27. Грязные деньги и каменные лица. Часть 1

Белла



Моя мать погребена в грязи Форкса. Мы оказались не в том месте, когда земля начала сотрясаться в тот роковой день в 1989 году. Я провела несколько дней, зажатая между бетонными плитами. В напоминание об этом у меня есть банковский счет с грязными деньгами. С грязными деньгами в извинение от правительства. За то, что я провела два дня в раздавленной машине рядом со своей мертвой матерью.

Это было на самом деле. Это была моя история. Та, которую я решила больше не носить с собой.

Но шрамы не исчезают. Это так.

Я всегда любила слова. Слова на бумаге. Красивые слова. И даже уродливые.

Это другая разновидность слов. Они бегут внизу экрана заглавными буквами. Слова и номера.

Я вижу их, но не могу их почувствовать.

До тех пор, пока у меня не получается. Пока они не забираются мне под кожу и не крошат мне кости.

Я смотрю на экран. Я смотрю на слова, которые не могут быть настоящими. Потому что это моя история. А не ее. Эти слова должны быть ошибкой.

Я смотрю на бегущие слова до тех пор, пока вместе со словами не появляются лица. Телекомментаторы с каменными лицами. Но глаза их выдают. Серьезность произошедшего еще витает в воздухе.

Я пытаюсь слушать, что они говорят, но не слышу. Я не слышу их сквозь крики.

Я вижу слова как отдельные вспышки.

Вторник.

Двенадцатое января.

Две тысячи десятого года.

Вторник.

Вторник.

Вторник.

Магнитуда семь точка ноль.

Катастрофическое землетрясение.

Гаити.

Многочисленные жертвы.

Когда я смотрю на экран, мое зрение туманится. Я закрываю глаза и представляю себе ее в кроватке. Ее маленькие руки. Ее вертлявое тело. Ее волосы – тугие кудри. Ее большие карие глаза, которые смотрят и смотрят.

Дыши. Просто дыши.

Я пытаюсь помнить ее такой. Такой, как она выглядела в прошлом мае, когда я была там. Я пытаюсь сохранить этот ее образ. Но он не остается.

И то, что я вижу. Никто не заслуживает такой смерти. Никто. Ни воры, ни лжецы. Ни жадины, ни эгоисты. Даже моя мать.

И, определенно, не невинный ребенок.

Горло саднит. Крики не прекращаются. Они не прекращаются.

И меня прорывает.

Имя Эдварда эхом отдается в ушах. Словно он может ее спасти.

Я знаю, что он здесь. Но не уверена, где это – здесь. Я зажмуриваюсь снова и снова. И когда открываю глаза, я в гостиной. В нашей гостиной.

В воздухе пахнет медью. В ушах стучат отбойные молотки.

И я не могу дышать.

Я смотрю на прочные, неподвижные стены. Лишь слегка успокаивает то, что мои глаза говорят мне другое, нежели уши. До тех пор, пока стены и мебель не рассыпаются в пыль. Одним резким движением все, что было твердым, становится просто песком.

Все реальное просачивается сквозь пальцы.

Больше нет никаких стен, лишь внутренность смятой машины. Скрученный металл и рваная обшивка.

И я чувствую этот запах. Крови и дешевых духов.

Но я чувствую под ногами ковер гостиной. Между пальцев ног.

Дыши, дыши, дыши. Звук его голоса – единственное, что привязывает меня к этому дому.

Не единственное.

Мои руки лежат на животе. Мне не девять лет.

И я не могу дышать.

Мои мысли мечутся между ними двоими. Моими детьми.

Один ребенок, чья жизнь под вопросом. По многим причинам. Я чувствую, как колотится мое сердце. Потому что она может быть в ловушке. И, может быть, ее никто не ищет.

Она может быть мертва.

Я криком отгоняю эту мысль.

Другой ребенок, который заслуживает гораздо большего, чем жить внутри кричащего тела. Этого тела, которое разваливается на части.

И до меня доходит. Я в ответе за другую жизнь. Я сама подвергаю опасности жизнь, растущую внутри меня.

И в этом мире недостаточно воздуха.

Я не могу дышать.

И после всех моментов, какими бы мимолетными они ни были, когда я убеждала себя, что на свете может быть нечто большее, высшая сила, это тот самый момент, когда я понимаю, что ошибаюсь. Что ничего нет. Потому что не может быть, чтобы Бог сотряс землю, стер в порошок здания и украл жизни у людей, которые уже страдают так, как страдают люди на Гаити.

Живой голос Эдварда доходит до меня и исчезает, и его руки повсюду.

Я не могу дышать.

Ноги покалывает, руки покалывает и я, черт возьми, не могу дышать. Я не могу дышать.

Я чувствую, как земля ускользает.

Я задыхаюсь. Я это знаю. Но не могу это остановить. И даже мысль о маленьком у меня внутри не может это остановить.

Беспомощность, которую, как я думала, я искоренила, повсюду. И мое сердце стучит все сильнее.

Вот как это. Когда перед глазами проходит вся жизнь. Вне пределов досягаемости.

Мои руки слишком холодные. Или слишком горячие. Руки Эдварда обнимают меня. И я чувствую их. Его беспокойство. И не только за меня.

Я пытаюсь сказать ему. Я не могу дышать. Но слов нет.

Монотонный стук. Бум. Бум. Бум. Это единственный звук, который громче стука моего сердца.

Мои глаза фокусируются на входной двери.

Я чувствую нежелание Эдварда отпускать меня. Но я больше не могу слушать этот стук. Я сжимаю руки в кулаки. Не оставляя ему выбора.

Я пытаюсь прояснить зрение. Смаргиваю туман.

На пороге стоит мужчина. Не просто мужчина. Офицер полиции. Знакомое лицо. Из времени более десяти лет назад.

Последний раз, когда он стоял там, на том же самом месте, он принес плохие вести.

Когда я была девочкой, которая не умела плакать. И чувствовать. И любить.

И сейчас я хочу быть той девочкой. Той безучастной девочкой.

Но я не она. Это реально. И все это – составляющая меня настоящей. Живой.

Полицейский стоит на пороге. В униформе, которая не изменилась. То, как он смотрит на меня, с тревогой в глазах, заставляет меня забыть и вспомнить, и немного успокаивает. Он тоже нас знает. Он помнит.

Я почти могу дышать.

До тех пор, пока не начинаю думать о том, что он здесь делает. И мне хочется кричать. Зачем ты здесь?

Я пытаюсь слушать его голос. Я пытаюсь услышать слова.

Визит вежливости. Протокол. Из-за пропущенного звонка в «911». Он здесь не потому, что кто-то умер.

Но причина его присутствия ничего не меняет. Она не меняет того, что произошло. Воля Господа. Что бы это ни означало.

Дыши. Черт возьми, дыши.

Я не слышу остального. Я не вижу остального.

Я в отделении скорой помощи. Где работает Эдвард.

И когда я, наконец, снова могу дышать, когда я слышу ровное биение сердца нашего ребенка, я чувствую себя так, словно что-то потеряла. Словно я уже потерпела неудачу как мать. Словно я потеряла их обоих.

Некоторые беременные склонны к учащенному дыханию. Это то, что они говорят мне.

Это так они объясняют мне это. Словно это ерунда. Словно я нормальная.

Эдвард не отходит от меня. То, как он смотрит на меня, вызывает боль в сердце. Потому, что из-за меня он прошел через все это.

Я спокойна. Я дышу, дышу, дышу.

Пока в дверь не входит Карлайл. Человек, который когда-то был моим отцом. Тот же самый человек, который был тенью отца для моего мужа.

Эдвард ничего не говорит. Не спрашивает у него, что он здесь делает. Даже не смотрит на него. Он сидит на краю моей койки, спиной к отцу. Он не сводит с меня глаз.

- Я рад, что ребенок в порядке. – Эти слова срываются с губ Карлайла. Я смотрю на его лицо. То же самое лицо, что было за нашим кухонным столом во вторник.

Из меня исходит ярость:
- Пошел на хуй.

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами.

- Белла, я лишь забочусь о твоем...

- Теперь нечего начинать заботиться!

Я вижу, как мои слова иглами впиваются ему в кожу. И он просто человек. Просто человек, который ухитрился испортить все, что имеет значение. И мне не хочется переживать об этом.

Это вообще первый раз, когда я вижу его пораженным. Его голубые глаза пронизывающе смотрят на меня. Обжигают эмоциями.

- Полагаю, это честно, но это не делает твои слова правдой.

- Отец, сейчас ей не нужны никакие стрессы. Просто уйди. Пожалуйста.

Карлайл стоит, не двигаясь.

- Простите меня. За очень многое. Простите меня.

Я смотрю на лицо Эдварда. Я вижу, что на нем появляется извинение.

Карлайл разворачивается и медленно идет к выходу, останавливаясь, когда кладет руку на ручку двери.

- Для справки: я никуда не ухожу.

Он имеет в виду, что уходит из палаты, но не из нашей жизни. И мне необъяснимо легче.

Возвращается медсестра, чтобы сделать УЗИ. Предупредительная мера.

Она спокойна и весела. Ее помада цвета розового фламинго испачкала два ее передних зуба, и мне хочется встряхнуть ее. Разве ты не знаешь, что сейчас происходит в мире?

Может, она знает, может, нет. Она сильная. Она выглядит как женщина, которая никогда не будет разваливаться на части. Которая никогда не будет учащенно дышать.

Она наносит на мой небольшой округлый живот толстый слой холодного прозрачного геля. И я дышу.

- Вы знаете, кого ждете, миссис Каллен?

Я не привыкла к этому имени. Имени, которое принадлежит Эсме.

Эдвард отвечает за меня.

- Нет, Белла хочет, чтобы это было сюрпризом. Мы решили, что это будет сюрпризом. – Вместо того чтобы смотреть на монитор, я смотрю на лицо Эдварда. На его морщины от беспокойства. На его усталые глаза. На его всклокоченные волосы.

Я слушаю ровное биение сердца. И мне еще никогда не было так приятно дышать.

- Ребенок не спит, это точно. – В голосе медсестры слышится улыбка, пока она водит прибором по всему животу.

Я смотрю на то, как уголки губ Эдварда приподнимаются, когда он наблюдает через монитор за нашим ребенком. И я вижу это по его лицу.

Он знает.

Я поворачиваюсь к черно-белому экрану. Щурюсь, пытаясь разглядеть, что же он видит. Или не видит.

И, может быть, я тоже знаю. Может быть, знаю уже давно. Его пальцы обвивают мою руку. Он сжимает ее дважды.

Я поворачиваюсь к нему.

- Может, я хочу немножко знать.

Он почти улыбается.

- Ты уверена?

Я могу лишь кивнуть.

Он прижимается губами прямо к моему уху.

- Это девочка. И она идеальна.

Слезы текут, свободно и бесшумно.

Девочка.

---

---