Глава 1. Роуз. Не Роузи.

Долбаное письмо и долбаный список книг.
Какого черта они вообще посылают нам письма? Поезд отходит от перрона каждый долбаный год в один и тот же долбаный день! И раз уж нас не отчислили в конце прошлого года, или мы не отпраздновали, наконец, выпускной, то нет никакой причины думать, что мы не вернемся в школу этой долбаной осенью!
Нет, ну серьезно. Неудивительно, что экология в таком дерьме. Маглы думают, что это из-за машин, заводов, прочей херни, но на самом деле это из-за тонн бумаги, которые магические школы Британии изводят на письма. Я должна начать кампанию против этого – против пустого использования бумаги на идиотские письма каждому идиотскому студенту каждый идиотский год. Не знаю пока, как ее назвать. О, подождите. Остановим Тотальную Вырубку Амазонских Лесов И Таежных Елей.
О.Т.В.А.Л.И.Т.Е.
Отвалите на хрен.
Уф. Серьезно, я даже не знаю, почему я так расстроена. Я имею в виду, что я и не хотела быть префектом. Они заносчивые, нудные, ходят повсюду с задранным носом, как будто они короли какие или что-то вроде того. И конечно я не хочу всего этого. Так что нет, я не зла из-за того, что мне не придется бегать вокруг с идиотским значком на груди. Я просто думаю, что это совершенно нечестно, потому что я умнее их всех на моей параллели, да во всей школе вместе взятой, и все, что я получила – долбаное письмо и долбаный список книг.
Нет, ну ладно. Префектом назначают не за оценки. Очевидно. Для этого надо быть маленьким миленьким «как-прикажете» и «будет-сделано», таких профессора обожают до мокрых штанов. И очевидно я не такая. И это не моя вина. Учителя ненавидят меня, ведь я умнее их, вот и цепляются по малейшему поводу. У меня постоянно столько проблем – и вовсе не из-за того, что я будто бы такая ужасная. Я просто отказываюсь быть овцой и соглашаться с ними во всем только потому, что они здесь работают. Серьезно, многие из них даже не квалифицированны достаточно, и очень немногие вообще умеют преподавать. Неудивительно, что столько детей проваливают экзамены. Нет, конечно, если послушать их – и под «они» я имею в виду весь преподавательский состав, это потому что мы, студенты, такие лентяи, не учимся как положено и бла-бла-бла.
Это просто вранье.
Я, например, учусь много. Я всегда удостоверяюсь, что знаю тему урока еще до того, как вошла в класс. Я делаю предварительные записи по предмету и даже иногда записываю во время урока, хотя часто это бессмысленно, потому что есть некоторые учителя, чья идея «преподавания» заключается в диктовке из учебника. Я тщательно проверяю свои тесты и всегда, всегда выполняю домашнее задание.
Но конечно же это никого не волнует.
Их волнует только то, что я высказываю свое мнение и говорю, что думаю. Их волнует, что я не верю каждому их слову, словно божественному откровению. Их только на хрен волнует, что я не моя, на хрен, мать.
И нет. Я не расстроена, я точно, абсолютно, на сто процентов, не завидую ни в какой форме. Ну и что с того, что Ал получил этот идиотский значок? Он хороший парень, верно? И не совершенно тупой. Обычно следует правилам и не влезает в проблемы. И он точно, абсолютно, на сто процентов, стал префектом не потому, что его фамилия Поттер.
Нет, сэр. Точно нет.

– Роуз!
Уф. А вот и упомянутая «на хрен» мать зовет.
– Роуз!
Снова «уф». Она думает, я не слышала в первый раз? Что, я внезапно оглохла?
– Иду! – ору я в ответ. Знаю, что она хмурится из-за моего тона и обдумывает, накричать на меня за это или нет, но в итоге не кричит. Понимает, что нет смысла тратить силы. Ах, как же я хорошо знаю свою милую мамочку.
– Мы опоздаем!
«Да неужели?» – бормочу я себе под нос и начинаю зашнуровывать кроссовки так медленно, как только могу. Как же я благодарна моде, что эта жуткая эпоха липучек прошла, и теперь мы снова с милыми нормальными шнурками, пусть липучки и быстрее. Они все равно жуткие, и я не понимаю, как они могли быть модными так долго?
Гляжусь в зеркало и пытаюсь пригладить волосы. Тщетно, конечно же. По крайней мере хоть одета нормально, впрочем мама наверняка найдет, что сказать о моей обуви и о том, как она сочетается с юбкой, а бабушка прокомментирует длину упомянутой юбки. Ну и ладно, обе старухи могут поцеловать мой (довольно плоский, судя по отражению в зеркале) зад!
Я медленно спускаюсь по лестнице, негромко напевая. Я делаю это, естественно, чтобы позлить моего братца, который ждет внизу и расстреливает меня взглядом.
– Как думаешь, ты можешь еще медленнее? – спрашивает он, хмурясь.
– Уверена, что могу, – холодно отвечаю я. – Хочешь, вернусь наверх и проверю?
– Хватит, вы двое, – мама выскакивает из гостиной с моим младшим братом Лэндоном на руках. Ему два, и он может ходить сам, но мама предпочитает носить его, когда она торопится. У Лэндона нет одной туфли, и она пытается ее найти. И она кричала, чтобы я поторопилась?
Кстати о туфлях: конечно же, она посмотрела на мои.
– Роуз, разве у тебя нет сандалий? Выглядишь, будто сошла с обложки гранжевого журнала.
Гранжевого журнала? Правда? Что это за хрень – «гранжевый журнал»?
– Что это за хрень – «гранжевый журнал»?
На секунду мне кажется, что я думаю вслух, но на самом деле, это Хьюго задает этот очевидный вопрос.
Мама, конечно же, трясет головой и смотрит на него, сузив глаза.
– Следи за языком!
Так предсказуемо.
– Мам, ну серьезно, – я замечаю туфлю Лэндона под книжной полкой. – Что такое гранжевый журнал?
– Ох, да не знаю я! – отвечает она, явно раздраженная. – Помоги найти туфлю брата.
О нет, мэм, не после такого тона.
Оставляю туфлю лежать там, где лежала, и даже не указываю на нее. Вместо этого ухожу на кухню посмотреть на отца. Он согнулся над радио на столике. Квиддич, конечно же. Суббота, в конце концов. Он подпрыгивает, когда я вхожу, подумав, что это мама. Понимает, что это всего лишь я, и, расслабившись, возвращается в прежнюю позицию.
– Какой счет? – спрашиваю я, хватаю яблоко из вазы и запрыгиваю на стол. Моя мама настаивает, что мы должны ставить для красоты настоящие фрукты, а не восковые, как делают нормальные люди, и она жутко бесится, когда кто-то что-то съедает оттуда и портит вид. Так что фрукты просто там лежат, пока не сгниют, а потом мы их выбрасываем. Моя школа тратит пергаменты, а моя мать – фрукты.
Чудесно. Давайте уничтожим планету и отберем еду у голодающих детей Африки.
– Сто двадцать – сорок, Падлмер, – папин голос звучит грустно, и я не перестаю удивляться, почему он вечно разочарован. Пушки никогда, никогда ничего не выигрывали и не выиграют – тогда почему каждый проигрыш для него такой сюрприз?
Я вгрызаюсь в яблоко, и папа замечает:
– Ты знаешь, что это нельзя есть, – лениво произносит он. Я пожимаю плечами, а он слишком поглощен квиддичем, чтобы настаивать.
– Наконец–то! – распахивается дверь, и входит мама, надевая на ногу Лэндона найденную туфлю. Она остановливается, увидев, как папа лихорадочно пытается отключить радио и сделать вид, что он не слушал трансляцию матча вместо того, чтобы искать туфлю малыша.
– Невероятно! – она яростно качает головой, и несколько шпилек из ее прически полетели Лэндону прямо в лицо. – Я обыскала весь этот чертов дом в поисках туфли, а ты тут слушал квиддич?
Ну, я же говорила. Предсказуемая.
– Вот, – она всучивает Лэндона отцу. – И постарайся доставить своего сына в дом своих родителей, не заглядывая по дороге на квиддичное поле.
Папа закатывает глаза (предварительно отвернувшись, конечно же) и несет Лэндона назад в гостиную. Знаю, он предпочел бы быть на матче Пушек вместо того, чтобы ехать к его родителям. Черт, да даже я бы предпочла, а ведь я не болею за эту кошмарную команду.
Мама,наконец замечает меня и сгоняет со столика:
– Я только закончила уборку! И где ты взяла это, из вазы? – она смотрит на мое полусъеденное яблоко.
Я бросаю его в мойку.
– А других яблок у нас даже и нет, – напоминаю я.
Она смотит на меня так, будто хочет меня шлепнуть, но конечно она этого не делает. Лишь велит мне отправляться в Нору, сама же вытаскивает яблоко из мойки и бросает его в мусорную корзину.
Я делаю, как она сказала. Папа и Хьюго уже ушли, так что я беру горсть Летучего Пороха и бросаю в камин. Огонь становится по-слизерински зеленым, я вхожу в него и без особого энтузиазма говорю:
– Нора!

Вываливаясь в гостиную дома моей бабушки, я пытаюсь стереть золу с лица, надеюсь – удачно, но зеркала поблизости конечно же нет, так что я не могу сказать точно. Бабушка ловит меня почти немедленно и сжмает в медвежьих объятиях так крепко, что секунду я не могу дышать. Наконец, она меня отпускает, и помогает стереть пепел со щек.
– Ох, Роузи, милая, – ласково говорит она, отлично зная, что я ненавижу, когда меня зовут Роузи. Она улыбается такой фальшивой улыбкой, какой умеют сиять только бабушки. – Ты выглядишь просто прелестно. Но ты не думаешь, милая, что юбка коротковата?
– Я не виновата, бабушка, – отвечаю я таким же неестественно невинным голоском, каким был высказан ее комплимент. – Просто они не делают юбки для девочек с длинными ногами.
– Ах, милая! – она качает головой. – Может, я сошью тебе что-то, что тебе понравится?
– Конечно! – радостно отвечаю я и мчусь прочь.
Черта с два.
На кухне хорошо пахнет, когда я прохожу через нее, так что я вспоминаю, почему я не слишком сильно расстраиваюсь, если меня сюда тащат. В конце концов, никто не готовит лучше бабули, и это многое говорит о том, что она готовит. Да, сбор Семьи – это пытка, но еда того стоит.
Я прохожу на задний двор, пытаясь найти хоть кого-то кроме моих родителей или бабушки с дедом, чтобы поговорить. Строго говоря, я ищу одного человека, но натыкаюсь на Хьюго и Лили, которые уже устроились под деревом. Они склонились над книгой и выглядят очень подозрительно.
– Что это вы тут делаете? – спрашиваю я, пытаясь разглядеть, что за книга их так захватила.
Лили тут же захлопывает ее и прижимает к себе:
– Не твое дело! – с ненавистью отвечает она.
– Ох, да остынь, Лили.
– Не говори мне "остынь"! – Лили яростно вскакивает, и я снова задаюсь вопросом, почему она такая стерва. Было время, довольно давно, когда она меня боготворила, думала, что я самая крутая на свете, но сейчас она такая же противная, как Хьюго.
Она мне больше нравилась, когда она мне поклонялась.
– Ой, а что же ты сделаешь? – с притворным ужасом спрашиваю я. – Побежишь к мамочке с папочкой?
Я знаю, что она ненавидит, когда с ней разговаривают, как с маленькой. Это ее страшно бесит. Папа говорил, что тетя Джинни была такой же. Младшей сестрой в семье мальчишек, как Лили, и папа говорил, что не было способа разозлить ее лучше, чем разговаривать с ней, как с младенцем. На ее дочь это тоже отлично действует.
Лили окидывает меня презрительным взглядом, продолжая прижимать к себе эту идиотскую книгу.
– Пошли! – командует она Хьюго, продолжая смотреть на меня. Он быстро поднимается и послушно бредет за ней. Просто ужасно, что они кузены, потому что Лили не найдет другого парня, который будет так безоговорочно ее слушать. И неважно, что она жутко красивая.
Я смотрю, как они уходят в другой конец двора, скрываясь за холмом. Их так приятно доставать, что я даже не чувствую себя виноватой.
Звук открывающейся и закрывающейся двери привлекает мое внимание и – вот и он. Человек, которого я и ищу в первую очередь. Ал идет со своим старшим братом, и они говорят о чем-то своем. Это начинает раздражать, решила я, что все вокруг меня о чем-то болтают, и только я одна-одинешенька. Я вытягиваю ногу, когда они проходят мимо, и Ал тут же об нее спотыкается, хоть и не падает.
– Бля, Роуз! – говорит он, выпрямляясь и нервно оглядываясь по сторонам. Взрослых не видно, так что он в безопасности.
Я широко улыбаюсь:
– Что за выражения, префект?
Джеймс фыркает, а Ал краснеет. Теперь я почувствовала себя лучше. Может он и избежал рыжего проклятья Уизли, но проклятье уизлевского смущения действует. Так только справедливо.
– Перестань, – серьезно говорит Ал. – Я об этом не просил, сама знаешь.
Джеймс снова смеется, и я закатываю глаза.
– Все в порядке, – говорю я с наигранной нежностью. – Ты будешь великолепен, уверена.
– Ага! – влезает Джеймс, окидывая меня понимающим (и раздражающим) взглядом. – Мнится мне, и да не запротестуешь ты. Кто-то завидует, а?
Мне хочется ему врезать. Вообще-то это моя обычная реакция каждый раз, когда я его вижу, так что это не сюрприз.
– Джеймс, не говори всякую хрень вроде "мнится мне", ты выглядишь еще большим педиком, чем ты есть.
Хорошо, что я успела научиться от него уворачиваться, а то кулак, который летел прямо туда, где была моя голова, мог что-нибудь и повредить.
– Знаешь, если ты действительно уверен в своей ориентации, такие комментарии не должны тебя задевать.
– О, нисколько не задели, – рявкает он в ответ. – Мне просто показалось, что у тебя на плече какая-то жуткая крыса, вот и попытался ее согнать. Прости, не понял сразу, что это твое лицо.
– Джеймс Поттер, я надеюсь, мне только что показалось, что ты назвал свою двоюродную сестру крысой?

Выходит тетя Джинни, всегда появляющаяся тогда, когда Джеймс делает что-то, что не должен. Она даже не удостаивает его взглядом, проходя мимо него со стопкой тарелок. Тетя несет их на стол для пикника, который был уже собран, и начинает расставлять их там. Я ухмыляюсь и, вызывающе приподняв брови, смотрю на Джеймса.
Роуз – один. Джеймс – ноль.
Главное в Джеймсе то, что он отлично знает, что он не гей, и что его ни капли не интересуют парни. Он – как бы получше это назвать? – главный кобель школы, и клянусь, я почти единственная девчонка с моей параллели, с которой он не спал или хотя бы не пытался. Не говоря уже о девчонках старше. И надеюсь, он не попытается добраться до девчонок с курса младше меня, потому что это будет вообще омерзительно. Не то чтобы ему это нужно. Полным-полно тех, кто готовы еще один (и два, и три, и четыре) раз прокатиться на этой карусели. Не понимаю почему, если честно. Он полный и абсолютный ублюдок, и он обращается с ними, как с дерьмом, как только их бросает. Но это ему не мешает, я уверена, потому что его фамилия Поттер, и он наследник чертовски богатого Спасителя Мира.
Ал не такой. На первом курсе он попался на все эти поттеровские штучки, и тогда это ему немного даже нравилось, но сейчас его это раздражает. Конечно, он этого не говорит, потому что боится, что получится, будто он не одобряет своего отца, вся такая фигня. Но его это нервирует, я знаю. Он не любит представляться людям и старается не называть им своей фамилии. Кривится всякий раз, когда ему говорят, как он похож на отца. А то, что люди каждый раз думают, будто они сделали эдакое открытие, и скорее стремятся об этом сообщить, ситуацию не исправляет. Но это правда, что уж тут. Они просто одинаковые, только Ал намного моложе, естественно. И если фотки из девяностых не лгут, Ал в точности такой, каким был дядя Гарри в юности.
Джеймс не похож на Гарри Поттера. Он выше и не такой тощий, каким его отец был в молодости (и как его брат сейчас). У него темно-рыжие волосы, не традиционно уизлевские, но уж точно не черные. Они немного непослушные, но, скорее, просто длинноватые и завиваются у кончиков, а не торчат во все стороны, как у его отца и брата. И – к счастью для него – нормальные карие глаза и отличное зрение.
По характеру они тоже как день и ночь. Ал тихий и вежливый, и отчаянно старается чуть ли не просочиться сквозь обои, куда бы он не пошел. Джеймс же наоборот – громкий и наслаждается спорами. Он обожает быть в центре внимания, и своей болтовней он чаще создает себе проблемы, чем решает их. Мы с Джеймсом похожи (во всяком случае, все так говорят). Наверное, поэтому мы друг друга не выносим.
Ну и потому, что он невозможный ублюдок, конечно же.
– Я даже не знаю, кого из девочек выбрали, – вмешивается Ал, не обращая внимания на нашу с Джеймсом перебранку. Снова возвращается к этой истории с префектами.
Я улыбаюсь, зная ответ и зная, какой от этого будет эффект.
– Меган выбрали, – говорю я прямо. – Она мне писала.
Ал моментально снова весь розовеет. И я могу сказать, он изо всех сил старается оставаться нормального цвета, что еще смешнее.
Джеймс, тут же сложив два и два, широко ухмыляется:
– Повезло тебе, приятель! – с энтузиазмом восклицает он и обнимает брата за плечи. – Даже удастся немного с ней потискаться!
Ал отталкивает его, из розового становясь ярко-красным. Он расстреливает нас обоих взглядом, но я не могу удержаться от смеха, таким было выражение его лица. Джеймс тоже хохочет. Мы обычно ничего не делаем вместе, но иногда бывают такие моменты, как этот – моменты, когда мы издеваемся над другими членами нашей семьи – когда мы отлично ладим.
– Я слышал, префекты много времени проводят вместе, – вкрадчиво продолжает Джеймс, не обращая внимания на замешательство брата. – Можешь отвести ее в Астрономическую Башню. Им правда это нравится.
– И если тебя это утешит, – поддаю жару я, не желая упустить такую возможность позлить моего кузена (хотя бы и единственного, которого я могу терпеть). – Мне кажется, может быть и ты ей нравишься.
– Если ты слышала, как она стонала «Поттер» во сне, то она, скорее всего, про меня, – фыркает Джеймс. – Но во имя нашего братства, я буду держаться от нее подальше.
Он подмигивает Алу, который хмурится и сердито смотритна нас.
– Ой, да отвалите, – бросает он. – Оба.
С ним всегда так легко.

Как и следовало ожидать, гордо удаляется. Он терпеть не может, когда его дразнят. Наверное это потому, что он не любит быть в центре внимания. Он «чувствительный». Ну, так сказала тетя Джинни прошлым летом, когда орала на Фреда и Джеймса, потому что те своими поддразниваниями довели Ала до состояния сердитого помидора.
Он до сих пор не может это забыть.
– Итак, Роузи–Поузи, – напевает Джеймс фальшивым сладеньким голосочком, теперь положив руку на мое плечо. «Роузи-Поузи» – это еще хуже, чем просто «Роузи». – С трудом переживаешь, что тебя обошли?
– Чтобы ты знал, Джейми, мне плевать, – он ненавидит «Джейми» еще больше, чем я «Роузи».
– Правда?
– Да, – киваю я. Очевидно, это правда. Мне плевать, стопроцентно, совершенно точно плевать. Джеймс впивается в меня раздражающим догадывающимся взглядом, поэтому я бездумно продолжаю:
– И чтоб ты знал, я даже счастлива! Как будто я хотела столько времени проводить с Фионой Энглтон.
Фиона Энглтон – сокурсница Джеймса, префект Райвенкло, и, скорее всего, новая Староста Девочек. Она противная, любит командовать, из тех, кто думает, что значок префекта делает их даром Господа человечеству. Ее все ненавидят.
Джеймса это не слишком убеждает, хотя я даю ему ясно понять мою точку зрения о значках префекта и прочей фигне:
– Это должно было задеть твое эго, а? – ласково произносит он. – Ну, то, что тебя не выбрали и все такое.
– Прости, но я что-то и на твоей груди значка не замечаю.
– А, – усмехается он, и я сжимаю пальцы, стараясь удержаться от того, чтобы врезать ему. – Разница в том, что мне плевать. А вот ты терпеть не можешь проигрывать.
Он прав, конечно. И это охрененно дико раздражает. Я иногда удивляюсь, как дожила до пятнадцати лет, не убив Джеймса Поттера. Но я ни за что не признаю, что он прав. Не раньше конца света.
– Мне тоже плевать, – лгу я сквозь зубы. – Уверена, я найду миллион лучших способов провести время, чем торчать на собраниях.
И это не совсем правда, конечно же. Не так уж много есть чем заняться помимо учебы, если забыть походы в Хогсмид и все такое. На самом деле в школе жить довольно скучно, и было бы здорово делать что-то еще кроме того, чтобы торчать в общей гостиной каждый вечер.
Но я ни за что, ни за что не признаюсь.
Мой психолог говорит, что я подавляю чувства и эмоции. Говорит, что у меня проблемы с «принятием реальности». Ну… Правда это или нет, не знаю. В конце концов, не у меня же диплом психолога. Но вот что я знаю – если я что-то делаю, у меня всегда, всегда есть хорошая причина. Я даже не считаю, это ложью, поскольку у меня всегда есть оправдание, а потому не считается.
Честно, я не сумасшедшая.
Джеймс снова смотрит на меня этим идиотским взглядом; ненавижу этот взгляд – будто он применяет легилименцию и знает, что я думаю. Вот только он совершенно бездарен для легилименции. Даже я не могу этого делать, а ведь я самая умная из всех, кого я знаю (и нет, я не выдумываю, это правда). Но Джеймс есть Джеймс, и он умеет выводить меня из себя, потому что всегда знает, о чем я думаю.
Ненавижу его.
– И в любом случае, – продолжаю я, сделав вид, что не вижу его ухмылки, – они ни за что не дали бы мне значок префекта. Моих родителей дважды вызывали в школу в прошлом году, если помнишь. Твоих родителей никогда не вызывали дважды за один год!
На самом деле дядю Гарри и тетю Джинни вызывали в школу всего один раз. Это было на пятом курсе Джеймса, когда он «случайно» наводнил слизеринскую гостиную мерзкими рыбьими потрохами после проигрыша в квиддичном финале. Джеймс часто попадает в истории, но всегда отделывается взысканием и тому подобным – но не я. Я не такая везучая. Моих родителей действительно вызывали дважды за прошлый год. В первый раз за то, что я назвала профессора Зелий «тупым надутым имбецилом, которому не дадут, даже если он будет последним мужчиной на земле». Не стоит упоминать, что это был не самый умный мой поступок. Потом их вызвали месяц спустя, потому что я подралась с Марианной Роббекс и превратила ее волосы в червей. Это было весело тем более потому, что я уже вечность как хотела проклясть Марианну. Но она попала в Мунго, а я попала на взыскание, на два месяца. Мои родители были не слишком вдохновлены и в первый раз, а после второго они были просто в ярости. Мама даже опозорила меня, обругав на глазах у всех в гриффиндорской гостиной, прежде чем в прямом смысле выволочь меня в спальню, где я получила от нее по полной программе. Она даже грозилась вышвырнуть меня из школы и отправить домой, если случится еще одно «нарушение», как она это назвала. Наверное это подействовало, потому что я была так напугана, что до конца года старалась не попадать в истории.
Но все равно. Один разок не может навсегда погубить мою репутацию?
Джеймс закатывает глаза. Просто он завидует, что я натворила больше дел, чем он. Я думаю, он иногда даже специально лезет, куда не надо, но люди все равно обычно предпочитают не замечать, если твой отец Гарри Поттер. Думаю, это единственная часть наследия Поттеров, которая Джеймсу не нравится.
Но… Ладно, короче, я не могу найти другого способа описать, насколько полностью туп Джеймс Поттер.

Из дома раздается визг, и мы с Джеймсом оглядываемся на кухонное окно, проверить, что за суматоха. Легко понять в чем дело. Это один из этих пронзительных визгов, которые свидетельствуют о чем-то ужасно девчачьем и дико смешном. Конечно, мы с Джеймсом видим источник звука, когда открывается задняя дверь, и из нее выходит Виктуар, окруженная нашими с Джеймсом матерями, бабушкой и Лили, которая как-то пробралась в дом, оставшись незамеченной. Виктуар была очень распухшей в районе живота, где-то на восьмом месяце, кажется. Ребенка ожидают в октябре. Смешно, как все вокруг нее носятся и удивляются при виде нее каждый раз, как будто они не знают, что она беременна уже целую вечность. Признаюсь, впрочем, она с каждым разом все больше и больше. Но все равно. Неужели беременность – это прямо такое уж огромное достижение? Удивляюсь, что Вик вообще позволила себя в это втянуть, судя по тому, какой невероятно толстой она стала. Мама говорит, есть разница между толстой и беременной… Единственная разница, которую я вижу – это одна огромная часть тела.

Беременная выглядит совершенно несчастной, но остальные вертятся вокруг нее, провожая к столику для пикника, лебезя перед ней еще больше, нежели раньше. Похоже, кроме меня только Джеймс думал, что поводу беременности необязательно устраивать парад или что-то в этом роде. Мы закатываем глаза, повернувшись друг к другу, и нехотя присоединяемся к компании за столом.
Ну, и конечно же через секунду мы об этом пожалели.
– Джеймс, – тетя Джинни повелительно машет ему рукой. – Вы с Роуз сходите и принесите еду. Мы накроем здесь.
Это, конечно же, ужасно глупо. Я одна из пяти человек в округе, кто не имеет права пользоваться магией. Все остальные могут просто призвать тарелки с едой, даже не вставая с места. Но – о, нет, я должна идти в дом и нести назад еду на руках. Джеймс, впрочем, может колдовать, но он об этом явно забыл, потому что идет к дому, бормоча что-то себе под нос и пиная камни по дороге.
– Знаешь, – говорю я, когда мы дошли до двери. – Ты мог призвать свою половину.
Джеймс, тупой как обычно, только понимает это и буравит меня взглядом:
– Ты могла мне это и раньше сказать.
– Могла, – соглашаюсь я, еще и кивая для порядка.
Еда уже разложена по тарелкам и готова к переноске. Ал тут, сидит за столом со своим и моим отцами. Лэндон тоже здесь, играет под столом сам с собой. Он выползает оттуда и бежит ко мне, как только я вхожу. Он меня любит, если я могу так говорить. Я его любимый человек, и он не делает из этого секрета.
Увидев наилучший выход из моего положения, я наклоняюсь и беру малыша на руки. Он вообще-то стал довольно большим и начинает становиться чересчур тяжелым, но придется пойти на эту жертву, потому что никто не заставит меня работать, пока я занимаю ребенка. Лэндон обнимает меня и тянет за волосы, он любит тянуть меня за кудри. Иногда я удивляюсь, как у меня получается так любить одного брата и так презирать другого… но потом я вспоминаю, что Хьюго умеет говорить, и вспоминаю, за что я его ненавижу.
– Воузи.
Лэндон словно читает мои мысли и напоминает мне, что может сказать несколько слов – например, мое имя. Да, он пока не поймет разницу между Р и В, но ему два, поэтому пусть себе. И он единственный, кто может звать меня Роузи (или Воузи), чтобы мне при этом не хотелось выть.
– Эй! Ты собираешься мне помочь или как? – выжидательно глядит на меня Джеймс, махнув рукой в сторону тарелок на столе и плите.
– Я занимаюсь братом, – поспешно отвечаю я, как будто это все решало. – Используй свою чертову палочку.
Джеймс сердито оглядывает меня, но слушает моего совета и отправляет горшок с жарким и тарелку с картошкой в открытую дверь. Он пытается отправить курицу, но добивается только того, что она приподнялась на пару дюймов над столом и упала назад с громким стуком.
Разозленный, Джеймс рычит и оглядывается на отца с просьбой о помощи:
– Пап, займись этим!
Окей, это не была просьба о помощи, а, скорее, приказ. Дядя Гарри лишь пристально смотрит на него, прежде чем (к моему ужасу) подчиниться и отправить оставшуюся еду лететь наружу. Все сделано почти моментально, и Джеймс, непонятно почему, выглядит гордым собой, когда засовывает палочку в карман и отряхивает ладони. Ал так глубоко закатывает глаза на это, что удивительно, как они не застряли. У него привычка так делать – его отличительная черта или что-то вроде этого.
Лэндон громко смеется, хотя я не понимю, что он находит смешного. Может, это магия тупости Джеймса или трюк с исчезающими глазами Ала. Может, он смеется без причины, потому что ему два года. Не знаю. Я не помню себя в два года, так что я не понимаю, что творится в этих маленьких младенческих головках. Хотя голова у Лэндона довольно большая, но это уже другая история.
– Где Тедди? – спрашивает Джеймс, подтаскивая пустой стул к столу и падая на него так, как будто весь день на нем пахали. Он не слишком понимает, что вся его работа – одно заклинание, которое сотворил его отец. Такой идиот.
– Ушел куда-то с Хьюго, – отвечает Ал. Он все еще зол на нас, скажу вам. Но не собирается об этом говорить, потому что его отец начнет задавать вопросы. Или мой отец. И уж он точно не хочет, чтобы кто из наших матерей начал задавать вопросы. Они начнут с ним нянчиться, а он это ненавидит. Он пытается сделать вид, что он жестче, чем есть, чтобы люди не думали, будто с ним надо обращаться, как с фарфоровой куклой. Но, факт есть факт – Ал чересчур чувствительный. Его чувства легко задеть, и он очень часто слишком неуверен в себе, из-за чего еще труднее жить в тени отца. А чтобы было еще хуже – он живет еще и в тени своего брата, и я бы скорее застрелилась, чем смогла бы жить в тени Джеймса Поттера. Но Ал хорошо справляется..
Он перестанет на нас сердиться к концу обеда, я уверена.

– Почему матч не включен? – спрашивает Джеймс, поворачиваясь к моему отцу. Они вообще-то довольно близки, и Джеймс лучше общается с моим отцом, чем со своим. Мой отец его крестный, и он промыл мозги Джеймсу, приучив болеть за Пушки, к крайнему неудовольствию тети Джинни. Тетя Джинни играла за Гарпий много лет назад, пока Джеймс не разрушил ее жизнь и карьеру. Конечно она хотела, чтобы дети болели за ее команду, и Лили с Алом это и делают, хотя Алу, скорее всего, просто нравится их униформа, а Лили нравится, что там одни девчонки, а ведь «Девчонки Рулят!», «Ура!» Но Джеймс настолько «анти-гарпист», насколько возможно. Он даже не наслаждается ими с сексистской точки зрения, как Ал. Он их терпеть не может. И по каким-то возмутительным причинам, он болеет за чертовых Пушек, которые никогда не выигрывали и которые настолько ужасны, насколько ужасны могут быть игроки, называющие себя профессионалами.
Ну и конечно же мой отец его за это любит.
Мне на самом деле просто насрать на профессиональный квиддич, но я лучше посижу внутри и послушаю мальчишечью болтовню о спорте, чем буду сидеть с другими женщинами и ворковать над животом Виктуар. Так что я затыкаюсь и прислушиваюсь к радио, которое мой отец призвал из гостиной и настроил на матч. Счет уже триста восемьдесят –шестьдесят. Пушки как следует получают по заднице, а папа и Джеймс делают грустные лица и грозно шипят каждый раз, когда Падлмер забивает гол.
Так глупо.
Единственной веселой частью этого всего было, когда кто-то из Падлмера отобрал квофл у Маклири и забил гол со своей половины поля. Публика на стадионе ревет, и это можно услышать и по радио. И когда все эти невидимые люди воют и орут, Лэндон хлопает в ладоши и верещит «Дададада!»
Думаю, папа сейчас упадет.
И так как я не хочу, чтобы мой братишка стал жертвой издевательств над детьми, я быстро вынесла его наружу, подальше от сумасшествия субботнего квиддича в Норе. Если бы мои остальные дяди были здесь, вы бы не смогли услышать свои собственные мысли из-за их ора и ругани. Конечно, они все болели за Падлмер, и бесконечно злили бы папу с Джеймсом (и это было бы неплохо)…
– Никогда не болей за Пушек, ладно? – прошу я Лэндона, глядя ему прямо в глаза, когда мы выходим на полуденное солнце.
Он кивает и хихикает, а потом бодает меня головой. Я обожаю этого малыша.
Если бы только остальные члены моей семьи меня так не бесили.