающим о вчерашнем кошмаре с фонарем. Мы лежим, и, в случае чего, мне не составит труда увидеть полную картину, напитавшись ужасом на еще несколько дней.

Но я здесь не одна. Я теперь как никогда ясно чувствую, что не одна, благодаря Эдварду. Он обнимает меня, он держит меня рядом, и его подбородок традиционно над моей макушкой.

Я чувствую себя ребенком – когда-то так спала со мной Роз. Непередаваемое чувство защищенности, комфорта. Тем более, если учесть, что в мое распоряжение Каллен отдает целую ладонь. И ничуть этого не чурается.

- Эдвард…

- Спокойной ночи, Изза, - уверяя меня, что понимает, что делает и делает это не напрасно, Серые Перчатки все так же поглаживает мое запястье, - так сон придет быстрее. Вот увидишь.

У меня есть основания ему не верить?

А даже если бы были… неужели не поверила бы?

Мне кажется, все равно бы согласилась. Со сном, без него… такие вольности от Эдварда дорогого стоят, причем если приплюсовать к теперешней позе «ложки» еще и шоколадный брауни.

Так что не даю себе никаких шансов – изначально.

Доверчиво прошептав «хорошо», беру на себя ответственность на кое-какие личные движения, спиной поплотнее прижавшись к мужу. Без намеков, без провокаций. Просто потому, что хочу чувствовать его рядом. Каждой клеточкой, каждым миллиметром тела.

И, если будет позволено, подольше…

Я согласна и на остаток жизни.

* * *


Разбитые в кровь колени…
Но ссадины заживут.
Труднее всего поверить,
Что больше нигде не ждут.

Как будто ножом по сердцу,
И слёзы стоят в глазах.
Как лезвием по живому,
Издёвка в моих стихах.

Развейте мой прах над морем,
Отдайте меня волкам.
Рождается правда в споре,
Но только силён капкан.

Раскрошены в пыль запястья,
Не жду от судьбы тепла.
Иду я тропой несчастья
Туда, куда мать звала.

Лишь там я смогу спокойно
Взглянуть на себя в упор.
И будет уже не больно.
Закончен ненужный спор.

By Finno4ka


Неделя идет своим чередом.

Каждое утро я просыпаюсь, зная, что найду рядом человека, которого больше всего хочу видеть. И даже если он не будет лежать в постели, даже если отправится в ванную или ненадолго выйдет в коридор, от этого ничего не изменится.

Жизнь вместе тем и хороша, что даже самые незначительные мелочи напоминают о недоступности одиночества. Они такие разные, но такие воодушевляющие – все до единой.

Например, отправляясь в душ, я вижу, что полотенца повешены не настолько же ровно, как висели вчера, после уборки Рады. Хоть каплю, но сдвинуты, хоть каплю, но сползли. И на мягких ворсинках еще есть блестящие бисеринки воды – прямое доказательство для меня. Не одна.

Или же обстановка спальни. Штора, отдернутая влево, а не вправо, как вчера; одеяло, постеленное кофейным рисунком покрывала вниз, а не вверх, отчего прямоугольники и квадраты формируют неправильную композицию; шкаф и вещи, которые он не вместил и которые аккуратной стопкой сложены на стуле рядом. Все мягкие, все выглаженные, все знакомые. По аромату. Я от чего угодно его отличу.

Каждое утро я исподволь, незначительно нарушая свое слово не подглядывать, все же наблюдаю за Эдвардом, полуприкрыв глаза. Теперь я, например, знаю, что носки он надевает в последнюю очередь, сразу после того, как побреется. И что вешалки в его шкафу темно-золотые, деревянные, с тяжелыми металлическими крючками, которые выглядят совершенно невесомыми в контрасте с толстым поручнем для их хранения. И что галстуков у Каллена всего два – черный и темно-синий, – но за неделю он их ни разу не надевает, передумывая и кладя обратно в ящик.

В комнате Эдвард никогда не переодевается. У него есть ванная для этих целей, которая скрыта для моих глаз с ракурса кровати. Но зато с этого местоположения у меня потрясающий вид на то, как утром, вставая с простыней постели, он потягивается, прогоняя сон. Спина красиво выгибается, в меру мускулистые руки (не медвежьи, слава богу) поднимаются вверх, а голова запрокидывается немного назад. Именно таких людей снимают в рекламах. Из него вышла бы неплохая модель – тот же «Men’s Health» порядочно заплатил бы за такую находку.

Каждое утро я завтракаю – в десять. Просыпаюсь в семь вместе с тихонько вибрирующим будильником Эдварда, но имитирую сон как минимум до половины восьмого, дожидаясь, пока мужчина оденется и вернется в спальню с намерением забрать мобильный и ключи от машины. И только после его ухода позволяю себе еще немного поспать, с удовольствием провалившись в утреннюю темноту комнаты, наполненную немым присутствием Аметистового. А вот уже потом, уже позже, в десять, ко второму пробуждению, спускаюсь в столовую, не забыв заглянуть к себе, чтобы переодеться.

Насколько знаю, готовит мне Анта. Изучая мои вкусы, пытается подстроиться под них и сделать все, чтобы угодить. Знает, что из каш мне нравится только одна, та, что попробовала утром во вторник вместе с Эдвардом – за первым и последним таким ранним совместным завтраком. Она белая, и ее сложно сварить. Я прежде такой не ела. Они зовут ее «манкой», насколько помню. Чем-то похоже на нашу «обезьянку», но причину такого совпадения я до сих пор определить не могу. Зато такой неожиданной шуткой удалось рассмешить Каллена, а его улыбка дорогого для меня стоит.

Каждое утро я начинаю новый день. И не жалею о том, что его начинаю, к своему удивлению. Отпуская Серые Перчатки в офис, или куда он там отправляется дорисовывать чертежи океанских авиалайнеров, прекрасно знаю, что вернется. И вернется вовремя, в четыре, как и обещал. Не так уж и растянуто время отсутствия. Его можно пережить и переждать.

К тому же, у меня есть занятия. Первую буднюю неделю своей жизни в России провожу за рисованием, обвыкаясь обстановкой и пейзажами через бумагу и кисть. В основном я рисую спальню Эдварда с разных углов обзора и парочку зарисовок его самого, по памяти. Тот портрет, надежно спрятанный в моей комнате, не чета этим рисункам, конечно, он куда привлекательнее и куда точнее, но в них тоже есть определенное волшебство. На одной, к примеру, я оставляю черно-белым все, кроме глаз. Для них специально развожу краски, воссоздавая аметистовый оттенок. И зарисовка производит достаточное впечатление – потом эти глаза этого цвета всю ночь мне снятся.

Не пустует и полка с тарелками, прежде заставленная белой посудой, а теперь постепенно наполняющаяся раскрашенной. Мне нравится практиковать роспись гжелью после обеда – приходит нужное настроение. Ну а тренировки развивают умения – мои «зимние цветы» выглядят куда лучше, а узоры, хоть и не сравнятся с эдвардовскими, но так же, определенно, превращаются в более выверенные, более правильные. И более красивые, разумеется.

Каждое утро я жду вечера. Не буквально, конечно, не отчаянно и без ужаса на лице, не бросаясь на дверь и не изучая минутную стрелку как восьмое чудо света, но жду. Завтрак, рисование, обед, какая-то книжка, найденная в чемодане из подаренных Розмари, гжель… а потом он возвращается домой. Я неизменно спускаюсь, когда слышу хруст гравия на подъездной дорожке. Я неизменно первая его встречаю – и не потому, что сильно спешу. Просто так получается.

Больше таких вольностей как объятья я себе, конечно, не позволяю, но рукопожатием так же довольна. Эдвард настолько мягко и аккуратно пожимает мою ладонь в знак приветствия, что не могу и представить чего-то более приятного. Мне нравится.

Каждое утро сменяет другое утро. А каждую ночь – другая ночь. Я провожу их словно бы в невесомости, словно растворившись в созданной с такой трепетностью атмосфере.

Меня больше не посещают неправильные мысли. У меня в руках мобильный телефон с новой, выписанной всего пару дней назад сим-картой, у меня новый номер, известный избранному количеству людей, и никто не тревожит меня понапрасну. Я благодарна Эдварду за эту услугу.

Розмари звонит мне в четверг - узнать, как дела. Но на самом деле все же желает сказать, что отцу лучше. И что ангина потихоньку отступает, оставляя его в прежнем, готовом к бизнес-свершениям состоянии. Похоже, она все же волнуется за него. За столько лет он стал частью ее жизни - мне ли этого не знать?

Я не беспокоюсь – по крайней мере, убеждаю себя в этом. И я не благодарю ее за эту информацию, хотя, наверное, стоит. Я просто киваю на услышанное и говорю «хорошо». Панически боюсь, никуда не деться, пускаться в размышления о Ронни и наших отношениях. Это может пошатнуть мое более-менее восстановившееся равновесие этой недели, чего бы жутко не хотелось. Так что мысли я отгоняю. И возвращаться к ним не намерена.

Каждое утро я надеюсь, что побыстрее будет суббота, когда можно будет провести с Эдвардом побольше времени, не отрываясь от него надолго. Зависимость это, глупость или очередная идея-фикс - мне все равно. Пугает, конечно, но не настолько, чтобы отказаться. Бывает, что и жжется, и печет, а прикасаться не перестаешь. Как мотылек на свет. Без вариантов. Я ни за что добровольно не откажусь от нашего времяпровождения.

И, мне на счастье, суббота, наконец, все же наступает.

Двадцатого февраля две тысячи пятнадцатого года я просыпаюсь в восемь десять до полудня – сама, случайно. Просто открываю глаза и натыкаюсь на цифры на часах-динозавриках, никогда не отстающих и не перегоняющих истинное время.

Лежу, как и прежде, спиной повернувшись к Эдварду, а лицом – к окнам. Но в такой спасительной загородке из рук не жалею и не боюсь. У меня нет никакого повода бояться. Ничего.

…Не знаю, как эта мысль приходит мне в голову. Наверное, сначала приходит, а потом я понимаю, что именно. Утро не предвещает беды, оно сулит радость и совместное раскрашивание тарелок с неизменным греческим обедом и прогулкой, которой я жду. Привыкание проходит не так тяжело, акклиматизация с успехом завершена, и, похоже, я начинаю привязываться к ледяной стране на краю света.

Но вместе с привязанностью приходит и опасение. А опасение неминуемо вызывает зуд любопытства, которое меня, похоже, однажды погубит.

Лежу, как и прежде, только смотрю теперь не на них, не на подрагивающие от ветерка шторы. Я смотрю на планшет, так непредусмотрительно оставленный мужем с моей стороны постели. А планшет горит зеленой лампочкой, оповещая о только-только присланном сообщении.

Куда-то деваются принципы, где-то корчится в муках совесть, а намерение не рыться в вещах Эдварда покрывает увещеваниями, наподобие «одним глазочком» и «только сегодня, один разок». Правду, похоже, говорят, что чему быть, того не миновать.

Я беру гаджет в руки, тихонечко высвободившись из объятий мужа. Я аккуратно-аккуратно, едва касаясь, подбираю нужный пароль. Начинаю с его даты рождения. Потом пробую свою. А потом вспоминаю о девочке с черными локонами и серебряно-водяными глазами. Отнимаю восемь от сегодняшнего года и ввожу.

Планшет распахивает передо мной свои объятья.

…Правда, письмо, что читаю, щелкнув по иконке-уведомлению, сладостный трепет беспокойства и любопытства искореняет. Оставляет после себя недоумение и угольки. Тлеющие угольки, красные. Наступи на такой – взвоешь от боли.

Некий Александр Хорр пишет, сославшись на предыдущий e-mail: «Сделал разборку телефонных разговоров и СМС. Тебе стоит это увидеть».

А дальше, как в кошмарном сне, несуществующей бредовой выдумке или законодательстве параллельной Вселенной, идет ровный и четкий список распечаток, сделанных с телефона.

Моего телефона. Моей сим-карты – старой, правда, но в этом ли суть?

Здесь поразительной точности данные. Здесь текстом набраны мои разговоры с Роз, включая даже эмоциональную составляющую в виде знаков препинания там, где быть их не может.

За ними, моими личными разговорами, не менее личные сообщения. Полностью наша переписка с Джаспером в день моего побега – с теми же знаками, где не надо. Его первое стихотворение ко мне, то, про птицу, его шутки и слова о «седых яйцах».

Следом идет беседа номер два, состоявшаяся в понедельник. Все отредактировано, выделено, оформлено – загляденье. А главное, совершенно не похоже на шутку.

Стиснув зубы и не дав себе обернуться на все еще спящего Эдварда, веки которого плотно закрыты, лицо расслаблено, а губы чуть вытянуты, добавляя его образу беззащитности и искренности, я отметаю прежние мысли посмотреть «одним глазком».

Сморгнув слезы, перелистываю страницу, возвращаясь во «входящие». Просматриваю список в поисках интересных тем или знакомых имен.

Уже почти верю, что распечатки и слежка за разговорами - простая перестраховка, нечто вроде неправильной, но, наверное, оправданной меры безопасности. Некрасиво, нечестно и грубо, но все же допустимо. По крайней мере, здесь Эдвард больше узнал о себе, нежели обо мне, – Джас постарался.

А вот об остальных письмах такого не скажешь…

У меня перехватывает дыхание, пропускает удар сердце, пересыхает в горле, когда среди полученных сообщений оказывается одно, отправленное со знакомого адреса.

Я не верю. Я отказываюсь верить. Я даже моргаю пару раз, щипаю себя, отгоняя глупые видения.

Но они оказываются не глупыми, а настоящими. Они налицо.

«Розмари Робинс» - гласит безжалостная строка отправителя, доставлено тринадцатого числа второго месяца пятнадцатого года. В субботу, в общем – прошлую. Когда вернулась в дом после встречи с Медвежонком.

…Открывать я не хочу. Пальцы дрожат, губы трясутся, слезы капают. Я очень боюсь увидеть что-то не то внутри, я очень боюсь узнать правду. Хочется ошибиться. Хочется, чтобы Розмари Робинс в мире существовало миллион, и чтобы писали они все Аметистовому.

Впрочем, письмо загружаю. Весь размер, все, что требуется, – терпеливо жду. Один раз тревожно оглядываюсь на пошевелившегося было мужа, но он, подтянув повыше покрывало, все так же спокоен. За эти дни я видела его спящим дважды, но засыпала сама быстрее, чем дожидалась пробуждения. А сегодня, похоже, дождусь. Сколько бы ни нужно было ждать.

…Письмо.

Я не читаю – я пробегаюсь глазами по строчкам, желая понять их смысл и уверить себя, что не обо мне пишут. Я потом читаю – когда взгляд цепляется за собственное имя и роковое слово «гроза».

Не без усилий закрыв рот рукой, не без ужаса просматривая маленькие черные буквочки, сдерживаюсь с огромным трудом.

Тут же… все! Все обо мне, все про меня!

Строчка о грозе. О моем страхе, об окнах (!) и о… о маме. О долине, прятках, луге, кукурузе и «упокой ее душу».

Розмари хладнокровно, будто бы ненавидит меня, предает все, что между нами было.

Ее строчка в начале «Не рассказывайте Иззе хотя бы год» смешит меня, но смех выходит сквозь слезы, к тому же придушенный.

Рассказы о Джаспере, о Деметрии, о том, сколько раз я была с ними и какую наркоту принимала – четко, ясно, точно так же, как и Александр Хорр. Только без распечаток и с малым количеством знаков препинания. Восклицательных точно нет.

А потом… потом о вкусах. О еде, об одежде, о прогулках и стиле жизни, о моих характерных качествах… да это не письмо, а настоящее что ни на есть досье. Это полное досье на меня, со всем грязным бельем, какое смогла отыскать и каким безбожно воспользовалась…

РОЗМАРИ!..

Внутри, в груди, слева щемит. Так больно, так страшно щемит, что я опускаю руку, стараясь поймать ртом достаточно воздуха.

«Я люблю тебя, Цветочек». А я верила…

По телу проходит лихорадочная дрожь, пальцы сжимаются в кулаки и дрожат, а слезы текут, делая и без того испытывающую жар кожу по-настоящему горящей. Мои друзья-мурашки бегут по спине, мое дыхание не желает восстанавливаться и больше похоже на хрипы, нежели на вдохи.

У меня на лбу испарина. Испарина или холодный пот?

Ох, да к черту!

Она меня… они меня… моя Роз меня… предала!

Ну как же?.. Ну что же?..

Берет такая жуткая обида, такая боль, что я с трудом проглатываю первый, самый громкий всхлип. Облизываю губы, уже не стараясь переубедить или отговорить себя, что прочитанное правда, но пытаясь хотя бы смягчить удар.

А напрасно. Напрасно, потому что истина налицо.

Ничего не было. Не было никого.

Эдвард не угадывал, что мне нравится, не наблюдал за мной. Он прочел и сделал, как написано, похоже не особо заморачиваясь на этот счет. И с фонарем… он знал о грозе. Он сразу понял, о чем я, потому что знал. Потому что, черт подери, ему доложили!..

Я в прострации. Я сжимаю планшет пальцами, я верчу головой в разные стороны, я утираю соленую влагу, и я понимаю, что в прострации. Что потерялась, что упустила суть повествования. И не похоже, что найду.

Внезапно прошедшая неделя, включая все ее события и богатый на знаменательные вещи понедельник, а также неделя по приезду, наполовину проведенная в постели, теряются где-то в туманных воспоминаниях.

Я просто отрываюсь от земли. Я лечу. Я вот теперь в невесомости, только сейчас. И кажется, обратно мне уже не вернуться.

Я оглядываюсь на Эдварда. Я вспоминаю все, что делал для меня, обещал и выполнял. Все, что было… и плачу сильнее. Болит внутри до того сильно, что нет мочи терпеть. Я заору в голос сейчас же, если не выйду отсюда.

Даже он меня… я верила, а он меня… не пощадил…

«Суровый» никого не пощадит…

…Стремительно все делаю. Под импульсом, от шока, от боли или от ужаса - не могу определить. Знаю, что надо, и знаю, что буду. Что сделаю.

Дважды натолкнувшись на стену, больно ударившись об дверь и, кажется, оставив хороший кусок кожи среднего пальца на остром дверном язычке, которым даже желающему того ребенку сложно порезаться, я неожиданно оказываюсь у себя в спальне. Маленькой, темной, с кроватью больше окна и такими тяжелыми шторами, что даже свет лампы поглощают.

Меня трясет. Я закрываю дверь, я сажусь на постель и обхватываю себя руками, наплевав на кровь. Как никогда велико ощущение, что сейчас шагну за край. Не удержусь на поверхности…

Однако сознания не теряю. Ничего не теряю, ни кусочка памяти. Заново все переигрываю, заново все переосмысливаю и заново, стараясь со странной навязчивостью, довожу себя до плохо объяснимого состояния.

…До ванной едва добегаю. Скорчившись над унитазом, слышу постоянное «предали, предали» и только под конец позывов понимаю, что сама хриплю эти слова, глотая горькую слюну.

Укладываюсь на ледяную плитку, прижавшись к ней щекой. Закрываю глаза, зажмуриваю их, сворачиваюсь в комочек.

Радость оказалась обманчивой, удовлетворение – ложным, а надежды и вовсе бессмысленными, теперь это ясно видно.

Зато извечной и правдивой оказалась потребность людей во лжи, гадостях и причинении боли. Даже самых лучших сия чаша не минует – человек с аметистовыми глазами тому пример.

«Я никуда от тебя не денусь, Белоснежка».

Это я не денусь, мистер Каллен. Теперь вижу. В ловушке…

Но не это страшнее всего. Даже не то, что все это сегодня случилось, когда я рассчитывала на хороший день, а мир полетел в тартарары за каких-то несколько минут.

Страшнее всего то, что я одна. Я теперь одна по-настоящему, без шуток и высоких слов.

И от этого одиночества спасения уже не будет.

Редакция: Alex Tonx.
Прекрасное стихотворение: Finno4ka


Мы с нетерпением ждем ваших отзывов!
ФОРУМ


Источник: http://twilightrussia.ru/forum/37-16600-1
Категория: Все люди | Добавил: AlshBetta (05.04.2016) | Автор: AlshBetta
Просмотров: 4440 | Комментарии: 65 | Теги: AlshBetta, Русская, Эдвард/Белла, LA RUSSO


Процитировать текст статьи: выделите текст для цитаты и нажмите сюда: ЦИТАТА






Всего комментариев: 651 2 3 4 »
0
65 Alin@   (20.08.2017 20:07) [Материал]
Белла хорошо держится, когда такой мужчина рядом. Хотя и Эдварду непросто, умело прячет все чувства. Не сам узнал о ещё вкусах, но только ради неё делает многое и надеюсь стал больше улыбаться

0
64 pola_gre   (22.06.2016 16:49) [Материал]
Белла подглядывает, Эдвард подслушивает...
Неприятно, но надеюсь, поговорят начистоту и более открыто - тайну за тайну! Пусть про всех голубок и свою жизнь теперь рассказывает wink

Бедная Белла cry - чувствует себя преданной и Розали и Эдвардом

Спасибо за главу!

1
63 Svetlana♥Z   (31.05.2016 02:03) [Материал]
Ситуация запутана. А всё из-за того, что Эдвард строит отношения с Беллой на недомолвках, слежках и сплетнях. Это именно он установил правила, он просил доверия и сам первым предал. Можно было бы понять, что он хочет узнать, из-за кого Белла поменяла телефон. Но зачем знать всю переписку. dry wink

3
62 Nikarischka   (16.04.2016 23:17) [Материал]
А всё так хорошо начиналось, а тут вдруг бац!!!, и конец. Депрессия, слёзы, чувство предательства. Надеюсь, что Белла ничего с собой не сделает на этой почве, а Эдвард сможет всё исправить, хотя я и не совсем понимаю как он это сделает. Но он должен, чёрт возьми! Нужно было удалять такие компрометирующие и неоднозначные письма. Понятно, конечно, что всё это делалось во благо, но получилось вон как.
В общем, спасибо большое за главу! Ждёмс продолжение, уж очень интересно, что там дальше wink

1
61 ღSensibleღ   (13.04.2016 04:42) [Материал]
м-да... она не скоро сможет отпустить тот кошмар, что теперь застрял в ее голове... не после этих писем cry

1
27 ♥Sweet_Caramel♥   (09.04.2016 22:38) [Материал]
Вот теперь все более серьезно. Теперь Белла сама не верит Эдварду и будет его отталкивать. А учитывая ее проблемы и то, что по сути она одна... даже не представляю, что будет дальше( Что же такого произойдет, что Эд сдастся в руки Беллы? Главная интрига biggrin

0
56 AlshBetta   (11.04.2016 00:27) [Материал]
У них новая ступень в отношениях, пусть и отдалившихся. Это не пройдет бесследно.
К тому же, вокруг не только Эдвард...
Ну а Белла сейчас способна на все dry

Спасибо за чудесный отзыв и прочтение!

1
26 Герда   (08.04.2016 15:01) [Материал]
Вот только-только всё успокоилось,стали ближе. Душевный покой Беллы более-менее пришел в равновесие,как вновь проблема. Ох,что же теперь будет? Розмари-самый дорогой для неё человек,может,даже дороже Эдварда,она не примет её предательства. Можно понять и Эдварда и Розмари,но черт, Белла не игрушка,она ведь пыталась исправиться,пыталась узнать Эдварда,сделать ему лучше,вон как беспокоилась за него,пыталась узнать о его проблемах,пыталась помочь. А они так с ней поступили,ох. Что же произойдет? Как бы Белла чего ни натворила,возьмет и совершит попытку суицида,у нее и без того психика не совсем нормальная, а сейчас все её успехи откинуться назад на 1000 шагов. sad
Спасибо за интересную главу!

1
55 AlshBetta   (11.04.2016 00:26) [Материал]
Все предали, все продали, все забыли и оставили... это слишком тяжело для нее и слишком больно. Если Эдвард не подоспеет, если не сможет ей помочь и вытащить из этого болота, будет большая беда. Сейчас Белла на все способна и лучше бы ему поторопиться. Порой случаются вещи, которые не исправить, к сожалению... но в этой ситуации у них, благо, есть шанс. Хотя бы один, хотя бы маленький sad
Все делали все чтобы помочь. А в итоге - едва не поубивали cry

Это тебе спасибо за такой отзыв! Всегда выношу из них что-то новое biggrin

1
24 GASA   (07.04.2016 19:17) [Материал]
О ё ёй!!!! Катастрофа.....Вот нельзя лезть куда не следовало.Разрушила свой хрупкий мир.Как то еще переживет этот момент....И как долго будет думать о предательстве....Ведь Розмари была ее ниточка с детства в прошлой жизни.....Такой удар она возможно ни когда ей не простит...даже если ее жизнь все таки изменится к лучшему.И никогда не будет веры ни кому.....

0
54 AlshBetta   (11.04.2016 00:24) [Материал]
Верно, мало того, что пострадала вера в Эдварда, так еше и в Роз... с этим будет сложнее.
Если только ничего не случится, что подтолкнет ее к размышлениям и прощению.
Все же Белла любит этих двоих. Что Роз, что мужа (пока еще не признается, но определенно не просто "дружба" тут, верно?). Она простит... однажды она простит biggrin

1
23 Dunysha   (07.04.2016 15:22) [Материал]
спасибо за главу. концовка меня просто добила своей эмоциональностью cry

0
53 AlshBetta   (11.04.2016 00:23) [Материал]
Спасибо тебе огромное!

2
22 Golden-daisy   (07.04.2016 11:28) [Материал]
Вот зачем Эдварду нужны были распечатки звонков, хотел лично убедиться что в них и в случае чего самому разобраться или для чего? ведь она сказала что не хочет получать кое какие звонки,так это и есть плюс в его работе, раз она не хочет напоминание о ее прошлой жизни, а вот то что она увидела "досье" на себя от Розмари, мне кажется зря она так восприняла, обидно конечно, но не нужно было без спросу брать планшет, потом будет очень больно от того что скрыто от твоих глаз.
Спасибо за продолжение

1
52 AlshBetta   (11.04.2016 00:22) [Материал]
Именно - разобраться, подстраховать и помочь, если нужно. Он пытается защитить Беллу и распечатки должны помочь, ровно как досье, которое он собрал. Все на ее благо...
А она не оценила и не поняла. Не вышло у нее.
Теперь обоим мучится...
Но за темной полосой всегда идет светлая, так?

Спасибо за отзыв!

1
57 Golden-daisy   (11.04.2016 21:47) [Материал]
Цитата AlshBetta
Но за темной полосой всегда идет светлая, так?

а как же без этого?

0
58 AlshBetta   (12.04.2016 00:25) [Материал]
Вот-вот)) Свет в конце туннеля быть обязан!

1-10 11-20 21-30 31-31


Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]



Материалы с подобными тегами: