У каждого бывают моменты, когда хочется одиночества - полного и безоговорочного, реального и убивающего, выгрызающего кусками и без того растерзанное в клочья сознание.

Самообладание, неотъемлемая часть любого вампира, ставшего на путь гуманизма, исповедуемого последователями моего Создателя, сейчас как никогда было близко к той крайней точке, которую именуют помешательством.

Я и раньше срывался, ещё в начале своего вампирского существования, не желая мириться с новой своей сутью, не затратив и миллионной доли усилий, которые приложил Карлайл на борьбу с ипостасью чудовищного монстра. Я сбежал, возомнив себя карающей рукой Творца: выслеживал убийц, насильников, воров и прочее человеческое отребье, и безжалостно лишал их жизни, самовольно присвоив себе право решать их судьбу в качестве обвинителя, адвоката и исполнителя приговора. Основанием для вынесения вердикта мне служили мысли несчастных, я искренне полагал, что очищаю мир от грязи, смывая кровью их совершённые и оставшиеся безнаказанными грехи. Я упивался этой ролью, был беспощадным и безжалостным убийцей, коротающим дни в поисках самых ярких представителей вселенского зла, как одержимый охотник, подстерегающий свою жертву. Но с каждым днём я всё больше и больше терзался сомнениями оправданности своего «великого предназначения», и однажды, опустошив до капли человеческое тело, я, вдруг, вместо привычного насыщения почувствовал такое отвращение, что, будь я человеком, кинулся бы опорожнять желудок.

Кровь. Людская кровь была на моих руках, рубиновой радужкой сверкала в моих безумных глазах, выплёскиваясь отвращением к себе и такой тянущей болью, что я больше не мог смотреть на собственное отражение в зеркале. В тот момент теория «сдержанности» Карлайла стала казаться единственно приемлемой и верной, я вернулся в семью, не рассчитывая на прощение и с одним желанием - искупить свои прегрешения, сколько бы десятилетий мне на это не понадобилось. Но меня приняли, Карлайл и Эсме и словом не обмолвились, и от этого немого снисхождения сжимались лёгкие, которым в принципе был не нужен воздух, чувство стыда разъедало моё мёртвое и застывшее на веки тело: я же слышал мысли, они даже сочувствовали мне!

Мой дар! Моё проклятье, бремя, которое я вынужден был нести как тяжкий крест в наказание за все свои грехи. Это убивало меня, разъедало изнутри, словно кто-то невидимый пускал по моим венам кислоту, и она медленно прожигала сосуды и капилляры, доставляя сильно ощутимую боль. Мысли, миллиарды чужих мыслей кружили в моей голове, и этому страданию не было конца. Я даже с женщинами не мог встречаться. И этот неприятный аспект моего существования был постоянным поводом для насмешек со стороны Эммета и плохо скрываемого беспокойства со стороны остальных членов семьи. Ну, не рассказывать же им о том, почему физически полноценный мужчина избегает представительниц противоположного пола!

Попытки были. Последняя из них - Таня. Красавица, изящная амазонка, умная и чувственная. Однажды я почти решился, пытаясь отключить свой дар, я старался концентрироваться только на чувствах и ощущениях. Она была великолепна: стройное гибкое белоснежное тело, нежные, и в то же время, сильные руки, яркие пухлые губы и манящий сладостный аромат почти животного желания завели моё жаждущее женщины тело так, что я с трудом удерживался от громких стонов. Её движения были умелыми, доставляя немыслимое наслаждение, позволяя унестись почти на недостижимые доселе дали - крещендо чувственных восторгов, апофеоз эмоций. Я гладил руками идеальные бёдра и упругие ягодицы, ловил своими губами напрягшиеся от её желания соски, покусывая и целуя их, пока она не начала искусно выводить своим языком причудливые узоры на моём животе, спускаясь всё ниже, заставляя каждую частичку моего тела трепетать от предвкушения. Я слышал наше учащённое дыхание, касание рук, шорох шёлковых простыней её постели, на которых изгибались под музыку страсти наши, ставшие вдруг горячими, тела. И в тот момент, когда она обхватила своими тонкими грациозными пальчиками моё естество, направляя его в себя, я готов был почти раствориться в этом бушующем интимном танце двух сливающихся воедино тел, в моей голове что-то щёлкнуло, барьеры, с таким трудом возводимые мною, упали, и я услышал:

«Наконец-то, Эдвард, неприступный и упрямый Эдвард сломался! Я победила!»

Эти ликующие мысли моментально привели меня в чувство, я, вдруг, почувствовал себя всего лишь куклой, золотой статуэткой, ценным призом, с трудом доставшимся победительнице. Она продолжала торжествовать, сравнивая меня с сотнями мужчин, добившихся её расположения, обрывки чужой фальшивой страсти словно окатили меня холодной волной, я на секунду замер, а потом стал судорожно искать разбросанные по полу вещи, трясущимися от гнева и раздражения руками натянул штаны, накинул рубашку, и зашнуровал ботинки, позабыв про носки.

- Прости, Таня, я не могу, прости, - пробормотал я лежащей на постели и только что отвергнутой мной женщине.

Я бежал, долго и так быстро, насколько хватало моих вампирских сил. Наверное, я пробежал около двухсот километров, пока не осознал, что не представляю даже, в какую сторону бегу.

Я присел на берегу реки, нужно было определить своё местонахождение. Пытаясь уловить мысли людей, я неожиданно понял, что где-то рядом монастырь, шла вечерняя служба и множество мужчин, монахов-иезуитов, читали молитву. Я посчитал кощунством просить помощи вампиру у людей, добровольно решивших посвятить свою судьбу служению Богу, поэтому старался отыскать среди потока нестройных мыслей хотя бы намёк на то, как мне добраться до ближайшего города. Мне это удалось, один из братьев как раз обдумывал завтрашнюю поездку на рынок, я получил достаточно подробную картинку и двинулся в сторону ближайшего посёлка, возвращаться за машиной к Тане не хотелось, я был уверен, что Элис пригонит её по моей просьбе. Но тут моё внимание привлекли странные и путаные внутренние терзания молодого послушника.

Не знаю, что заставило меня остановиться, но я застыл, ловя каждую интонацию, каждый образ в его мыслях, таких диких и не понятных для меня. Это был молодой парень, заживо сгорающий от неразделённого чувства. Когда ему было семнадцать, он понял, что он не такой как все, изгой в обществе, воспитанном в строгих канонах католичества. И этот паренёк, превозмогая страх и стыд, нашёл в себе силы и мужество открыть свою неправильную, запретную, греховную любовь, зная наперёд, что его ожидает непонимание, неприязнь и даже неприкрытая ненависть. Но он признался, обнажил душу перед единственным, ради которого был готов на всё: на унижение и смерть. И, вслушиваясь в мысли человека, просящего Спасителя уберечь душу, не свою, любимого человека, мне на мгновение показалось, что я приоткрыл завесу тайны над картинами Леонардо, познал гармонию музыки Чайковского, окунулся в глубину трагедии Оскара Уальда и прочувствовал торжество пластики Нуриева. Каким же я был слепцом. Эти люди, великие гении своей эпохи, знали ответы без возможности читать мысли. Но каждый из них двигался дальше и творил, а не бежал, как последние трус от чуждой действительности. Любовь, их путеводной звездой всегда была Любовь…

А я? Мрачный одинокий тип, завидующий отношениям Карлайла и Эсме, Розали и Эммета, Джаспера и Элис, влачащий жалкое существование без смысла и цели.

Может, я ошибался. И моё умение читать мысли здесь совершенно ни при чём? Что, если бы я любил Таню? Удрал бы я как мальчишка, по-детски разобидевшись на ничем не примечательные мысли женщины? Нет! Я бы впитывал, как губка каждый её вздох, ловил любую мысль, радуясь тому, что мой дар может помочь мне доставить наслаждение от близости любимому человеку. Я как никто другой знал, что скрывают женщины: их мечты и тайные желания, их вынужденное притворство и жертвенность, их опасения и их надежды.

Если бы я любил…

Чувство стыда и раскаяния охватили меня. Я вернулся к Денали, нашёл Таню, путаясь в словах, просил прощения и говорил о любви и надежде её отыскать. Таня была молчалива и собрана, тщательно пряча от меня свои мысли, сухо сказала, что не сердится, целомудренно поцеловала меня в щёку и скрылась в бескрайних снегах Аляски…

Второй раз я взбунтовался совсем недавно, поводом стала неудачная попытка Эммета пошутить:

«Эдди, столько лет прошло, может, всё-таки расскажешь, кто убил Кеннеди?»

Незатейливый юмор Эммета, в очередной раз напомнивший о моём «даре» читать мысли, вывел меня из хрупкого равновесия, который я ценой немыслимых усилий поддерживал годами. Я взорвался, наговорил гадостей, за которые мне до сих пор стыдно, отказался идти в школу Форкса, эгоистично наплевав на свои обязанности следить за безопасностью семьи, прослушивая мысли людей.

Я снова сбежал, не в силах выносить терпеливое ожидание Карлайла, молчаливое беспокойство Эсме, откровенную ярость Розали, несносное любопытство Эммета, сочувственное понимание Элис и целый сонм из яркого коктейля эмоций, обуревающих Джаспера, с его эмпатическими способностями. Конечно, потом чувство стыда и долг перед моими родственниками заставили меня вернуться, почти год я исправно выходил в Форкс, и прислушивался к мыслям людей, оставаясь для них незамеченным, а теперь и вовсе вернулся в школу.

Напрасно! Потому что злодейка-судьба, мой персональный чёрный ангел, присматривающий за тем, чтобы горечь, досада и прочие неприятности следовали за мной по пятам, обдавая спину своим ледяным дыханием, решили, что на мою долю выпало слишком мало. В школе меня поджидал настоящий сюрприз в виде человеческой девочки, чьи мысли я не мог услышать. Сначала мне показалось это странным: я привык к тому, что у живых существ нет от меня секретов…

Потом я возликовал: наконец-то, нашёлся кто-то, с кем можно будет просто посидеть в тишине, пытаясь разгадать настроение и мысли этого человека, как обычные люди. Я уже спланировал, как буду сидеть за одной партой с моим персональным чудом, моей новой богиней, к ногам которой я брошу все человеческие радости, которые смогу только исполнить. Я как Локки попался в сети, желая обрести свободу.

Глупец! Меня поджидало горькое разочарование и участь скандинавского бога, эсхатологического антипода Одина: три камня – Одиночество, Жажда и Вечность.

Девочка оказалась «певицей», редким подарком судьбы для вампира. Когда Элис увидела это в столовой, мой мир перевернулся. Неужели мне суждено убить её? Вот так, в одночасье лишить жизни эту хрупкую человеческую девушку?

Я сидел на поляне вдалеке от дома, вот уже неделю я не ходил в школу, опасаясь, что мои инстинкты хищника возьмут своё, я сорвусь и уничтожу человеческую жизнь…

Тишину леса взорвали частые удары сердца, человеческого сердца, трепыхающегося от страха.

Человек. Стоит с подветренной стороны. И я не слышу его мысли!

- Эдвард Каллен, - донёсся шёпот Изабеллы Свон.