Сентябрь 2005.

По приезду из лагеря меня сразу же отправили в больницу. Врачи суетились вокруг меня и не знали, какой же диагноз поставить. То ли артрит, то ли что-то ещё. Мнения расходились. Все спорили и кричали друг на друга, говоря, что мне надо вскрыть ногу, чтобы установить точный диагноз.

Я рыдала не от осознания того, что меня хотят порезать, как какой-то кусок мяса, а от того, что больше не могла терпеть. Я орала на врачей, что они нихера не помогают мне. Если не хотят дать мне таблеток, которые мне помогут, то пусть хоть сделают мне укол, от которого я просто засну и никогда не проснусь.

Моя мама рыдала на плече у папы, который просто смотрел в одну точку. Родители стояли в самом тёмном углу огромного кабинета и не смели подойти ко мне. Потому что рядом вертелись долбаные врачи, которые больно тыркали своими пальцами мне в ногу, от чего я визжала, словно меня уже режут и без наркоза. Они все говорили мне успокоится и перестать плакать, мол так я делаю себе только хуже. Но от всего, что я пережила за те три недели, я так осмелела, что посыла врачей на хер прямым текстом, не стесняясь, что меня могут отругать.

Я помню, как ворвался в кабинет врач, он сразу же приказал медсёстрам отвезти меня на рентген. Но была одна загвоздка: никто меня не мог переложить на каталку. Я вцепилась в кушетку и отказывалась её отпускать. Врачи уговаривали меня как могли, но их слова влетали в одно ухо, а вылетали через другое.

В итоге Рене отцепила мои руки от кушетки, а Чарли поднял меня на руки и сам понёс в рентген кабинет. Я искала для себя опору, потому что боль стала настолько невыносимой, что я материлась на всю больницу. Представляете, девчонка, которая ни разу ни кого не обидела, ни разу ни кому не сказала плохого слова – орала матом на всю больницу, обзывая всех суками и падлами, а так же посылала на очень популярные буквы всех, кто попадался на пути ей и её отцу.

Папа плакал, когда вместе с врачом мне разгибал ногу, ну а я же всё повторялась и орала, что пусть меня лучше усыпят, а потом делают всё что хотят.

Я слышала мамины всхлипы, которые доносились из-за двери, она разговаривала ещё с каким-то доктором. Он ничего, по всей видимости, ей хорошего не говорил, лишь только из редка кивал на меня головой.

Потом были капельницы, после которых очень хотелось в туалет, но вот только снять штаны было для меня проблематично, именно поэтому я терпела. Уж когда мне совсем стало невтерпёж, то мама попросила у одной из дежурных медсестёр ножницы и разрезала мне брюки.

Облегчение было не долгим, меня опять стали перекладывать на каталку, что бы отвезти в операционную. Водолазку с меня снимать уже никто не стал, доктор приказал меня не трогать до тех пор, пока мне не дадут наркоз.
Надели мне маску уже тогда, когда я почти потеряла сознание от боли. Не знаю почему, но запах из маски мне показался «розовым». Серьёзно, я не знаю почему, но вот только эта ассоциация у меня возникает с масочным наркозом.

Пробуждение было не из приятных. По ходу меня со всей силы били по щекам, что бы привести в чувство. Какая-то рыжая медсестра мне что-то пыталась сказать, но я вертела головой из стороны в сторону, попутно мыча какие-то проклятия и посылая эту рыжую на фиг.

В конце-концов мне вкололи какое-то лекарство и я провалилась в темноту.

Затем были отвратительные восемь дней в реанимации. Там я закатывала ужасные истерики по поводу того, что ко мне не пускают маму.

Мне как никогда нужна была её поддержка, но мамы не было, а врачи обходили меня стороной, словно я чума. Медсёстры заглядывали в палату лишь тогда, когда мне надо было поменять капельницу или сделать укол.

Я тайком приподнималась на локти, что бы выглянуть в окно. Нога лежала на шине, которая была привязана к кровати, здоровая нога тоже была привязана, но мне это и не мешало, главное, что руками могу шевелить, ведь катетер был у меня подключичный. Он мне не мешал, я вообще его не чувствовала.

Раз в день мне делали перевязки. После которых я час кусала себе руку, думая что отвлекусь от боли в ноге и переключусь на боль в руке. Да как бы не так! Боль в прооперированной ноге заглушала боль в покусанной руке.

Я перечитывала одну и ту же книгу, которую мне мама передала в реанимацию – какая то детская сказка, но заняться мне же надо было чем то. А книги, которые были у медсестёр явно превышали рейтинг NC-17. В тот момент для меня это было отвратительно. Я помню строки про «пульсирующий член Джона, который так и просился вырваться из штанов». Так же что то было про «Марию, которая ласкала свой клитор и сосала член Джона, стоя перед ним на коленях и плакала». На второй странице я закрыла книгу и отшвырнула её к сестринскому столу.

В один из тихих вечеров ко мне зашёл врач - видимо не побоялся, что я его обругаю. Он задавал мне какие-то тупые вопросы, на которые я давала простые ответы. Но в конце нашей «милой беседы» я осмелела и попросила у него телефон. Доктор минут пять ломался, но он, по видимому, не хотел что бы я устроила очередную истерику, поэтому сдался и протянул мне свой мобильный.

- Алло, - я даже по началу не узнала голос мамы. У мамы всегда был милый нежный голос, пропитанный добротой, а это было что-то схожее с алкоголиком, которого разбудили.

- Это я, - как то произнесла я, не уверенная, что набрала тот номер.

- Кто я? – спросил меня проснувшийся алкоголик не добрым голосом, в котором сквозило отвращение к происходящему.
Я уже хотела сбросить вызов и заново набрать номер, а то вдруг и правда ошиблась номером. Но потом почему то решила ответить.

- Мам, это я.

- Беллз, солнышко! Как ты? – вот теперь это был голос мамы. На том конце послышались слабые всхлипы, но я точно знала – мама была рада меня слышать, раз уж не дают меня увидеть.

- Да нормально, лежу.

Дальше уже разговора нашего не помню, потому что в тот момент мною овладевали сильные эмоции. После разговора с матерью я долгое время плакала, поэтому мне дали успокоительное, после которого я уснула.

Меня перевели в палату тогда, когда состояние стабилизировалось, хотя доктора и не давали ни каких прогнозов выживу я или нет. Как говориться – всё зависело от меня. Не захочу – то организм просто перестанет бороться, захочу – то буду бороться до победного конца.

Моя подруга Элис, из другого города, прислала мне письмо, в котором пожелала мне скорейшего выздоровления и сказала, что летом ждёт в гости. Я ей написала ответное письмо и попросила маму его отправить.

В палате я лежала одна, за исключением мамы, которая при первой нашей встрече, после моего перевода с реанимации, перепутала меня с одеялом! На самом деле! Она просто меня не заметила, когда вносила вещи в палату.

- Мам, - еле-еле выговорила, после того, как меня перекладывали с каталки на кровать. У меня не было сил что-то делать, даже говорить.

Мама оглядела всю палату и нахмурилась, явно не понимая откуда исходит звук.

- Белла? – спросила она с удивлённым лицом. Она ещё раз обвела палату взглядом, но так меня и не обнаружила. – Ты где?

- На кровати.

Мама вскинула руками и мило улыбнулась мне.

- Я тебя не видела, ты сливаешься с одеялом, блондиночка моя!

Я через силу рассмеялась, это на самом деле для меня было смешно. И это было вне моего понимания – как можно перепутать меня с одеялом, неужели я настолько похудела?

Я отдыхала от капельниц только три-четыре часа ночью. Даже не замечала как меняют бутылочки с различными антибиотиками, хотя в принципе мне было на это плевать, главное чтобы не мешал никто спать. Я всегда так уставала, хотя и не делал ничего такого – смотрела телевизор и играла со своим маленьким медведем, которого мне принёс Чарли.

Однажды у меня засорился подключичный катетер. Было уже за полночь. Врачи пытались промыть этот грёбаный катетер, чтобы не вынимать его и не вставлять новый, но во время промывки я орала как резаная, боль распространялась в голову и в руку.

Мама сидела на кровати, которую ей предоставили, и говорила мне успокоится, но её бы слова мне в уши. Она что-то шептала успокаивающе, пока врачи суетились вокруг меня.

Не знаю когда этот кошмар закончился, но помню точно, что на утро у меня стоял локтевой катетер, а рука была привязана к лангете.

Меня выписали через месяц после поступления в больницу. Тогда уже вытек весь гной из ноги, а раны затянулись. Мне наложили корсетный гипс, из-за которого я не могла сидеть, но это и не было большой бедой, ведь я уже и не сидела месяц, а только лежала на спине и что-то могла делать руками.

Октябрь 2005.

Домой меня привезли на машине скорой помощи, потому что в обычную легковую машину я бы не поместилась.
Я смотрела на здания, мимо которых мы проезжали, и с завистью любовалась на проходящих людей. Мне казалось, что прошла целая вечность с тех пор, как я выходила на улицу.

Все шли в красивых куртках, девушки одевали сапожки на каблуках, а на меня напялили какие-то старые бабушки штаны и старую тёплую кофту – всё равно никто не видит.

Ко мне приходили друзья, но только первые две недели моего пребывания дома. Дальше пошли отговорки, что все жутко заняты. Мои друзья были старше меня, мне только тринадцать, а им уже по пятнадцать – шестнадцать, но я была рада иметь друзей, которые старше меня. Два парня из нашей «тусовки» мне даже предлагали встречаться, но вот девчонки были против, и под их давлением я отказывала мальчикам. Хотя сейчас я понимаю, что эти курицы мне просто завидовали.

В то время я была довольно симпатичной блондинкой. Как говорили многие парни – у меня ангельское личико, ну или просто кукольное. Маленький, чуть курносый, носик, широкие карие глаза и розовые пухлые губки «бантиком».

Хотя и физически я не была похожа на тринадцатилетнего подростка, у меня даже не было груди! Единственное, что у меня было от девочки – подтянутая, упругая попка. Но и то это было так, потому что я занималась гимнастикой.

Так называемые друзья меня быстро забыли, им было интересней попить пиво в каком-нибудь подъезде, а я устраивала дома ужасные истерики, пока родители уходили к врачам за справками, что бы учителя ходили ко мне домой.

Мама хоть как-то пыталась заменить мне моих друзей. Пыталась разговорить меня, но общаться с мамой я не находила увлекательным, поэтому тупо односложно отвечала на её вопросы, ничего не рассказывая и не делясь своими переживаниями. Знаете, сейчас я об этом жалею, потому что в будущем можно было избежать многих наших ссор и проблем, но тогда мне эта гениальная идея в голову не приходила.

Передвигаться на костылях врач мне не разрешил. Поэтому я только лежала в своей комнате на диване и круглыми сутками смотрела телевизор. Иногда я играла в Барби, чего редко делала раньше, даже когда была совсем малышкой. Мне всегда больше нравились машинки. У меня даже был большой грузовик, в который играть мне разрешали только на улице, потому что если бы я играла бы в него дома – то от дома бы мало чего осталось.

Мне нравилось по ночам представлять идеальную жизнь. Как всё было бы, если бы я не заболела. Общались бы со мной мои бывшие друзья? Была ли я такой, как многие девушки – расфуфыренной? Хотя иногда я благодарю судьбу за то, что я заболела. Ведь я встретила своего принца, пусть и не на белом коне, а всего лишь на старом «Opel» .

Иногда мама пыталась заставить меня учиться, но я просто ждала пока она свалит из комнаты и закрывала учебник. Мне не были интересны тексты учебников, а учителя ко мне не хотели ходить, хотя многие жили со мной по соседству. Они объясняли это тем, что я скоро выйду в школу и всё догоню, ведь я умная девочка. Но жаль, что у них не было способности смотреть в будущее, тогда бы они знали, что лежать я буду ещё пол года.

Ноябрь 2005.

Вновь поступила в больницу я в первых числах ноября.

С меня сняли гипс. Для меня это была очень болезненная процедура. Волосы на ногах отросли, и крокодилы, которыми разламывали гипс, очень больно выдёргивали волоски. Я кричала и плакала, а меня все успокаивали. Я вообще в последнее время стала замечать, что очень много плачу, по делу и без.

Потом меня отвезли на рентген. Врач не добрым взглядом посмотрел на мои снимки и велел везти меня обратно в гипсовую.

Я вся расстроенная стала расспрашивать что, да как. Но конечно, мне прям так с ходу и ответили. Мои вопросы попросту оставляли без внимания, предпочитая тупо игнорировать.

Мне наложили корсетный гипс с распоркой (п/а: Гипс накладывается на две ноги, а между ними прибинтовывается палка так, что бы больной не смог свести ноги. Часто накладывают такой гипс при переломе шейки бедра). Врачи так усердно меня загипсовали, что у одного из них даже на бороде были гипсовые крошки. Тогда я посмеялась от души. Медсёстры тоже разделили мою радость.

Мама была в таком шоке, когда меня завозили в палату. Я не могла поместиться в дверной проём, так широко были разведены мои ноги! Надо мной все посмеивались, что, мол, вот как я растолстела, что уже и в дверь не могу протиснуться. Я на это лишь улыбалась и отшучивалась.

Гипс сох мучительно долго. Я не могла заснуть всю ночь из-за того, что мне было холодно, хотя помещение и отапливалось. На вторые сутки моих мучений, Рене попросила Чарли привезти нам фен, что бы самой высушить гипс. В противном случае я бы просто покрылась инеем и умерла бы от холода. Цвет кожи у меня тогда был синий, температура снизилась до 35’8, я хотела спать, но из-за холода не могла.

Меня укрывали двумя одеялами и двумя покрывалами, но это не помогало, ведь гипс согреть мне не мог никто.

В ноябре ко мне в палату всё-таки положили одну девочку. Я уже и не помню, как её звали. Она была тихой, никогда не говорила что-то поперёк. Делала то, что ей скажут. Мы иногда с ней играли в карты, иногда бросали по палате воздушный шарик или читали друг-другу книги вслух, вставляя свои глупые детские комментарии.

Меня выписали в конце ноября, когда были проделаны все процедуры. Домой я вновь возвращалась в машине скорой помощи. Я всё так же жадно вглядывалась в то, что происходило за окном. Меня душила зависть, но я не могла ничего с этим поделать, это было выше моих сил. Я так давно не была на улице, так давно не дышала свежим воздухом. Боже, так давно!

Декабрь – Январь 2005/06

Дни сменяли друг друга. Учителя с неохотой ко мне приходили, что-то скомкано мне преподавали, ставили оценки. Раньше я была отличницей, а теперь я была просто круглой отличницей, хотя и сама понимала, что это далеко не так!

Если я не сделала домашнюю работу, то не мне ставили плохую оценку, а просто оставляли это без внимания. За каждый урок я получала высший бал, хотя и училась далеко не идеально. У меня было куча ошибок, были пробелы в знаниях, но разве моих учителей это волновало? Ни капли!

Приближалось Рождество и к нам прибыла моя бабушка. Она не горела желанием помогать нашей семье осенью, но сейчас ей было надо приехать к нам. Она настаивала, что бы мы отпраздновали Рождество, хотя наша семья была против этого, ведь мы испытывали ужасные финансовые трудности. Вся мамина зарплата, а это тысяча долларов в месяц, уходила мне на таблетки и сиропы. Папиной зарплаты в восемьсот долларов едва хватало нам на месяц, что бы купить еду и заплатить за дом.

Ни бабушка, ни дедушка нам не помогали деньгами, говоря, что это наши проблемы и мы должны с ними справиться сами. Но так же они были не прочь приехать к нам и пожить за наш счёт пару недель. Чарли и Рене просто не могли им отказать, хотя и понимали, что нам придётся туго.

Бабушка предлагала не покупать мне некоторые из таблеток. Якобы они мне ни к чему, но мама не слушала её и продолжала мне покупать лекарства, ведь она хотела, чтобы я поскорее выздоровела и встала на ноги.

Бабушка ворчала, что мне давно надо дать костыли, что бы я хоть как то ходила, потому что ей было не приятно выносить за мной судно. Мне было не комфортно в её обществе, я замыкалась в себе и смотрела во в сюда, но только не на неё. Чарли успокаивал меня, что это ненадолго и скоро всё прекратиться. Но я жила настоящим, а настоящее – это бабушка тиран, которая ничего не делала, кроме того, как командовала не в своём доме. Типа она старше, значит её и надо слушать, а мы так, рабы.

Что бы лишний раз не звать «босса», я сама сползала с кровати и добиралась до судна. Гипс был грязный из-за того, что я ползала по полу, но Рене на меня за это не ругалась. Она меня понимала и поддерживала.

Рождество мы провели просто отвратительно. Бабушка смотрела свои какие-то передачи и комментировала их. Мама была у неё в качестве официантки – принеси подай, пошла нафиг, не мешай. Я просто лежала на кровати и играла со своими пальцами, находя это занятие крайне увлекательным. А Чарли сидел в кресле и ел салат, не желая ни с кем разговаривать. Хотя, по сути, мы и поговорить то не могли – бабушка сразу начинала на нас орать, что мы мешаем ей смотреть телевизор.

- Рене, доченька, а как давно вы делали ремонт? У вас всё такое старое, а эти обои вы клеили ещё тогда, когда въезжали в это дом! А это было то – пять лет назад! – прохрипела «бабуля», оглядывая гостиную. Она сморщила своё лицо и сузила глаза в отвращении.

- Мам, нам сейчас не до ремонта. Ты же должна понимать, что все деньги уходят на Беллу! – мама в изумлении посмотрела на бабушку и продолжила убирать посуду со стола.

- Вам над сократить расходы на Беллу! Вы слишком много денег тратите на лекарства. Она и без многих таблеток сможет прожить. А вам нужен в доме ремонт! – «босс» повысила голос и ударила рукой по столу. Она встала со стула и направилась к матери. – Ну, подумаешь, она чуть подольше будет приходить в себя. Это же таблетки – одно лечат, другое калечат!

- Мама! Эти таблетки для того, что бы у Беллы не было повторения её болезни! Я не хочу что бы моя дочь опять лежала в реанимации под капельницами, она и так натерпелась всего! – Рене психанула и с силой поставила поднос с посудой на стол, а сама удалилась из комнаты.

Бабушка, ничего не ответив, тоже ушла.

- Раз меня здесь никто не хочет слушать, раз меня здесь не уважают, то я уйду! А вы даже не смейте обращаться ко мне за помощью! – крикнул «босс», а потом захлопнулась входная дверь.

С тех пор ни бабушка, ни дедушка с ними связь не поддерживали, предпочитая игнорировать.

Март 2006.

Я готовилась к очередной госпитализации в больницу. На самом деле, я ждала этого с нетерпением. Ведь мне должны были снять этот громадный гипс! А возможно, через месяц-другой, я бы встала и на костыли и хоть как-то смогла бы себя обслуживать.

Друзья, уже бывшие, ко мне не приходили. Я слышала, что одна из девок залетела, и теперь ходит с огромным пузом. Мне было даже любопытно. С октября я настолько одичала, что любая новость становилась для меня шоком, которую можно обсуждать ещё месяц.

Учителя ко мне всё с той же неохотой приходили на уроки. А когда не приходили, то просто забивали на то, что хотя бы позвонить и предупредить, что они сегодня не появятся. Мама была настолько зла на них, что порой ходила по дому и громко орала, что никакой университет мне ни светит и я буду драить унитазы на вокзалах и побираться по помойкам. На эти высказывания я брезгливо морщила нос и отворачивалась к стене, корча всякие рожицы.

Отец вкалывал как проклятый на трёх работах. Мы с Рене его почти не видели. Чарли приходил лишь в час ночи, когда мы уже спали, что бы забрать еду и поспать часика три-четыре, а потом он опять уходил на работу. Снова он уходил тогда, когда мы ещё спали. Я не видела своего папу уже два месяца.

Зимний приезд бабушки нам обошёлся очень дорого. Все родственники по маминой линии, которые раньше хоть как-то поддерживали нас, сейчас просто отвернулись и перешли на сторону «босса», принимая её политику, что на моих лекарствах нужно экономить.

Но маме было на это плевать, она утешалась, что мы и не такое ещё переживём, а эти люди пусть поступают как хотят. Они лишь могли разносить сплетни, и говорить о том, как другие совершают ошибки, не признавая своих. Эти люди всегда ставили себя выше других. Задирая нос к самому небу и идя по жизни с гордо поднятой головой. Хотя они и не раз падали лицом в грязь, забывая потом вытереть его.

Где-то в середине марта наконец пришёл вызов на госпитализацию. И тогда у меня началась паника.

Я ещё с ноября помнила – какого это снимать «крокодилами» гипс, ведь более доступных средств в нашей больничке не было. Я накрутила себя, что мне будет адски больно, видимо забыв, что я пережила в Августе и Сентябре. Но, как я говорила ранее – я живу настоящим, а настоящее – это снятие гипса очень болезненным способом.

Как я узнала случайно от мамы в феврале – у меня был перелом шейки бедра , кость сгнила до такой степени, что я просто не почувствовала, как она в один прекрасный момент сломалась. Жаль, что мне не говорили этого ранее. Я может была бы более осторожна в своих передвижениях.

В гипсовой меня опять успокаивали целой оравой врачей и медсестёр, которые мне были совершенно не знакомы. Мой лечащий запретил сгибать мне больную ногу, когда будут вытаскивать меня из «корыта» (п/а: что-то наподобие лангеты, то есть не полный гипс, а только половина). Но кого это волновало? Никого, кроме меня!

Мне согнули колено почти на девяносто градусов. Я не могу описать словами, что я чувствовала в тот момент, но это было дико больно. Ведь коленный сустав у меня не сгибался с сентября месяца – шесть с половиной месяцев!

В палату меня привезли уже в полу-обморочном состоянии. Я не могла произнести и слова, лишь только истерические всхлипы иногда вырывались из груди. Мой взгляд был устремлён в потолок. И как бы меня не пытались разговорить – я отворачивалась от всех и просто закрывала глаза. Где-то через час меня решили оставить в покое, мол, пусть немного приду в себя.

Мама сидела на стуле рядом с моей кроватью и поглаживала меня по голове.

- Всё, уже всё позади, - шептала она.

- Бо-бо-больно-о-о, - это единственное слово, которое я могла произносить. Хотя даже произносить – это громко сказано. Я выла, словно какой-то пёс и просто не могла остановиться.

- Потерпи, малышка, - успокаивала меня Рене и в тайне от докторов давала мне обезболивающие таблетки, благодаря которым я хоть как то стала успокаиваться.

Вторая половина Марта прошла для меня в напряжении. Были болезненные процедуры, была разработка колена, и я наконец научилась переворачиваться на живот.

Пока мне не разрешили вставать на костыли, говоря, что кость ещё слабая. А если я упаду – то будут очень неприятные последствия, вплоть до того, что я буду всю жизнь ездить на инвалидном кресле. Мне прошлось смериться со словами врачей и пока повременить с ходьбой.

Май 2006.

- Ту-ду-ду-дуф, - это я играла в войну своими костылями. Они служили моими автоматами, а моим секретным местом служили два стула, на которые сверху было накинуто одеяло.

Я играла одна, благо воображение было развито. Цветы на подоконнике – кусты, в которых прячутся враги, под кроватью находятся заложники, которые ждут, что супермен Белла придёт им на помощь, а в шкафу сидит моя армия, которая не выйдет от туда. Пока я не захочу. А не захочу я ещё долго, ведь под пули не очень то и хотелось подставлять лучших людей во всём нашем штате.

В конце прошлого месяца мне наконец-то выдали костыли, но разрешили передвигаться только по дому и только до туалета. Ну ладно, хоть так. Иногда, вечером, тайком от родителей я подходила к окну и любовалась улицей. Было уже довольно поздно, поэтому людей я не наблюдала, но зато я наконец-то хоть могла видеть, что происходит за окном.

Мне до ужаса хотелось выйти во двор, даже пару раз я просила родителей надуть матрас и вынести меня на улицу, но они запретили. Я много психовала по этому поводу. Они же могли свободно передвигаться, а я была ограничена в своих действиях. Но Чарли и Рене лишь пожимали плечами и открывали форточку в моей комнате, говоря, что мне и так хватает воздуха.

Учителя в Мае уже ко мне не приходили, комментируя это тем, что им надо подготовить старшеклассников к экзаменам. А мне типа не надо будет сдавать эти экзамены? Вы, ребята, конечно, молодцы. Бывало, что они мне звонили и оставляли какие-то задание, но вот, к сожалению, их никто не проверял. В конце концов, я просто перестала выполнять эти работы, ведь не было резона.

Чарли наконец-то стал появляться дома. Он остался работать только на двух работах из трёх, чему мы с Рене были несказанно рады. Теперь доход нашей семьи был на пятьсот долларов больше и мы могли позволить себе немного пошиковать, покупая раз в месяц любимые деликатесы. А так же денег на мои таблетки уходило значительно меньше и от зарплаты Рене оставалось ещё четыреста долларов.

Эти деньги мама откладывала на моё дальнейшее лечение, ведь врачи пока не давали никаких прогнозов. А моей матери нужна была точность, она уже собиралась меня везти в ортопедический институт, известный во всех штатах. Очереди в него были немыслимые, а что бы попасть туда на лечение – надо быть чуть ли не при смерти или иметь уникальный случай болезни.

Один раз ко мне в гости пришли мои одноклассницы вместе с классным руководителем. Они подарили мне какое-то благодарственное письмо за успехи в учёбе и детские духи, которые и по сей день пылятся в тумбочке. Мой муж до сих пор посмеивается над ними и спрашивает, почему я их не выкину.

Девочки общались между собой и упорно отказывались замечать меня, учительница хоть как-то пыталась замять это недоразумение. Но у неё это с трудом получалось, потому что с девочками из класса я не была близка, предпочитая общаться с ребятами со двора.

Учебный год подошёл к концу и мне объявили мои отметки. Как я и предполагала – всё отлично. Родители были безмерно счастливы за меня, что хоть и в таком состоянии, но я смогла закончить год на отлично.

Июнь, Июль, Август 2006.

Я отметила своё день рождения в начале первого месяца лета. У меня не было желание кого-то приглашать, поэтому я просто устроила семейно чаепитие с тортом.

На так называемом празднике присутствовали только Чарли с Рене. Они не подарили мне ничего, но я не обижалась. Понимая, что родители просто экономят деньги.

Потом меня отвезли в центр, в котором мне, по всей видимости, должны были помочь разработать тазобедренный сустав.

Были курсы массажей, на которых я вскрикивала от боли. Были курсы разработки, на которых я, не стесняясь кучи народа, орала, а порой даже и материлась. Мне поднимали ногу вверх, а вместе с ногой и поднимался таз, хотя говорили, что со временем таз у меня опуститься. Но этого не происходило не через месяц, ни через два. Вообще не было видно каких-либо сдвигов.

Так же меня пытались уже научить ходить без костылей, но я просто не могла перенести вес на больную ногу. Она отекала и становилась синего цвета, что мне не очень нравилось. Мне объясняли это тем, что у меня было нарушено кровообращение, а сейчас оно пытается восстановиться.

На ЛФК я просто сидела на скамейке, понимая, что ничего из того, что нам говорит делать тренер, я выполнить не смогу. Я не могла присесть на корточки и ходить. Я не могла ходить на носочках, я не могла вставать на колени, и уперев руки в пол, выгибать спину.

Но зато в центре я познакомилась с хорошими людьми, которые были в похожих со мной положениях. Эти люди не выпендривались, говоря, что они лучше других. У многих из них были комплексы, которые они и не скрывали. Все могли спокойно общаться друг с другом.

Были частые прогулки к океану, нам даже разрешали купаться. Всем нравилось находиться в том центре, лишь иногда были негативные моменты – такие как разработка, но это всё быстро уходило на второй план.

Мы устраивали различные викторины и игры, в которых могли поучаствовать все, даже те, кто был на инвалидном кресле. Были так же и дискотеки. Многие ребята из моего отделения быстро разбились на парочки. Мне так же предлагали встречаться, но я отказывала всем, так и не научившись там доверять людям.

Единственным, кто не отставал от меня всю смену был Эдвард. Это был щупленький рыжий паренёк, с довольно-таки симпатичным лицом. Он был меня на год старше. И на самом деле я не понимала, что он во мне такое нашёл, что предлагал, если не стать парой, то стать просто друзьями. В конце концов, мне надо было заново учиться общаться с ровесниками, поэтому я согласилась, ведь с Эдом всегда было так легко говорить на любые темы. Мы часто могли смеяться часами из-за какой-либо мелочи, которая привлекла наше внимание.

---

Приглашаю всех поделиться мыслями об "Истории" на