- Может быть, это подойдет? - спросила, подобрав к черной шляпке бордовый шелковый цветок, и показала заказчице.

- Да, хорошо. А как мое платье? - спросила она, разглядывая мои эскизы, которые я разложила на столе.

- Нужно немного укоротить, оно еще не готово, - ответила я, - очень сложно работать с предложенным фасоном, - смущенно сказала я и, повесив шляпку на специальную вешалку, пошла к окну.

- Тогда я зайду через несколько дней, - ответила она, и, поднявшись со стула, и, тихо шурша подолом пышного платья, вышла.

На улице ее ждал муж, возле него стояла повозка, на которой сидел продрогший от холода извозчик и грел руки, поднося их ко рту, дул теплым воздухом, а потом безудержно тер. Как только заказчица подошла к повозке, оттуда сразу же выглянула сначала голова маленькой девочки в широкополой синей шляпке с брошью в виде виноградной лозы, а потом и сама девочка в меховой коротенькой шубке. Я, при виде ребенка, не смогла отойти от окна и продолжила смотреть. Тем временем, девочка начала капризничать, дергать женщину за подол платья, что-то просила, а для убедительности топала ногами, давя под миниатюрными сапожками еще полные сока в это время года, упавшие с веток плоды рябины, росшей вплотную к нашему дому. Красные капельки сока разлетались во все стороны, они походили на капельки крови, и оставались на белом, недавно выпавшем снегу. Голодные птички, сидевшие на дереве, вдруг взлетели и взмыли в небо, скрывшись из виду. Наверное, шум девочки их напугал. Я видела, как женщина достала из сумочки леденец в красивой обертке и вручила его девочке. Она успокоилась. Разорвав обертку и выбросив ее, начала лизать леденец. Отец семейства, поняв, что конфликт на этом исчерпан, быстро посадил всех в повозку и приказал отъезжать. Кони, от хлесткого удара замерзшего извозчика вздыбились, заржали и понеслись вдаль, унося за собой повозку, и бумажную обертку, которая весело "заплясала" на ветру по улице города…

Я продолжала смотреть в окно: по улицам моего любимого городка Ротенбург туда-сюда сновали прохожие, словно муравьи. Кто-то спешил с рынка, неся в плетеной корзинке продукты, к праздничному столу, кто-то, наверняка спешил на городскую площадь, чтобы покататься на катке, или просто посмотреть, как это делают другие, проходили дамы с собачками, и мужчины, чинно разгуливая по улице. Небольшая группа детей пробежала мимо окон моего дома: мальчишки играли в снежки, забрасывая ими, друг друга, толкались и смеялись. Я жадно смотрела убегающей вдаль толпе детворы, слезы начали наворачиваться на глаза, я, сильно обхватила себя руками и сосчитала до трех. "Успокойся, Белла" - повторяла я мысленно себе, и, чтобы отвлечься от грустных мыслей я взяла иголку и отправилась укорачивать платье.

Вскоре домой пришел усталый, замерзший, и весь в снегу, мой муж, Эдвард. Увидев его, я тут же бросилась к нему, помогая отряхнуть от снега одежду, и, потерев его щеки своими теплыми руками, накрыла его пледом и отправила греться у камина. Нет, нужно что-то делать с его чертовой работой! Продавать в такой мороз газеты, стоя по нескольку часов на городской площади, кричать, срывая голос - это невозможно. Я тем временем разогрела кружку молока и принесла Эдварду, чтобы он выпил и быстрее согрелся.

- Спасибо, - поблагодарил он, клацая зубами от холода.

- Ты пей лучше, - сказала я, подавая кружку.

Я принесла несколько листков бумаги и села в кресло, находившееся в углу, так, чтобы Эдвард не видел, что я рисую. А я снова взялась за эскизы, мне часто приходят в голову идеи по поводу детской одежды, их накопилось уже довольно много, но только на бумаге. Я складываю их в ящик комода, аккуратной стопочкой, закладывая сверху тканью, чтобы Эдвард не видел, иначе снова их соберет и выбросит. Он не хочет, чтобы я страдала, поэтому год назад выбросил то, что я так долго вырисовывала на бумаге. Он думал, что избавившись от них, мне станет легче, но легче не стало. Я просто перестала показывать ему многое, стала держать что-то в себе. Водя по бумаге карандашом, я часто посматривала на мужа, проверяя, не заметил ли он того, что я делаю. Но я видела, как он только посматривает на пляшущие языки пламени в камине, долго, не отрываясь.

- О чем ты думаешь? - вдруг спросила я.

- Представляешь, сегодня на площади я видел парня и девушку, они мне так напомнили нас с тобой, - сказал он и закашлял, закрываясь пледом.

Я тяжело вздохнула. Я тоже помню это время, мы учились в одной гимназии, я в то время очень переживала по поводу того, как я выгляжу. Меня называли пучеглазой потому, что у меня были огромные глаза, которые часто наливались слезами, когда я слышала, как меня окликают сверстники. Я не любила тогда бывать подолгу дома, мама у меня была очень строгая, поэтому я частенько делала так, чтобы остаться за свои проделки в гимназии в качестве наказания после уроков. В один из таких вечеров, я шла по улице, радуясь тому, что маму, скорее всего, уже не застану дома, она хотела куда-то съездить. Когда я проходила мимо площади, то видела, как двое мальчишек стоят у часов, разглядывая их. Один, маленький ростом, вдруг пихнул в бок другого и закричал что есть мочи:

- Смотри, пучеглазая! - и засмеялся.

Я хотела пройти, но он преградил мне дорогу, тут же к нему подошел и второй.

- Дай пройти, - тихо сказала я.

- Ты… - начал было другой, что повыше, но договорить я ему не дала и, размахнувшись связкой книг, стукнула его по голове. Он плюхнулся на землю, а я, бросив книги, понеслась, как можно быстрее к дому, потому что боялась, что они догонят меня, вот тогда уже точно будет никому не до смеха. В тот вечер мне и так досталось, от мамы. За потерянные книжки, за то, что пуговицу оторвала на пальто… Но на следующий день книги благополучно вернулись ко мне, Эдвард, тот парень, которого я ударила, забрал их себе, высушил и принес собой в гимназию, а пуговицу я сама пришила, хотя мне мама и говорила, что у меня не руки, а две кочерги, и часто переживала за то, кому достанется после смерти ее ателье.

Так мы и познакомились, смешно это сейчас вспоминать, и я даже слегка улыбнулась. Ближе к вечеру, я отправилась на кухню, чтобы приготовить несколько блюд: каша с маслом уже готова, нужно приготовить фаршированного гуся и штоллен*. Я не понимала, куда нам столько еды? Но традиции рождественского стола, мы соблюдаем свято. Моя мама, готовила на нашу семью этот стол, семья Эдварда не садилась за праздничный стол, если не было чего-либо из перечисленного списка, теперь и я должна готовить это, всего по две порции, только для нас…

Снег скрипел под моими исхудавшими ботинками и легко проникал в дырочки, поэтому я шагала по улице в промокших носках. Шапки у меня не было, но зато были варежки, которыми я закрывала уши от ветра, приложив их к лицу, они были связаны из шерсти, еще моей мамой, и поэтому покалывали мое замершее лицо. Я заглядывала в каждое из окон, которое видела перед глазами: за занавесками, в слабо освещенных комнатах домов я видела только силуэты счастливых людей, которые сидели за столом, или стояли у елки, из некоторых домов я слышала звуки рождественских песен. Мне тоже хотелось так провести Рождество, хотелось узнать запах настоящей домашней елки… Чем она пахнет? Я не знаю, на городской площади, есть елка, но она ничем не пахнет. Я часто стою возле ее вечно зеленых веток, щупаю их, подношу к носу, но ничего не чувствую. Вот и сейчас я стою на городской площади, вокруг множество двухэтажных домов, с трубами, из которых вверх поднимается сизый дым, их крыши покрыты белым снежком, около домов, что по богаче, стоят фигурки с изображением святых. Я подошла поближе к елке, и снова пощупала ее за колючие ветки. Много людей было на катке, вон группа мальчишек, хохочет над девочкой, которая только что упала, ей больно, а они тыкают в нее пальцами и смеются. Много людей толпится у церкви, кто-то входит, а кто-то выходит. Вдруг я почувствовала, как около меня шуршит по снегу метла из веток, связанных вокруг палки бечевкой.

- Что ты тут стоишь? - услышала я голос и обернулась. Около меня стоял старик, крепко взявшись за метлу исхудавшими руками. Его желчное лицо, все в морщинках, да таких, что я сразу сообразила - этот человек не любит улыбаться. Он недобро на меня взглянул, прищурился и продолжил,- а ну иди отсюда, оборванка!

От страха я так быстро одернула руку, что красивая игрушка в форме голубка, сделанная из стекла и покрытая сверху блестками, висевшая на ветке - упала.

- Городскую елку, не порть! - закричал старик и замахал на меня метлой.

Я убежала в сторону так быстро, словно на меня вылили ушат кипяченой воды. Глядя по сторонам испуганными глазами, я заметила возле одного дома картонную фигурку Иисуса Христа, раскрашенную несмелыми руками художников, и, посмотрев ему прямо в лицо, тихо прошептала:

- Ну за что ты так со мной?

Хотелось заплакать, но я не могла, я научилась быть сильной и терпеть боль, и такое отношение окружающих, иначе не выжила бы.

Группа детей, вышедших из церкви, собралась в небольшую кучку и что-то обсуждала. Я подошла к ним поближе, скоро они встали в стройный ряд и, вытащив из-за пазухи картонную звезду, пошли по улице, распевая рождественские песни. Я плелась в самом конце толпы и тоже подпевала. Я знала все рождественские песни наизусть, и знала, что за звезду несут эти дети. Это Вифлеемская звезда, я даже наизусть знаю легенду, связанную с ней. Мама часто мне рассказывала ее, и на наше последнее Рождество тоже. В нашей съемной комнате никогда не было елки, но это не лишало меня ощущения праздника. Я помню, как мама, вручив мне самое дешевое яблоко, купленное на городском рынке, укладывала меня в постель и долго-долго рассказывала истории, пока я не усну, мне кажется, что я и сейчас слышу ее нежный, мягкий голос: "Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока, и говорят: Где родившийся Царь Иудейский? ибо мы видели звезду Его на востоке, и пришли поклониться Ему". Встревожившийся Ирод призвал к себе первосвященников и книжников. Те разъяснили ему, что Христос, согласно древнему пророчеству, должен родиться в Вифлееме. Туда царь и направил волхвов. "Они, выслушавши царя, пошли. И се, звезда, которую видели они на востоке, шла перед ними, как, наконец, пришла и остановилась над местом, где был Младенец. Увидевши же звезду, они возрадовались радостью весьма великою. И вошедши в дом, увидели Младенца с Мариею, Матерью Его, и, падши поклонились Ему; и, открывши сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну…"

Я была рада, когда старая женщина, заметив меня, обделенную в толпе детей, сунула мне несколько конфет в ладонь. Проходя мимо подворотни, у развалившегося дома, я, вдруг услышала слабое тявканье. Нагнувшись, я увидела маленького щенка, который весь дрожал от холода. Я тут же развернула конфетку и скормила ему, держа на ладони. Я чувствовала, как песик лижет мне руку влажным языком, мне было щекотно, и я захохотала. Не взять его с собой было просто преступлением с моей стороны. Я расстегнула пальто, завернула собачку в его часть, а потом застегнулась, высунув его голову через вырез у воротника.

- Я назову тебя Дик, - сказала я и потрепала его симпатичную мордочку.

Догнав толпу детей, я вместе с ними остановилась еще у одного дома. Небольшое одноэтажное строение с красивыми узорами на окнах, сделанные морозом, легкий дымок вырывался из трубы, снег искрился под лунным светом на крыше дома. Кто-то тихо постучал в дверь. Из дома вышла женщина, я не видела ее отчетливо, и, встав в середине толпы, запела со всеми:

"Эта ночь святая, эта ночь спасенья

Возвестила миру

Тайну Боговоплощения…"

Дальше я не могла уже ничего произнести, потому что смогла разглядеть хозяйку дома, возле нее стоял симпатичный мужчина, наверное, ее муж, но главное было, что я увидела ее. Она напомнила мне мою маму: те же темные волосы, слегка растрепанные; худенькая, причем худоба какая-то неестественная, а болезненная, огромные чистые карие глаза, которые наливались слезами умиления, глядя на нас. У моей мамы были такие же глаза, только голубые. Потихоньку толпа начала расходиться, получив конфеты и пряники из рук доброй женщины, только я, словно застыла на одном месте.

- Нет, ты только посмотри на нее, - прошептала я на ухо Эдварду, глядя на оборванную девочку, лет восьми, стоящую у нашего порога. Она была одета в пальто, с заплатами и маленькими дырочками, на грязном личике читалась усталость, ботиночки совсем прохудились, и девочка, можно сказать, почти босиком ходила по снегу. Из-за пазухи у нее выглядывала счастливая мордочка щенка. - Давай пригласим ее к нам, - предложила я, глядя на то, как девочка уже сделала пару шагов в обратную сторону от нашего дома.

- Да, жалко ее, пусть поест, - ответил Эдвард, поправляя накинутое на мои плечи пальто.

Я выбежала на улицу и закричала ей вслед:

- Подожди!

Девочка остановилась и обернулась. Я подошла к ней поближе и сказала:

- Может быть, ты хочешь поесть?

- Я не голодна, - ответила она, не изменяя спокойное выражение лица.

- Нам ничего от тебя не надо. Просто мы одни, а в доме полно продуктов. Не бойся, как тебя зовут? - и я протянула ей руку.

Я видела, как ее собака, только сильнее вылезла из пальто и смотрела на меня своими добрыми глазами.

- Вы ему понравились, - ответила девочка, - значит вы хорошая, собаки не любят плохих людей. Я Ренесми, - и она тоже протянула свою холодную маленькую ладошку.

Вместе мы прошли к нам. Сначала она очень осторожничала, но завидев сверкающую елку, тут же подбежала к ней и потрогала ее.

- А все-таки она пахнет, - сказала девочка, - теперь я знаю чем.

За столом она вела себя очень скромно: съела кусок пирога, и тарелку каши. Мы разговаривали с ней и много узнали про нее: она уже почти год живет на чердаке одного из заброшенных домов, родных у нее нет, мать умерла от тяжелой болезни. Девочка осталась одна. Рассказывала она нехотя, больше порывалась спросить нас, почему мы одни.

- У вас дети есть? - спросила она, глядя на нас своими наивными глазенками.

- Нет, - тихо ответила я, наливая ей компот в кружку.

- Тогда откуда у вас вон та лошадка, - спросила она, указывая пальчиком на деревянную расписную игрушку-качалку.

- Это сохранилось еще со времен моего детства, - ответила я, дотронувшись до игрушки, стоявшей на полке, и она закачалась из стороны в сторону.

Эдвард зашел в комнату и, заметив, что мы погрустнели, предложил нам выйти на улицу. Там было хорошо: снег искрился под лунным светом, и дома, с необычными фасадами казались мне теперь красивыми сказочными дворцами. Ветки деревьев немного подмерзли и под тяжестью льда нагибались почти до самой земли. Мы бегали под ними, и нам казалось, будто мы находимся под сводом ледяного царства… Все было так необычно, похожее на сказку, которую мне не хотелось заканчивать. На небе было много звезд, и мы извертели свои головы, разглядывая замысловатые фигурки, образованные ими. Особенно хорошо их разглядеть получалось у Ренесми, с ее хорошо развитым воображением. Потом мы играли в снежки, и слепили снеговика. Я принесла из дома морковку и несколько угольков из камина, и мы с Ренесми сделали снеговику нос и глаза. Мне на несколько минут показалось, что будто я знаю ее не несколько часов, а всю свою жизнь. Мне так не хватало все эти годы именно ее, я это только сейчас поняла. Мы возвращались домой веселые, все в снегу, Эдвард водрузил Ренесми на одно плечо, и так нес домой. В холле, очищая одежду от снега, я вдруг задала ей вопрос, который долго меня волновал:

- А чем пахнет елка?

- Смолой, яблоками, теплом и…

- Чем? - спросила я, ожидая того, что же она скажет.

- Может, счастьем? - сказала она робко и посмотрела на меня.

Слышать уз уст маленькой девочки такие слова было необычно. Что она могла об этом знать? Но, наверное, даже больше чем я, в этом вопросе не важен возраст, важнее то, сколько человек пережил, а на плечики этой маленькой, хрупкой, но сильной девочки, выпало не мало. Я и Эдвард предложили остаться Ренесми у нас, хотя бы на этот вечер. Я видела, что за то время, которое мы провели вместе, девочка прониклась к нам особенной теплотой, и она согласилась остаться.

Я укрывала спящую девочку пледом, около двери, на коврике, лежал Дик, положив мордочку на лапки, и спал. Осторожно поцеловав Ренесми, я отошла к окну.

-Что ты там разглядываешь? - спросил Эдвард, подходя ко мне и обнимая меня за талию.

- Просто жду, пока ты подойдешь, чтобы задать мне именно этот вопрос, - сказала я, - но вообще-то на самом деле, я просто хотела с тобой поговорить.

- Конечно, говори, - сказал Эдвард.

- Может, возьмем ее себе, насовсем? - сказала я, глядя на мирно спящую Ренесми.

- О чем ты говоришь? Конечно. Я чувствую, что она наша… - ответил Эдвард, крепче прижимая меня к себе.

Я слегка улыбнулась, продолжая смотреть в окно.

- О чем ты думаешь? - спросил Эдвард.

Я, не задумываясь, ответила:

- О том, что все-таки елка пахнет счастьем…