Название фанфика: Там, на дне...
Название фан-дома: Звонок
Цитата: «Ночь темна и полна ужаса» (Д. Мартин. «Песнь льда и пламени»)
Автор фанфика: -
Бета: +
Жанр: Drama, Horror
Рейтинг: R
Персонажи: Самара Морган

Саммари: Здесь нет света, только бесконечная ночь и холод. И твои беззвучные крики не помогут — снаружи нет никого, кто хочет их слышать.

---

Здесь нет света.
Нет уже давно.

Насколько? Ты не знаешь.
Сначала, охрипнув от крика, оборвав все ногти на руках, ты отчаянно хватала ртом воздух, отсчитывая время по своим вдохам и выдохам. Этому тебя научили врачи, и ты еще помнишь, как они одобрительно кивали, когда ты начинала медленно шевелить губами, загибая пальцы на руках. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. И снова — один.
Никто не успел научить тебя считать до двадцати, тридцати... ста.
Тебя вообще мало чему учили. Только твердили, чтобы ты прекратила мучить людей, лошадей... маму. Только запирали, и наблюдали, и боялись. Но ты всех прощала. Иногда горло перехватывало от злости, иногда тебе хотелось только, чтобы все оставили тебя в покое, иногда ты готова была сделать что угодно, чтобы наконец-то вернуться домой...
И тогда ты начинала считать. Вдох и выдох. Один и два.

Когда они стихли? Ты не помнишь.
Воспоминания нескончаемой вереницей покидают тебя. Их разъедает ледяная вода, потихоньку, одно за другим, вымывает их из тебя, и ты отчаянно цепляешься за самые дорогие, самые ценные, не желая оставаться наедине со своим ужасом. Но это не помогает, и чем глубже ты погружаешься в ледяную воду, тем меньше остается того, что помогало тебе держаться на поверхности. Ты уже не помнишь ни как выглядело твое собственное лицо, ни какой была твоя любимая игрушка.
Зато крики лошадей не оставляют тебя.
Отвратительные животные, не дававшие тебе спать по ночам... Как ты радовалась, когда все, все они утонули, задохнулись, крича от ужаса!
Радовалась, пока ночью, пытаясь заснуть, не услышала всё те же хриплые предсмертные вопли.

Теперь ты тонешь, тонешь так же, как и они... Или уже утонула? Ты не знаешь.
Сердце не бьется. Легкие, что разрывались от нехватки воздуха, неподвижно замерли в груди. Иногда ты чувствуешь, как что-то шевелится в глазницах, чувствуешь тысячи маленьких ножек, что щекочут тебя изнутри.
Во всем этом нет ни капли смысла.
Несмотря на то, что тебе всего лишь восемь лет, ты знаешь, что смерть должна быть другой. Чувствовала, как она приблизилась к тебе, мягкая, и теплая, и нежная. Она была совсем рядом, она уже заключила тебя в крепкие, надежные объятия...
И отступила.
Ты не знаешь, почему.
Видимо, ты что-то сделала не так. Видимо, врачи были правы. Видимо, мамочка была права, скинув тебя сюда, во тьму, холод, сырость.
Убив тебя.
Это противоречие сводит тебя с ума.
Как можно мечтать о чем-то, умерев?
Как можно молить о помощи, утонув?
И почему тебе до сих пор холодно, так холодно?

Ты проживаешь последние часы (дни?) своей жизни снова и снова. Задыхаешься, и ужас от недостатка кислорода захватывает тебя целиком, не давая связно мыслить. Руки сводит судорогой: размокшие и окровавленные, они так и не смогли зацепиться за скользкие камни, и острая боль впивается в кончики пальцев, на которых кожа содрана до кости, на которых нет ногтей: все они остались в замшелых стенах колодца. Горло болит: ты так долго кричала, что голос сорвался; так долго плакала, что твои глаза растворились в слезах, смешались с ледяной водой.

Тебе всегда нравились длинные волосы, но теперь ты ненавидишь их. Они забиваются в рот, и ты не можешь их выплюнуть, не можешь убрать с распухшего, онемевшего языка колючие черные пряди. Ты начинаешь ненавидеть не только их: здесь — в ледяной глубине — есть слишком много того, что злит, что выводит из себя, и сначала ты пытаешься успокоиться, но нет вздохов, которые ты могла бы считать, и губы твои не шевелятся, не помогают беззвучно проговаривать одно слово за другим.
У ненависти есть единственная альтернатива, но ты слишком долго боялась, слишком долго тонула не только в воде, но и в ужасе. И вскоре ты понимаешь, что лишь злость приносит тебе облегчение.

В пустой глазнице извивается слизняк. Истлевшее белое платье колышется во тьме. Тонкие ноги и руки покрыты илом.
Но ты не видишь себя. Ты держишься, из последних сил держишься, хотя и не понимаешь, зачем. Глубина безумия манит тебя так же, как когда-то манила вода. Она обещает спокойствие и тепло, но ты не получила их, утонув в первый раз, и теперь, так же, как и тогда, сопротивляешься обманчиво-нежной темноте. Цепляешься онемевшими пальцами за остатки своего разума и вспоминаешь, вспоминаешь, вспоминаешь. Тебе уже всё равно, что именно является тебе в этих воспоминаниях, ты готова расцеловать каждую лошадь, что заполняет их своим непрерывным ржанием, потому что только они помогают тебе оставаться собой.

Теперь ты помнишь больше, чем раньше: ледяная вода, пусть и неохотно, но вернула принадлежавшее только тебе. Ты помнишь визиты к врачам. Как мамочка расчесывала свои красивые густые волосы. Как она с любовью смотрела на тебя и гладила по голове. Как вы гуляли, и деревья гнулись под напором ветра... Как лошади бросались в воду, и та постепенно окрашивалась багровым цветом.
Раз за разом ты вспоминаешь все это и изо всех сил ненавидишь, ненавидишь, ненавидишь. Потому что иначе ужас одержит верх, и вся твоя борьба окажется бесполезной.

Но ты слишком слаба. И уже не знаешь, зачем нужно сопротивляться. Тьму не разорвут лучи света, никто не вытащит тебя из этого нескончаемого холода, никто не обнимет, никто не заплачет, прижав тебя к груди...
Нет, ты уже не веришь в чудеса.

И тут приходят видения.

Искаженное ужасом лицо мамы; длинные черные волосы, так похожие на твои, струятся по спине; раскинув руки, она падает, падает, падает. Нет, постой! Ты хочешь схватить ее, хочешь остановить, но как? Ты слишком слаба, ты не можешь спасти даже саму себя — руки не желают слушаться, да и ногтей, что могли бы зацепиться, помочь тебе вскарабкаться по замшелым стенам, у тебя не осталось.
Воспоминания ломаются, коверкаются, искривляются. Ты проигрываешь, и беззвучно кричишь, моля о спасении; неподвижно извиваешься в ледяной воде, пытаясь выбраться на волю. Помнишь, как впивалась зубами в пальцы, пытаясь вернуть им чувствительность, и теперь делаешь то же самое: вгрызаешься в оставшееся в памяти, и знаешь, что на этот раз твой крик услышат.

Здесь, на дне, нет ничего, что отвлекало бы тебя. Только тьма, в которой ты видишь белое кольцо закрывающегося колодца, окровавленную воду, видишь стул и зеркало, обрыв и окно какого-то дома. Что это за дом, ты не помнишь, как не помнишь и мужчину, что смотрит на тебя из глубины памяти. В твоей голове — извивающаяся веревка, протискивающаяся между тонких губ; черви, что слабо шевелятся, что становятся людьми, что становятся червями. Лестница и колодец, стол и сороконожка, и пальцы, и отрывающиеся ногти — вот все, что остается у тебя, но уже не только ты раз за разом прокручиваешь эти образы. Не только твой ужас заполняет тьму вокруг, не только твои крики рвут барабанные перепонки: их становится всё больше и больше, и теперь ты не одинока.

Иногда тебе кажется, что крышка колодца открывается. Что на этот раз тебе хватает сил подняться наверх, и вода стекает по волосам, ручьями льется на землю и на полы, что внезапно оказываются под твоими руками и ногами. Тебе не хватает сил, чтобы выпрямиться, и ты ползешь, с трудом, через боль, на четвереньках приближаешься к совершенно незнакомым тебе людям...
И они умирают. А ты вновь обнаруживаешь себя в ледяной бесконечности, заполненной лишь ужасом, и злостью, и затухающей надеждой.

Тебе жаль их. Несмотря на привычную ненависть, ты никого не хочешь убивать. Но почему, почему никто тебя не спас? Почему никто не понимает, что ты кричишь, моля о помощи, что ты отдала им все, что у тебя оставалось, чтобы они знали, где тебя искать? Разве ты виновата, что воспоминаний так мало? Разве виновата, что держалась в колодце совсем недолго, что в конце концов все они тонут вместе с тобой?
Впрочем, ты прекрасно понимаешь, насколько глупы твои надежды. Если даже мамочка избавилась от тебя, почему какие-то незнакомцы должны пытаться спасти?
В очередной раз обрушившись в ледяную бездну, ты вдруг осознаешь, что никому не нужна.

И успокаиваешься. Ненависть уходит, как уходит и ужас. Ты смирилась, и вода уже не так сильно жалит непослушное тело, а пустые мечты не впиваются в высохшее сердце.
Ты наслаждаешься каждой смертью. Не потому, что ненавидишь их. Нет, ты лишь купаешься в теплом воздухе комнат и запоминаешь каждую мелочь, заполняя этими воспоминаниями свою влажную, неизменную, бездвижную и темную вечность.

Которую вдруг пронзает скрежет. Он впивается в твои уши, проникая сквозь мутную толщу воды, и ты понимаешь, что все-таки сошла с ума. Потому что тебе кажется, что крышка колодца открывается... кажется, что по темным стенам скачет в безумной пляске луч света, что в твое одиночество врывается кто-то, кто так же, как и ты когда-то, падает в зовущую ледяную воду. Ты слышишь женский голос и вновь беззвучно кричишь: «Мама! Мамочка!», и горячие слезы скатываются по холодным щекам, выжигая на них полные детской тоски дорожки. Теплые руки обхватывают тело, сломанной куклой обвисающее в незнакомых, но таких долгожданных, таких нежных объятиях, и ты чувствуешь, как ее слезы смешиваются с твоими, смывая с тебя исковерканные воспоминания, и ужас, и ненависть.
Не будет больше смертей и безумного, сводящего с ума страха. Купаясь в любви и сострадании спасшей тебя женщины, ты наконец-то находишь свою маму.

А горло Рэйчел Келлер теперь сжимается не от ужаса, а от бесконечной печали, что пропитала колодец, и воду, и стены. Прижимая к себе хрупкое тело, она улыбается сквозь слезы и шепчет что-то неразборчивое, гладит спутанные черные пряди, целует мокрую макушку.
Она чувствует, что измученная, никем не любимая малышка Самара Морган наконец-то обрела покой.