Edward's POV

Я стоял посреди разгромленной нами часом раньше гостиной, наблюдая за Клаудией. Она пыталась привести комнату в более-менее приличный вид, насколько это было возможно после того, что мы сотворили с ней этой ночью. Карлайл в расстроенных чувствах поднялся к себе в кабинет, напрочь игнорируя мои попытки принести извинения. Я знал, что ему было грустно, его грызло почти трехвековое одиночество, и самозабвенно целующаяся парочка в его доме была тем самым маслом, подлитым в огонь, которое усугубило и без того тяжелое положение.
- Не хочешь помочь, все же оба постарались? - спросила Клаудия, собирая крупные осколки китайской фарфоровой вазы с паркета из красного дерева.
Все это время она, не переставая, думала обо мне. Ее мысли – ее личные, откровенные мысли, знать которые мне было не то, что бы просто необязательно или нежелательно, знать которые мне совершенно не хотелось. Она думала обо мне и фантазировала. Она представляла нас вместе, как единое целое. Она думала о тех вещах, существование которых я даже не допускал, но понял это я только сейчас, когда стало уже, пожалуй, слишком поздно.
Прошлая ночь открыла мне глаза на те чувства, о которых я догадывался, но которые зачем-то пытался игнорировать. Оказывается, понять, что испытываешь нежные чувства к одной девушке, можно лишь допустив ошибку с другой. Только так можно узнать, кто роднее сердцу, кого на самом деле хочешь видеть рядом.
Отнюдь ни Клаудию.
А она все думала и думала… Представляя нас вместе. Она строила грандиозные планы относительно нас. Грезила. По глупости. По влюбленности. О чувствах, на которые я не мог ей ответить и вряд ли когда-нибудь смогу, потому, что этой ночью я ошибся.
- Эдвард? – снова позвала Клаудия, поглядывая на меня с беспокойством.
Ах, да, она спрашивала что-то…
- Так как насчет…
- Извини, - совершенно невпопад сказал я, встретив ее обеспокоенный взгляд.
- За что? – удивленно моргая, спросила она.
За что? Пожалуй, сейчас придется много за что извиняться… Я шумно вздохнул и начал.
- За то, что я тебя обманул, за ложные надежды, которые вселил в твою голову сегодняшней ночью. За все. Я слышал твои мысли, знаю, что ты теперь думаешь, но ты должна знать: все не так на самом деле, как ты думаешь.
- Не понимаю…, - пробормотала она, приближаясь ко мне. На самом деле она понимала, она догадывалась, к чему я веду, но не хотела верить в это.
Не хотела думать, что снова «попалась в ловушку», - как думала она сейчас…
- Нет, ты понимаешь, просто не хочешь принять это. Между нами ничего не может быть, Клаудия. Извини, но я не тот, кто тебе нужен. Мы слишком разные, чтобы быть вместе, - тихо проговорил я, готовясь к бурной, эмоциональной реакции с ее стороны. Мне никогда раньше не приходилось примерять на себя роль разбивателя женских сердец, бабника, эдакого легкомысленного, ветреного юноши, меняющего девушек, как перчатки, каким я стал в ее глазах.
Некоторое время она молчала. Мысли лихорадочно сменяли одна другую в ее голове. Она, то злилась, то бушевала, как море в шторм, то готова была разрыдаться от боли, оттого, что снова попалась на удочку… Я знал, что причиняю ей боль своими словами, но лучше горькая правда, чем жизнь во лжи. В итоге, она бы все равно поняла, что для меня эти отношения – только лишь способ вычеркнуть из своей жизни Бэллу, а к этому времени я понял, что мне с такой задачей не справиться.
Чувства сильнее времени. Судьба, связывающая меня и эту девочку из будущего, крепче любых цепей и стен.
Когда-нибудь я научусь любить ее…
- Слишком разные, чтобы быть вместе…, - спокойно повторила Клаудия. Ее голос оставался бесцветным, как и ее лицо, но глаза были красноречивее любых слов, жестов и действий.
- Я не могу быть с тобой, - повторил я. - Причина не в моей диете, как ты считаешь. Это мы могли бы как-то преодолеть, но способ питания не является главной проблемой.
Она шумно сглотнула и лишь горько усмехнулась в ответ на мои слова. Истерики, которую я ждал, не было, и это пугало меня. Я знал, что спокойно перенести повторный удар по самому своему уязвимому месту она вряд ли сможет.
- Ты сознательно сыпешь мне соль на рану, ты об этом знаешь? И не говори, что нет. Ты все знаешь, я сама рассказала тебе. Так объясни же, объясни мне, что это было – прошлой ночью? – с вызовом бросила Клаудия, не сводя с меня убийственный взгляд алых глаз, в которых за завесой гнева неумело прятала она свою боль.
Но ведь я пытался извиниться…
- Я…
Она не позволила мне договорить до конца, резко перебив меня, как только я собирался ответить.
Плавно приближаясь, она говорила:
- Можешь не отвечать, я сама все понимаю. Ты мною просто воспользовался, как какой-то вещью. Совратил, очаровал, заставил меня думать, что я для тебя хоть что-то значу. А потом оказалось, что я тебе только на одну ночь понадобилась. Мерзавец – ты не лучше Алессандро! – горячая пощечина ледяной руки оставила пульсирующий след на моей правой щеке.
Пощечина, которую я заслужил, совершенно сознательно используя Клаудию в личных подлых и низких целях.
Никогда не думал, что опушусь до такого.
- Извини…, - я опустил глаза, стараясь не пересекаться больше взглядом с ее разъяренными, как у дикого животного глазами.
- Извини? Ты еще и извиняешься… И хватает же наглости у тебя на это «извини» после того, как ты унизил меня и задел старые раны. Зачем, скажи, ты это сделал?
«Неужели я так похожа на шлюху?!», - кричали ее мысли.
- Ничего подобного я не думал о тебе, - ответил я на не озвученный вопрос Клаудии, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно более убедительно.
Я не люблю Клаудию, но это не ее вина, и это совсем не значит, что я плохо отношусь к ней или думаю о подобных вещах.
Она с минуту молчала, закусив губу до появления яркой рубиновой капельки крови на коже.
- Тогда, если ты не считаешь меня шлюхой, почему относишься ко мне так, как будто я ею являюсь? Я не требую, чтобы ты любил меня, я просто хочу знать правду – почему? В чем дело? – она старалась унять дрожь в голосе, но он срывался почти на каждом слове, то и дело грозясь перейти на крик. – Только не надо говорить, что мы слишком разные. Это звучит по-детски глупо.
- Все верно, причина не в этом, - мягко ответил я.
- Бэлла! – догадалась Клаудия. Хлопнув себя по лбу, она смерила меня тяжелым, усталым взглядом, после чего нервно засмеялась. – Ты ее любишь, - успокоившись, сказала она лишенным любых эмоций голосом, в ней говорило отчаяние, смятение и ревность.
Пока я подбирал подходящие слова, пытаясь сделать свой ответ не таким грубым и неприятно острым для нее, она продолжала.
- Ты любишь свою девчонку, и еще тогда любил, полгода назад, когда не позволил мне выпить ее. Иначе с какого такого чуда ты бросился бы защищать ее? – Клаудия в театральном жесте вскинула руки. – Но она ушла, Эдвард, из-за твоего упрямства или что там еще тебе не давало сознаться себе в своих чувствах. А она тебя любила – бесчувственную мраморную скалу, которой не было до нее дела, которая спала мертвым сном, и проснулась только теперь, когда Бэллы уже нет рядом, - Клаудия нервно хмыкнула. - Ты ей больше не нужен, Эдвард.
Каждое слово этой женщины подобно кислоте въедалось в мой разум, оставляя в нем прожженные дыры – кровоточащие, болезненные раны. Каждое ее слово, насквозь пропитанное желчью, ядом, было правдой, режущей мои глаза. Правду, слышать которую было мучительно. Хотелось закрыть уши и кричать ей, просить замолчать… Но вместо этого я слушал, мысленно соглашаясь с каждым утверждением. Она договорила, и в гостиной повисло напряженное молчание. Клаудия ждала моего выпада, одна думала, я начну защищать себя, ожидала, что все ее слова будут восприняты мною в штыки, однако, у меня не было на это сил и желания тоже не было. Мне нечего было ответить ей. Я не мог спорить с такой правдой.
- Вот в этом-то все и дело, - сказал я, двигаясь вдоль перекинутого на спинку дивана по направлению к парадной двери.
Через секунду я стоял на улице среди густого тумана, а ее мысли все еще преследовали меня.
«До чего же ты отвратительный тип, Эдвард. Ты сознательно причиняешь боль всем, кто находится рядом с тобой: мне, Бэлле, Карлайлу, в конце концов…»
Я развернулся и быстро зашагал прочь, в густой лес, окутанный дымкой. Предрассветные сумерки медленно отступали, уступая место очередному дню. Серое небо с тяжелым покрывалом туч предвещало затяжной осенний дождь, мелкие его капли уже можно было ощутить на лице, если чуть приподнять голову к небу.
Отойдя от дома на достаточное расстояние, чтобы ничьи мысли не могли потревожить меня, я сорвался на бег. Ноги несли меня в неизвестном направлении. Аккуратно маневрируя между деревьями, я легко уворачивался от, казавшегося неминуемым, столкновения с ними. Ветер бил в лицо, время от времени по одежде и лицу хлестали ветки редких кустов папоротника. От скорости перехватывало дыхание, лесной пейзаж проносился вокруг меня на шальной скорости, но в глазах не мелькало, я четко видел каждое дерево, каждую ветку на своем пути. Я бежал на пределе возможностей, но все равно слова Клаудии догоняли меня.
«До чего же ты отвратительный… Отвратительный тип, Эдвард... Сознательно причиняешь боль всем, кто находится рядом с тобой… Причиняешь боль мне, Бэлле, Карлайлу, в конце концов… Причиняешь боль всем… Отвратительный…», - я резко остановился, обхватив голову руками, мысленно умоляя ее голос в своей голове заткнуться, а он, как специально, не утихал. Слова, плотно осевшие в памяти навечно, уже не вытравить ничем. Они будут преследовать меня постоянно, заставлять меня снова и снова жалеть о том, чего не вернуть и не исправить.
«Ты любишь свою девчонку, и еще тогда любил, полгода назад, когда не позволил мне выпить ее… Она ушла, Эдвард. Ты ей больше не нужен, Эдвард!», - не унималась Клаудия.
Я прижался спиной к могучему кедру и закрыл глаза, запуская руки в волосы.
«Она тебя любила – бесчувственную мраморную скалу... Она любила тебя».
- Безумие, - застонал я.
Но это я был виноват. Я, я и только один я. Я слишком поздно понял, что на самом деле чувствую. Генетическая память, предопределение, может судьба – неважно теперь, как это называется, важно то, сколько боли я причинил Бэлле и себе самому. Она должна была в конец отчаяться и уйти, чтобы я, оставшись наедине со своей совестью, наконец понял, как много она значит для меня.
Те полгода, пролетевшие для меня одним мгновеньем, полгода вместе, но в тоже время – по отдельности. Каждый день я и она. Разговариваем, охотимся вместе, все непринужденно. Я видел, как она смотрела на меня все эти шесть месяцев, как на вещь, которую страстно желаешь, но не можешь дотянуться. Как на недосягаемое сокровище. Она старалась прятать это, но я видел, я знал, что скрывалось за ее задумчиво-отстраненным взглядом, но не хотел понять всю тяжесть ее ноши. Чего ей стоило быть рядом с любимым и не иметь возможности быть с ним. Она ни разу не говорила со мной о любви. Сильная девочка…
Если бы я только знал тогда, что эта сильная девочка не выдержит и сломается…
- Бэлла!!! – мой крик острой вспышкой боли из глубин сердце пронзил лесную тишину. Как бы я хотел, чтобы она услышала меня и вернулась.
- Бэлла, вернись ко мне, пожалуйста, - тихо сказал я, крепко прижимаясь лбом к древесной коре. – Вернись, умоляю. Дай мне еще один шанс, и я научусь любить тебя, обещаю. Я буду таким, какого меня ты знала в будущем… Я слишком поздно это понял, но ты нужна мне, Бэлла, очень нужна...

…

Ветер быстро усиливался, начинался дождь. Его крупные капли падали мне за шиворот, скатывались по спине, одежда постепенно набиралась влагой и тяжелела, неприятно липла к телу; волосы намокли и тоже прилипали к лицу. Я медленно шел сквозь лес, рассекая руками встречающиеся на пути ветви деревьев и заросли папоротника. Я смотрел только себе под ноги, не думая о том, куда иду. Это было уже неважно.
Вскоре лес стал редеть, деревьев на пути становилось все меньше, а вдали проступали очертания города, где я не был почти полгода. Шесть месяцев и три дня, если точно. Все время, проведенное мною вдали от людей, в заточении и попытках победить кровожадного монстра внутри себя, о том, что происходящих в Чикаго событиях, я знал только из газет. Я скучал по городу, где родился и вырос, где прошло мое детство и моя жизнь… Все эти полгода моя душа рвалась на родную улицу.
Интересно, изменилось ли там хоть что-нибудь?
Я остановился в тени деревьев на самом краю леса, глядя на пасмурный рассвет в городе, для которого Эдвард Мейсен умер. Я понимал, что не могу вернуться туда и жить, как прежде в своем доме, но искушение пройтись по улицам Чикаго оказалось слишком велико.
В последний раз, - обещал я себе…
А что потом?

Я пользовался тем, что в такую рань людей на улицах было еще слишком мало. Когда рядом со мной все же кто-то проходил, я задерживал дыхание, это немного помогало, но я все равно слышал, как под тонким слоем кожи по венам струилась теплая кровь. Я знал ее божественный солоноватый вкус, и от этого противостоять желанию было очень сложно. Вместо людей перед собой я видел сеть кровеносных сосудов, люди представлялись мне пищей на ногах. Думающей, ходячей, говорящей пищей.
Кто после этого попробует сказать, что я не чудовище?
Я остановился напротив двухэтажного дома из красного кирпича на пресечении 16-й и 10-й улиц, где прошла вся моя жизнь. Грустно было осознавать, что это больше не мой дом. Теперь здесь жила другая семя… Я попытался проникнуть в мысли молодой пары. Спящая на втором этаже женщина видела во сне себя еще маленькой девочкой, играющей во дворе родительского дома с большой лохматой собакой, а ее муж, возился на кухне с завтраком. Он думал о ребенке, которого ждала его жена. Она спала в спальне моих родителей, а в моей спальне они собирались оборудовать детскую.
Счастливая семья…
Мужчина отодвинул прозрачную занавеску кухонного окна и выглянул на улицу. Он увидел меня, стоящего возле невысокого забора, уставившегося пустым взглядом на дом. Он находил это странным. Я представлялся ему «подозрительным типом, от которого могут быть неприятности, которому нельзя доверять…» Что ж, он был прав. Я не стал долго заставлять его беспокоиться, развернулся и побрел вниз по улице.
А ведь это был мой дом. Теперь я не мог даже просто посмотреть на него.

Незаметно для самого себя я оказался в очень тихом квартале, который сначала показался мне мертвым. Тишина здесь была особенная. Ее нарушали разве что редкие капли дождя, стучащие по козырькам на окнах пятиэтажных домов, похожих друг на друга, как две капли воды. Желтый кирпич, узкое пространство между домами, которое застилал туман вперемешку с паром из решеток для сточных вод в асфальте, крысы, серый побитый асфальт. Самый обыкновенный рабочий район Чикаго.
Я хотел было обрадоваться отсутствию людей, ведь здесь не было «голосов», чужих проблем и забот, как ветер донес до меня чей-то тихий плач. Звали на помощь. Не раздумывая, я отправился на голос. Он был таким жалобным, несчастным, никто, кроме меня, не смог бы его услышать здесь.
В этом и была моя самая главная ошибка, но я слишком поздно это понял, когда пересек два ряда домов, оказавшись напротив звавшей на помощь девушки. Она была маленькой, хрупкой и чем-то походила на Бэллу. Глазами, наверное, они были такие же карие, глубокие, похожие на водоворот в черной бездне. Увидев, меня она обрадовалась, думая, что я помогу ей, но напрасно. Вместе с порывом ветра, до меня долетел запах свежей крови из раны на плече, которую она зажимала другой рукой. Она опиралась спиной о кирпичную стену, дрожа, и тихо бормотала побледневшими губами.
- Как хорошо, что вы появились, сам Бог послал вас ко мне, - она говорила. – На меня напали, ограбили и поранили ножом, когда я пыталась сопротивляться… Вы же поможете мне? – ее мокрые от слез и дождя глаза умоляюще смотрели на меня, видя во мне спасение, которым я, увы, не являлся…
Все случилось само по себе, непроизвольно, как это бывает, когда набираешь в легкие воздух перед тем, как нырнуть под воду. Вот я стою на углу, а в следующую секунду я уже рядом с ней. Я не отдаю себе отчет в своих действиях. Ужасно хочется, чтобы кто-то был рядом со мной в этот момент, Карлайл, например. Чтобы стал моей совестью, раз уж собственной я не имею. Чтобы сказал мне: что же ты делаешь, сын мой мятежный? Опомнись, ты же не хочешь превращаться в чудовище… Или Бэлла. Мне хватит только одного ее взгляда, чтобы я немедленно остановился, пока еще не стало совсем поздно.
Но я здесь – среди трущоб Чикаго, под каплями ледяного дождя в мокрой прилипшей к телу одежде - совсем один. Только я и эта девушка. Я и кровь… Я не задумывался о том, что у нее, вероятно, есть семья, что кто-то где-то любит ее и ждет, что для кого-то она так же дорога, как и Бэлла для меня. Я не думаю об этом. Мне все равно…
Ее слабые руки пытаются оттолкнуть меня, хриплый крик вырывается из ее груди – и все, и тишина. Обмякшее безжизненное тело безвольно повисло в моих руках. И тут я все понимаю. Я же только что убил ее, я лишил жизни ни в чем невиноватого человека. Зачем? Я даже не чувствовал жажды, пока не появилась она…
Ее тело выпало из моих рук на мокрый асфальт. Я отшатнулся, глядя на застывшее выражение ужаса на ее бледном неживом лице. Кому теперь есть дело до того, хотел я этого или нет?
Вскоре меня в том переулке уже не было…
Мысли по-прежнему одолевали меня, когда я снова шел по центральной улице на противоположной стороне города, стараясь как можно скорее покинуть его черту. Я собирался отсидеться в лесу, пока мои глаза снова не станут золотистыми, и потом вернуться домой. Предатель и притворщик.
Моя голова была опущена вниз, взгляд устремлен в асфальт под ногами, на одежде – засохшие пятна крови. От меня шарахались. Прохожих, когда они замечали меня, посещали самые разные мысли, некоторые из которых являлись почти правдой за исключением некоторых мелких подробностей. Я старался не вчитываться в их мысли, но иногда они были слишком громкими.
Как, к примеру, один знакомый «голос» в очередном переулке, безлюдном, к счастью. Он думал, что где-то видел меня, я казался ему очень знакомым, да и этот голос… Кое-что из моей человеческой жизни уже стерлось из памяти, как и имя человека, которому голос принадлежал, но то, что он был мне знакомым, я помнил. На всякий случай я решил осторожно пройти мимо него, так как он был уже точно уверен, что я – это я.
- Эй, парень! - мужчина окликнул меня слегка подрагивающим голосом. Я остановился и сам не знаю, зачем, развернулся.
Передо мной стоял мой сосед. Его имя стерлось из моей памяти но лицо… Перекошенное от страха, побледневшее, бесцветное лицо и глаза, смотрящие на меня с ужасом.
- Матерь божья…, - вырвалось из его дрожащих губ. Он попятился, выпучив на меня глаза, и судорожно крестился. – Эдвард… но ты же… ты… ты умер! – срывающимся хриплым голосом закричал он, будто старался убедить кого-то в этом. Он видел мои красные глаза и дьявольский огонь в них, мою мертвецки бледную кожу и пятнышко крови у меня на щеке. Он догадывался, кто я теперь…
- К сожалению, не умер, - холодно сказал я, медленно приближаясь к нему.
Теперь у меня не было другого выхода. Никто никогда не должен узнать то, что стало известно ему…

Спасибо всем за комментарии)) Очень интересно их читать!!! Эта глава отвечает на некоторые ваши вопросы...Надеюсь увидеть ваши мысли по этому поводу)) на Форуме