Двадцать четвертое декабря.

Семнадцать лет назад отчаявшиеся родители принесли маленького ребенка - ей не было и месяца отроду - в детский дом. Они даже не стали заходить внутрь, просто оставили малышку на пороге, даже не удосужившись убедиться, что ее подберут. Если бы не сотрудница, опоздавшая в ту ночь на работу, девочка просто-напросто замерзла бы в январской метели, припорошенная снегом. Хотя, возможно, ее нерадивые родители, именно на это и надеялись, прости Господи их грешные души.
Впоследствии выяснилось, что малышка не может ни слышать, ни видеть от рождения, скорее всего в этом и заключалась причина отказа от нее. Сотрудники приюта “Святой Марии” сошлись в едином мнении: с такими пороками девочка никогда не сможет развиться до вполне самостоятельной личности, развиться в полной мере, но малышка, удивив и даже ошарашив, наперекор судьбе и всем известным законам, прекрасно выполняла все поставленные перед ней задачи. Великолепно справлялась, как с простейшими, так и с более сложными проблемами для своего положения, конечно. Возможно, она не была столько развита как ее здоровые сверстники, но ее проницательность: девочка без особого труда определяла какому человеку можно доверять, а от которого лучше держаться на расстоянии, ее жизнерадостность, детская наивность – подкупали даже самые черствые сердца, заставляя людей вспоминать, что есть еще на свете милосердие и доброта, не омраченные жестокостью и злобой реального мира.

Девятое ноября.

- Бедная девочка, - сокрушенно качая головой, произнесла женщина и прошла мимо, впрочем, не она первая, не она последняя: ее поступок ничем не отличался от реакции всех, кто был в этом приюте раньше.
Никто не хотел удочерять калеку, никому не нужна была обуза в доме. Сотрудники приюта “Святой Марии” были уверены, что девочка будет кочевать из одного государственного учреждения в другой на протяжении всей жизни.

Иногда удивляешься, какими жестокими, эгоистичными, бессердечными и расчетливыми могут быть люди.
Многие, кто приходил в эту обитель, не могли понять всей ответственности, которая ляжет на их плечи, когда они возьмут на воспитание приемного ребенка: не младенца, а вполне сформировавшуюся личность.
Некоторые желали, чтобы дети-сироты были чем-то обязаны им, а лучшего, по их мнению, способа заставить человека быть благодарным, чем усыновление, не существовало.
И лишь единицы осознавали все трудности, через которые им придется пройти вместе с ребенком, действительно желали осчастливить себя и маленького человечка, которого они заберут домой, которому смогут подарить материнскую любовь.

Но, кажется, я отвлеклась, ведь мое повествование совсем не об ответственности, что ложится на плечи взрослым, моя история о чуде, о любви, о безграничном счастье…

Двенадцатое июля.

Меня кто-то легонько тронул за плечо, и я инстинктивно повернула голову в сторону движения.
Мир, как обычно, был погружен во тьму: я ничего не видела и не слышала. Но для меня это стало привычным, ведь я не знала, как это будет выглядеть по-другому.
Я лишь почувствовала присутствие чужого человека в комнате. Он стоял рядом со мной: я ощущала его своей кожей: от макушки до кончиков пальцев стало разливаться необычное тепло. Раньше этот человек никогда не посещал наш приют, хотя, возможно, он не заходил лишь ко мне.
Внезапно что-то прохладное и твердое прикоснулось к моей шее. Наверное, все испытывали такое, если становились босыми ногами на ледяной кафельный пол в ванной. Моя кожа покрылась мурашками, и я нервно поежилась, прогоняла непонятные чувства, что всколыхнули во мне эти прикосновения.
“Почему он такой холодный?”

Тридцатое августа.

За это время незнакомец стал моим лучшим другом, которого у меня никогда не было. Он приходил каждую неделю, а иногда и по несколько раз за длинные семь дней. Сутки без него уже становились пыткой: я испытывала настоящую зависимость от его присутствия.
В этот день что-то неуловимо изменилось с самого начала. Когда он пришел - я ощутила дуновение ветерка по ногам – но не стал подходить и показывать свое присутствие, нарушив наш негласный ритуал, а просто сел в кресло рядом с моей кроватью, как делала всегда.
“Что он задумал?”
Неожиданно его каменная ладонь легла мне на лоб, и мои глаза пронзил резкий свет. Я быстро взметнула руки к лицу и инстинктивно зажмурилась.
- Не бойся, - раздалось у меня в голове.
Я до сих пор не могу понять, как вообще осознала, что это именно слова, фраза, ведь раньше я никогда не слышала ничего подобного.
- Красавица… Белла, все хорошо, - мягкий голос снова разорвал непроглядную тишину.
А потом… потом перед моими вечно закрытыми глазами стали проноситься картинки, одна за другой. Что-то зеленое, красное, желтое, оранжевое – для меня все это смешивалось в неопределенную кашу, от которой начинала болеть голова.
- На сегодня достаточно, я вернусь послезавтра, - на своей щеке я почувствовала прикосновение его губ.

Пятнадцатое сентября.

Теперь дни без него стали еще невыносимее, каждый из них тянулся бесконечно долго и заканчивался лишь, когда я ощущала его неповторимый запах в своей маленькой ‘тюремной камере’.
Каждый раз он показывал мне разные образы и сопровождал каждый подробным описание. Сейчас я с легкостью могла отличить корову от козы, а собаку от кошки… Он стал моим светом в непроглядной тьме, что окутывала меня всю жизнь. Он стал для меня всем: мой мир стал крутиться вокруг него, я стала жить лишь для него.

Двадцать первое ноября.

Первыми словами детей обычно бывает мама, папа, да даже бабушка с дедушкой. Они зовут тех, кто дорог им больше всего. Думаю никто не удивиться, что моим первым словом было его имя. “Эдвард”, - сорвалось с моих губ и поглотилось тишиной. Случилось это после того, как это прозвучало в моей голове, а по ободряющей картинке, которая появилась после моей попытки, я поняла, что проговорила все правильно.

Двадцать второе декабря.

- Я могу забрать тебя с собой на Рождество и подарить новую жизнь, если ты захочешь, - раздавался шепот в моей голове, но голос был напряженным и неестественным.
“Что же его тревожит?”
- Правда есть несколько трудностей… Как ты уже, наверное, догадалась, я не человек, но вот того что вампир, ты, пожалуй, не поняла, именно поэтому моя кожа столь холодна и тверда, словно камень. Я могу сделать тебя подобной себе, но тебе придется пить кровь, избегать солнечных лучей и часто переезжать, - Эдвард запнулся, будто давал мне время все обдумать. – Я приду послезавтра и приму любое твое решение.
В отчаянии я замотала головой, и его рука вернулась на мое тело.
- Что такое?
Я не знала, как сказать: мне не нужно было думать, я хотела остаться с ним навечно.
- Белла… Ты не хочешь даже подумать? – его голос был пропитан грустью и плохо скрываемой болью.
Снова мотание головой.
- Можешь принять решение сейчас? – поинтересовался он.
Я утвердительно кивнула.
- Ты пойдешь со мной?
Повторный кивок и сильные руки крепко обхватили меня.

Двадцать третье декабря.

После того как укусил меня и я погрузилась в болезненное забвение, Эдвард очень много рассказывал о Рождестве. О традициях, ритуалах и просто забавные истории, которые происходили с ним за его долгую жизнь. А еще он часто рассказывал, что приготовил для меня. Обрывки фраз доходили до моего, затуманенного болью разума, некоторые я вспомнить не могла.

Двадцать четвертое-пятое декабря.

Я открыла глаза и впервые в жизни видела все. Действительно все: каждую пылинку, каждую трещинку на белом потолке.
- Как ты себя чувствуешь? – знакомый голос раздался прямо над ухом, обдавая кожу теплым дыханием.
Лишь спустя несколько секунд я поняла, что Эдвард не прикасается ко мне, а значит… Это значило лишь одно - теперь я могла не только видеть, но и слышать.
- Эдвард, - прошептала я и увидела, как от моих слов по лицу любимого расплывается широкая искренняя улыбка.
- Да, милая?
- Я люблю тебя, - потупив взгляд, пролепетала я, ощущая, как на щеках вспыхивает яркий румянец.
- И я тебя, сокровище мое, - прикоснувшись губами к моему лбу, отозвался Эдвард. – Пойдем, хочу кое-что тебе показать, - потянул он меня, поднимаясь.

Как оказалось, отвести меня он решил на улицу. От увиденной красоты мое дыхание перехватило, а душа переполнилась ни с чем несравнимой радостью: как же прекрасен мир и как же счастлива я, что могу это увидеть.
- В этом доме мы будем жить, если ты не против, - заходя за мою спину и обхватывая тонкую талию руками, прошептал любимый.
- Ты шутишь? – недоверчиво спросила я, за что была вознаграждена нежной улыбкой и мягким поцелуем в шею.
Я до сих пор не могла поверить, что всего лишь за какой-то год моя жизнь так круто изменилась, мужчина, ласково обнимающий меня, по-настоящему влюблен, а великолепие, перед которым мы стояли, теперь и мое тоже.
Словно поддавшись Рождественскому настроению, дом будто излучал радость и тепло, струящийся в разные стороны от его фасада. Двухэтажный особняк даже снаружи казался очень уютным, он не был вычурным, наоборот милым и простым.
Перед выходом Эдвард, наверное, растопил камин, потому что сейчас из трубы вырывались ровные клубы дыма. Все окна горели приветливыми огоньками, приглашая остаться и выпить чашечку горячего глинтвейна уставшему путнику. Восходящее солнце заставляло снег на крыше искриться всеми цветами радуги, задорно касаясь его своими лучами.
Оглянувшись, я заметила дворовый фонарь, на котором красовался венок из омелы, как рассказывал Эдвард, это была традиция, сохранившаяся с давних времен. Улыбающийся снеговик, стоящий на другой стороне расчищенной дорожки, широко раскинул свои деревянные руки, будто желая ступить в солнечный круг, ведь лучи еще не добрались до его снежной головы.
Заразившись счастливой атмосферой праздника я, как маленькая девочка, повалилась в сугроб и задорно рассмеялась, на моих глазах выступили бисеринки слез. В этот момент я была солнцем: прощалась с непроглядной тьмой и встречала светлое будущее.
- Счастливого Рождества! – промолвил Эдвард до того, как его губы накрыли мои.
“Счастливого Рождества, любимый”, - мысленно ответила я мужчине, который подарил мне весь мир.