Глава 3

Лето адски жаркое. Такое удушливое, что не трудно вообразить себе гигантские руки, смыкающиеся стальной хваткой на шее. Потоки расплавленного воздуха подобно растениям, пробивающимся сквозь слой земли, растут прямо из выгоревшего раскалённого асфальта. Прозрачные дрожащие жгуты оплетают ноги и сковывают движения. Белле пофиг. С бесстрастным лицом она курит, втягивая в лёгкие одну обжигающую порцию табачного дыма за другой. Рядом обливаются потом рабочие и инженеры в спецовках, утирают белоснежными платочками лбы представители «Джонсон контролс». И думается мне, все они молча завидуют Свон, не связанной ни правилами, ни нормами, ни даже инструкциями по технике безопасности. Несколько часов под палящим солнцем в обрезанных до колена джинсах и свободной белой футболке с коротким рукавом. Для других появление в подобном наряде было бы столь же немыслимо, сколь и непредставительно — встречать деловых партнёров вырядившись в тряпьё, купленное мало того, что в ближайшем супермаркете, так ещё и лет пять назад. Но Белла есть Белла, и ей всё равно. Она спокойно курит и изредка поправляет очки в стальной оправе. Очередной окурок летит в сторону — малюсенькая комета, но никто не спешит загадывать желание.

Прихрамывая и опираясь на трость, Свон идёт по щебёнке — под подошвами стёртых кроссовок хрустят мелкие камушки. Если бы не приключившийся месяц назад несчастный случай, когда Белла, так до конца и не восстановившись после аварии, полезла по скользкой наружной лестнице на третий этаж, она бы уже вполне могла ходить самостоятельно. Её счастье, что при падении она не вышибла мозги и не переломала позвоночник о металлические ступеньки. Врачи вновь благоразумно промолчали. Они слишком хорошо успели узнать непростой нрав своей пациентки и не спешили лезть с мудрыми советами, которые — и все это знали — Белла не склонна принимать к сведению. Просто порекомендовали меньше нагружать ноги и ходить с палкой.

— Потрясающие темпы. Умеете вы людей заинтересовать, — замечает один из типов в костюмах. Остальные вежливо кивают и приторно улыбаются — то ли от жары, то ли ещё почему, но улыбки их кажутся липкими и быстро тают. Этакая стая шакалов, добравшихся до свежей, лакомой тушки, и готовых вонзить в мясо клыки. Но со Свон их коронный номер не пройдёт. Белла возьмёт своё, не потратив ни одного лишнего доллара и в полной мере отстояв интересы комбината. Не было ещё такого, чтобы её обдурили. Ну если не считать позорный случай с оффшором, приключившийся около полугода назад — как раз под Рождество. Правда, разрешилось всё благополучно, и репутацию свою Белла сохранила. Чего нельзя сказать о душевном спокойствии — его Свон потеряла навсегда.
— Дождаться не могу, когда мы всё это дело запустим, — любовно оглядывая стройку, говорит Свон. Она гордится и не считает нужным скрывать чувства. Таких обширных инвестиций, направленных на модернизацию, комбинат не видал уже лет как десять. И уж конечно, давно он не видал столь масштабных проектов и таких темпов. — Здесь как раз пройдёт эстакада. Отсюда и вот туда, — Белла резко оборачивается, показывая тростью вдаль. Десяток голов поворачивается вслед за ней, как подсолнухи за солнцем. Но только для Беллы это всё не абстрактные линии на бумаге и не просто стройка, для неё это осуществление мечты — любимое дитё пошло в рост. И речь уже идёт не о таких мелочах, как выпавшие молочные зубки, речь о чём-то посерьёзнее.

Радость Свон искренняя, и радости этой — океан и ещё две чашки, но мне заметна лёгкая горчинка, которую Свон всеми силами старается утопить в приторно-сладком сиропе воодушевления. Во-первых, я наблюдаю за ней каждый день, и, как правило, в те моменты, когда никто больше Беллу не видит, и она слегка приподнимает свою стальную маску, позволяя выглянуть наружу и слабости, и сомнениям, и страданиям. Во-вторых, я знаю, что искать, и хочу это найти. Хочу увидеть больше разрешённого. Иначе я просто не смогу находиться рядом с этим монстром в теле женщины — мне надо изредка вспоминать, что Свон не робот и ничто человеческое ей не чуждо.

— Это великолепно! — Новая порция восторженных возгласов Беллы дробит дрожащий знойный воздух, отвлекая меня от мрачных размышлений. — Это грандиозно и определенно охрененно!

Лично я чего-либо охрененного не вижу. Ничего, абсолютно ничего живописного или красивого. Типичный местный пейзаж на индустриальную тему. Лазоревое небо — настоящего королевского оттенка — золотистый песок, сияющая белизной щебёнка. И на этом величественном в простоте и гармоничности фоне возносятся ввысь три недостроенных хранилища, напоминающих ржавые гигантские апельсины на ажурных подставочках. Сходство с апельсинами усиливают лежащие тут же пронумерованные металлические «дольки» из стали марки А516-55. Когда подходишь ближе, то «апельсины» превращаются в припарковавшиеся в пустыне корабли пришельцев. Из открытых «люков» торчат лестницы, приглашая подняться на «борт». Люди рядом с махинами недостроенных хранилищ кажутся крошечными. Они напоминают игрушки, которыми, по сути, и являются. Игрушки в руках Свон — всемогущей властительницы целого города.

Вдоволь насладившись видами разрытого котлована, раздав указания и решив оставшиеся вопросы за неполный час, Белла прощается, машет ручкой делегации и проворно ныряет в машину. Я успеваю лишь один раз обернуться и проводить взглядом, наполненным самого искреннего недоумения, рычащую в клубах пыли технику и одинокого сварщика, ползающего в тяжеленной робе среди песчаных каньонов. Зачем вообще людям всё это нужно?

— Едем в седьмой цех. — Не переставая курить и едва меня замечая, Белла устраивается на сидении, спеша побыстрее открыть папку и нырнуть в переплетения малопонятных слов и жутких цифр. И вроде всё идёт как обычно. Но я кожей или чем-то там чувствую, что нечто уже пошло не так — мировая плоскость наклонилась больше, гирьки на весах, поддерживающих равновесие, подобраны неправильно. Белла отбрасывает папку.
— Это мой комбинат. Мой холдинг. — Вздох. Ещё один вздох. — Если честно, я иногда плохо понимаю, как один человек может владеть чем-то, по размеру напоминающим Монако. Я, наверное, как фараон в Египте или плантатор на юге. Не знаю, правда. Они мои рабы, так что ли выходит? Хреновый раскладец. Чёрт. Но если я всё это брошу и позволю холдингу медленно хиреть под управлением какого-нибудь наёмного урода, то в итоге люди окажутся на улице, а в экономике получится хорошая дырка. Согласись, здесь не только власть, но и какая-никакая ответственность.

В её голосе может быть сколько угодно вопросительных интонаций, но это не значит, что Белла ждёт ответа, более того, это, скорее всего, значит, что моего ответа она не ждет и спрашивает исключительно у себя. Спор вслух с внутренним «я». Но внутреннее «я» Беллы ещё более противоречивое и метущееся, чем «я» внешнее, и общаться с ним сомнительное удовольствие. Это «я», оно сродни антивеществу — слабоизученная фигня, и большинство людей плохо себе представляют, что с этим можно делать, и боятся его, как ларца с запертой внутри разрушительной силой.

— Думаю, к вечеру будет дождь. — Ничего лучше на ум мне не приходит, а разбить застывающую тишину нужно. И в этом смысле повисшая у самого края горизонта серая громада туч подходит как нельзя лучше. Она меня спасает, вторгаясь в наш спятивший мирок.
— Спасибо, — внезапно отзывается Белла. — Да, этим я не управляю.
— Приехали, — с облегчением отвечаю я на более чем странное замечание Свон. Я вообще не понимаю, какого ответа она от меня ждала и ждала ли.
Белла со всей силы хлопает дверцей машины. После прохладного салона навалившийся на нас воздух кажется особенно горячим и липнет к коже. Белла обмахивается папкой, и с укоризной смотрит на небо.
— Грёбаное лето.

Коридор — разинутая драконья пасть — дышит жаром. Окружающий полумрак пропитан теплом, запахом табака, бензина и свежих огурцов. Этакая душная тропическая ночь всего в нескольких квадратных метрах замкнутого пространства под низкими потолками с выключенными лампами. Кроссовки Беллы бесшумно скользят по выщербленной плитке, и её присутствие во мраке выдаёт только постукивание трости. Я, как древний старик, шаркаю следом.

На лестнице, благодаря свету, сочащемуся в узкие окна, чуть светлее, но и духота усиливается. Стук наконечника трости о ступени тревожным набатом отдаётся в разбухшей от жары голове. Подъём на второй этаж всё больше напоминает восхождение на Эверест. Но Белла не останавливается. С трудом дыша, она продолжает движение до тех пор, пока мы не упираемся в простенькую дверь с медной табличкой, такой невзрачной, что я не могу прочесть написанные на ней имя и должность обладателя кабинета.

— Добрый день, — хрипит Белла с порога. На лбу её блестят гроздьями капельки пота.
— Теперь-то он точно добрый. — Привалившийся к ближайшему столу мужик лет под пятьдесят с седыми кудрями и стального цвета глазами откладывает в сторону бумаги и пожимает Свон руку — худенькие бледные пальчики утопают в медвежьей лапище.
— Чисто духовка, — оглядывая тесный кабинетик с заваленными всякой ерундой полками, переполненными пепельницами на подоконниках и полуживым вентилятором в углу говорит Свон. — Какой урод проектировал это грёбаное здание!
— Можно поднять бумаги, выкопать урода из могилы и наказать за то, что мы тут заживо горим. — В глубине серых глаз пробегает несколько задорных искорок. Похоже, этот тип с виду гораздо проще, чем есть на самом деле, и к тому же он неплохо знаком с Беллой и её «удивительным» чувством юмора. — Проводка не рассчитана на парочку новых кондиционеров.
— Это можно исправить. Я никому просто так сдохнуть не дам. Здесь везде такая сауна, или есть уголочек Эдема в вашем ссохшемся аду?

Мужик улыбается, и мы все вместе выходим из кабинета. Несколько шагов вперёд. Третья дверь слева. Таблички нет. Впрочем, такие мелочи меня уже не волнуют. Лишь бы побыстрее вынырнуть из пекла. Я готов хоть в холодильную камеру, хоть в ванну с жидким азотом, лишь бы уже остыть и не напоминать себе оплывшую восковую куклу.

Едва переступив порог, я понимаю, как жестоко меня обманули. В помещении если и холоднее, чем в коридоре, то всего на несколько градусов, и разница эта абсолютно не чувствуется. Но есть слабая надежда на лучшее, потому что мы движемся дальше. Мимо застывших у мониторов сосредоточенных людей с наброшенными на спинки стульев форменными спецовками. Мимо десятков пультов с кнопками и парочки телефонов. Мимо стеллажей с какими-то бумагами. К дальней стене с запертой на ключ дверью. И вот там, за этой дверью, действительно хорошо. Термостат показывает, что температура — двадцать по Цельсию, а влажность — двадцать процентов.

Вдоль стены, окрашенной в освежающий голубой цвет, выстроились огромные — под потолок — шкафы со стеклянными дверцами, сквозь которые видны сотни бодро помаргивающих зелёных огоньков. Больше в комнате нет ничего примечательного — разве что большое окно, занавешенное такими же по цвету, как и стены, жалюзи.

Белла протяжно вздыхает, и в её вздохе мне слышится облегчение. Мужик выдаёт не совсем приличную шутку. После небольшой дружеской перебранки разговор плавно переходит на работу и грядущую реконструкцию. Чтобы сильно не забивать голову заумью, я отхожу к окну и сквозь зазоры в жалюзи разглядываю хиреющий от солнца газончик, украшенный сваренной из металлических прутьев статуей, и пыльный асфальт у входа. Вдали, едва заметная за сплетением труб и массивной гранбашней, наливается силой, ворочается отяжелевшая от накопленной влаги туча. Сизое пятно посреди ясного летнего неба как предвестник несчастья. Я знаю, что дождь несёт спасение от зноя, но какое-то странное предчувствие беды бередит сердце. И не сразу я понимаю, что тревоги мои связаны со Свон и её странным поведением в последнее время. Будь Белла куклой, а Эдвард Каллен ребёнком (и в этом есть доля истины), я бы сказал, что он её сломал. Надломил невидимую ось глубоко внутри. Так глубоко, что даже мужик со стальными глазами, давно знающий Свон, ничего не замечает.

Весь день промотавшись по комбинату, в свой кабинет Белла возвращается к шести. Когда все нормальные люди уже собираются домой, она только-только садится за массивный стол времён Людовика (под плохо запоминающимся порядковым номером), дабы утонуть в бумажном океане. Ведь каждый день комбинат производит не только тонны продукции, но и тонны всевозможных бумажонок, большая часть которых, так или иначе, проходит через руки Беллы и не имеет без её подписи никакой силы.

Медленно текут в будущее минуты, оставляя после себя лишь горечь бессмысленно прожитого времени. Я поудобнее устраиваюсь на любимом диванчике в приёмной, собираясь проспать под убаюкивающий шорох кондиционера до глубокой ночи. Но ближе к восьми часам открывается дверь, и из кабинета, прихрамывая, выходит Белла. В зажатом в руке стакане позвякивают подтаявшие кубики льда.

— Выпьем.
— Не знаю. — Я лихорадочно стараюсь окончательно проснуться и понять, что происходит. С какой стати Белла привыкшая пить в одиночестве приглашает меня присоединиться?
Как назло приёмная пуста, нет даже секретарши: Ирина уехала на похороны сестры в Чикаго и вернётся только завтра после обеда. В сложившихся обстоятельствах я чувствую себя беззащитной зверушкой, загнанной страшным охотником в угол. Колени неприятно подрагивают.
— Заходи. — Не дожидаясь более конкретного ответа, Свон шире приоткрывает дверь с резными завитушками.
— Ну, хорошо, — бормочу я, покорно переставляя непослушные, наливающиеся свинцом ноги. Как человек, ныряющий под воду, делаю глубокий вдох. Но тут же изумлённо выдыхаю.

Говорят, дизайн кабинета обошёлся Свон в несколько раз дороже, чем, собственно, постройка всего корпуса, в котором он располагается. Трудно понять, правда это или нет, но одно ясно сразу: кабинет — кусок другого мира. Мира роскоши и дурного вкуса. Десятки квадратных метров забитых наборным паркетом, мрамором, золотом. Не хватает только бархатных портьер, чтобы превратить всё это в бордель или в дворцовые покои спятившей королевы. Из общей картины выбивается панорамное окно с бронированными затемнёнными стеклами и огромный аквариум в полстены с экзотическими рыбками и вяло колыхающимися водорослями.

— Виски. — Белла протягивает мне наполненный до краёв массивный стакан. Отказываться страшно, пить — тоже.
— При всём моём уважении, но не лишнее ли это? Я хочу спросить, не зайдём ли мы за рамки разумного?
Несколько тягучих минут, пропитанных запахом дорогого виски, Белла смотрит на меня. Она уже изрядно пьяна, глаза у неё такие же стеклянные, как стакан в руке, но соображает она, судя по всему, вполне здраво.
— Во-первых, границы разумного в этом городе определяю я. — Указательный палец левой руки показывает на стену, как бы напоминая, что даже стены и те ей обязаны своим появлением. — А, во-вторых, покушаться на твою нравственную чистоту я не имею желания. В этом смысле ты меня не привлекаешь. Иначе я никогда и не наняла бы тебя. Мне ведь не нужны грёбаные драмы на работе. Мне нужны добросовестные исполнители, лишённые ненужных чувств. Неужели если я захочу секса, я взвалю себе на плечи ещё и судебные иски за домогательство? Я просто сниму мужика, закажу, как заказывают долбаные подарки на Рождество. Я поговорить тебя позвала. В конце концов, ты всё равно вляпался в то, во что не нужно было вляпываться.

Словно стремясь подчеркнуть значимость слов Беллы, за окном вспыхивает первая молния. На несколько секунд мягкий вечерний полумрак превращается в раскалённую белую пустыню, и я невольно зажмуриваю глаза. Когда открываю их, Свон уже отворачивается и взгляд её направлен куда-то вдаль.

— Это про историю с Калленом?

Белла, не удостоив ответом, подходит к окну — к ледяному стеклу, где обезумевшие дождевые потоки смешивают мрачные густые краски наступающей ночи с золотыми и мёртвенно-белыми проблесками фонарей. Не думаю, что Свон нечего сказать. Вопрос в том, хочет ли она говорить о самой большой боли в своей жизни. Достаточно ли выпила алкоголя для анестезии души?

— Нет. — Отрывистое и короткое не то слово, не то выкрик обезумевшей от горя женщины. И ко всему прочему — ложь.
— Некоторые болезни сами не проходят. — Осторожно ставлю нетронутый стакан с виски — наверняка, хорошим и выдержанным виски — на низенький стеклянный столик. Стекло ударяется о стекло, и звук в мутной тишине кабинета получается оглушающим.
— Я много сделала невероятных вещей. Сам видишь, одна из самых удивительных — это существование моего холдинга. Я выкручивалась из таких ситуаций, в которые другие боялись даже попадать. Я находила деньги там, где их невозможно найти. Я создавала сложные схемы и планы. Но ничего из этого не поможет мне теперь. Я по-всякому уже подступалась к этому дерьму. И ни хрена. Как думаешь, что ночью делаю? Не сплю, думаю.
— И?
— Передо мной впервые неразрешимая проблема.
— Я, например, вижу выход.
Белла вновь поворачивается ко мне, и в блеклом свете мне видно выражение крайнего раздражения, прописанное на её опьяневшем лице.
— Выход? Я догадываюсь, что ты скажешь. Скажешь, да бросьте вы всё на хрен. Свалите на какой-нибудь тропический островок и живите, купаясь в тёплом океане и в любви друг к другу.
— Примерно это я и хотел предложить.
— Поэтому ты водитель. — Белла так резко вбрасывает руку в мою сторону, что из её стакана во все стороны расплескивается виски. Несколько капель попадают на бумаги, дрожат янтарными слезами. — Потому что придурок! Только придурки выбрасывают жизни тысяч людей на свалку ради своей слабости! Перечёркивают жирной чёрной чертой всю жизнь ради смутного будущего. — К концу речи Свон заметно выдыхается, и голос её несколько срывается.
— Смутного? Есть сомнения? Или всё дело в Каллене?
— Дело во мне и в том, что я не знаю другой жизни и, в общем-то, не жажду её для себя. Мне не нужна вторая попытка на счастье. Мне не нужен альтернативный вариант. — Свон выливает остатки алкоголя прямо на пол.
— Но кто-то из вас всё равно должен будет отказаться от прежнего мира.
— Явно не я. Не могу всё бросить и сказать — пошли на хрен. Разгребайте теперь своё дерьмо сами.
— Может быть, мистер Каллен меньше связан по рукам обетами корпоративной чести? В конце концов, он всего лишь занимает должность. Управляет, но не владеет.
— Вывести Каллена из игры проще простого, но это очень уж мерзко. Я не могу поступить с ним так, как привыкла поступать с остальными.
— С трудом в это верю. — Понимая, сколь неоднозначно звучит мой ответ, спешу пояснить: — Про то, что его просто выбить с должности.
— Да ну брось, это вообще ни хрена не стоит. — Белла отмахивается и наполняет свой стакан, но уже не виски, а водкой.
— Каким образом? — Вряд ли я что-то пойму, но мне действительно интересно узнать, как можно лишить должности генерального директора одной из крупнейших фирм.
— О, это даже не интересно, чтобы об этом ещё и рассказывать. — Белла не спеша проходит к столу. Вернее было бы сказать, что она не проходит, она дефилирует, так же как манекенщицы на подиуме, неся с достоинством каждый дюйм своего тела и полный стакан водки. Плавно и грациозно садится в кресло, резко по-ковбойски закидывает ноги в старых кроссовках на стол, поверх кучи бумаг и миллионов цифр.
— Если тебе, в самом деле, интересно, могу рассказать. Но коротко и в общих чертах. Я устала. — Свон делает огромный глоток и даже не морщится. В какой-то момент я начинаю думать, что в бутылке простая минералка, но тяжелый алкогольный дух, плывущий по комнате, быстро разубеждает меня. В стакане чистая водка. — Сначала создаем какую-нибудь фирму, скажем «Хрен энд Хрен корп». И воспроизводим ситуацию, в которой представители этой самой фирмы страстно жаждут обсудить одну важную и перспективную со всех точек зрения сделку с мистером Калленом. Тут главное собрать побольше свидетелей встречи мистера Каллена и представителей «Хрен энд Хрен корп», при этом конкретно разговора и условий сделки слышать никто не должен. Абстрактная идея. Философский камень, стопроцентный спирт.
— Но Каллен просто откажет, — когда пауза затягивается, замечаю я.
— Конечно откажет. Он не идиот связываться с какими-то сомнительными типами. Но тревожный звоночек звучит. Мистер Каллен сговаривался о чём-то с подозрительными людьми. Тра-ля-ля. Слухи множатся, не без помощи со стороны и не без участия нашей насквозь гнилой прессы. Главное создать правильную атмосферу, навести нужных людей на нужные мысли. А в конце просто слепить несколько оффшоров, оформленных на подставных лиц, но таких, чтобы ни у кого и сомнения не возникло — владеет всеми ими «Хрен энд Хрен корп». А кончится драма тем, что со счетов печально известной «Хрен энд Хрен корп» некая сумма, скажем, в три сотни миллионов долларов перетечёт на счета свеженьких оффшоров. Через несколько часов деньги исчезнут, некто неизвестный снимет их в одном из европейских банков, а ещё через какое-то время некие миллионы, самым что ни на есть сказочным образом, появятся на счетах Каллена. Это в общих чертах. Детали можно уточнять по ходу.
— Я что-то не понимаю. Каллен может сказать, что деньги не его.
— Пусть говорит, что хочет. Пусть даже попытается объяснить, откуда у него на счетах три сотни миллионов. Ему же никто не поверит. Потому что нельзя поверить в то, что у тебя из воздуха появляются деньги и что твои же враги кинули тебе кучу бабок по доброте душевной. Тем более что по документам враги никаким боком ни к фирме, ни к оффшорам не привязаны, да и денег у них нет, чтобы бросать их налево и направо. История выйдет громкая, и трусливые акционеры, трясущиеся над репутацией фирмы, очень быстро попросят Каллена оставить пост. Может быть, не все поверят в то, что он продался конкурентам, но большинство точно, а те, кто не поверит, усомнятся в его деловой честности и предпочтут перестраховаться, — Белла вздыхает. — Это самый быстрый, надежный и затратный способ. А теперь проваливай, я хочу позвонить Каллену.

***

Через неделю Белла срывается в Детройт. Спрашивать её о причинах я побаиваюсь. Да и не мне её расспрашивать. Уверен, она бы и перед родной матерью отчитываться не стала. А жалкому типу на побегушках вроде меня рассчитывать точно не на что. Поэтому я предпочитаю играть роль исполнительного болвана и молча выполняю свои функции. Везу Свон в аэропорт, тащу чемодан, покупаю сигареты, везу из аэропорта по указанному адресу. И не произношу ни одного лишнего слова. Даже когда вижу, что едем мы не в приличную гостиницу, а чёрт знает в какую дыру. Даже когда воочию разглядываю не внушающий доверия район, возникающий дом за домом за тонированными окнами «Континенталя». С трудом сдерживаюсь, чтобы не приложить о стойку хамоватого портье, смотрящего на Беллу с равнодушием и с таким же равнодушием кидающего ключи от номера. Но даже тогда я продолжаю хранить гробовое молчание.

— Разберёшь чемодан и уйдёшь. Приедешь завтра. После моего звонка. — Где-то посреди подъёма на третий этаж инструктирует меня Белла. Голос у неё ровный и вымороженный, как треска из холодильника. Но сопротивляться у меня и в мыслях не было. Я обычный наёмник. И чем меньше буду знать, тем, в конце концов, лучше. Хватит с меня этих душераздирающих драм. У меня было время обо всём хорошенько подумать, и я понял: мне на фиг не нужна Свон и ещё меньше мне нужен Каллен. Пускай оба катятся к чертям. Ещё пара месяцев, и Свон, наверняка, сможет сесть за руль: врачи дают благоприятные прогнозы на этот счёт. И в тот день, когда это произойдёт, закончится моё рабство. Я и часа лишнего при ней не задержусь, оборву нити паутины, вырвусь на свободу.

Когда я добираюсь до номера, Свон успевает сбросить пиджак и выйти покурить на балкон — за тонкими бежевыми занавесками проступает тёмный силуэт с дымящейся сигаретой. Вот и славно. Не будет мешать, пока я разбираю чёртовы шмотки. Слава Богу, их, как всегда, не очень много. Лишь самое необходимое. Парочка джинсов, футболки, бельё, прочая дребедень. Покончив набивать внутренности шкафа и прикроватных тумбочек, решаю на минутку заглянуть в уборную. Не очень-то хочется делать свои делишки в номере Свон, но до другого отеля я точно не дотерплю.

Едва я закрываю облезлую дверь и тянусь к выключателю, как незнакомый приглушенный звук заставляет замереть и прислушаться. Кто-то стучится в номер. Шаги Свон. Щелчок от проворачивающегося в замке ключа. И мёртвая тишина. Любопытство, всегда бывшее главным моим наказанием, просто убивает. Так и хочется закричать — что происходит?

— Белла.

Надо признать очевидное — второй раз в жизни Эдварду Каллену удаётся вывести меня из равновесия и заставить усомниться в реальности происходящего. Но в этот раз нет необходимости щипать себя за руку. Это он. Главный конкурент Беллы. Главный её враг. Главная трагедия. Любовь и боль всей жизни. У Эдварда много ролей, и, пожалуй, во всех он неподражаемо хорош.

— Я так устала. — Это первые и единственные слова, которые произносит Белла. Единственные за целый час, что они проводят с Эдвардом в тесной комнатке с весьма скудной обстановкой. Но зато эти три слова отражают всё. Гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд и гораздо больше, чем могли бы продемонстрировать любые даже самые безумные действия в районе удобной и широкой кровати.

Стараясь не дышать, я поворачиваюсь к двери и приникаю к замочной скважине. Ещё не окончательно стемнело, и я вижу сидящих на краешке кровати Эдварда и Беллу. В лучших традициях мелодрам они смотрят друг другу в глаза и не двигаются. А потом Свон придушенно всхлипывает и роняет голову на недешёвый пиджак Эдварда, превращая последний из произведения портновского искусства в ничтожную мятую тряпку с потёками туши.

— Люблю, люблю тебя. И если бы дело было лишь во мне, я бы ото всего отказалась. Даже от комбината. — На последнем слове голос Свон дрожит особенно сильно. — Но я не предам людей. Они зависят от меня, а я в зависимости от них.
— Белла, ты не их сюзерен, а они — не твои феодалы, — резонно возражает Эдвард. При этом он так тяжело вздыхает, что сразу становится понятным: тема для них не новая, и они её уже много раз обсуждали, но ни к чему не пришли.
— Не знаю. У меня всё перепуталось, я вросла в холдинг, а он врос в меня. Я чувствую ответственность, я чувствую, что не имею права думать в первую очередь о собственном счастье. Так же как чувствую любовь к тебе. Все эти чувства реальны, но они тянут меня в разные стороны. Я разрываюсь! Я не могу так больше!
— Или ты просто чувствуешь, что было бы ошибкой уйти сейчас, когда все мечты сбылись, цели достигнуты и столько сил вложено в работу? Не боишься ли ты признать, что много было сделано напрасно?
— Мои старания в любом случае нельзя назвать напрасными. Когда я пришла на комбинат, он загибался.
— Если верить официальным данным, он и сейчас вполне себе загибается.
— Ты знаешь, что это не так. — Свон, давно переставшая терзать пиджак Эдварда и глядящая куда-то в сторону, резко выпрямляется. — Я просто не намерена платить государству, которому ничем не обязана. Ты специально перевёл тему! Зачем ты это делаешь?
— Потому что нет смысла искать выход там, где его нет. Потому что или мы рушим эти стены, или продолжаем делать вид, что нас всё устраивает и мы можем обходиться редкими встречами и пустыми телефонными разговорами. Потому что мы ходим по проклятому кругу. Потому что мне больно смотреть на то, как ты раз за разом мучаешь себя и меня без всякого смысла.
— Знаешь, мне в детстве говорили, что на ноль делить нельзя. Мне говорили, что это правило. То правило, что должны знать все дети. Страшная и грубая ошибка. Потом оказалось, что можно. Что это не ошибка, а другой уровень знания.
— Белла, ну так подели нас на ноль. Сделай хоть что-нибудь, пока мы просто не сошли с ума, мечась от одного тёмного угла к другому.

После этого разговор надолго прерывается, и я, окруженный всё более сгущающейся темнотой, незаметно для себя проваливаюсь в сон. Проснувшись, долго не могу понять, где я и какое сейчас время суток. Судя по мраку, царящему по ту сторону двери — ночь. Осторожно выползая из уборной, я оглядываю комнату, освещаемую лишь блеклым лунным светом. Свон спит на кровати, Эдвард — в кресле. Оба одеты, и не похоже на то, чтобы они вообще пытались раздеваться или срывать в порывах неистовой страсти одежду друг с друга. Задерживая дыхание и сняв на всякий случай ботинки, я пробираюсь к двери. В голове у меня сумбур, и не хватает слов, чтобы придать некую ясную форму мыслям. И всё же одна мысль проступает довольно чётко: они что, даже не спят друг с другом?