***
…Na-na-na-na-na…little girl… na-na-na-na-na…
Было уже за полночь. Дин шел вдоль 72-й улицы, по стороне противоположной дому доктора Эрика Дж. Стентсона. Импалу он оставил в двух кварталах отсюда. Дин все время старался держаться в тени.
…Well, I’d rather see you dead, little girl, than to be with another man…***
Он вспомнил-таки слова песни.
… You’d better keep your head, little girl, or I won’t know where I am…
…You’d better run for your life if you can, little girl, hide your head in the sand, little girl, catch you with another man…
…That’s the end… little girl….
Теперь эти слова неотвязно и тревожно, как назойливые насекомые, кружились у него в голове, наводняя его собственные размышления… Лучше увижу тебя мертвой, чем с другим… Весьма недвусмысленное предупреждение, ничего не скажешь…Поймаю тебя с другим – это конец…
Дин отыскал подходящее место около лестницы дома напротив, перепрыгнул через решетку и укрылся за вечнозеленой изгородью. Нащупав выступ в каменной кладке, он сел и стал ждать. Наблюдать отсюда было довольно удобно: хорошо просматривался подъезд Стентсоновского дома, вся пожарная лестница и даже квартира профессора. Дин взглянул в бинокль. В кабинете по-прежнему горела настольная лампа, точно так же, как она горела, когда Дин покидал жилище Эрика. Остальные окна были черны. Один раз вблизи окна шевельнулась тень – Эрик ходил взад и вперед по комнате.
Дин мог живо вообразить себе, как Эрик мечется, не находя себе места, как стены и потолки собственного дома давят, угнетают и раздражают его. И Дин, хорошо зная повадки людей и потусторонних тварей, был уверен, что все начнется с того, как профессор попробует вырваться из этой моральной духоты на улицу… Должно быть, Эрик чувствовал себя оплеванным. Селин, ведь, уехала, хотя он просил остаться. Он взял себя в руки и сделал шаг навстречу, а она, тем не менее, бросила его в одиночестве. Было от чего окончательно прийти в ярость. Дин хорошо представлял себе, какое недоверие должен был испытывать Стентсон к окружающим людям. Знал он также, насколько огромны эмоциональные затраты, которые этому странному чудовищу приходилось нести, в случае, если он решался подпустить кого-либо к себе на полшага ближе. И, натурально, подобного рода фиаско принимало в восприятии Стентсона катастрофические масштабы! Уж, по меньшей мере, повергало в грязь какие-то его идеалы и принципы. А в данном случае впечатление такое, будто у Эрика земля горела под ногами. Может, он рассчитывал, что эта девушка станет для него надеждой, радостью и вообще всей его будущностью? Наивеличайшая ошибка, которую все повторяют и вечно будут повторять – пытаться заполнить свой вакуум извне, искать утешения не в себе самом, а в другом человеке. Подлый миф о второй половине, который, подобно болотному огоньку манит в трясину разочарования… Другой когда-нибудь предаст…все когда-нибудь предают… вольно или невольно. Вполне ясно теперь, что испытывал Стентсон по отношению к Селин Пфеффер. Но можно было предположить, что к его страсти уже примешивается горечь, которая это чувство довольно быстро отравит и убьет… или же превратит в собственную противоположность… Я решился, детка, я лучше увижу тебя мертвой…
Селин думала, что ей удастся все исправить. Дин, со своей стороны, полагал, что ей вообще лучше к Эрику близко не подходить. Не с тем человеком она связалась… да и вообще не с человеком, вот в чем штука. Чудовище по зубам лишь такому же чудовищу… каким была Кристина… Дин пока не знал, как придется в дальнейшем поступать с Эриком Стентсоном, но он твердо решил, что Селин Пфеффер во всей этой истории делать абсолютно нечего. И Дин не собирался так просто бросить ее на съедение Эрику. Рано было еще ставить точки, всему свое время. Ввиду всего сказанного, он, хоть и с риском показаться парнем навязчивым, хамоватым и не слишком понятливым, просто не оставил Селин шанса осуществить ее маленький план. В решающий момент, провожая девушку до квартиры, Винчестер, в соответствии с собственным планом, не позволил ей и рта раскрыть. Обволок комплементами, пару раз пошутил, попрощался до завтра и исчез. Селин Пфеффер осталась в полнейшей растерянности…
В том, что Эрик что-нибудь отколет этой ночью, Дин практически не сомневался. Эрика что-то выдавало. Дин не мог бы с точностью сказать, что именно с ним происходило, но выглядело это, во всяком случае, так, будто какая-то другая, темная и жестокая, никаким законам неподвластная часть его необъяснимой природы потребовала жертву, взыграла химерическая кровь, проснулись, быть может, какие-то посторонние инстинкты. Ощущалась явная неустойчивость во всем его сегодняшнем состоянии, что-то неконтролируемое и взрывоопасное. К тому же, у Эрика, судя по его жестам и сузившимся зрачкам, неожиданно началась головная боль – это могло не говорить ни о чем, а могло оказаться весьма скверным признаком. Вполне возможно, что Стентсону к таким проявлениям не привыкать, и у него хватит силы воли с этим справиться. А вдруг нет? В определенной степени Дину хотелось оказаться правым, тут сыграло роль профессиональное честолюбие и, безусловно, раздражение на Эрика из-за Селин. Но с другой стороны, Дину вдруг подумалось, что, если он вынужден будет сегодня ночью достать из-за пояса пистолет, заряженный серебряными пулями, то эта ночь станет еще одной мерзейшей ночью среди наимерзейших ночей его жизни.

«Черт…Ну что же вы все такие предсказуемые?» - Дин сплюнул сквозь зубы. Все-таки он оказался прав.
Около часа ночи Эрик вышел из дома на затихшую, пустынную улицу. Винчестер снова чертыхнулся про себя и поднес к глазам бинокль. Одежда на Стентсоне была спортивная, как заведено, темного цвета: легкая куртка, спортивные брюки и кроссовки. Физиономия – без грима. Какого черта, спрашивается, Эрик вышел из дома в своем естественном - или, прямо скажем, сверхъестественном - виде? Третий раз Дин имел возможность видеть его настоящее лицо. Выглядел Эрик жутковато, но при этом странно привлекательно. Искусственность, которую придает любая косметика, исчезла. Лицо – как живая маска, чуть поблескивающая, словно полированная, строгие, с аристократическим налетом черты и холодные, сосредоточенные, очень опасные глаза. Походка стремительная и в то же время плавная, точные движения, в каждом из них ощущается мощь и опять эта дьяволова грация. Благодаря ладной фигуре, издалека он казался высоким.
Эрик спустился по лестнице и повернул в сторону Центрального парка, закуривая сигарету. Дин подождал, пока он отойдет вперед на достаточное расстояние, выбрался из укрытия и, не переходя улицу, отправился следом за Стентсоном. Эрик шел быстро, будто направлялся к некой цели. Дина это насторожило еще больше.
А потом Эрик побежал, и Дину не оставалось ничего, кроме как выругаться в очередной раз и припустить за ним.

Эрик бежал по безлюдной 72-й улице в манере, которую Дин охарактеризовал бы, как «волчью»: стремительно, но без поспешности, размеренно, твердо и ровно, без малейшего видимого напряжения – поразительно похож на хищника, проходящего привычный маршрут по своей территории. При этом он умудрялся на ходу курить, чего Винчестер уж совершенно понять не мог. Один раз Стентсон оглянулся и даже приостановился, щуря глаза и смотря именно в ту сторону, где за секунду до того был Дин. Не заметив никого, Эрик сунул в зубы сигарету и отправился дальше. Дин вышел из-за припаркованного у обочины фургона и последовал за ним.
Без десяти час. Центральный парк, погруженный в туман и ночную темень. Насколько просматривалась территория, вокруг не было никого, кроме единственной безрассудной спортсменки, которая трусила вдоль дорожки как раз навстречу Эрику, вырвавшемуся от Дина довольно далеко вперед. Дин вынул пистолет из-за пояса, встал на одно колено и прицелился, когда те двое поравнялись. Он заметил, что Стентсон отвернулся, пробегая мимо нее - девица, судя по всему, не обратила на Эрика внимания. Она вообще, кажется, бежала, полузакрыв глаза, погруженная в музыку. Через несколько секунд они разошлись, а Дин подумал, что неплохо было бы припугнуть девчонку, чтобы она начала думать головой, а не перепоручала эту функцию своему iPod-у.
Эрик, не замечая преследования, рысил по длинной и широкой аллее. Он, а следом за ним и Дин, почти добрались до мемориала Джона Леннона, как вдруг Стентсон замедлил бег, достал из кармана брюк мобильный и на ходу заговорил. Дин понял, что на таком расстоянии ничего не услышит, и поспешил незаметно приблизиться. Сразу стало ясно, что Эрик очень ждал этого звонка и теперь был поглощен собеседником.
- … у меня? – говорил Эрик, идя по широкой дороге парка и смотря себе под ноги – он вдруг снова стал похож больше на человека, чем на полуоборотня. -…Как обычно, по синусоиде… Брайан, я прошу… У тебя, сколько мне известно, никогда не было привычки влезать с ногами в душу…да, вот и пока не надо… Разгребу – тогда отчитаюсь…Будь покоен, у меня разве были такие случаи, чтобы я не разгреб?..- Стентсон коротко и мрачновато рассмеялся. Дин тоже не удержался от саркастической улыбки - что ж, будет весьма занимательно понаблюдать. Эрик же у нас крутой… А между тем, на горизонте обозначился тот самый старший сводный братец, Брайан Сорренто, крупный судебный адвокат. Разговор с ним вполне мог по-новому осветить происходящее. - …Ладно... Что там за лажа с Сэмми?.. – спросил Эрик жестким тоном. Была бы возможность, Дин хорошо приплатил бы кому-нибудь за гаррипоттеровский плащ-невидимку, чтобы постоять у Стентсона за спиной именно в этот момент. М-да… «Что за лажа с Сэмми?» Было время, когда вопрос, сформулированный именно таким образом, занимал все мысли Дина Винчестера… Господи, неужели это на самом деле закончилось! - …Чего?.. Говоря короче, по самые уши… - резюмировал Эрик, выслушав наиболее интересное и, увы, недоступное Дину сообщение. Стентсон остановился, развернулся, и пошел обратно. Его странное лицо было как никогда сумрачным и холодно-сосредоточенным. - …А ты в состоянии его вытащить оттуда?.. Неужели настолько всерьез?..- последний вопрос Эрик задал очень язвительно. – А если откровенно?…Вот так и скажи, и не стоит искать какие-либо благовидные объяснения…Брайан, ты меня знаешь как облупленного, и это чувство, увы, взаимно. Уж извини, но я тебя насквозь вижу, поэтому давай свои профессиональные приемы формата «красная селедка» отложи пока в сторону… Слушай, речь идет некоторым образом о нашем брательнике…и позволю себе бестактность напомнить, что он твой родственник в большей степени, нежели мой… А почему я не хочу наплевать на этот идиотизм?.. Дорогой мой, мне не надоело, ты думаешь?.. Мне больно и мерзко слышать каждый раз о том, как сильно он меня ненавидит, и, тем не менее…Что? А ты у него поинтересуйся, почему… Я назойлив, неделикатен, деспотичен и слишком активно стараюсь воспрепятствовать его переходу к новой просветленной жизни… Прекрасно, Брайни, со своей стороны хочу заметить, что мне не импонирует равнодушное благодушие, с которым ты относишься… Феноменально! – вдруг рявкнул Эрик на всю аллею. - Давай, еще ты мне эту мысль вслед за Сэмом выскажи!.. Я заведенный?.. – он замолчал и с четверть минуты стоял, кусая губы. Потом он произнес заметно смягчившимся, хотя и натянутым тоном: - …Если уж на то пошло, то «заведенный» - это слишком политически корректное слово… Я вожделею крови и готов сорваться…Определенно… любимый ученик старины Джека… гулящие девицы - все мои…- Эрик негромко и нервно смеялся. - …Постараюсь никого не убить в ближайшее время, но обещать наверняка ничего не могу… - он оскалился, поднимая лицо к небу, и на свету влажно блеснули его клыки. Дин подумал: «Ох, ты, дьявол!» Что это было, шутка такая? Стентсон, давно замечено, шутил всегда с серьезным лицом. - … Проклятые рудники и лунные фазы…меня опять, кажется, прижало, и если не отпустит до утра, то предрекаю себе невыносимый день в университете… Если бы! Лекции можно вполне сносно провести и в таком состоянии…именно, не приходя в сознание…- снова короткий сухой смешок. -…Контакт с аудиторией совершенно иного характера… А семинарская работа требует трезвого ума и твердой памяти… Хочешь, не хочешь, а необходимо каким-то образом с народом взаимодействовать…Вероятно, мне завтра будет удавка… и, естественно, я ввиду всех этих враждебных обстоятельств весьма агрессивен, постарайся меня понять и смириться… Не дома, я, скажем так, попираю стопами мозаику с надписью «IMAGINE»…Нет, окон квартиры Йоко Оно отсюда не видно…Ладно, Брайни, это лирические девиации, давай, все-таки, вернемся a notre mouton…
Дин не мог поверить собственным ушам. Он теперь понял, что в душе хотел скорее ошибиться, нежели оказаться правым, относительно Стентсона, но все сказанное выше выглядело как признание, полное и безоговорочное. Эрик пункт за пунктом подтверждал подозрения, которые имелись у Дина. И он совершенно открыто говорил об этом со своим братцем. А тот совершенно невозмутимо его выслушивал. Выслушивал с пониманием, с сочувствием, черт возьми! Адвокат дьявола… Дин никогда не питал уважения к юристам, к этим хитрозадым крючкотворам и очковтирателям. Что за чудовищная, непоправимая безответственность? Что за гнуснейший вид толерантности – терпимое отношение к злу и жестокости? Тварь будет преуспевать, опекаемая и покрываемая теми, кто, подобно Селин, поддается на ее акулье обаяние, но ценой чего! И все потому, что кто-то печется лишь о своих личных симпатиях и о собственном душевном спокойствии… потому что кишка тонка поступить по совести. Приютили сироту, чтоб вас! А известно ли вам, насколько сильно тварь утрачивает свое очарование, когда исполняет данное природой назначение? Или же вы предпочитаете знать своего Эрика только с лучшей стороны? Дин попробовал вообразить другого Стентсона - убийцу с окаменелым лицом и звериными глазами, остановившимися, светлыми и бездушными, какие бывают у тигров-альбиносов. Потом Дин вдруг зло сжал кулаки и стиснул зубы. Почему-то на месте Стентсона помимо воли возник другой образ, лицо родное и абсолютно незнакомое в то же самое время, лицо окровавленное чужой кровью… «Но он же справился, а этот – нет!» - мысленно прорычал Дин. Однако Винчестер не осмелился отвечать на вопрос, который задал ему какой-то тихий предательский внутренний голос. Голос хотел знать, сам бы он смог поступить по совести.
- …Относительно Сэма, - говорил Эрик, фланируя туда и обратно по площадке, -… между нами, девочками… и без передачи, потому как Элис и Джон подробностей рождественского разговора не знают… иначе их удар хватит…- новая пауза и новый всплеск: -… Легенды, мифы и эпосы народов мира! Ни хрена я тогда не психанул… Нет, конечно…Правильно… совершенно верно, он и должен был испугаться, я это сделал сознательно… Пускай скажет спасибо, что я пощадил его хрупкую конституцию и не дал по морде… Потому как он не имел права мне это говорить ни при каких обстоятельствах! – опять громко рявкнул Эрик в трубку. - …Почему? По определению! Либо Сэмми настолько стремится порвать отношения, что не гнушается угрожать мне самой большой подлостью, совершить которую в его силах, либо он так безумно боится за своего ублюдка-учителя, что готов эту подлость и впрямь совершить…Видишь ли, я не могу с уверенностью сказать, что способен предсказывать его действия. С одной стороны, и тебе, и мне хорошо известна такая черта Сэмми…ну, будем откровенны, хорошо известна его трусоватость. С другой стороны он находится под сильнейшим влиянием…- очередная пауза. Стентсон поставил ногу на ограждение и слушал, закрыв глаза и водя пальцами по переносице. - А-а…все не так просто… Сэмми относится к тому типу людей, которым трудно решиться на что-то, но уж если они раскачаются, то не могут остановиться хотя бы потому, что им стоило неимоверного труда преодолеть собственную инерцию. Если он, опять же, находясь под влиянием с той стороны, - Эрик автоматически указал большим пальцем назад, - на что-то отважится, то может наворотить дел... к середине спектакля до него, конечно, допрет… Да, я понимаю, что меня сдать… совершенно верно, легче сказать, чем сделать… Ну, естественно! Он не может просто прийти в NSY и объявить, что у него сводный брат – хрен-знает-кто-из-преисподней и вообще гадина редкостная … Да ладно…к чему мне кокетничать? По-моему, вполне себе емкое определение, даром, что не мной сформулировано…- Стентсон опять очень мрачно и с явственным сарказмом рассмеялся. - И, тем не менее, легкий душевный дискомфорт я ощутил… А я уверен, что не хватило ему ума держать язык за зубами! Поэтому…цинизм мне не свойственен, слава богу, но здесь уж лучше пускай Сэмми меня боится. Будет, по меньшей мере, дополнительный сдерживающий фактор. Я полагаю, что в конце концов он вынудит взять кое-кого за жабры… А то ты не знаешь, где у подобных граждан жабры, и как их за эти жабры надлежит брать?.. – свирепо огрызнулся Эрик на какую-то реплику Брайана Сорренто. - …Я надеюсь, ты сейчас воспользуешься уникальным случаем, чтобы снять с Сэмми показания?.. А иначе я на того парня не выйду…Да Сэм загнется там, его надо извлекать любыми средствами… - Эрик умолк, и потекла довольно долгая пауза. Он то глядел на мозаичный круг мемориала, то поднимал глаза на искрящиеся высотки. -…Ну ты подожди месяц, я вернусь…возьму грязную работу на себя… Брайни, укоры подобного свойства не принимаются: я не в состоянии заниматься исключительно Сэмом, точно так же, как и ты… У меня есть своя в некотором роде жизнь и собственные в некотором роде дела и задачи… особенно в данный момент…Что? А нефига подслушивать, Ваше Синейшество… Умерь… Я говорю, умерь свою пытливость… Все… В общем, Брайан, решай, конечно, сам… имеешь право встать на крыло и забрать в сторону, коли там все настолько безнадежно…единственное, ты и меня этим самым лишишь возможности… Ах, все-таки нет?.. Хорошо! Понял…согласен…с этим тоже… да…Договорились… С тебя вся информация от Сэмми, которую сможешь из него высверлить… Ладно-ладно, договорились… Очень прошу, мать с отцом… пока строго дозировано…Я прекрасно понимаю, что ты прекрасно понимаешь…уникальный случай взаимной эмпатии… О-кей. Все…до связи…
Таким образом, странный разговор завершился. Эрик выключил телефон, положил его обратно в карман и отправился вперед прогулочным шагом. Он выглядел теперь чуть-чуть успокоенным. Дин подождал и решил отойти подальше к деревьям, чтобы следовать за Стентсоном параллельно дороге. Он шевельнулся, что-то скрипнуло под ногами, и Эрик тут же встал, как вкопанный. Дин опять замер. Эрик очень неторопливо, как бы в задумчивости, достал пачку сигарет и закурил – Дин догадался, что Стентсон слушает. Эрик повернулся, медленно обвел глазами аллею, снова двинулся вперед, быстро прибавляя шаг. Пройдя несколько десятков метров, он неожиданно дал старт и со спринтерской скоростью рванул через газон. Дин, более не стал таиться и помчался за ним, выхватывая пистолет из-за пояса. Стентсон стремительно удалялся от Винчестера. Несколько минут его силуэт, будто тень, летел среди деревьев, потом он свернул к мосту и вдруг совершенно исчез из виду, Эрик словно провалился сквозь землю. Дин добежал до моста и остановился, держа пистолет двумя руками перед собой. «Ну, уж нет, сволочь, я тебя сегодня даже из-под земли вытащу», - подумал Винчестер…

***
… Он бежал. Он летел вперед бесшумно, стремительно и безотчетно, как дикая тварь несется через папоротники и влажную прель молчаливого леса. В скольжении его шагов соединилось покачивание танцующей змеи, черные мерцания и переливы потревоженной водной глади, вихреватое взмывание и опадение алхимического пламени. Он мчался к неведомой еще цели - демон, в чьих глазах золото и сталь сверкали лунным блеском.
Он будто рождался заново. Высшая витальность проникала в него и растекалась по телу живыми токами. Она поднималась снизу, из чрева, и раскрывалась, как цветок, как круглый трехчелюстный рот пиявки раскрывается навстречу кровеносному сосуду. Она выпускала нити серебряной паутины нервов и прикреплялась ими изнутри к ребрам. И первым делом он вновь ощутил свое дыхание. По пробудившимся нервным цепочкам бежали импульсы от каждого сокращающегося мышечного волокна, от мускульных пучков, которые раздвигали мощные дуги ребер. Гладкая мембрана диафрагмы ритмично опускалась и поднималась, воздухом и кровью наполнялись легкие. Легкие и сердце… Кровавый орел древней викингской казни…Разрубленные ребра, кровоточащие легкие вырваны из грудной клетки и расправлены в форме крыльев… Кислород и кровь должны соприкоснуться, смешаться, чтобы понести жизнь дальше. Дыхание задает ритм космоса, без ритма нет ничего, ничто не рождается и не умирает, нет пульсации, нет движения…
Он вдыхал темноту, втягивал острыми ноздрями первородный мрак, из которого когда-то вышел, из которого был изваян. Когда тьма исторгала универсум из своего раскаленного лона, когда новорожденный космос, плазменный и корчащийся, разорвал плотную эластичную оболочку бессветного Всего, собравшего первоматерию в единственной точке, из разлетевшихся клочьев возник он. И он дышал прерывистой, разъятой мглой, оставшейся ему в наследство от первоначального мрака, из которого все сущее выходит, и в который возвращается. Вдох и выдох вселенной. Вдох - рождение, рассвет, становление…Легкие расправляются, кровь обогащенная кислородом, освежается, алеет и вверзается мощным потоком в акведуки сосудов. Это начало жизни, это золотые века молодых, творчески сильных цивилизаций, это эпохи процветания, открытий, строительства храмов и общественных зданий. Выдох – старение, упадок, обнищание, деградация, войны, эпидемии, катастрофы и смерть. Легкие опадают, кровь истощается и темнеет…
Теперь он ощущал множество прикосновений. Он воспринимал каждое волокно в ткани одежды, задевавшей кожу, а мускулы его сильного гибкого тела, при смещении словно бы ласкали кожу изнутри. Будто змеи, свитые в клубок, плавно пульсировали тугие мощные мышцы. Движение, совершенное в своей механичности, было для него лучшим из наслаждений. Оно было составлено из множества больших и малых циклов, сокращения и расслабления, фаз напряжения и отдыха. Словно шарниры и рычаги работали его кости и суставы. Сила проникала в него, как проникает лимфатическая жидкость в смятые крылья только что выбравшейся из кокона бабочки, расправляя их. Что-то росло и ширилось внутри, что-то раздавалось и вскипало. Куски отслужившей, ненужной оболочки облетали хитиновыми струпьями.
Мельчайшие капли тумана оседали на лице, застывшем в бесчувственной сосредоточенности, покрывали волосы, черные, будто угль небес над его головой. Он ощущал, как быстрый бег гонит к поверхности его кожи тепло, жар из внутренних топок темного горящего ада, чьи своды – кости, скрепленные сухожилиями, стены – мягкие ткани.
Язык его влажно скользил по нёбу, деснам и внутренним поверхностям зубов, задевал лезвийные края, оглаживал острые кинжалы клыков, чье предназначение – вспороть тонкую оболочку и выпустить наружу гуморы. Живые системы разрывались от их прикосновения, как проколотые икринки. Словно оболочки змеиных яиц, они вскрывались и предательски обнажали, бесстыдно выпячивали наружу собственный микрокосм. Так они словно признавали неизбежное, непреодолимое внутреннее стремление к саморазрушению. Низшие уровни биологических конструкций словно жаждали поддаться энтропийным силам и распасться, изрыгнуть плененную энергию. Лишь нервная система всегда противилась избавлению, несомому смертью. Она сопротивлялась в попытке сохранить свою структуру, уберечь себя самое от разрушения... Чем совершеннее система, тем глубже ее воображаемое обособление, тем более смутно осознает она свою ничтожность в гигантских шестернях универсального механизма… На безбрежных просторах космоса, лишенного цели и смысла, где все равнозначно, равноценно и равновелико, где нет ни лучшего, ни худшего, ни низшего, ни высшего, ни начала, ни конца, эта наэлектризованная нервная клетка лишь корчится от собственных фантомных порождений: боли и страха…
Окружающий мир прикасался к нему. Предметы источали сами себя, выбрасывая вовне частицы, колебания и эманации внутренних энергий. Тысячи звуков и запахов тревожили его обостренные чувства. Колебания, сотрясающие землю, сжимающиеся и расширяющиеся столбы воздуха связывали его невидимыми нитями со всем, что дрожало, пульсировало и шевелилось вокруг. Он был опутан этими нитями, они тянулись за ним, обрывались и протягивались снова. Он был един со вселенной, он был ее частью, между ним и миром не существовало барьеров. Мир просачивался через мембрану его тела, перенасыщал и готов был растворить в себе.
Он читал знаки на теле земли. Вихри столетий изъели ее поверхности и испещрили иероглифами, не предназначенными ни для чьего глаза. Проступающие на них письмена, оставленные временем, были подобны дикой песне озер, творимой слепыми стихиями. Язык этих письмен был старше лесов и скал, древнее земли и самой жизни. Знаки передавали тысячи сообщений в сколах, трещинах, царапинах и следах на поверхности дряхлеющей материи. Как радиоволны, излучаемые звездами, их сообщения летели сквозь пространство, никем не перехваченные, нерасшифрованные. Прошлое сочилось из пор земли. А впереди лежала бесконечность, непрерывная цепь настоящих моментов для живых существ, не знающих о течении времени, не подозревающих о смерти.
Он видел мириады точек, которые испускали пульсирующий свет подобно микроскопическим светлякам. Кое-где их скопления казались гуще и ярче – там было тепло и шевеление точек активнее. Они осуществляли газообмен, питались, расщепляли и разлагали размоченные отмершие ткани земли, они готовили субстрат для чего-то нового. Он ощущал, как оттаявшие корни деревьев начинают вытягивать из почвы растворенные соли, как набухают и вскрываются по швам и стыкам ткани, прикрывающие молодые почки.
Облизнув сухие губы, он немного удивился, улавливая на их бархатистой поверхности вкус последней охоты. Он замедлил движение, потом перешел на шаг. Много дней эти несколько десятков белковых молекул с вкраплениями атомов железа таились среди тончайших морщинок кожи, и он их не замечал. Теперь прикосновение к ним вдруг разбудило множество смутных желаний. Образы, рождаемые этим хорошо знакомым, но каждый раз обновлявшимся вкусом, были неопределенны и бесформенны, как мысли животного, но они множились, разветвлялись, почковались и уносили его в безбрежность. В них соединились узоры кружева и грибницы, глянец слизи на рыбьих боках, ускользающий бросок ночной тени. Они были странны, красивы и безумны, как кокаиновые галлюцинации. Он улыбнулся мраку сдержанной и сладострастной улыбкой. Круг замкнулся. Новый цикл был уже запущен…
Фонари по сторонам асфальтовой дорожки горели тускловато, воздух был влажен и холоден особенной, весенней сыростью и особым холодом, в которых витало обещание скорого пробуждения. Тончайший запах чуть согревшейся за день почвы и древесных соков, двинувшихся по коре, стоял в сумрачном парке. Он прошел еще немного вперед и опустился на скамью около пруда. Пологий холм, покрытый жухлой травой, походил на коротко остриженную голову каторжника и блестел, подобно крышке черепа. Он не спешил. Он сидел, жмурясь по-кошачьи и грея плечи в лучах луны. Поставив одну ногу на скамью, он обнял рукой колено и устремил зоркий взгляд в глубину парка. Подобный изваянию из черного мрамора, он замер в своем неизъяснимом изяществе. Луна меланхолически и любострастно, как богемная кокаинистка, обнимала его, лаская омертвелым светом прекрасные изгибы тела. Он гордо поднял неподвижное лицо к небу. Необыкновенно приятное предчувствие, распространившееся по мышцам игольным покалыванием, до того захватило его, что ему сделалось даже, пожалуй, весело. На губах, как переливчатая волшебная бабочка, заиграла новая улыбка. Он решил погрузить все свои чувства в чашу безотчетной радости, в которой выразилась происходившая сейчас в нем перемена. Ему было настолько комфортно здесь, на маленькой скамейке, около неподвижного пруда, по чьей поверхности, словно слой растительного масла, растеклось бледное сияние, что, казалось, никакая жажда не смогла бы сдвинуть его с места. Покой после движения… Смена фазы… Ничего не могло быть приятнее, чем это переходное состояние... Устремление от одной крайней точки к другой… Первый глоток между голодом и насыщением…
Вдруг он повернул голову, и взгляд его остановился на одной точке, которая лежала далеко за пределами парка…

…Она улыбалась ему, как если бы он был старым знакомым, как если бы она давно ждала его. Они шли рядом, и руки их чуть касались. Потом они свернули туда, где электрическое сияние мешалось с чернилами теней…
…Ее змеиные лобзания, ее руки, обвивающие будто плющи, прохладные летающие пальцы… Он заворожено ловил колебания зеленого камня в кулоне на ее шее. Он всматривался в блистающие концентрические волны в его глубине, и ему виделось неподвижное изумрудное болото, затянутое ряской, разноцветной тиной и пленками микроскопических водорослей. Затем камень описывал дугу и изменял цвет, превращался в кусок туго натянутой на железную рамку кожи пустынной ящерицы… ящерицы, которой шаман зашил рот, чтобы она не выдавала его тайн…
Она, подобно священной белой кобре, чувственно льнула и обвивала его. А он был словно драгоценный меч, острейший клинок, готовый вспороть ее переливчатую шкуру и рассечь гладкие извивы тела. Электрический свет рассыпался бликами по жемчужным чешуйкам ее кожи.
Его прикосновение было нежным и мимолетным, но она лопнула, как перезревший райский плод, источая пьяные ароматы и огненный нектар. Он впивал винно-бархатные струи, закрыв глаза, ласково и благодарно обнимая ее тело. Она обжигала его. Перед его глазами вновь и вновь вставала величественная картина рождающейся вселенной, вихревого кружения газов, длинные языки пылевых облаков, горение частиц. Ее внутренний космос постепенно покидал свою капсулу и перетекал в безбрежный универсум…
Потом он опустил ее на землю и прикоснулся пальцами к своим губам. Обращая лицо к луне, он улыбнулся ей, словно тайной любовнице, с которой случайно встретился в салоне. Когда-нибудь они снова будут вместе…Все соединится со всем…